Девушка со шрамом-5. Поглощенные друг другом

               
                глава пятая

Такси развернулось на эстакаде, свернула вправо, и выехало на дорогу к загородному дому. Впереди показался лес. Он ждал следующий поворот и съезд в лес, который, они не должны были проехать. Плавно повернули вправо, съехали в лес, и водитель  надавил на газ. Машина рванула на асфальтовой крошке, резво покатила по лесной дороге, испытывая потряхивания от небольших неровностей, и через полтора километра уперлась в ворота.
- Подождите здесь, - попросил Игорь, вышел из машины и направился к появившемуся из будки охраннику поселка.
Он объяснил ему, что приехал в гости, назвал свое имя, фамилию, достал паспорт и показал пальцем на машину такси.
Она видела, как кивнул ему охранник, и тот направился обратно к машине.    
Ворота открылись. Они поехали по асфальтовой дорожке между высокими заборами, свернули вправо и подкатили к воротам загородного дома. Игорь вышел из машины и позвонил в звонок у калитки дома. Из калитки появилась женщина старше средних лет в белом фартуке.   
- Здравствуйте, Мария Александровна, - сказал он и широко улыбнулся.
- Здравствуйте, Игорь. Мне Владя звонил. Она достала связку ключей с брелоком, нажала на кнопочку  и ворота, перед которыми они остановились, медленно поехали в сторону.   
- Заезжайте.
Такси заехало в образовавшуюся брешь и остановилась за воротами на территории дома.
Мария Александровна закрыла калитку, подошла к машине такси и отдала связку ключей.
- Ты все знаешь. Гостевая приготовлена, в бане свежее белье. Уезжать будете, ключи отдадите мне.
Он кивнул ей в знак благодарности и забрал связку ключей. Они выгрузили из такси сумки с провизией и отпустили машину.
Когда ворота стали закрываться, Мария Александровна пошла в домик прислуги, который располагался прямо у ворот.
Он проводил ее взглядом. Они с Виолеттой взяли сумки и по ступенькам поднялись на крыльцо с ажурным навесом входной двери.  Он одной рукой взял сумки с продуктами. Другой достал из кармана убранную связку ключей и безошибочно выбрал нужный, самый видный ключ.
Дверь открылась легко. Он пропустил ее в просторный холл, вошел следом сам и снова закрыл дверь на ключ.      
- Нам на второй этаж. Там гостевая. Наша комната.
Они прошли к центру каминного зала и остановились. Игорь поставил сумку с продуктами на пол.
- Дом уютный, давнишний. Мебель старинная. Лучшие времена его прошли, но в нем есть свои прелести. Это каминный зал, с холлом, обеденный зал, кухня. В школьные годы, я помню, здесь собиралось много народа, устраивали новогодние праздники, вечера,  елки, собирались большие шумные кампании. Идем наверх… Сюда… Поднимайся по ступенькам… Направо, в конце коридора наша дверь…
Они поднялись на второй этаж. Он отпер дверь, и они вошли.
- Это наше пристанище…
Она осмотрела комнату. Двуспальная кровать, резной старинный шкаф, стол с двумя стульями, прикроватные тумбочки.   
- Ванна есть?
- Есть в  комнате и на нашем этаже. Но воды горячей нет.
Она явно огорчилась и сказала:
- Я хотела принять душ.
- Мария Александровна включила котел, скоро будет душ. Сейчас мы пойдем в баню. У них шикарная русская баня.
Она улыбнулась.
- Парилка, помывочная и комната отдыха с верандой и барбекю. Бутылочку вина разопьем за столом в бане. Возьмем с собой продукты.
- Там есть плита? Я наскоро что-нибудь приготовлю.
- Не помню. Возможно, маленькая электрическая или обычная, - сказал он и посмотрел на нее. -  Замерзла?
Она кивнула.
- Это нервное.  Через пару часов здесь у нас будет тепло.
Он обнял ее и поцеловал.
- Я хочу посмотреть дом.
- Пойдем я тебе все покажу. Есть цокольный этаж. Там гараж и мастерская. На третьем этаже детские комнаты и игровая. – Они поднялись на третий этаж. – Это игровая комната и спортивная… Подиум… На нем всегда играли в основном дети.  И три детские комнаты. Все выходят и играют на подиуме, когда на улице плохая погода или дождь.
- Покажи мне хотя бы одну детскую комнату.
- Пожалуй1ста.
Он распахнул ближнюю дверь. Она заглянула в комнату и огляделась.
- Двухъярусная кровать. Сразу видно, что здесь дети спят и играют.
- Удобно. Экономит в комнате место. Это комната детей брата Владика.
- А выше?
- Лестница… Ведет на чердак.
Он потянул ее из комнаты и закрыл дверь.
- Пойдем вниз...
 Они снова спустились на второй этаж. Игорь показал в сторону ближней двери.
- Это комната родителей. Дальше рабочий кабинет. Две комнаты Влада и его брата. - Игорь взял ее за руку. – Спускаемся в зал, осмотримся и  пойдем в баню.
Они спустились в зал.
- Здесь удобно у камина сидеть, - сказал он. 
Она подошла к камину. Посмотрела на кресла, диван, постояла, словно что-то вспоминала. Он подошел, обнял ее сзади.
- Ты чего задумалась?
- У нас тоже в загородном доме есть камин, - сказала она. – Папа любил сидеть у камина, пить коньяк и думать.
Он поцеловал ее в шею. Она сразу вздрогнула, словно очнулась и повернулась к нему лицом. Они обнялись и поцеловались. Их поцелуй все разгорался и разгорался. Но она не позволила ему разгореться до пожирающего все огня и отняла у него губы.
- Что ты?
- Иди в баню. И лучше вместе со мной, - улыбнулась она.
- Согласен, пойдем.
Он, улыбаясь, взял сумку с вином и продуктами.
Они вышли из дома. Он закрыл дверь на ключ и  пошел с ней  по дорожке к хозяйственным постройкам. 
Сейчас все, что они делали и говорили друг другу, имело какой-то особый смысл. Тогда как они оба желали только одного - уединения и слияния. И как только кого-то из них захватывала эта мысль, тот начинал заикаться, терять связи слов и отводить глаза в сторону, как будто что-то потерял важное.  На самом деле он терял точку опоры в себе и приобретал пластичность, текучесть, зависимость, чтобы в какой-то момент отдаться охватывающей его чувственности. 
Он вел ее к бане, положил руку на талию так, что чувствовал переход от тонкой талии к округлым бедрам. Чтобы чувствовать ее бедро своим, он старался идти в ногу. Когда они сбивались и шли несинхронно, он снова приноравливался, чтобы идти в ногу и чувствовать ее бедро, как  свое приобретение. По мере приближения к бане он чувствовал, как весь наполняется теплом. Чувства и эмоции наполняли его, как шарик наполняется теплым воздухом. Все в нем поднималось и хотело полета.          
