Амбар детских книг

1.Слова-катакомбы

В 1989-м году издательство прислало в Амбар детских книг нового директора  - Шарапову,  отставного  комсомольского функционера  и опытного кадровика, с тем, чтобы  наряду с обычной своей деятельностью – ведением научной работы, встречами с писателями, круглыми столами с критиками плюс лекторий для библиотекарей и  школьников -  продолжить сокращение штатов ставшего обременительным  для издательства  учреждения в новые неясные времена перестройки  и гласности.

Уже  был  аннулирован  директорский  кабинет вместе с отделом писем (там с ведома  издательства и при полном неведении Амбара обосновалась какая-то американская фирма), отправлены на пенсию заведующая отделом писем Гортензия  Николаевна и сокращена  старший письмоводитель Коренева, умудрившаяся из отпуска  уйти  на бюллетень.
 
Рискнула перейти в уборщицы,  только чтобы остаться  в коллективе, младший письмоводитель Оля Кавтадзе. Демонстративно засучив рукава и пригнав из дома мужа, она  мыла большие витринные окна учреждения, выходящие на 1-ую Тверскую-Ямскую.

Уже были перетащены все книжки из  Музея книги и поднят вопрос о том, чтобы  уволить  старшего музейного работника Стеллу.
Но окончательную точку пришлось ставить  самой Шараповой.  Она вызвала  старшего музейного работника и сказала ей о ее участи.
- К сожалению, приходится увольнять вас по сокращению штатов.
Музейный работник прореагировала неадекватно. Пафосно проговорила, как народоволка на эшафоте:
-  Мне не жаль, что меня увольняют. Мне только жаль, что разгоняют  такие  научные кадры, которые потом будет не собрать.
Ее речь передавалась потом из уст в уста по всему Амбару. Всем казалось, что это  какая-то ошибка, что нужно как можно быстрее остановить  это, вразумить начальство, объяснить свою точку зрения.
- Вот ведь  хотели уволить гардеробщицу несколько лет назад, - проговорила младший редактор отдела критики, - а собрались коллективом, вышли на ковер к начальству,  объяснили свое сострадание к сослуживице, отметили ее положительные качества – давно и беспорочно работает в Амбаре – так  ведь и отстояли  человека.
- Разгонять нельзя! Тогда сразу наступит серость и одичание в детской литературе.
     Третий удар должен был обрушиться на Лекторий. Все ждали, что вот-вот его закроют, а главного лектора Элю  начали вежливо сторониться.
 Поэтому однажды вечером она пришла домой, первая из коллектива  последовательно  проанализировала  всю цепочку оснований   сложившейся ситуации и пришла к выводу, что увольнения – суть промежуточное состояние  учреждения. Что в недалеком будущем оно обречено.

А именно:  зачатое  в триумфальное победоносное  время пятидесятых годов, когда нельзя было еще  восстановить нормальную мирную жизнь  после войны, но можно было бросить клич «Всё лучшее – детям» - образовали очень нужное, а главное содержательное учреждение, которое в очень неформальной форме, практически находясь между разговором и печатным словом   с одной стороны  и между автором книги и самой книгой – с другой стороны – было для детей самой  лучшей формой вхождения  в знание. 

Однако материальное обеспечение  такого учреждения было возложено  на издательство. В советское время это работало, а перестройка,  прокричав   сначала о задавленности интеллектуального развития советского человека,   начала считать деньги и быстро  пошла освобождаться от всего лишнего, необязательного, дочернего.

«Если ты не хочешь торговать пирожками на улице,  -  сказала себе Эля  (а торговали толпы),  - лучше сразу уйти в академический институт. Тем более что кандидатская моя близка к завершению и должна быть защищена. Надо уйти продуманно, без ажиотажа, в который впал  весь коллектив. Уйти сущностно».
 В Амбаре   Эля вела литературный кружок для юных  дарований  и на базе его была выбрана тема  кандидатской.

После  ухода Эли как раз всё и началось, бурно и горячечно. Деньки побежали так плотно, что и глянуть-то   на себя было некогда, не то что на  другого. 
Так Эля  и  ушла в одиночестве.

Вдруг все заговорили на новом, модном языке бартера. И верхи, и низы. И тут  проблистала  новоиспеченная уборщица Оля Кавтадзе, наладив питание  всего коллектива через бесперебойное снабжение   от белорусских мальчиков привозным, с ближайшего вокзала,   сыром.
 
В городе ничего не было. Впервые  люди  Амбара стали  сытыми и молчаливыми. Впервые никто  никому  не говорил, откуда он питается. Если ты не многодетная мать, конечно, и  не состоишь в списках на мешок американского сухого молока в 25 килограммов.
Быстрым  деловым шагом,  с утра, в  темной хозяйственной   сумке приносился в библиотеку круг сыра. С утреннего поезда, еще не успевшего отойти в обратную сторону. И  начинался честный советский дележ. Так что к концу рабочего дня  каждому сотруднику доставался  прожиточный минимум на семью в жировом эквиваленте.
Вдруг   напеатанное авторское слово -  на столах, в книгах,  в статьях и отчетах сотрудников -  умерло. На его место, крича от боли, даже непонятно, почему оно раньше не кричало?  - проникло тюремное слово. Все побросали  годовой издательский план – «Шаги одиннадцатой» и начали спрашивать друг друга:

 – Да что это такое? Где это можно прочитать?
 И  некоторые даже сказали:

– Он был нашим  сотрудником.

