Возвращение Ахтама

Аннотация

Рассказ входит в цикл «Истории, услышанные на берегу» — серию повествований о людях, которых море связало с прошлым и настоящим. Каждый из них несёт в себе два пространства: одно — где они родились, другое — где живут теперь.
«Возвращение Ахтама» — это тихая, почти молитвенная история о человеке, уехавшем из Крыма в Израиль в конце XX века и прожившем там двадцать шесть лет. Ахтам Гасанов — не герой и не изгнанник. Он просто человек, который всю жизнь искал место, где перестанет болеть сердце. За годы он освоил десятки профессий, построил семью, вырастил сына — Моисея, солдата израильской армии. Но, несмотря на всё, в его снах по-прежнему звучали голоса матери Зарифы и сестёр — Гузэль и Айнуры.
Рассказ — о возвращении, которое не измеряется километрами. Ахтам приезжает в Крым не за вещами, а за самим собой. Он ищет ту точку, где прошлое и настоящее сливаются, чтобы перестать спорить, что из них настоящее.
В этой истории нет громких событий, только дыхание моря, разговоры на кухне и тишина между словами — но именно в ней живёт подлинная человеческая боль и любовь.

Из цикла «Истории, услышанные на берегу»


Эпиграф

Человек может уехать от земли, но не может уехать от её памяти — она растёт в нём, как дерево, даже в другой почве.
— Дж. А.