- Вот это, бревенчатая баня, - показал он. Остановился и принялся искать в связке ключ от нее. Он попробовал один ключ, второй. И третьим открыл дверь. Они вошли на застекленную веранду. Здесь стоял большой стол и лавки. Напротив, входа располагалось барбекю. Они повернули вправо, через дверь вошли в предбанник, и на них пошел банный запах.  На стенах висели веники березовые, дубовые, можжевеловые, эвкалиптовые. В помывочной на полках лежали халаты, простыни, полотенца. В душевой на полках стояли пузырьки и баночки с шампунями. Все источало чистоту и словно ждало их применения. Она расчувствовалась, вздохнула, повернулась к нему лицом и  упала носом на грудь. Он поставил сумку с продуктами на пол и обнял ее. Она дрожала.
- Ну что ты?
- Не знаю.
Ее дрожь и легкое подрагивание передавались ему.
- Это сейчас пройдет, - сказала она, понимая, что предчувствует его внимания и  боится себя. Боится того, что будет.
Он обнял ее сильнее и прижал к себе. Поцеловал в волосы. Она подняла на него глаза, и он поймал ее неуловимые губы, которые она прятала от него, как только он обнимал ее и хотел поцеловать. Токи любви пошли от тела к телу. И они стали наливаться теплом любви. Ему казалось, что он становится большим и заполняет всю баню. Все в нем поднималось и крепло. И те истечения, которые он испытывал, находясь рядом с ней, словно прекратились и ждали фонтана чувств, ждали неистового извержения вулкана. И если его сила, то поднималась и ждала разрешения действовать, когда он касался ее и чуть заикался, и волновался, то снова медленно сникала и ждала призывов. То  сам он, словно накалился, стал стойким, крепким, пронзительным. И вдруг его словно осенило. Он побледнел и отступил назад.
- Что такое? – спросила она.
- Мы забыли взят полотенца и простыни. В бельевой есть специальные передники для бани.  Сейчас я сбегаю за ними, - засмеялся он.
- Не ходи, останься со мной, - попросила она.
- Я быстро, - сказал он и побежал к дому.
- Не уходи! – крикнула она ему вслед.
Когда он вернулся, она вся уже была другой.
- Что случилось? – спросил он. – Почему ты такая грустная.
- Не надо об этом.
- Нет, что случилось? Скажи…
- Я подумала, что ты меня не любишь. Наиграешься со мной, попользуешься и бросишь.
- Все мое стремится к тебе. И не знает преград.
- Ты женишься на мне?
- Женюсь.
- Я не верю тебе, не верю, что ты женишься. Не верю, что мы будем вместе. Не верю, что у нас все будет по-настоящему.
- Что мне сделать, чтоб ты мне поверила?
- Ты красивый, а я уродина.
- Не говори так.
- Вокруг тебя много симпатичных девушек.
- Зачем они мне? Мне нужна только ты. Почему ты до сих пор не раздета? Иди ко мне.
Он отбросил принесенное белье, взял ее за руку и потянул к себе.
- Я так тебя хочу. Хочу войти в тебя и пронзить твою податливую суть, насладиться истечением. Я хочу тебя… Хочу…
- Нет, - вскрикнула она, откликаясь на свои мысли,  и выдернула руку из его руки. - Ты просто красавчик, а я нет.
В ее голосе послышалась резкость и страдание.
- Ну что ты делаешь? Зачем ты все портишь?
- Я не верю, что ты меня действительно любишь. Что это настоящее чувство.
- Я не пойму, что я должен сделать?  Что ты от меня хочешь?
- Я тебя не достойна.  Стоит мне посмотреть в зеркало и увидеть свой шрам, как я впадаю хандру и гнев. Мой шрам - это мой срам…
- Так ты из-за него не хочешь быть со мной? Из-за него? – крикнул он и стал смотреть по сторонам каким-то диким взглядом. – Из-за него ты мне не веришь? Так смотри же! Смотри!
Игорь подбежал к зеркалу, где лежали косметические принадлежности,  нервно схватил ножницы и с досады воткнул себе их в правую щеку, туда же, где у нее был виден шрам.
 Тут же из его щеки потекла кровь.
- Что ты наделал? – в ужасе вскочила она со стула. – Зачем ты это сделал? Зачем?
- Чтобы ты увидела мой срам. Теперь я буду такой же, как ты.
Он замахнулся, чтобы нанести себе новый удар.
- Нет, - схватила она его руку. 
Она тут же обняла его за плечи и принялась лизать его щеку, из которой текла кровь.
- Ты не должен был этого делать… Не должен…
- Теперь ты мне веришь? – спросил он. – Я стал такой же как ты.
- Помолчи… Не говори ничего… Я сделаю все сама…
И она с дрожью начала раздеваться.
- Я люблю тебя!.. Люблю!.. Все во мне для тебя, - щебетала с тихой страстью она. -  Я истомилась без тебя, истекая соком…  Возьми меня! Возьми!.. Я жду, когда ты коснешься моих недр… Войдешь в меня, овладеешь и растворишься во мне…
Она перестала раздеваться и замерла, ожидая его внимания. Томилась и истекала соком любви и ожидания. Она трепетно ждала, когда он волнами начнет к ней приступать и овладевать, когда он коснется ее недр, чтобы войти и изведать все, что она к нему накопила за прошедшие годы и берегла только для него.
У него кружилась голова. Под ногами мешалась сумка с продуктами. Он поцеловал ее, отодвинул ногой  сумку, нагнулся и поднял с пола принесенную  белую простынь для парной, развернул ее и набросил на диван. Движения его были лихорадочны и торопливы. Он боялся, что что-то изменится, и хотел только одного. Хотел напитаться ее живительным соком.   
 - Пожалуйста, наша белая ладья ждет нас для плавания по волнам любви, - дрожащим голосом произнес он.
Она смутилась.
Он торопливо стал снимать пиджак и расстегивать рубашку. Она не двигалась.
- Что такое? – спросил он.
- Я стесняюсь, - сказала она и посмотрела через окно куда-то на улицу. 
Он посмотрел за окошко. Через него в парную пронимал солнечный свет.
«Ночью шрамы не видны», - вспомнил он и сказал:
- Закрой глаза.
- Не могу… - ответила она.