 Это была знаменитая огоньковская публикация «Жена  президента» отсидевшего в лагерях детского писателя Льва  Разгона.
 Никто не находился на своих местах. Сидеть за рабочим столом было невозможно. Все толклись, как подростки,   в полутемном коридоре и как подростки  пытались уразуметь что-то  в своей голове  путем выуживания слов и соображений  из других таких же непонимающих голов. Курево в коридоре, похожем на  казематы, было  важнейшим делом. И для тех, кто курил, и для тех, кто не курил. Оно, единственно,  беспроблемно связывало людей.


Издательство сменило тактику. Вместо кнута - увольнения сотрудников  назначенцами - предложило пряник - согласилось на выдвиженца  Шпекторову, из редакторов отдела критики, в надежде на въедливый советский  идиотизм, чтобы и в новых условиях, при рассыпающихся связях директор соблюла честь мундира  и  продолжила изнутри начатую назначенцами ликвидацию коллектива. Ведь все в обществе заговорили о какой-то демократии, о свободном волеизъявлении коллектива - ну так вот вам начальник,  из ваших же рядов.

Комиссия по качеству, которая проходила в издательстве, всегда требовала от  человека из Амбара двух вещей – знания  издательских  связей и умения держаться как здешняя. Шпекторова обладала этим в наивысшей степени. Всегда знала, куда ветер дует, что можно говорить, а  что нет, кому сделать реверанс и улыбнуться. Словом, умела  держаться. О связях  мы уже говорили.

Не в последнюю очередь был важен  социальный состав её семьи, то есть, находится ли муж в неких властных структурах города. А он  там был.
Шпекторова,   однако,  повела себя по-другому.  Из уст в уста, из кабинета в кабинет  с весенней ростепелью начали передаваться слова: «Идея Амбара,  как ее понимали основатели  - Чуковский, Маршак, Михалков, Барто - правильная! Только надо отъединиться от издательства. Надо быть самостоятельными, чтобы они  нами не руководили.  Не помыкали.  Не давили, как клопов на стене».

Начальство  решило  сыграть  в демократию, чтобы  коллектив пошел по советскому идиотическому пути, а коллектив решил сбросить иго издательства.
В обществе появились доброхоты, которые распространяли    еще не опубликованное  решение  Союза советских писателей  о  самороспуске и организации двух  союзов писателей – Москвы и России. Появилось понятие «пейзане», которые ни за что не отвечают и  ничего не делают.

Издательство, перейдя с кнута на пряники,  начало задабривать коллектив большими  бартерными подачками, распространять на них продуктовые наборы.  Всем – по две  бутылки вина. Кто не пил -  ходили менять вино на сахар.
 
Начали поговаривать о неслыханном. О том, что надо подавать на издательство в суд и отделяться.  Для этого была создана боевая дружина в лице Шпекторовой, Кавтадзе и  Бодягиной. Первый её выход оказался большой пощечиной. Боевая дружина вернулась в подавленном состоянии при неопределенных будущих планах.


И в это время появилась  после долгого отсутствия из-за сидения с ребенком последняя официальная прима Амбара  Оля Ясинская. Со своим знаменитым письмом, где в духе апрельских тезисов  Владимира Ильича было сказано  о  демократии с рыночным лицом. И всё это   показалось  так умно, так остро, так неопровержимо доказательно.
И совершенно по-молодежному,  хотя они прожили уже пять лет, приходил её забирать домой муж и подбадривал  коллектив:

- Суда не нужно бояться. Суд в демократии – это не судилище над человеком, а наоборот, его реклама.

Новоиспеченная начальница Зинаида   Николаевна  Шпекторова сумела выдернуть из-под материнского учреждения свой коллектив  и помещение, где  коллектив находился.  Она разыграла  как бы   лояльность с  материнским учреждением, а далее,  когда должен был решаться вопрос  о передаче книжных фондов материнскому  учреждению,  пришла с триумвиратом своего нового «ТОО» (тогда многие так открывались) и объявила  ультиматум:    если материнское учреждение  не согласно,  мы отделяемся и подаем в  суд.

2.Книжная торговля в ДК

Когда я пришел  в Дом  культуры,   мне понравилась, хотя и не сразу,  гардеробщица-пенсионерка Мария Павловна. Может быть, именно тем, что впервые нашу семью из четырех человек она восприняла благожелательно. Дарила нам при встрече  шоколадку «Балет» и смотрела долгим влюбленным взглядом.

Кира и её двое  детей, Катя и Милочка, - все при деле. Все торгуют, все разговаривают с покупателями-детьми   и   пришедшими на праздник родителями.
Мария  Павловна была последней, кто верил в  первоначальный идеал перестройки – семейный бизнес.  В начале перестройки  многие верили, а она, глядя на нас,  до сих пор верила, хотя  все уже  разуверились. 

Мария  Павловна – в прошлом работник НИИ. Был и  муж в советское время. Детей, вроде, не было. Был и огородик - без бумаг, на пустыре.

Многие тогда, если денег на дачу не было, избывали жажду  дачи самозахватом нескольких грядок на пустыре за домами.  И таких пустырей всё еще много было в советское время. Ведь строили по плану, а не   по деньгам, неудобицы бросали,  и на них местные жители растили  себе клубнику и огурцы. Конечно, муж помогал  и жить, и грядки копать. Потом  муж  умер. НИИ, где она работала, сократили. И пришла она сюда, в Дом культуры,  гардеробщицей, чтоб к пенсии немного прибавить и  заработать на дом отдыха.

