Серебреник Иуды

  Предположим, Иуда положил одну из заработанных им тридцати  монет  в банк под пять процентов годовых. Сколько денег было бы у него сегодня? Для простоты будем предполагать, что стоимость кругляша  примерно соответствует доллару США,  который в оригинале  тоже серебряный.

         За двадцать лет проценты будут 20 умножить на пять сотых – сто, то есть капитал увеличится вдвое. На самом деле, больше, чем вдвое, но мы не крохоборы и ищем оценку снизу. Двадцать лет – вдвое, сорок лет – 4 раза, шестьдесят – 8 раз... 200 лет  – 1024 раза. Опять таки,  обрубаем до тысячи. 200 лет   - тысяча раз, то есть десять в третьей степени. Тыщу баксов заработал.   400 лет, 10 в шестой, то есть у Иудушки на счету первый миллион. 600 – миллиард, 800 – триллион.  К  нашему времени у него накатится  10 в тридцатой степени вечнозеленых, то есть  десять в восемнадцатой степени триллионов, что немного, скажем так, чересчур даже  слишком, учитывая, что совокупная стоимость всего, что вообще есть на планете за бабки  вряд ли превышает тысячу триллионов, то есть десять в пятнадцатой.  За свой серебренник наш герой смог бы купить сегодня   целиком порядка твсячи   галактик...

          Пять процентов, как утверждает экономист Пикетти –  стандартный банковский процент на вклад, который держится во Франции примерно таким   как минимум со времен Гобсека. Простая как швабра мораль из этого небольшого  подсчета состоит в том, что если ростовщичеству не обрубать время от времени  щупальца, оно со временем высосет  вообще все,  что только  можно и нельзя. Вторая простая  мораль – если ваши предки  на протяжении нескольких поколений сумели правдами и неправдами защитить семейный бизнес от всех поползновений отжать  нажитое, то вы будете  господином Вселенной и ее окрестностей. Но сделать это можно только спевшись с властями – иначе деньги у вас тем или иным способом отберут, когда их у вас станет слишком много. Ну, или просто станет...   

       Простые соображения говорят о том, что капиталы  в обществе должны бы распределяться примерно как энергия молекул в идеальном газе – экспоненциально. Процент имеющих капитал  К   должен быть примерно экспонента от минус К умножить на некую константу. На практике эта модель работает  лишь до сумм, отделяющих средний класс от богачей. Большие состояния перестают  подчиняться   экспоненте – чем больше у человека денег, тем проще ему достать  еще. Скромное ростовщичество  по пять процентов годовых  один из примеров  супервыгодного   бизнеса, но практически все  супервыгодные дела – результат той или иной монополии, либо же прямого вмешательства властей. В результате непропорционально большая доля общественного богатства поступает в распоряжение  крайне узкой прослойки.
         
         Экономика, в которой ростовщичеству и его аналогам не ставится достаточных  препятствий,   приводит к тому, что    большая часть  общественного труда тратится на  вещи, польза от которых крайне  мала по сравнению с затратами на их изготовление:  ювелирные изделия с алмазами,  сумки из крокодиловой кожи, египетские пирамиды, памятники  Ленину В.И.,   автомобили “Бугатти” и т.д. и т. п. Вместо того, чтобы делать полезное для многих, общество занимается   изготовлением предметов, которые служат главным образом для того, чтобы показать остальным, что некто  имеет право  заставить остальных  сделать их для него. Еще одно следствие – необходимость иметь специальную прослойку, которя заточена на   поддержание  подобного порядка вещей – силовые структуры, пропагандисты, адвокаты, священники... Толпы людей кормятся   тем, что охраняют тех кто имеет  от тех, кто не имеет и тех, кто имеет,    друг от друга. Расходы на  содержание   этих паразитов падают на плечи мало что имеющих, которые  в охране как правило не нуждаются. И по-хорошему,  в дополнительном   оболванивании тоже...

   В конце концов массам надоедает, что верхушка расходует общественные  деньги на всякую ерунду вроде войн, Версалей,  полиции,  журналистов   и эскортниц  – и тогда наступает революция, ибо добровольно мало кто из the happy few  соглашается сдать обратно “честно заработанное”.

    Казалось бы, проблему нестабильностей, от которых мало кому делается лучше, но много кому хуже,   можно  радикально решить, тем или иным образом ограничив перекачку средств снизу вверх. Самым простым методом представляется   прогрессивное налогообложение, при котором  на очень большие доходы начисляют очень большие налоги. Российская система,  замечу в скобках, пока еще далека  от драконовских способов   второй половины 20 века, когда Агата Кристи писала в год по книге – не потому, что не могла быстрее, но потому, что доход со второй съедался налогами практически  целиком.  Тем не менее, российский закон все-таки отошел от 13 процентов  для всех подряд, и по-видимому будет и дальше эволюционировать в сторону отнять     побольше у богатых.   