Он перестал расстегивать рубашку и подошел к ней. Прижал к себе и замер. Она слегка подрагивала, как струна, которая только что издала звуки и замолчала. Ее горячий пах приник к его паху. Он его чувствовал через брюки и ее платье. Он расстегнул ее жакет и поцеловал в грудь. Она испуганно и с облегчением вздохнула.  Он еще больше обнажил насколько можно ее грудь и снова поцеловал. Она застонала. Взяла руками его голову, и сама стала целовать. И он целовал ее и раздевал. И снова он искал способы, чтобы не доставить ей беспокойства. Жакет упал на пол под ноги первым. Темное платье с фиолетовой вставкой он поднимал пальчиками, двумя руками, целуя ее в губы. И она как будто тонула в нем. Поднимала руки и уходила на дно наслаждений. А он через поднятые руки снимал с нее платье. Она глотала заливающее ее  течение страсти и захлебывалась ей, и хватала раскрытым ртом воздух и отвечала на его поцелуи. Обнимая, пальчиками, словно играл на невидимых клавишах, он искал сзади застежки на ее лифе. Это были пуговки с выступающими головками. Их было три, но он разучился считать, не понимал этого, а расстегивал и расстегивал одну за другой, продолжая ее целовать. И когда лиф ослаб и груди стали свободными, мягкими и упругими, он приник ним и стал их целовать, не соблюдая очередности и переключаясь с одной на другую. А она стонала и держала двумя руками его голову. Ее губы шептали одно слово, непонятное, нежное, страстное и вечное.
- Люблю… Люблю… Люблю…
Она нагнулась и подтянула его голову к губам, словно прося поцелуев в губы. И он стал целовать ее губы. И она отвечала ему также страстно, глубоко и полно. И его язык приходил к ней в рот. И ее язык приходил к нему в рот. И они встречались на границе сливающихся губ и изведывали губы друг друга. И он встал перед ней на колени и уперся головой в пах, покрытый ажурной материей. И через материю он поцеловал ее в горячую сердцевину. И она дрогнула и застонала. Он обнял ее бедра руками и провел снизу-вверх, прижимая руки к бедрам.  И на талии его пальцы нащупали запретную границу, упругую, растягивающуюся, которая плотно прилегала к ее телу. И он запустил пальца под упругую линию и начал медленно делать все, чтобы ажурный материал начал сползать. Он целовал ее  пах и нежно покусывал ее тело.  А она стонала и, откинув голову назад, схватилась за место встречи и снова стонала. А он с силой потянул шелковистую материю вниз. И, казалось, где-то вдали показался лес. И он замер подбородком между полем и лесом, и уперся в тонкие кустики носом. Он проводил шелковую материю вниз, до самого пола.  Она сделала шаг назад, еще и ее руки задвигались локтями по  бокам в сладкой судороге. Она схватилась руками за голову, словно вот-вот могла упасть. Он встал, подхватил ее и сделал вместе с ней еще шаг назад, снимая с себя одежду, и еще, пока она не уперлась ногой в диван и не села на него, держа себя одной рукой за голову. Он сел рядом и целовал ее в шею и в грудь. Он целовал ее в подбородок и в щеки страстно и ненасытно. Точно так порхает над белой курочкой хищный ястреб, чтобы насытить ею свое тело. Он не хотел причинить ей боль и поэтому старался проявлять еще большую нежность. Если она испытывала неудобство и сквозь зубы со стоном и вздохом боли всасывала, втягивала воздух, он ослабевал движение, напор и проявление страстей.
Она слушалась его движений, слушалась его пальцев и рук. Угадывала его желания и подчинялась им. Он доводил ее до экстаза до умопомрачения только касаниями и поцелуями. Они словно ходили по райским кущам и заходили в тайные, заповедные места, куда посторонним вход запрещен.  Он являлся одновременно ее проводником, ее поводырем. И она то закрывала глаза, то открывала их, чтобы понять его движения лучше и откликаться. Он целовал ее, и она отклонялась под его губами и руками. Она падала в пропасть и вдруг понимала, что он держит ее  над самой бездной. Она ложилась на простынь, и ей казалось, что ее укладывают в колыбель. И его касания, его поцелуи вызывали истечение в ней и маленькие сладкие конвульсии.  Но она понимала, что это все еще только подготовка к главному, к главной сладости, к полному слиянию и восторгу. И в какой-то момент, когда его ласки ослабевали, она сама с силой хватала его за теряющее упругость тело, чтобы ощутить его силу и испросить новых ласк.  И он снова приникал к ней и целовал.
Он, не помня себя, повернул ее так, чтобы она легла рядом с ним.  И наклонился, изгибая шею,  и стал целовать ее снова и снова. В этот миг он казался себе лебедем Микеланджело, который  скрывая в себе Зевса, прилетает к Леде в виде прекрасного лебедя и соблазняет ее своей белоснежной красотой, и совокупляется с ней, прикрывая место соития распушенным белым хвостом. В той картине было когда-то столько экспрессии, столько страсти. И белый лебедь обладал царицей души, распластав себя над Ледой, по ней и поместив себя меж ее ног. Только он сейчас был еще на пути к обладанию предметом своей страсти. Голова кружилась. Он ничего не понимал и только хотел ее сути, ее тела и ее души.
Она словно теряла сознание, уходя в неведомые дали. И возвращалась, видя, что она уже обнажена и лежит на простыни. Она открывала глаза и закрывала. То, что она ждала, приближалось к ней, чтобы войти довести до экстаза и раствориться в ней новой жизнью.
Он струился к ней в желании. Ласкал ее груди, ее плечи, и целовал, целовал. Он словно забывал, что нужно делать дальше и наслаждался тем, что было ему доступно. И, когда нежность и ласки достигали пика, он чувствовал, что подъем чувств заканчивался, тогда он двигался дальше, приближаясь к заветному. От нетерпения он сглатывал слюну, вздрагивал и двигался навстречу наслаждению. Он чувствовал ее всю через поцелуи, через ласки. И теперь ему представлялось снова познать ее всю. Его крепость достигла предела. И напряжение шло от паха через все тело, подкатывало к горлу комком и стучало в висках. Он входил в нее осторожно, словно малыш продирался сквозь кусты, словно ослепший от счастья мужчина, ищущий вход в рай на ощупь.  Он входил медленно, чтобы не причинить ей вреда. И она, не выдержав вожделения, сама стала ему помогать входить в себя. Они сливались в движениях и в желаниях. Он входил в нее и узнавал ее вновь и вновь.  И он входил в нее и ощущал пахом ее пах. Он был горячий и трепетный. Они построили новый мост между ними, по которому хлынули бесконечные токи вселенской любви.
- Любимый... – говорила она.
- Любимая… - говорил он.
- Любимый…- говорила она.
- Любимая…- говорил он.
Они двигались навстречу друг другу. Спешили, стремились, тянулись, дотягивались. И все время им казалось мало от того, что они достигли. Все время хотелось большего.
И она постанывала и шептала:
- Как хорошо…
И он шептал ей:
- Ты моя… Ты чувствуешь меня?
- Да, чувствую…
- Я вхожу в тебя… Вхожу…  И растворяюсь в тебе новой жизнью.
- Да, милый мой…
- Я живу в тебе… Ты моя…
- Любимый, - снова говорила она.
- Любимая, -  говорил он.
