Дождица

- Дождится.
Бабушка отошла от окна и заковыляла на кухню.
“Дождица какая-то”. Павлик подтащил к подоконнику стул, вскарабкался, расплющил нос о стекло и начал высматривать. За окном была серая осенняя хмара. Капли, обгоняя друг друга, сбегали сверху вниз, затрудняя и без того слаборазличимый пейзаж. Не высмотрев ничего примечательного, Павлик слез со стула и побежал на кухню.
- Ба, а дождица – это кто?
- Что “кто”? – Не поняла бабушка.
- Ну, дождица… Кто такая?
Бабушка испытующе посмотрела на Павлика, но никакого подвоха в детской непосредственности не углядела.
- Дождица-то? А это такая злая страшная бабка, которая хватает маленьких мальчиков и утаскивает за то, что они игрушки по всей квартире разбрасывают и не слушают свою бабушку!
Павлик был уже достаточно взрослым, чтобы не верить в сказки, но недостаточно взрослым, чтобы перестать искренне им изумляться. Он широко открыл рот, постоял в таком виде некоторое время, но поскольку продолжения от бабушки не последовало, то задал уточняющий вопрос:
- А куда?
- А вот как утащит – так и узнаешь. Иди мой руки, сейчас окрошка будет на квасе.
- Не хочу на квасе, хочу на кефире!
- Пашка, ты допросишься! Квасок кисленький, холодненький, я две трёхлитровых банки вчера закрыла – для кого, спрашивается?
- Неееет! – заныл Павлик, которому, разумеется, было абсолютно всё равно, на чём будет окрошка, но раз представилась возможность напомнить, что ты в этом доме не пустое место, а полноправный член коллектива, то нужно гнуть линию до конца. – Нееет, хочу на кефиреее!
- А раз на кефире, - бабушка швырнула поварёшку в раковину. – Раз на кефире, то вот тебе деньги на кефир – и чеши в магазин!
Павлик понял, что в погоне за стратегической целью совсем не подумал о тактике, и самое лучшее, что он может сейчас сделать – это молча и безропотно взять деньги и идти за кефиром, чтоб ему прокиснуть. Он уже давно превозмог страх одиночного хождения по магазинам, но выходить из тёплой квартиры на мокрую холодную противную улицу…
Стараясь не смотреть на бабушку, пристально наблюдавшую за его сборами, натянул штаны, бабушкин свитер, сапожки, синий дождевик…
- Шапку надень.
- Ба, капюшон же!
- Я. Сказала. Надень. Шапку.
“Дался мне этот кефир…”
Магазин был на противоположной от дома стороне улицы, и если бежать бегом, то обернуться можно было минут за десять (лишь бы очереди не было). Но было две проблемы. Первая проблема – бегать по такой погоде строго воспрещалось, ибо потом грязь приходилось соскабливать не только с сапог, но и с дождевика и даже с капюшона. А вторая проблема была в светофоре.
Светофор на этом участке дороги горел красным для пешеходов две минуты. Зеленым, что характерно, он горел 20 секунд, и бабушка Павлика не раз проклинала его заковыристыми бабушкиными проклятьями, спеша перебраться через широкий проспект за стремительно исчезающие секунды. Павлик, по вполне понятным причинам, ненавидел светофор не за зеленые секунды, которых ему было более чем достаточно, а за секунды красные. Ему постоянно казалось, что в светофоре что-то заедает, поэтому даже официальные 120 он тянет так, что на выходе получаются все 200.
Поэтому, когда Павлик вышел со двора и направился к пешеходному переходу, он молил ровно об одном – чтобы светофор заканчивал гореть красным.
Но светофор горел зеленым.
Павлик увидел цифры издали и мгновенно прикинул, что к тому моменту, когда он до них дошлёпает, проклятый аппарат как раз закончит отсчитывать зеленые секунды и, внутренне сотрясаясь от злорадного хохота, включит бесконечные багровые 120.
Презрев строжайший приказ не бегать по лужам, Павлик рванулся к спасительному изумрудному свечению… И конечно же, он поскользнулся. И конечно же, он растянулся, ткнувшись лицом, в самой большой и грязной луже во всём районе. И конечно же, домой ему теперь лучше вообще не возвращаться, ибо если до этого момента была надежда, что инцидент с кефиром сойдёт на нет, то теперь…
- Милый, с тобой всё в порядке?
Павлик, медленно приподнявшись на руках и смахнув рукавом струящуюся по лицу грязную воду, уставился на заботливо склонившуюся над ним тётю. Тётя была молодая, симпатичная, в кашемировом пальто и кашемировой же шляпке. Реветь при такой тёте было неудобно, поэтому уже изготовившийся Павлик, шмыгнув носом, буркнул:
- Ничего…
- Тебе нельзя быть в таком виде! Нужно немедленно просушиться, а то заболеешь! Пойдем скорей, я живу вот за тем углом, приведём тебя в порядок!