  Хотя  Пикетти очень топчет за  подход  насильственного перераспределения,  проблема идеи в том, что нормальный средний человек не особо хочет без сильных стимулов  наподобие хозяйской плетки   вкалывать как афроамериканец на плантации. Нормальный средний человек  –  как это ясно видно из опыта – также не страдает от переизбытка интеллекта, образования,  либо моральных устоев.  Слишком разумно организованное общество невозможно хотя бы потому, что ложь с разумной точки зрения – вещь исключительно вредная. Попробуйте, однако, представить себе устройство при котором власти не лгут подчиненным, продавцы - покупателям, а жены – мужьям. Любая религия с чисто разумной точки зрения также является набором  крайне сомнительных утверждений.   Подавляющее большинство экземпляров гомо, однако,  застрелится в  социуме без лжи и веры   через три дня, а оставшиеся перестанут размножаться, потому что это недостаточно интеллектуальное занятие для аутиста.

          Попытки организовывать людей  на  “рациональных” началах, разумеется,  имели место в истории. И якобинцы, и большевики, и национал-социалисты утверждали, что рецепт правильной организации им известен,  и надо только сделать все как следует. На практике именно  режимы, которые особенно педалируют свою разумность,   сильнее всего склонны к особенно жгучему маразму.


      
            Мы склонны не замечать базовых  абсурдов, на которых  строится наше существование  – именно это обстоятельство, собственно говоря, и делает возможным систему “ценностей” на которой  и основана “культура”.  “Культура”  имеет к рациональности  очень опосредованное отношение. Можно сказать,  задача культуры состоит в том, чтобы сделать рациональность переносимой для нормального члена общества. Культура прививается путем дрессуры в семье и  школе и необходимым образом включает в себя   навыки  отключения рационального мышления в пользу  животных и социальных инстинктов.  С другой стороны, рациональности обществу хочется тоже, потому что без нее нельзя ни нормально питаться, ни – что важнее – замочить соседа, у которого достаточно  продвинутое оружие. Пушки не умеют стрелять ни сурами Корана,  ни иероглифами Конфуция  – они выплевывают снаряды  исключительно на основе “антикультурной” по сути рациональности.  Путинский “Буревестник” реет над полями  только  потому, что сотня аутистов-ботаников придумала,  как склепать этот  летающий  Чернобыль –    не на базе  духовных скреп православия, русской идеи, либо сочинений Достоевского и Солженицына   с Дугиным – изделие держится в воздухе  силой законов механики и ядерной физики, не имеющих к суждениям о ценности никакого отношения. 

            Рациональность говорит лишь о том, что есть вещи, которые мы знаем хорошо, и вещи, относительно которых  не можем точно предугадать последствия наших действий.   Скептицизм и стоицизм, следующие из рациональности,  если и не приводят к полному параличу, то значительно ослабяляет импульс сильно рисковать ради достижения сомнительных целей.  Принять сомнительное  решение во многих случаях, тем не менее,  лучше, чем не принять никакого. Колумб поперся в Индию на основе неправильных данных о размере планеты, он считал, что до родины слонов на запад плыть  не так  уж и  далеко... До Индии в результате  он так и не доехал, зато оказался в Америке.  Будь Колумб рациональнее, вряд ли бы он стал рисковать экипажами трех каравелл ради очень сомнительной затеи.


           Отражением противостояния культуры и рациональности является противостояние женского и мужского начал. Женщина в  среднем  – существо  более культурное и менее рациональное, чем мужчина.  Женщина гораздо легче пренебрегает рациональностью в пользу инстинктивных  соображений о том, что хорошо, или плохо, приятно, или неприятно. Именно она  исполняет  роль “ арбитра вкуса”, или “хранительницы традиций ”,  служит  в обществе связующим и мотивирующим элементом.    В этом смысле, видимо, и нужно  понимать финальные слова “Фауста”  о том, что “Das Ewig-Weibliche zieht uns hinan” - вечно-женственное выводит  нас за пределы.  С другой стороны, женское  нуждается в мужском начале как культура нуждается в рациональном – без него   женщина  не способна толком организовать материальное, и скатится в рутину нелепых культов и тупой, непроизводительной работы.

      Мужские рациональность и скептицизм сами по себе  не обладают женско-культурной   пробивной  силой, но и  Das Ewig-Weibliche само по себе не способно изобрести паровоз. Враждебный союз  двух  взаимоисключающих  начал посему  неизбежен, и  этот неустранимый  конфликт  предвещает, что будущее не будет сильно  лучше ни прошлого, ни настоящего.