И они подвигались к тому моменту, когда соки начинали их переполнять и вулканы набрякли чувственной лавой, начинали шевелиться, двигаться и дышать. И дыхание становилось бурным и сбивчивым. И вот наступило напряжение, которое переросло в землетрясение, которое чувствовали только они и которое заставляло их  вздрагивать, а губы невольно начинали сопровождать стоны. И толчки становились сильнее и сильнее и вот потекла лава извержения чувств… Горячая животворящая, свежая, пахнущая новой жизнью… И они не останавливались, а все также стремились к друг другу. И лава все текла и не останавливалась.  Только толчки становились слабее и река счастья, которая из них вытекала с лавой, становилась менее полноводной. И они, провожая последние толчки, снова целовались. И толчки замедлялись, стихали, превращаясь в эхо тех, которые были прежде.
И едва они разъединялись, как руки снова тянулись от него к ней и от нее к нему. И они снова целовались, и снова принадлежали друг другу. И так происходило много раз, пока они не устали.  И ее кровь была на нем. И его истечение было на ней.
Они лежали на спинах с закрытыми глазами, как будто потеряли все в мире и обрели главное. И они поплыли по волнам белого накрахмаленного   моря из белой простыни. Дыхание становилось ровнее и тише. Они забылись на мгновение коротким сном и снова стали медленно возвращаться к жизни. Он взял своей рукой ее руку. Она простонала тихо, нежно и сжала своей рукой его руку. Они заново обретали себя и друг друга.  Лежали с закрытыми глазами и руками держали друг друга за руку. Он снова прижался к ней и, не открывая глаза, словно во сне трогал ее тело. Ее талию, ее живот, ее груди, сосцы, ее шею, ее губы, пупочную выпуклость, ее промежность, нежную и пахнущую его животворящей жидкостью.   
Она ощущала его губы, новые поцелуи, его пальцы, руки и сама, узнавая, трогала его тело.  Она испытывала стыд, желание и еще что-то совсем другое. Это была другая жизнь. Жизнь новых ощущений. Когда она руками трогала его тело, его незнакомые места, его принадлежности и узнавала их, догадывалась о том, что она трогала, все понимая и ощущая, то потом она открывала глаза и видела то, что она представляла себе, когда происходило узнавание нового и то, что она ощущала недавно, только что в себе. 
Они снова забылись коротким сном. Хрупкая тишина окутывала их, помывочную и всю баню. Казалось, они сами стали источниками звуков. Слышалось дыхание, слышались шорохи рук, шуршание белья. Они тонко чувствовали друг друга и то, что их связывало теперь.
- Ты спишь? - прошептала она.
- Нет, - прошептал он.
- Почему у тебя закрыты глаза?
- Чтобы лучше все ощущать, впитывать в себя и думать.
- О чем ты думаешь?
- О тебе.
- Что именно?
- Какая ты.
- И какая я?
- Удивительная.
- Еще…
- Самая лучшая из всех на свете.
- Правда?
- Да.
- Мне кажется, что я тебя знаю и совсем не знаю, - сказала она. 
- Человека можно узнать по тому, как он говорит, какие он делает движения, какие у него привычки, какая мимика.
- Что ты обо мне узнал?
- Что ты страстная, чувственная и чуткая.
- Еще какая?
- Мне, кажется, я понял тебя всю. Передо мной твой образ и я знаю, как ты поступишь в следующий момент. Этот отпечаток тебя теперь находится навсегда во мне.
- Я тоже тебя узнала. Через твои стоны, через твои движения и твое стремление. Ты деликатный, проникновенный, нежный, ответственный.
- Я себя таким не знал. Это ты меня таким делаешь.
- Как ты понял, что я такая?
- Через близость. Когда человек от тебя далеко, то ты его плохо видишь и не представляешь какой он. Когда он подошел к тебе ближе, ты можешь сказать, какое у него лицо, какие глаза, нос, губы. Когда он подходит и становится совсем близко, то ты плохо видишь его в отдельных частях. Но включается внутреннее зрение. А когда вы становитесь совсем близкими, и вы проникаете друг в друга, то включается не только внутренне зрение, но и отстраненное, астральное зрение, и ты видишь человека всего. Он отпечатывается в тебе и становится твоей частью.
- Я тоже тебя вижу таким, какой ты есть.
Они снова обнялись и соединились. И снова была буря и были порывы ветра эмоций. И они затихали и замолкали, слушая любовную тишину.  Потом снова говорили и любили друг друга.
 - Скажи, как ты меня в этот раз чувствовал? – со стоном спросила она.
- Как будто я вершина… А ты река и ты текла подо мной в самом начале бурливо, а потом плавно и спокойно.  Я чувствовал, что ты рядом со мной и течешь по мне, по моему ущелью…
Он целовал ее и ощущал трепетное податливое тело. Но не хотел больше ее тревожить, потому что душа казалась свободной, а тело звонким от проходящей приятной боли совокупления, когда хочешь позволить себе большее.
- Мы взяли с собой продукты и даже не притронулись к ним, - засмеялась она.
- Я насытился тобой… И мне не хочется есть… 
- И я тоже сыта тобой, - сказала  она.    
- Ты спишь?
- Нет.
- А что ты делаешь?
- Думаю о тебе.
- Что на этот раз?
- Какая ты прекрасная, изящная, удивительная и увлекательная.
- И тебя не смущает мой шрам?
- Нет, нисколько. Я вижу твою душу. 
- У тебя кровь на щеке начинает подсыхать.
- Моя кровь у тебя на щеке, на шраме и на носу.
Она потерла рукой щеку и увидела на ней подсохшую кровь. Он помог ей стереть подсохшие пятна.
- Не надо, пусть будет, - сказала она. - Когда я была маленькая, мама водила меня гулять в парк. Мы жили недалеко от парка и ходили каждый день туда гулять.  По весне мы искали подснежники и слушали соловьев. В парке много цвело жасмина и сирени. Мы сидели на скамейке, и мама мне что-то рассказывала. Она называла меня Моя Фиалка. Меня больше так никто не называл.
Игорь вспомнил свое детство.
- Мы тоже с мамой жили за городом у леса. И часто ходили собирать ягоды, грибы. Недалеко от нас рос черничник. В урожайные годы мы собирали чернику ведрами.
Виолетта слушала его и смотрела куда-то далеко-далеко.
- Мама очень любила садовые цветы, - говорила она. -  И больше всего она любила розы. Когда у нас появился загородные дом, она посадила много саженцев роз: плетистые розы, кустовые и одиночные. Она все свободное время проводила в саду. 
Каждый из них выглядел растроганным и к сказанному другим добавлял свое воспоминание.
- Моя мама любила полевые цветы, - говорил он. - Они просты и непосредственны. В них нет нарочитости, изыска, но много естественной красоты. Ее любимые цветы – это анютины глазки.