Она с мужем всегда на юг ездила, к морю. Примерно на такой дом  отдыха заработать.
И мы в перерыве, когда у детей кино, а у нас пауза  в торговле, благожелательно разговаривали с ней. Она дивилась тому,  что  и  все приходящие на праздник родители отмечали и на что сами  надеялись в будущем: что дети наши - работящие, слушают нас  и могут стоять за прилавком одни.

И действительно, это казалось прорывом. Казалось, так и будет: дети сызмала в  семейном бизнесе,  как полноправные   его члены. Именно это и  выпало из  советской педагогики:  школа была сама по себе, дом сам по себе. А здесь, казалось, -  вот  же ответ, как это соединить. Все на  равных правах участвуют в бизнесе,  несут ответственность,  а не занимаются пустой говорильней.

Я помню и сам, когда  пришел первый раз и увидел девятилетнюю  Катю за прилавком,  испугался.  А она вся тряслась  от напряжения, но  не уходила.   Весь прилавок был облеплен детьми. Казалось, ничего не останется, всё сметут, всё изорвут,  что-то обязательно случится.  Конечно,  рядом с детьми были родители. Но сам факт! Полчаса она стояла одна за прилавком. Она согласилась постоять, сговорившись с матерью, что  деньги пойдут ей  на английский язык.

  Словом,   я  уже забыл, какие они были, наши дети, а  по взгляду Марии Павловны я видел то первоначальное, что в обществе, как  ни жаль,  быстро испарилось.

Ни  индивидуальная трудовая деятельность, ни   семейный бизнес не пошли  в  государстве. А как многодетные на него рассчитывали!
Правда, начиналось  всё трудно. Как только  Амбар отделился от материнского  учреждения,  встал вопрос о том,  из чего  платить зарплату сотрудникам.  Было много предложений: пустить на свою площадь «Педигри», открыть обменный валютный  пункт. И как одна из возможностей -  прийти сюда, в Дом культуры, торговать детскими книжками, поскольку первоначально учреждение было связано с детской книгой.

Молодежь захотела попробовать найти  свой бизнес-путь и отправилась налаживать связи с издательством «Кофейник».
Оля Кавтадзе и Оля Ясинская  посетили  концертный зал, где знаменитый детский писатель со своей пассией записывал на радио свою фирменную передачу «В нашу гавань заходили корабли», а издатель пел дворовые песни «Плот»  и «Девушка с белыми глазами».

Так как у знаменитого детского писателя не было времени любить (он   тратил все свое время  на тексты)   запись передачи он проживал любовно. Любил ведущую  Элеонору  глазами, слухом,  а зрители пожирали глазами их обоюдную любовь.
Понятно, что он был женат, понятно, что пассия была на месте, именно здесь он мог любить её, а жену – в отставку, потому что пассия – член команды. Любовь  советская, поэтому он  еще принял двух пасынков и  взял из детдома приемную дочь, чтобы всё было  упаковано.

Но так широко взять и всех накормить –  зрителей,  государство и мораль (тоже советскую) – оказалось  неподъемно и так  же  неподъемно  закончилось для него. Титан выдержал десять лет и упал. Шоу в книгах, шоу в  концертах, шоу в любви. Прожить жизнь как шоу не удалось. Сверзся.
Но это не относилось к девушкам, которые пришли знакомиться с издателями нейтрально  и  в нейтральной обстановке. Это осталось за кадром. Да еще в углу неприкаянно стоял Елкин, сын поэта Палкина.
Вдоволь насладившись лицезрением двух издателей с женами, Оли улучили момент, когда те отбежали от жен по-маленькому, и  прижали их к стенке своим  предложением посетить Амбар на празднование освобождения от ига издательства.
Предложение было принято.

-Видал, какие мы крутые? – поднимаясь по лестнице к женам, сказал один издатель другому  не без самодовольства.
- А то!
Потом Кира рассказала, что  и Оли  не лыком шиты. В праздник свержения ига издательства после торжественной части они под видом художественной самодеятельности предложили стриптиз. Слава Богу, начальница  тактично им намекнула:
- Ну,  девочки! Если вы  хотите что-то  продемонстрировать, вы это можете сделать дома, а сейчас мы праздник закрываем.
-  Хоть один здравомыслящий человек нашелся. У нас еще мужские клубы не легализованы,  - сказал сердитый муж.

В  Дом культуры  Оля Кавтадзе  еще со времен Советского Союза ходила и знала этот адрес. Сообщила начальнице,   и Зинаида  Николаевна позвонила администратору.
Конечно, это был  лучший период только что образованного коллектива. Все, не чинясь,  работали на общий результат, и  Зинаида Николаевна так, спроста,  сказала администратору:
- Можем украсить ваши праздники своим присутствием. Продажей детских книг.
Обрисовала, что они – вновь открывшееся  просветительское учреждение. И администратор любезно  согласился, еще  по-советски. А по-советски – это, если  начальник с начальником  договаривается.  Это не значит,  что что-то будут делать. Договариваются о намерениях. Действительно, почему бы не открыть книжный ларек в ДК? Ведь во многих учреждениях они  открылись.

Всё на усмотрение администрации: если нужно – открывались, если не нужно – не открывались. Учреждение само решало – что открывать, а что не открывать.  Была разрешена  свобода социальной активности.