Где-то на побережье, между шумом волн и запахом апельсиновых деревьев, я услышал эту историю. Старый рыбак рассказывал её тихо, будто боялся спугнуть память. Он говорил, что жил когда-то по соседству с человеком по имени Ахтам — немногословным, трудолюбивым, с глазами, в которых отражалось сразу два моря. Один берег — тот, где он родился, где остались мать и сёстры. Другой — здесь, где он построил дом, вырастил сына, где шумел его новый мир. Рыбак говорил, что Ахтам часто приходил к морю и долго смотрел вдаль, будто слышал чьи-то голоса, звавшие его по имени. Так я запомнил эту историю. Историю человека, который жил между двумя морями и так и не перестал любить ни одно из них.
Самолёт приземлился мягко, как птица на берег. Сквозь иллюминатор Ахтам увидел полоску моря — синюю, яркую, живую. Сердце дрогнуло. Он не был здесь двадцать шесть лет. Когда ступил на трап, ветер ударил в лицо — тот самый ветер, густой, с запахом соли, винограда и чего-то родного, неуловимого. В груди защемило, как будто в сердце ткнули остриём памяти. Он стоял несколько секунд, не двигаясь, слушая, как шумит аэродром, как гудят моторы, как кричат чайки, и не мог поверить, что всё это — не сон.
На выходе из аэропорта стояла Гузэль. Та же улыбка, только морщинки у глаз. Ахтам остановился, не зная, что сказать. Гузэль подбежала, обняла крепко, по-детски. — Брат! — сказала она тихо, и голос её дрогнул. — Мама ждёт. Он не смог ответить. Только кивнул, и они пошли к машине.
Дорога вела вдоль моря. Всё было иным, и всё — тем же. Дома пооблупились, деревья выросли, но линии улиц, запахи, очертания холмов — всё отзывалось в нём, как знакомая мелодия. Когда подъехали к дому, Ахтам замер. Дом стоял, чуть перекошенный, подлатанный, но живой.
На веранде сидела Зарифа. Седая, худая, глаза — светлые, внимательные. Она поднялась, когда увидела его, но не пошла навстречу, будто боялась не дойти. Он подошёл медленно, чувствуя, как сердце бьётся в горле. — Мама… — сказал он. Она погладила его по лицу, тихо ответила: — Ну вот ты и пришёл, сынок.
Они долго стояли, не говоря ни слова. Воздух вокруг дрожал от полуденного зноя и от того, что нельзя выразить словами. Потом вышла Айнура — младшая, улыбчивая, всё такая же, как в юности. Она принесла чай, шепнула: — Мы думали, ты не приедешь больше… Ахтам посмотрел на обеих сестёр и понял, что всё время, проведённое вдали, было лишь длинным сном.
Вечером он вышел на улицу. Солнце садилось за виноградники, воздух был густой и золотой. Дети бегали, кто-то тащил арбуз, издалека доносились песни. Ахтам шёл по старой тропинке к морю. Когда вышел на берег, сел на камень и долго молчал. Вода касалась ног, ветер трепал волосы. Он смотрел вдаль, где небо сходилось с морем, и думал: вот она, жизнь — простая, необратимая, настоящая. Всё остальное — шум. Он закрыл глаза и улыбнулся. В груди было тихо, как в детстве. Он вернулся домой.
На следующий день жизнь пошла своим чередом. Утром мать разбудила его запахом лепёшек, и он впервые за много лет пил чай не из обычных стаканчиков, а из старой фарфоровой пиалы, с рисунком, который помнил с детства. На дворе уже хлопотала Айнура — у неё теперь было двое детей, и все соседи приходили смотреть на «вернувшегося брата из Израиля». Кто-то приносил виноград, кто-то — шутки. Ахтам сначала смущался, потом втянулся, начал рассказывать, как живут там, где он теперь, и сам удивился, что говорит без привычной сухости.
После обеда он пошёл к другу детства, Тимуру. Они не виделись в живую двадцать шесть лет. Сидели в саду, вспоминали рыбалку, школу, первую любовь.
— Ну что, не тянет назад насовсем? — спросил Тимур. Ахтам долго молчал, потом сказал: — Тянет. Только некуда — всё здесь будто моё, но уже без меня.
Вечером пошёл в мечеть. Там всё было, как прежде: тот же запах ковров, те же старики у порога. Имам посмотрел на него и улыбнулся:
— Главное, сынок, не то, где ты живёшь, а где у тебя сердце.
Ахтам кивнул и подумал, что, может быть, впервые за долгие годы оно действительно оттаивает.
На третий день он пошёл на кладбище — к отцовской могиле. Принёс белые камешки с израильского берега, положил их рядом. Долго стоял, пока ветер не донёс до него запах полыни. В тот миг ему показалось, что отец рядом, и будто говорит: «Ты всё сделал правильно, сын».
Прощание вышло долгим и тихим. Утро выдалось ясным, с лёгким морским ветром. Ахтам собирал вещи неторопливо, будто откладывая момент. В доме пахло кофе и свежим хлебом, а за окном Айнура мыла виноград, напевая старую песню. Зарифа сидела у окна, следя за сыном глазами, в которых было всё — радость, печаль, принятие.
— Ты ведь вернёшься? — спросила она спокойно. Ахтам улыбнулся, но ответить не смог. Он подошёл, обнял её крепко, вдыхая запах родного дома, земли, детства. Гузэль принесла ему в дорогу маленький свёрток — сушёные инжиры и лепёшку.
— Возьми, брат. Пусть будет на дороге.
Он кивнул. Сёстры вышли проводить его до машины. Дорога снова шла вдоль моря, только теперь всё казалось другим. Солнце было тем же, но светило мягче, ветер казался теплее, а горизонт — бесконечным.
В аэропорту Ахтам долго стоял у стойки регистрации, будто надеясь, что произойдёт чудо и кто-то скажет: «Останься». Но чудо не случилось. Самолёт поднялся в воздух, и море исчезло под крылом. Он смотрел в иллюминатор и думал, что сердце его теперь разделено на две половины — одна осталась там, среди виноградников, где мать ждёт у окна, другая летит над облаками, туда, где его сын Моисей носит израильскую форму и жена ждёт с ужином.
Вернувшись в Израиль, Ахтам впервые почувствовал, что время пошло иначе. Всё здесь было знакомо, привычно, но словно чужое. Вечерами он сидел на балконе, слушал шум города и представлял, как в этот час в Крыму зажигаются огни, и мама ставит самовар. Он стал чаще звонить домой, разговаривать с сёстрами, с матерью. Иногда просто молчал, слушая их голоса — это было важнее любых слов.
Сын как-то спросил его:
— Пап, почему ты после Крыма так грустишь?
Ахтам долго молчал, потом ответил:
— Потому что там всё, что было прежде, и всё, чего больше не будет.
Моисей не понял, но запомнил.
Вскоре Ахтам заметил, что в нём что-то изменилось. Он перестал жаловаться на жизнь, стал внимательнее к людям, мягче к жене. На работе говорил меньше, но слушал больше. Когда ему выпадало выйти на побережье, он стоял перед морем и думал, что теперь у него два моря — одно шумит в Яффо, другое — в его памяти, на родине. И оба — часть его самого.
Однажды ночью, проснувшись от сна, где ему снилась мать, он понял: всё наконец стало на место. Он не потерял — он соединил. Две земли, две судьбы, две любви. И с этой мыслью ему стало по-настоящему спокойно. Он вышел на балкон, посмотрел на далёкие огни Тель-Авива, вдохнул воздух, в котором смешались запах моря и пустыни, и тихо сказал: — Спасибо, Господи, за путь.
Прошло много лет. Моисей, его сын, уже не носил форму, а преподавал историю в школе. В его квартире на стене висела старая фотография: молодой Ахтам с чемоданом на фоне моря. Иногда, глядя на неё, Моисей задумывался, почему отец всегда молчал, когда речь заходила о Крыме. Теперь он понимал: отец не хотел выбирать между двумя мирами — он хотел сохранить оба.
Иногда Моисей ездил на то же побережье, где любил бывать Ахтам. Стоял у воды, смотрел вдаль и чувствовал — там, за морем, есть ещё одно море. Там остались голоса, имена, корни. Он не знал их всех, но ощущал, будто они зовут его по имени. И тогда он шептал: — Я помню, отец. Я помню.
Ветер приносил соль, и море шептало в ответ, как будто благословляя его.

КОНЕЦ.