Всё еще не веря в подобное везение посередь чёрной полосы неудач, Павлик выбрался из лужи, вытряхнул откуда смог воду и зашлёпал за тётей. А тётя шла, легко перепархивая красными сапожками на высоких каблуках через самые глубокие лужи, так что Павлик невольно залюбовался подобной грацией. На мгновение ему даже почудилось, что непогода натурально обходит тётю стороной. Что дождевые капли не барабанят по ее шляпе и пальто, а в последний миг просто исчезают, не оставляя на ней никаких следов. Но это, конечно же, была ерунда. Павлик был уже достаточно взрослым, чтобы не верить в сказки.
С трудом оторвавшись от созерцания не идущей, а плывущей под дождём тёти, Павлик попытался припомнить, а куда он, собственно говоря, направлялся до того, как с ним приключилась такая оказия. Точно, в магазин. Сейчас бы он, наверно, уже купил кефир и понуро брёл обратно, заблаговременно склонив голову, дабы бабушке удобней было метать в нее громы и молнии. Какая-то мысль, связанная со всем этим  - домом, кефиром, лужей, тётей – промелькнула и исчезла за струями дождя, который и не думал утихать, а наоборот, усилился. Павлик невесело усмехнулся, ибо даже шквальный ливень не мог ухудшить его текущего положения. Несмотря на плотно застёгнутый дождевик, он как-то умудрился зачерпнуть под него воды и теперь от всей души желал оказаться в сухом и тёплом помещении, пусть и не дома…
Стоп. Дома.
Павлик ухватил за скользкий хвост почти ускользнувшую мысль.
Тётя не спросила, где он живёт, а сразу позвала к себе.
Он невольно замедлил шаг. Тётя, хотя и шла чуть впереди, тут же обернулась.
- Ну, что же ты? Мы уже почти пришли. Давай-давай, сейчас чаю горячего выпьем. Я как знала – сегодня торт испекла. Ты когда-нибудь ел домашний торт? – Она лучезарно улыбнулась.
Павлик никак не мог рассмотреть ее глаза, всё время скрытые загнутыми краями шляпки, и это ему очень не нравилось. Не нравилось даже больше, чем незаданный вопрос о том, где он живёт. И как-то сразу вдруг и резко захотелось домой, к сердитой бабушке. К доброй сердитой бабушке.
Павлик в отчаянии оглянулся на свой дом – и второй раз за день широко раскрыл от изумления рот.
Дома не было. Не было вообще ничего, кроме мутной серой мглы, прорезаемой льющим как из ведра дождём. Павлик стоял на небольшом пятачке, видимость которого ограничивалась тремя-четырьмя его шагами. А на границе этого пятачка стояла красивая тётя. И лучезарно улыбалась.
- Идём, мальчик. Дождик будет идти долго-долго…
Завопив, Павлик рванулся в противоположном направлении – туда, где еще несколько минут назад был его дом. Он бежал и кричал, бежал и кричал, в какой-то момент захлебнулся криком и дальше бежал, тихо подвывая. Наконец, совсем выбился из сил и просто тупо брёл в одном направлении, пока из серой однообразной мглы не выделился отдельный силуэт. Павлик остановился. Силуэт не спеша приблизился. Надежда рухнула.
- Нельзя убежать от дождя, мальчик. – Тётя, не переставая улыбаться, склонилась чуть не пополам, чтобы приблизить своё лицо к его лицу. И Павлик наконец рассмотрел её глаза.
Это было похоже на то, как будто человеку вынули глазные яблоки, а в образовавшиеся полости налили воды – но не чистой, питьевой, а грязно-бурой воды из лужи, а потом в каждую мини-лужу булькнули по маленькому чёрному шарику. И сейчас эти шарики в упор смотрели на замершего от ужаса Павлика. Он внезапно осознал, что на этом лице – красивом лице с приятным загаром, ослепительной улыбкой и ровными, белоснежными, как из телерекламы, зубами – живыми являются только эти глаза-лужи с подрагивающими в них черными шариками-зрачками. А всё остальное – маска.
- Ну вот, ты меня рассмотрел. А теперь позволь мне рассмотреть тебя.
Тётя-маска рывком сдёрнула капюшон с головы Павлика. Сдёрнула – и тут же отпрянула, чудом устояв на своих каблуках. Лучезарная улыбка по-прежнему не сходила с её лица, но шарики-зрачки судорожно заметались в мутных лужицах.