Две Оли – Оля Кавтадзе  и  Оля Ясинская -  и примкнувшая к ним Кира, погрузив книжки на машину Олиного мужа, везли их в ДК  и раскладывали  по столам.
Здесь хороша была Оля Ясинская. Она всем говорила:

-  Берите, берите! А то как запретят обратно  свободное издание книг, а  вы  через много-много лет откроете свой книжный шкаф, достанете внуку эту книгу и вручите ему со словами: «После первой хрущевской  оттепели у нас в России была вторая, ельциновская оттепель. Да что-то не сложилось. Вот и свободную книжную торговлю запретили. А я  тебе всё-таки успела одну книжечку купить. Читай!»
А люди никогда   такого богатства не видели. Ну  сколько школьник мог  назвать книг? Две?  Три? А тут новое издательство «Кофейник»  сто наименований выпускает.

Всё сметали с прилавка. Ведь до разрешения компьютера было еще далеко, лет пять, наверное. Если сам  лично привезешь  из-за границы для работы – пожалуйста.  А купить было нельзя.  Вся вторая оттепель, называемая   «перестройкой», прошла под лозунгом «Издавать  свободную книгу», в том числе и детскую, в том числе и Эдуарда Успенского.   Издавать   «Вредные советы» Григория Остера, которые, понятно, у  всех были на слуху,  но мало кто их видел в книге. А тут в ДК – пожалуйста,  покупайте.

К  концу мероприятия  всё привезенное раскупали. Тогда был голод на всё новое. И муж Оли Кавтадзе  уже ушел со своего завода, где он  трудился слесарем, и пересел на отцову машину и привозил сюда по воскресеньям   книги. К  концу вечера нужно было только собрать оберточную бумагу, отнести её в мусорный контейнер и подняться на второй этаж в бар, чтобы выпить шампанского за свое процветание и закусить тарталетками.

Идея  отмечать принадлежала  Оле Кавтадзе. Сама идея мне нравилась. Но запивать это шампанским? Пусть это Кавтадзе  делает в  своей семье с мужем. Он и в  армии отслужил и на  такой строптивой лошадке женился, зная, чем  советскую женщину одолеть можно.

-А выходи  за меня замуж. Каждый день  картошку чистить буду.  Я в армии ведро мог начистить и  тебе начищу.
Ну и вышла.
А Ясинская  слишком уж на жену Пушкина похожа. И  язычок подвешен.  А замуж вышла,  как и положено было в  советское время, за физика. Вот   и пусть  они за свою успешность дома  выпивают, а на  работе надо работать.
3.Разлом
Новое  детское учреждение было создано на  базе старого и  вдохновенно пестовалось всеми его членами. Но вот пошел  тектонический разлом на  отцов и детей, и  вместо радужных надежд на новые  перестроечные горизонты  - споры и скандалы.   
Суть  разлома – как двигаться Амбару детских книг дальше – объединила Киру  со стариками Амбара, а  по другую сторону осталась молодежь.
Суть была сущностная и, к  сожалению, никакой перестройкой не запланированная. Отбив у издательства самостоятельность и площади, все ринулись в саму жизнь.
Такая прямая  была  общей, перестроечной, открытой:  «Ищите и обрящете». Но тут вклинились братки и начали звонить идеологам саможизни и доставать их сначала  уговорами, а потом и угрозами.

 «У меня  сын взрослый. Если драться полезут – может и отобьется, - думала по первости Шпекторова,  - но если дальше так пойдет, мне стоит  передать руководство Тагер».  А у Тагер – двое маленьких детей. Она быстро смекнула, что они сдачу большим дядькам не дадут, но всё-таки приняла руководство. Но когда большие дядьки  позвонили  ей и сказали, что они  выдернут  носы и порежут уши её детям, она задумалась. Предавать коллектив нельзя. Но детей тоже надо спасать.  И она решила пойти к Шпекторовой  и с ней  всё обмозговать. 
Шпекторова  встретила её с  сожалением.

- Ну что же? Хотели хорошего, а нам не дают. Мы - матери. Мы не   можем идти против своих детей. Мы  оставим их сиротами. Героически идти на заклание, как допустим, мы шли на суд раздела с  издательством,  мы не можем. Да, мы  герои. Мы победили такого монстра социальной жизни, на которого десятилетиями смотрели  снизу вверх.
Но братки – это другое. Братки – это персты Фомы, вложенные в раны Христа. Им просто будет интересно, как мы на горячей сковородке пляшем – и больше ничего. 
Мы не можем допустить,   чтобы наших детей на глазах у нас убили. Я позвонила, кому следует,  и попросила  объяснить, как нам грамотно поступить.  И мне сказали, что такая информация очень дорого стоит. Но раз вы – Шпекторова (а   вы Шпекторова, точно?), то   мы её вам дадим.

-Да  ты что? Он знает тебя?
-Да. Сказал: «Мадам Шпекторова! Вы не представляете, сколько лет я симпатизировал, нет, любил вас, по-советски, не признаваясь. И как жаль, что это время рухнуло буквально вчера, и  нам, даже не успевшим объясниться, придется расстаться ради новой светлой жизни.  Вот поэтому я хочу попрощаться с вами по-советски, достойно. И  преподнести вам бесплатный презент. Да, бесплатный и прощальный. Я долгие годы помнил о вас, а теперь хочу, чтобы вы долгие годы помнили обо мне. Хочу быть достойным вас кавалером. Прощайте. А рецепт продиктует вам секретарша».