- Это виола, - вспомнила Виолетта.  – Анютины глазки – это виола. У нас тоже в саду были такие цветы.
- Да, виола и еще полевые ромашки. Она любила собрать ромашки в садике и за околицей. Соберет, поставить в банку на подоконнике и смотрит. То на одно место поставит цветы, то на другое. И обязательно меняет воду в банке.
- Твоя мама жива?
- Нет, она простудилась и умерла от менингита, когда мне исполнилось пятнадцать лет.  Воспаление, температура, осложнение и все. Она недолго болела. Несколько дней.
- А какая у нее была прическа?
- У нее были длинные волосы до пояса. Она их каждое утро расчесывала и укладывала в пучок на затылке. 
- А папа?
- Отца не помню. Он был блондин с голубыми глазами. Так мама говорила.
- Моя мама в девушках тоже носила косу. Она любила длинные косы и носила их до замужества. У нас есть фотография, где она с косой.
- Моя Фиалка, хочешь, я затоплю баню.
- Как ты меня назвал? – спросила она и прослезилась.
- Моя Фиалка… - ответил он.
- Когда я вспоминаю маму, мне всегда хочется плакать.
- Не нужно. Я включу парилку. И через час можно будет париться.
- Твоя мама была высокая?
- Нет, метр, шестьдесят шесть, - ответил он из парилки.
- А моя высокая. Она была ростом с папу. Может быть, мне что-нибудь для нас приготовить?
- Мы могли бы обойтись бутербродами. Не хочется тратить на это время.
- Лучше я приготовлю. – Она поднялась, подошла к плите и осмотрела ее. – Духовка тоже есть. Вот и хорошо. Тогда я сделаю любимое блюдо папы. 
- Против любимого блюда папы  я не стану возражать, - сказал он и улыбнулся.  Говорить, что перед парилкой наедаться не рекомендуется, желание у него не возникало. 
Ей захотелось показать себя хозяйкой в доме, хотелось показать себя такой, какая она есть, хотелось накормить его чем-то вкусным, представить, как все у них могло бы быть хорошо. Она все умела, и все могла делать по дому. Она готова была сделать для него сейчас все, что угодно. И накормить, и постирать и погладить его одежду. И она все это сделала бы с огромным счастьем, как делают то, чего долго ждешь.
Она надела банный халат, запорхала у плиты, загремела сковородами и кастрюльками.   
- Скажи, как тебя звала мама дома?
- Пончик… Я был толстенький, а она была большой насмешницей, - улыбнулся он. – Но чаще она звала меня Грамушка или Грамулька. 
- Почему?
- Фамилия Граммов. Я - Игорь Граммов.
- Отсюда Грэмми?
- Да. Так как-то само получилось.
- Мне здесь нравится, - сказала она, хозяйничая у плиты. - Я бы сделала здесь перестановку и купила новую мебель.
- Давай мы не будем этого делать, - с улыбкой сказал он.
- Конечно, - рассмеялась она.
В какой-то момент он поймал себя на том, что ему приятно смотреть на то, как она хозяйничает.  Поглядывая на нее с любовью, он надел другой банный халат, который вполне соответствовал обстановке, подошел к двери в парилку и остановился. Когда он с улыбкой хотел посмотреть, что она готовит, то услышал игривое:
- Не подглядывай. 
- Не буду, - сказал он, зашел в парную, чтобы проверить нагрев, и включил свет.
Постепенно парная прогревалась. Игорь вышел, на стене у входа вывел работающий регулятор нагрева спирали на полную мощность,  вернулся в паную и посмотрел на электропечь. Она в своих недрах уже накалилась и нагревала парную.
  Он сел на лавочку  около печи и стал смотреть на камни, которые лежали сверху, и за которыми маячила раскаленная электрическая спираль.  Ему хотелось пойти к Виолетте, но он нарочно томил себя ожиданием.  Почему-то около нее он не мог оставаться спокойным, руки сами тянулись к ее плечам, к ее талии и бедрам. Он хотел ей обладать снова и снова. И только разговоры на бытовые темы, помогали ему отвлекаться от неистового и неистребимого желания близости.  Прислушиваясь к тишине, он замер. Парная нагревалась, начинала дышать теплом и жаром. Душа вышла из него погулять. Ему не хотелось двигаться. Казалось, он поймал мгновение вечности. Ловить неподвижностью мгновения вечности, вот так сидя в парной или в баньке и у бабы Ани  он любил. Сидишь и не шевелишься и в какой-то момент ловишь себя на том, что не хочешь шевелиться, потому что можешь нарушить наступившее мировое равновесие сил и всевозможных течений. В какой-то момент ему показалось, что он поймал мгновение вечности, что он один на всей планете и теперь летит в неподвижности. Тишина полная. И где-то далеко сияют звезды, летят астероиды и метеориты. Он испугался, что вообще ничего больше нет,  не было и не будет. Все это им придумано. И это чувство вывело его из состояния равновесия и неподвижности. Он встал и выглянул из парной. Дверь в парную тихо скрипнула.
- У меня скоро все будет готово, - сказала она, нарезая на столе салат.
От плиты шли вкусные запахи. Эта домовитость, которая проявилась в помывочной, которая на время превратилась в кухню, несказанно порадовала его. «И пусть так будет всегда, - подумалось ему. – Вот именно так…» Наверное, в этом и есть счастливая семейная жизнь. Когда дома тебя ждут и желают видеть и слышать. Его давно никто не ждал. Только на сцене… А дома - никто. У дома стайками кружили почитательницы его таланта. Только за городом ждала баба Аня, которая его воспитала и которую он не баловал своим частым посещением. Когда он приезжал, она готовила ему любимые пирожки. Лучше ее никто не готовил пирожки с мясом, с луком и с капустой».
- У тебя вкусно здесь. Но не буду тебе мешать, - сказал он и снова скрылся в парной.
Сидел, ждал, когда его позовут, боясь испортить идиллию предвкушение нового заполняющего его целиком состояния.
Дверь парной открылась, показалась  голова Виолетты с волнистыми темными волосами.
- У меня все готово, - сказала она. 
- Иду, - сказал он и поднялся с лавки. – У мня тоже, - добавил он.
- Закрой глаза, - попросила она. - Отгадай, что я нам приготовила.
Он с закрытыми глазами и улыбкой на лице вошел в комнату отдыха, которая от помывочной, расположившейся в углу, отделялась перегородкой. 
- Печеной картошкой пахнет и еще чем-то вкусным.
- Ты угадал, - сказала она, и за руку подвела к столу. – Это вкусно, - пояснила она так, что не поверить ей не было сил. – Картошка, запеченная в духовке с кожурой, сыром и сосисками.
- С кожурой?