Под капюшоном была шапка. Самая обычная вязаная шапка, которую, разумеется, связала бабушка и которую заставила (навязала!) надеть перед выходом. Павлик ненавидел эту шапку. Ненавидел больше светофора, хотя, казалось бы, куда уж больше. Не из-за фасона (фасон ему нравился), и не из внутреннего противоречия, а из-за вышивки. Бабушка, руководствуясь своими собственными соображениями о моде, стиле и культуре, вышила на передке большого красного петуха. Надо ли говорить, что после того, как он впервые показался в этой шапке дворовым пацанам, над кличкой его долго не размышляли.
И вот теперь Павлик смотрел на красивую тётю-маску – а тётя-маска не сводила своих жутких глаз с вышивки на шапке. Она несмело вытянула руку – и тут же отдёрнула, будто обожглась.
- Мальчик, ты… - Лучезарная улыбка, мечущиеся шарики в лужицах. – Ты не мог бы снять свою шапку? У тебя промокли волосы, их надо подсушить. Смотри – дождик кончился.
Дождь, только что ливший стеной, и впрямь тут же сошёл на нет. Остались лишь редкие, но неожиданно крупные капли, ощутимо бухающие по голове и плечам. Павлик внезапно начал различать в сереющей мгле смутные очертания домов, деревьев…
- Снимай шапку. – Уже не просьба, а приказ. Улыбка исчезла, вместо неё – ничего не выражающая прорезь на маске. Шарики в мутных лужицах перестали метаться, сейчас они взглядом пожирали красного петуха. Павлик понял: еще немного – и то, что скрывается за маской, вырвется, выплеснется через глазницы, превозмогая непонятный ужас перед дурацкой вышивкой, и тогда – точно конец. Но это же не взаправду, это сказка! В сказке должен быть счастливый конец!
Мгла опять сгустилась, силуэты домов и деревьев пропали. Тётя-маска сделала к нему шаг.
Зло можно прогнать, если знать нужное заклинание. Можно прогнать, можно прогнать, можно прогнать… Павлик судорожно пытался выудить из памяти детские фильмы и мультики, где упоминались хоть какие-нибудь волшебные слова, но всё путалось, расплывалось, а вместо всего этого почему-то вспомнился один из последних вечеров.
За окном, как всегда, тихо шуршит дождик. Родители, как всегда, допоздна на работе. Павлика укладывает спать бабушка. Павлик не хочет укладываться, но бабушка говорит, что почитает ему сказку. Павлик мог бы прочитать сам, но у бабушки был особый дар. Так бывает: один рассказывает анекдот – никто и не улыбнётся, другой рассказывает тот же анекдот – все в повалку. А у бабушки был дар читать сказки. Слушаешь и видишь: вот Серенький Зайчик, а вот Лисичка-Сестричка. И вот построил Зайчик избушку лубяную, а Лисичка – ледяную, красивую прекрасивую…
Тётя-маска сделала ещё один шаг, медленно протянула руку. От кончиков пальцев повалил лёгкий дымок. По поверхности глаз-лужиц пробежала заметная рябь, но руку тётя-маска не отдёрнула.
- Снимай шапку, ты, мелкое…
- Идёт кочет…
- ЧТО?!
Павлик запнулся, но затем вскинул голову и, глядя прямо в водяные буркалы, громко зачитал:
- Идёт кочет на пятах, несёт саблю на плечах, хочет Лиску зарубить, себе шапку сшить!
- Так-то ты за кефиром пошёл, друг ситный.
Павлик резко обернулся. Он стоял на углу своего дома, а напротив него, уперев руки в боки, стояла бабушка в пуховике, накинутом поверх домашнего халата.
- Я гляжу из окна, гляжу – не идёт через дорогу и всё. Ну, думаю, утащили нашего Павлентия серые волки за дальние горки. Выскочила в чём мать родила – а он тут стоит, горланит что-то на всю ивановскую и… Иииии! Да ты где ж так загваздался, сопля ты пропащая?! А ну марш домой! Ох, я тебе устрою, ох ты у меня напросишься! А ещё папа с мамой вернутся…
Павлик повертел по сторонам головой, глянул под ноги. Оказывается, он стоял посреди широкой, но мелкой лужи. Что-то привлекло его внимание. Павлик нагнулся и, невзирая на гневный окрик бабушки, зашарил рукой по дну.
- Ба, гляди.
На грязной ладошке тускло блестели два шарика от подшипника.
- Только попробуй это в дом притащить!
Павлик немного покатал шарики в руке, затем замахнулся и со всей силы зашвырнул за ближайший гараж.
- Бабушка…
- Ну что ещё?
- Ты прости меня. За всё.