-Алло, вы  слушаете? – сказал мне в трубку безразличный женский голос. Я не успела ещё отойти от высокопарного мадригала.

- Так вот. Вы свой бизнес, в чем бы он ни  состоял, продаете. Желательно скорее. И переводите его в другие, более надежные фирмы, где наезды невозможны.
Сотрудников рассчитаете по своему усмотрению. Без выходного пособия, с выходным пособием –  ваше дело. О разговоре просьба никому не говорить, а телефон аннулировать. Всего  хорошего.

Шпекторова  положила трубку и долго не  могла вымолвить ни слова. Такой социальной акробатики ей  никто еще не предлагал. Потом она походила по комнате и поняла, что та безумная старуха, её соседка по несчастью, кричавшая последнее время прилюдно:  «Мы все попали в зону  социальной белиберды! Мы все должны готовиться к социальной белиберде!»   – была права.

 На вопрос смешливых мальчишек во дворе – «А как, бабушка, готовиться?» соседка отвечала гневно только одно: «А вот я вас палкой, ироды!» - и уходила. Дети радужно смеялись.

*  *  *
- Продажа Амбара детских книг, о которой предупреждало выбранное вами  руководство,   на носу, -  трагически произнесла  Зинаида Николаевна  на общем собрании коллектива.  - Разумеется, все члены коллектива получат свой пай. Сверх того – две-три недели, пока Амбар дезавуируется, все будут получать  свою ставку. Главное же  в данный текущий момент – забыть славное триумфальное прошлое Амбара детских книг, понимая, что именно оно сыграло с нами злую шутку в новых капусловиях.

Мы слишком открыты – и интеллектуально, и физически – улице и всем негодяям, которые уже звонят нам  с угрозами.  Я не опущусь до того, чтобы пересказывать их слова, но подчеркну, что мы никем и ничем не защищены. Государство выбросило нас как товар на рынок.  А мы не можем рисковать ни  деньгами, что лежат у нас на балансе, ни своими сотрудниками.

В то время  как образовываются банки и им выделяют  средства на охрану, на сигнализацию, на  усиление стен, сейфов,   мы   не можем подобное оплатить. Так  же,  как лично нести ответственность за убийство сотрудников,  –  не можем.  Я не хочу никого пугать. Но  мое предложение такое: разделить личную ответственность за каждого из сотрудников, разделить всю сумму, причитающуюся Амбару   и дать лично каждому в руки.

Все расходятся и образуют свои небольшие бизнес-дела или кладут на книжку.  Дальше  как огромная и лакомая для теневиков организация   мы больше существовать не можем. Какие будут  возражения? Еще раз: предлагаю самим дезавуироваться, пока у нас есть возможность распорядиться деньгами и человеческим ресурсом. Если мы этого  не сделаем – мафиози распорядятся этим сами.  Если мы оставим всё, как есть – будет гора трупов и пустая касса.
Когда Шпекторова закончила, Киру охватило возмущение: почему не говорят  о двух наших путях в новом времени? Зарабатывать самим, идти в народ, предлагать свои лекции по детской литературе?

И тут выступила Оля Ясинская.
- Вы – фракция стариков, может быть,  и согласны. А мы – молодежь  - хотим  продолжения новых попыток заработать самим. Мы – за продолжение, за поиски, а не за расформирование. У  нас – слаженный коллектив, у нас всё должно получиться.
- Что она говорит? – кричали с мест. -  Мы жили на дотации издательства! И с одобрения государства!

- Мы были – исключение! А теперь    вы кидаете нас в ширпотреб?
-Мы ужмемся! Всё остальное сдадим в аренду! Мы выживем!  Мы будем ходить по учреждениям, предлагать лекции и книги. Откроем обмен валюты, в конце концов! Но мы выживем!

-Нет! Вас скушают братки и не подавятся. Разотрут в порошок. А ваши  денежные варианты выживания -  сомнительны и  разрушают привычную структуру организации  сверху до низу.  Будут неконтролируемые выбросы и вбросы денег, без одобрения  коллектива. Мы с этим не согласны.

- Идите своей молодежной фракцией и организуйте свое «ТОО». Вам это никто не запрещает. Оставьте старушкам хоть ренту в банке. Вот и всё. Они под дуло пистолета становиться не хотят,  и это их право,  -   твердо сказала  Зинаида Николаевна. - Государство у нас теперь банкрот.  Еще раз предлагаю получить свою долю и попрощаться. Пока  наши новоиспеченные кредиторы еще милостивы. Они еще только пробуют свои силы на нас. А дальше  будет без спросу. Финансовый передел всего государства. Да, пока они прикидывают, как и что, добрые, оставляют нам возможность получить свою сумму, что долго продолжаться не может. Надо ее брать и уходить.

-Хорошо вам рассуждать  за два года до пенсии, - сопротивлялись  младоредакторы. - Мы  предлагаем продолжить реформы, искать новых спонсоров для нашей просветительской деятельности.

-Пока я директор, - сказала  директор, - вы отсажены без права  получить долю на выходе, если будете много выступать. А сейчас вы уволены.
- А что же нам  делать  с несогласившейся, но промолчавшей Кирой? – спросила секретарь  Бурылина после собрания.