- Да, в кожуре самые витамины. Картошка хорошая. Ты попробуешь это блюдо и  пальчики оближешь. Я ее, как следует, помыла и в печь на противень поставила. Когда она зарумянилась, положила сосиски и на них сверху на каждую поместила по ломтику сыра. Сыр растаял, и получилось такое желтое озеро, которое окружает бревнышки сосисок. Сверху укроп и зелены й лук.
- Красиво, - вырвалось у него. – Если сосиски, запеченные с сыром, такие же вкусные и привлекательные, как печеная картошка, я буду совсем очарован.  – Он попробовал и сказал. - Действительно вкусно!
У него оставались сомнения насчет запеченной картошки в мундире.
Бабушка Аня делала картошку в чугунке. Кажется, это называлось, картошка по-деревенски. Они с бабушкой чистили отваренную картошку от кожуры, окунали в масло и ели. Или бабушка молодую картошку очищала от кожуры и обжаривала на сковороде. Нет, чтобы есть картошку, порезанную на дольки, запеченную с кожурой в духовке… Такого он еще не пробовал. Но после первой же съеденной картошки он отдал предпочтение именно ей. Кожура представляла собой запеченную тонкую корочку и добавляла особого вкуса.
- Вкусно, - говорил он и улыбался.
- Я тебя буду так кормить, что ты будешь мне все время говорить «вкусно».
- Странно, мы знакомы с тобой сутки, а кажется – вечность, - удивился он.
- Да, -  сказала она и замерла. – Неужели всего сутки.
- Даже меньше…
- Ой, я забыла маринованные корнишоны. Замри… Я сейчас… - Она поднялась, подбежала к сумке и достала из нее стеклянную банку с солеными огурцами. – На, открой, - попросила она.
Он открутил крышку и подал ей. Она пальчиками достала из банки один огурчик и положила ему в тарелку, потом пальчиками достала второй огурчик и положила себе в тарелку.
- Извини, что я пальчиками.
- Из твоих рук все становится еще вкуснее, Моя Фиалка, - сказал он и улыбнулся. – Подожди. Нам нельзя наедаться, потому что у нас впереди баня. И еще, мы забыли вино.
- Да, действительно. 
- Но это после бани. Это, что мы сейчас сделали, называется перекус перед баней. Теперь нам нужно заварить чай.
Он включил чайник на приставном столике и достал с полки чаи.
- У Вадика здесь хорошие чаи. Он в этом разбирается.
- Можно я для нас сама чай заварю? – спросила она.
- Можно, - сказал он и уступил ей место у столика с чайником, а сам принялся смотреть, как она хозяйничает.
Каждое ее движение было пропитано любовью и все ее наполнение трогало его за все чувствительные места.
- Накрой чайник петушком, - сказал он и указал рукой на расшитую своеобразную варежку, хранитель тепла, в виде расшитого петуха с гребешком сверху.
  Она заварила чай и накрыла заварной чайник петушком. 
- А теперь, сударыня, я приглашаю вас отправиться в парную. - Он снял халат, надел на пояс фартук для парной, который Виолетта . И с улыбкой посмотрел на нее.  Она стояла в нерешительности.– Что такое? Что случилось?. 
- Ты иди, я потом, - сказала она неуверенно и словно туча прошла по ее лицу.
- Опять? Что на этот раз?
- Стыдно говорить.
- Нет уж, ты, пожалуйста скажи. Может быть, мне нужно что-нибудь сделать с собой, чтобы к тебе вернулось прежнее настроение.
- Понимаешь, это всегда бывает так неожиданно и в самое неподходящее время, - сказала она с грустью и сожалением.
- Дело во мне?
- Нет, во мне.
- Мы одно целое. Не нужно смущаться.  Я тебя раздену, попарю, и помою, как лучший банщик. Так весеннее солнце купает нагие тела. Так пчелка порхает вокруг цветка и обмахивает с него пыльцу. Так папа купает свою любимую дочку.
- Меня всегда купала мама, - сказала она.
- Я сделаю это еще нежнее
- У меня начинается менструация, - перебила она его. - Я ее ждала через день, через два. Понимаешь, я грязная. Чувствую, как из меня начинает сочиться, течь кровь. Врачи не рекомендуют париться и любовные дела в этой время тоже. Может попасть инфекция. Я очень хочу к тебе, но ничего не могу с собой поделать.
Игорь смотрел на нее с озадаченным,  расстроенным видом.
- Немного попариться можно и потом помыться?
- Немного можно, - улыбнулась она. -  Только осторожно. Большую температуру не делай.
Он зашел в парную, уменьшил температуру и вышел.
- Немного нужно подождать. Сейчас там девяносто градусов.
Она поднялась и шагнула к нему. Он поцеловал ее, прижал к себе, и она в его руках начала таять.   Он ничего не мог поделать с собой, целовал ее и делал руками то, что должен был делать. Он снова раздевал ее. Она не сопротивлялась. Дыхание становилось бурным и сбивчивым. Он снимал с нее халат. Его руки любили ее. Его губы сливались с ее губами. Ее груди рвались ему навстречу. У них не было сил для любви, но они не могли оставаться друг без друга.
Она говорила:
- Нельзя… Нельзя…
И сама прижималась  нему. Ее талия ждала его рук, а бедра восторгов.  Его руки подрагивали от нетерпения. Он сдерживал себя, казалось, долго-долго, как будто целую вечность и теперь летел голубем, пикировал ястребом, скакал необузданным жеребцом, несся ураганом. Ее груди стремились к нему. Ее сосцы касались его груди и становились горячими.  Он держал ее за талию и целовал губы.  Ее губы отвечали ему сначала робко, слабо, скромно. Но все сильнее и жгуче. Он прижал ее к себе и принялся целовать со всей страстью своей сути. И она ответила ему. Ее губы теряли страх. И она отвечала ему тем же. Между ними ничего не оставалось. Горячие тела соединились и сливались. Они истекали соком и искали друг друга. Искали ходы соединения и подходы сближения. Она слушалась его. Он помог ей раздвинуть белые ноги. Она ждала его и стонала от предвкушения. Он вторил ей и стремился к ее сути, желал ее, хотел войти, чтобы ощутить и познать еще раз всю. Он снова стремился испытать с ней верх блаженства, как это было первый раз и последующий. Она двигала бедрами и тоже, словно искала его, не желая дольше оставаться без него. Они стремились друг к другу и ничто им не могло помешать соединиться, ни то, что они стояли, ни то, что они недавно друг друга любили. Им помогала только стена, к которой они сдвинулись.   Она надежно помогала держать им равновесие. Он искал ее, искал и нашел. Они словно увиделись в толпе и побежали навстречу друг другу. И дальше все. Они соединились в поцелуях любви. Он восходил к ней, к ее душевным богатствам и постигал ее. Они двигались и замирали. И толчки их сердец сливались с толчками их тел. И любовь одного перетекала в другого. А любовь другого орошала его проникающую суть.  Они текли в горячих водах страсти и наслаждений, не знали, ни времени, ни обстоятельств, ни горя, ни бед. Она то всхлипывала, то постанывала. И он вторил ей и заполнял течениями своей любви. Они таяли, затихали и усмирялись. Она откинула голову назад и уперлась в стену. Он целовал ей грудь,  сосал, как младенец. И его пот страсти и желания смешался с ее потом страсти и желания.  Чтобы она не упала, он подставил ее телу колено, и она словно теряла себя в пространстве, куда-то летела и не могла упасть.
- Держи меня, - шептала она сладко. – Держи…
- Держу, - шептал он и целовал ее.
И так у стены они забылись легким коротким сном. Это был не сон, а короткое забытье. Он все по-прежнему держал ее коленом и не давал падать и опускаться на пол. Он повернул к себе и поцеловал. Она счастливо застонала и сказала:
- Теперь на тебе моя кровь.
- Да. Нам надо помыться. 
- Не торопи меня. Я еще не вернулась.
- Откуда? – едва улыбнулся он.
- С вершин блаженства.
Они стояли прижавшись друг к другу. Она мягкая и податливая. Он, терпящий боль в колене из-за того, что удерживал ее и ожидал возвращения. Ногу начинало немного сводить в икроножной мышце. Он снова поцеловал ее и взял за талию рукой.
- Ты вернулась? – спросил он.
- Да, я вернулась. И снова хочу принадлежать тебе.
Он улыбнулся, отнял ее у стены. Она стояла с закрытыми глазами и немного пошатывалась.
- У меня кружится голова. Я такая счастливая, - сказала она и кулачком правой руки уперлась в свою переносицу.
Он посмотрел на ее прекрасное тело с новым восторгом. Ему показалось, что он мог влюбиться только в нее, в ее тело, в ее душу, в ее всю.
- На полу кровь… Это из меня накапало и натекло.
Он посмотрел по ноги и увидел красные капли пятен.
- Я потом все уберу, сказала она.      
Они стояли, как две перевитые ивы. В них было что-то такое, что бывает в людях, которые только что коснулись земли после приземления с высот блаженства. Высота полета еще жила в них.
- Мы приземлились, - сказал он.
- Да, - улыбнулась она. – Сначала ты помойся, потом я.
Он кивнул и пошел в душ. Помылся и повернулся к ней.
- Я помылся.
- Иди парься.
Пятен на полу уже не было.
- Я помою тебя.
- Можно я сделаю это сама. Иди, я к тебе приду.
Он надел фартук и вошел в парную. Градусник показывал восемьдесят градусов. Она вошла несколько позже в белой простыне.
Простыни лежали на полке перед парной.   
- Я на нижнюю полку, - сказала она и села на нижнюю полку.
- Я, с вашего разрешения, займу верхнюю полку… Исключительно, не чтобы мне досталось больше пара, а чтобы, если  падать сверху, так на прекрасную леди, - улыбнулся он.
Они помолчали.
- Я люблю баню за то, что она лишает человека способности мыслить, философствовать, дает отдохновение, очищает его голову, сердце и душу для новой жизни, - сказал он. – Она очищает человека от шлаков и от всего пошлого и плохого. Вот сейчас поры открываются и из тебя выходит негатив. Он стекает с тебя, впитывается в фартук или простынь. Тебя наполняет энергией воскрешения. Главное не перебрать с паром.  Нужно вовремя выйти и попить чая, чтобы потом снова зайти и продолжить очищение до самого донышка.
Он с верхней полки посмотрел на нее. Она сидела, прислонившись спиной к стене и поставив ноги на лавку перед собой.
- Тебе там хорошо?
- Хорошо.
- Отдайся бане, как мне, - попросил он ее с улыбкой.
- Я не могу, - улыбнулась она. 
- У тебя лоб мокрый. Баня забирает тебя к себе. Ты вся пропотела и стала легкой.
- Да.
- Пора пить чай.
Они вышли, попили чай и снова парились. Во второй раз он вышел первым и дернул за веревку, когда она выходила следом. После этого на нее сразу вылилось ведро холодной воды. Они оба смеялись. Через некоторое время она вышла первой из парной и позвала его за собой. И, когда он вышел следом, она тут же дернула за веревку. Ведро, висевшее над входом в помывочную, опрокинулось и вылило на него холодную воду. 
- Все! Все! Квиты, - засмеялся он.
Они снова пошли в парилку. И так они парились до изнеможения, пока тела не превратились легкие, податливые, пустые, звенящие и свободные от всего оболочки.
После парилки уставшие, изможденные от парной они приняли душ, сели за стол  и перешли к трапезе.
- Я освежила стол салатом из редиски и лука, - сказала она, - и разогрела картошку в мундире с сосисками и сыром на сковороде.
- Прелестно, - отреагировал он. – Только я не вижу основополагающего...
Он отправился к сумке, стоявшей у двери, за вином. Взял в столе штопор, открыл вино и поставил на стол.
- Фужеры, - вспомнил он. Он встал, достал из шкафчика два фужера и сел к столу. Выждав, когда она положит в тарелки картошку и сосиски, запеченные с сыром,  налил вина в фужеры.   
- Давай за нас, - сказала она.
- Да… За нашу встречу, - добавил он.
- Нет, за нас, - торопливо перебила она его.
- Хорошо, за нас, - согласился он.
Они чокнулись и выпили вина.
- Вино хорошее, - заметил он.
- Я выбирала, - ответила она. – Без хвастовства скажу, что в вине я разбираюсь.
 «Надо же, - подумал он, принимаясь за картошку - самое вкусное мы всегда срезаем ножом. Корочка такая аппетитная…»
- Картошка прелесть, на пять с плюсом, - оценил он ее кулинарные достижения.
- Следующий раз я тебя снова чем-нибудь удивлю.
- Не сомневаюсь.
Доедая кусочек сосиски с сыром и картошкой, он снова налил в фужеры вина.
- За наше счастливое будущее! – провозгласил он.
- Правда? – сказала она, и глаза ее прослезились.
- Несомненно, - ответил он с улыбкой.
Они выпили и принялись закусывать.
- О чем ты думаешь? – спросил он, заметив, что она в мыслях унеслась куда-то далеко.
- О папе, - ответила она.
- Нужно потерпеть и все выяснится.
Она кивнула и спросила:
- Что мы будем делать?
- Любить друг друга, - ответил он.
- Я серьезно, - сказала она, заметив в его словах иронию.
- Нужно будет через знакомых все выяснить. Может быть съездить в клуб, - сказал он.
-  Не нужно ехать в клуб, - попросила она.
- Там моя работа.  Я должен понимать, есть она у меня или нет. Слишком многое произошло за последнее время.
- Ты не хотел бы оставить свое занятие пением в клубе?