-А её отправить в отдел критики, а теперь – изолятор для проштрафившихся. Пусть чаи там пьет. Должен же у нас быть  порядок и санкции  против  несогласных? Я бы её уволила, но у нее  четверо детей. Одни уже выросли, так сказать, а другие народились.
-Ах, - сказала секретарь, - какая же вы советская и щедрая женщина! Не дадите мать в обиду! Она против себя с молодыми заодно, против своей материнской сущности, а вы ее жалеете. Спасибо вам, Зинаида Николаевна,  за следование советской педагогике – отстаивать  интересы матери до конца, не бросая на произвол судьбы!

В итоге двух  человек  из молодежной фракции уволили за сектантство и неподчинение руководству, а третью отсадили в отдельную комнату в связи с тем, что уволить её по КЗОТу нельзя.
4.  Зодчев
Дома  я увещевал жену,  что  ее держат в Амбаре  только из-за маленьких детей, но она этого понимать не хотела.

-Нам же  обещали перестройку! Мы все коллективом  добивались отсоединения!
Это  было  уже  второй раз, когда мне пришлось оставить Киру на попечение другого человека. Первый раз  это случилось  в университете. Но тогда мы были не в браке. А вот теперь пришлось  в браке отдать её на попечение литератору  Зодчеву.

И ничего с этим сделать было нельзя, потому что вокруг  жены в Амбаре детских книг  образовалось враждебное окружение.
Зодчева  поили чаем,  и он  рассказывал, что идет в новое неформальное объединение «Сила молодых» и несет свою рукопись на обсуждение. Раньше-то все в Амбаре толкались, а теперь их попросили  перейти в районную детскую библиотеку.
Хорошо, что он пришел. На моей работе на  железной дороге всех выгнали, поставили новое начальство  и выбираться в город в рабочее время, как раньше, чтобы поддержать находящуюся в осаде Киру,  у меня не было возможности.
Я был рад, что хоть кто-то поддерживает старые связи. Как всегда литераторы не столько пишут, сколько рассказывают. Правда,  потом они дома скрупулезно, что рассказали  как бы даром, заносят   в собственный блокнот.
 Зодчев рассказывал, как  его мучают  литературные герои, как он с ними сражается и выводит в текст. И это оказались: Жаба,  которая идет на свет звезды (это естественная её реакция на условия жизни, вы представляете?) и  одинокий Лис.

Ах, сколько отдохновения в таких теориях для социального человека,  думала  Кира. Покрепче заваривала чайку  и в очередной раз угощала гостя.
-  Я списывал ее со своей разведенной жены, -  признавался Зодчев. -  Жаба-то  не знает, что человечество давно выскочило из своей природной парадигмы, понастроило всяких магистралей, и машины своими колесами, как хлопушки, давят особей, стремящихся зарыться и спать до весны.
А второй мой герой – Лис. Не буду хвастать, что это я. Пусть он так и останется  Лисом. Это вторая непростительная катастрофа человечества. Понастроили мусорных баков и валят на свалки всё без разбора. Конечно, звери бесправны. Они идут туда и живут на свалке. Животные лесные, полевые бросают свои природные связи и питаются там, не охотясь, не оттачивая своего умения это делать. Это вторая трагедия человечества в персонаже. Вот написал. Спасибо, что поддержали меня.
-Успехов вам. Все-таки будет приятно, если клуб выдвинет вас на премию по экологии. А как вы живете в Зарайске? Рыбачите?
- Река Осетр рыбная. Рыбачу.

-Это очень экзотично. Но лучше вам не рассказывать этого на семинаре. Пусть критикуют собственно текст. Это мое вам напутствие, как критика.

5. Пути литературные

Сердце Шпекторовой встало на место, когда она перевела бизнес на сына, а  Тагер хладнокровно рассчитала всех сотрудников. Но она имела  такую сложную любовную историю, что, пожалуй, стоит  на нее отвлечься.
- Хорошо тебе, красивой, в любой жизни с тобой мужчины, - плакалась  Тагер своей подруге  Шпекторовой  еще при  издательской жизни.  - А у меня на перестройку – развод и двое детей. Вот куда мне  со своей женскостью податься?

-Да что  ты вскипятилась? Неужели это так трудно – мужчину при себе иметь? Не понимаю.
-Да их днем с огнем не найдешь. Я уже все  углы и закоулки обошла.
 
-И ничего? Странно. А я прихожу в отдел, ну, в ту, другую комнату, а там новенькая сидит. Говорят, разведена и двое детей. И вовсе не плачет. При ней опять какой-то мужчина. Её спроси, где они  водятся, откуда их приводят на веревочке.

-В каком отделе? Критики? А звать как?  Ах,  нет, я не знакома с ней, неудобно прямо так приступить и спросить, в каком ломбарде вы его взяли и на какой веревочке привели домой,  –  повеселев, почти смеясь, отвечала подружка.
- Это дело поправимое, у меня скоро день рождения, вот мы их и пригласим,  и ты расспросишь её,  как это теперь у современных девушек-то делается. Она ведь, по-моему, только из университета.
-Да, придется твоего дня рождения ждать.

И подумала Тагер – надо её приблизить и расположить к себе. Но когда она приблизила и расположила Киру, то вместо того, чтобы слушать её, почему-то рассказала свою историю. Наверно,  больнее была своя история и она пропустила её  вперед. Высказаться ей надо было по полной. А потом, сколько  могла, конечно, слушала Киру.

И обидно ей так стало, так обидно, что  опять она на свою историю перешла. А потом опять её допрашивала. А потом опять на своё. В общем, измучилась, исстрадалась ужасно.

А как не страдать? Оказывается, этот  кирин  муж в том же университете учился, где и  новенькая училась. Но год его первого поступления – мой. Первокурсником  он стал, когда я уже заканчивала университет. 

Конечно, Кире  она  ничего не сказала, стерпела, но на сердце все-таки было тяжело. Посмотреть бы его надо, Ах  да, я уже смотрела, не надо его смотреть.
В конце концов, у Тагер всё сложилось хорошо. Во-первых, министерство культуры спустило Амбару квоту на заграничные поездки, и она в Германии  делилась опытом  организации детского чтения.

А потом – вот что значит быть начальником -  квота пришла на плотника. Ох уж она в него вцепилась! А он ничего, крепкий,  выдержал. И разговорчивый такой. Да! Не упустила! Пусть будет свой в учреждении и дома. Я согласна в две смены женой быть! Каждый день!

А изгнанные младоредакторы побежали в Пен-клуб, руководимый Питоном. Им  кто-то из Союза писателей обещал сдать помещение. Или угол, или комнату в Пен-клубе.
Обе девушки шли плечом к плечу, а третью муж, бежавший рядом, дергал за руку и  навязывал семейный скандал.
Кира бежала за двумя Олями,  старясь не отстать,  и в то же время  убеждала мужа, что бизнес  так и строится – на коленке, бегом, с полузнакомыми и даже вовсе не знакомыми людьми.  И надо отдать ей должное: она почти успевала за подругами с таким багажом и даже не дерзила мужу, хотя подруги  кривились и пыхали презрением. Кто их сюда звал, этих мужей! Это наше дело! Они могут только всё испортить!
 И правда,  муж бундел и бундел.
- Как же так? Мы сошлись  во втором  браке, чтобы учесть ошибки неудачного брака, - на бегу говорил он что-то солидное, -  и построить второй -  крепкий и удачный брак. Для этого, кроме пасынков и падчериц с обеих сторон, мы родили общих детей. А вы бежите, как на расстрел питерских рабочих 1917 года?  Куда вы бежите? Вас перестреляют всех!

-Мы идем в Пен-клуб. Нам обещали комнату, где мы будем лично торговать книгами, создав свое товарищество.
-Кто вас там ждет? Оглянитесь вокруг! По всем улицам стреляют!

-Нас ждет председатель Пен-клуба Питон. Мы  хотим открыть свое товарищество. И днем я не слышала, чтобы стреляли, а ночью – это дело милиции, - и Кира побежала догонять подруг.

Однако в Пен-клубе им комнаты не дали. Сболтнули, никого не было. И расположен Пен-клуб был так, что покупатель не найдет. Даже ключа не дали, чтобы посмотреть.

И они пошли по второму адресу. Как наваждение. Муж в первый раз  сопровождал, строжа ситуацию, а  тут вроде как  близко – магазин «Баранки» в середине Арбата. И  он не пошел, и подруги. Передоверили Кире. Натерпелась!

В «Баранках» сидел феномен. Вернее – нонсенс для советского времени, а сейчас – писатель и вор-рецидивист. Он  в те времена  даже по радио выступал и делился писательским опытом с людьми, говоря:

-Ну как писать? Мой вам совет: возьмите и совершите преступление. Да, просто.  Тогда вас посадят в тюрягу. А там времени – девать  некуда. Сядете и напишете книгу. Я всегда так делаю. 

Вор-рецидивист подал заявление о принятии в Союз писателей с обещанием выплатить издательству деньги за издание его книжки.

Это поставило в трудное положение писателей. Они передавали его заявление один другому с просьбой написать заключение.  И такого человека, кто написал бы положительный или отрицательный отзыв, не нашлось.

Тогда они начали думать, что им в такой ситуации делать, когда у них нет героя, который взял бы на себя ответственность.

И, как люди умные, поняв, что друг друга им обмануть не удастся, пошли классическим путем: подсунули рукопись знаменитому диссиденту, который только что вернулся в Россию по предложению правительства.  Пусть он даст оценку.
 Диссидент тоже порядочно  попотел – прочитал и сделал свои замечания по рукописи. Но, в конце концов, поразмыслив,  сообразил: чтО бы он сейчас ни сделал, раз уж его  приняли  на родине, - прохладно похлопают, но разрешат печатать.

И все остались довольны решенной головоломкой. И Союз писателей выдал «добро»,  и никого в зажиме не упрекнули. Не то время было, чтобы  с этим разбираться. К месту вернулся диссидент.

Потом Кира писала кандидатскую, организовав  педагогический эксперимент в школе, где учился  ее внук Габриэль и была замечательная Инна Валентиновна, которая двух ее детей от первого брака поднимала.

Неформальная организация молодых детских писателей Москвы пробила себе место в библиотеке. Это было скромнее, без помпы, практически по линии общения библиотеки с читателями и авторами. Но сами авторы были  вдохновлены тем, что они выжили, невзирая на то, что Амбар был  аннулирован. 

И глава Амбара почтила  своим присутствием компанию молодых литераторов. Не оставляла без внимания литературный поток города в скромных формах районной библиотеки. Там и  Кира  и  Зодчев, как свободный художник, общались.

В Амбаре детских книг  привыкли, что детская литература  и Амбар – это почти одно и то же производство. Детские писатели пишут, мы их критикуем и пропагандируем, в читальном зале пришедшим детям новинки показываем, то есть в известном смысле считали, что Амбар равен детской литературе.

Но настал момент,   когда его не стало. Не надо и  детей направлять, все сами как-нибудь  образуются. То же произошло и с большой литературой, которая  подальше от детской литературы. И от нее никаких всхлипов не было.

Все  согласились, что дальше литературу курировать не надо. Она  сама разовьется или  превратится во что-то другое. А мы уже не будем в этом процессе, будут другие люди и другие учреждения.

Мне хотелось написать про тех, кто  оставил это занятие - активно участвовать в детской литературе и про тех, кто продолжил участвовать и  на каких основаниях он это продолжает делать.

Если я перечислю, кто  куда пошел по жизни,  – это будет памятно. И куда в общем плане пошла  сама литература, как мировоззренческая проблема,  – я тоже знаю.
Люди  с выбитой из рук профессией  трудно привыкали и доживали. Кто-то  занялся бизнесом, кто-то  скрылся за супругом, многие  ушли на пенсию.
 Интересной в этом  плане была судьба Зодчева.

Мне очень нравилась его Жаба. Пророческий образ. У нас нет  инстинкта идти к родному пруду, где  мечут икру. Он обратился к рефлекторному, в  который раз посмеялся над разумом. И второй его рассказ – как Лис выживал на свалке среди просроченных продуктов -  про нашу жизнь. И в  пьесах  Зодчева  есть насмешка и предупреждение: его персонажи по  сто раз женятся и бросают партнера,  как все в современном обществе делают.

А еще большее предупреждение – его судьба. Не в  своем городе, но в своей речке обретает он  силы. А с любовью ему, конечно, не повезло. Он делает все усилия, чтобы понравиться женщинам на танцах в Доме ученых и перевести  знакомство в семейную и родовую  серьезность. Он готов быть мужем и отцом. Но ему хочется сразу завлечь кандидата наук. А у него за стеной такая забубенная стерва, которая мешает ему по ночам писать тексты.

И потом раньше были встречи писателей, а сейчас писатели на встречи не ходят, проталкивают свои тексты сами, поэтому одиноко ему в дальнем городе Зарайске. В новых своих пьесах он  стремится разобрать главный вопрос  жизни: какой  должна быть жена у писателя?

Этому он посвятил свою новую пьесу, где он   мыслит себя миллионером и у него три жены. А что? Вполне себе автор нашего времени. Но все-таки стоит добавить: его идеал - умная молодая девушка, которая ходит на танцы в Дом ученых и согласна родить ему не менее троих детей, при этом живет она  так же  далеко, как он сейчас, а это Зарайск,   живет вне цивилизации  и занимается  детьми.
А что получилось с литературой?

Конечно, когда в Госкомиздате сидели дядьки и указывали, как надо писать,  – это было большое зло для литературы, за какую категорию ни потяни.
Но мы упали с пригорка самолюбования в яму тихого бизнес-проекта: редакция разрешает автору писать, что он думает, но  публикация будет за его счет. Без цензуры, без выстраивания моральных идеалов.
 
Из огня, да в полымя.

В первом случае была идеология - недостаточно чисто вы в книжке отнеслись к морали, а во втором случае про мораль вообще забыли. Покупается книжка – и хорошо.
Сначала несогласные буянили, а теперь как-то пристроились. Литературный поток напоминает весеннее половодье, а что там плывет – особо никого не волнует.
Вот возьмите навскидку десять фамилий суперсовременных авторов. Наверняка это будут  детективщики, эротоманы и создатели фэнтези.

Где  культура и что такое – культура? Зачем пишутся книги – все это теперь не разбирается. Да пиши, как хочешь! И люди, поиграв в свободу,  истосковались в отсутствии  литературного движения.

Некоторые газеты пробуют обзорами заниматься, но  критериев, по которым все-таки надо  определять книгу, теперь не существует. Развлекательность, устрашательность  подавили человеческие категории.

Не знаю, как вы, а я нахожу утешение в том, чтобы проследить судьбы тех, кто отдал детской литературе всю свою жизнь, проследить, как они стали жить дальше, за что они боролись, не взирая ни на какие преграды.
Или откровенно занялись другим делом, например,  книгоизданием иностранной литературы.
Или осуществили свою мечту и съездили, наконец, за границу.
Или расстались со своими детьми. Кто вырос, а кто в диспансер попал. А кто загодя, не дождавшись пенсии, затворился. Раз его дела опрокинули, а новые принципы он не разделяет, до пенсии немножко попреподавал, да и поставил свое горлопанство на  скромные цифры один или два.
Сейчас  разрешено всё – плати только.
 
А ребенок, как и всегда,   нов. И его, как  и всегда, должны воспитывать очень прозорливые люди – педагоги и литераторы.
А  с ними вечно дефицит. Поэтому, чтобы оставить читателю  право на сострадание к тем, кто работал в Амбаре, я привожу те сведения, что они дальше сделали для детской литературы.

Например, Тагер написала блестящие работы о молодых детских прозаиках, составила словарь современных детских писателей, написала статью о нашем общем любимце Зодчеве.

А девушки Амбара подняли своих детей и навещают иногда своих одиноких коллег.
Гуманитарные проблемы никто не отменял.