- Я не спел еще свою песню. Понимаешь, у каждого человека есть своя главная песня. И пока он ее не споет, он не сможет жить дальше, не будет чувствовать себя состоявшимся.
- Мы могли бы уехать за границу и жить где-нибудь в тихом местечке у моря.
- Но сначала я должен спеть свою главную песню.
- У меня есть свои деньги на жизнь. И папа мне кое-что оставил. Нам бы хватило средств.
- Послушай, у меня есть материал для записи в студии. Я собирался делать концерт на престижной площадке. Мне хочется спеть свою главную песню.
- Хочешь я стану твоим продюсером?
- Это заманчивое предложение. Спасибо! Но сначала мне нужно оглядеться, чтобы понять, я в яме или на подходах к вершине.  Знаешь, мы в студенческие годы ходили с друзьями в горы. Издалека ты очень хорошо видишь вершину.  Но чем ближе ты к ней подходишь, тем она словно становится дальше незаметней, невидимой. Ты поднимаешься на вершину и думаешь, что это она. Но это оказывается лишь промежуточная вершина, и ты находишься на подступах. И тебе нужно спуститься немного вниз, чтобы подняться, затем еще выше. И так происходит несколько раз до тех пор, пока ты не окажешься действительно на вершине. И каждый раз тебе кажется, что ты восходишь уже на вершину, потому что дико устал и ноги ноют и еле двигаются. Но и это оказывается не вершина. И когда ты достигаешь своей вершины, то нет сил радоваться. Удивительно, да?
- Да, - согласилась она. – Я переживаю за тебя и за папу. Эти люди могли что-то сделать с папой.
- Нам же надо выяснить, что с ним случилось.
- Можно я ему позвоню?
- Позвони, только не держи долго телефон включенным.
Она включила телефон и позвонила отцу. Трубку никто не взял.
- Не берет, - сказала она с грустью.
- Не огорчайся. Возможно, он где-то прячется.
- От кого он прячется?
- Не знаю. Выключи телефон. Мы здесь пробудем несколько дней, и я постараюсь через друзей все узнать.
- Я боюсь за тебя. Ты ведь меня не бросишь?
- Нет, - сказал он, посмотрел ей в глаза и добавил уверенно. – Мы останемся с тобой вместе навсегда.
- Мы будем вместе? Почему-то мне беспокойно.
- Конечно, - твердо ответил он. – Давай наведем здесь порядок и вернемся в дом.
- Я сама наведу здесь порядок. Помою посуду, разложу белье. Ты выключи баню и посиди…   
Она вымыла посуду, собрала продукты в пакеты, уложила в сумку. Мусор положила в мусорную корзину. Использованное белье бросила в корзину для стирки.
Он проверил, что выключена парилка, выключил везде свет.
- Я завтра приду и все перестираю, - сказала она, показав на корзину с использованным бельем.
Он удивленно посмотрел на нее.
- Я все проверила. Здесь есть стиральная машина, утюг и гладильная доска, - со знанием дела сказала она. 
- Мария Александровна все уберет.
- Я не привыкла, чтоб за мной убирали. 
 Они вышли из бани, закрыли дверь на ключ и пошли к дому.

В доме они уселись в зале напротив камина.
- Немного прохладно, - сказала она.
- Я разожгу камин, - сказал он и подал ей плед, который лежал рядом на стуле  в крупную клеточку, точно такой, какой был обит диван, на котором они сидели. – В этом зале прохладно и летом, и зимой.   
Он открыл тумбу при камине, достал оттуда несколько поленьев, положил в камин. С верхней полки тумбы он достал таблетки для розжига и зажигалку. Сначала он зажег зажигалку, от нее зажег таблетку для розжига камина. Он положил таблетку для розжига под оттопыренный край коры березового полена. Постепенно пламя занялось.
- Привстань, я подвину диван ближе к камину.
Она встала и помогла ему подвинуть диван.
Они смотреть, как на поленьях пополз, заиграл огнь. Как он просовывал языки между поленьями и облизывал их. Она придвинулась к нему, положила голову на плечо и накрылась пледом.
- Теплее? – спросил он.
- Да, - ответила она. 
Бревна потрескивали от огня. Огонь из камина лизал тишину каминного зала. От почерневших обгоревших поленьев отрывались маленькие светящиеся искры, которые, как кометы, улетали в неизвестность и где-то постепенно гасли.
- Можно задать тебе один вопрос? – спросила она.
- Я тебя слушаю, - ответил он.
- Скажи, ты меня, правда, любишь?
- Люблю.
- За что? Ты такой весь артистический, красивый, успешный.
- У меня тоже не щеке появился шрам.
- Это скоро пройдет…  А я? Какая я?  Какой ты меня видишь?
-  Ты?.. Страстная, изящная, хорошо организованная и тонко чувствующая натура.  Я тебя сейчас воспринимаю всю, в целом. И не могу это целое разделять на составные части. Мне кажется, ты для меня нечто большее, чем я вижу. Большое, как известно, видится на расстоянии. 
- Почему ты выбрал меня? Скажи… Почему?
- Потому что ты ни на кого не похожа.
В этот момент перед ним явственно мелькнул эпизод в клубе, когда они сидели с Доком за столиком, и тот дал ему деньги и просил приударить за его дочкой. Это всплыло перед ним неким укором. И ему показалось, что он сейчас лжет, нарочно обманывает ее. Но вдруг он понял, что это не так и что он искренен. В этот момент  он постарался себя в этом убедить и подумал о том, что когда-нибудь  расскажет ей об этом и все объяснит. Просто Док сделал так, что он познакомился с Виолеттой и узнал ее. А деньги?... Деньги он потом отдаст ей или ему.
Они молчали. Огонь танцевал на дровах танец под названием «Страстное пожирание древесины». Тот то поднимался, возвеличивался и, извиваясь, истончался, то опускался и начинал лизать обгоревшие поленья.
За окном свечерело, и темнота начала с тайным любопытством проникать через окна в дом.
- Расскажи мне что-нибудь о себе, - попросила она тихо.
- Что? - спросил он.
- Что-нибудь, - попросила она и потерлась носом о его плечо.
- Хочешь, я тебе расскажу сказку? – неожиданно спросил он. – Эту сказку еще никто не слышал, потому что она о нас с тобой. 
- Почему о нас с тобой?.. – удивилась она. 
- Так мне кажется. Когда-нибудь потом я спою об этом песню.
- Расскажи мне эту сказку. Я хочу ее послушать.
Он посмотрел за окно. Это короткое повествование в виде сказки пришло к нему в голову недавно, можно сказать, только что. Оно пришло к нему, как приходят слова для песен. Это был образ, который требовал наполнение содержанием в виде выстроенных слов. 
- Слушай, сказка называется «День и Ночь».

«Это произошло однажды, как и все остальное, что происходит в жизни и потом повторяется вновь и вновь. Однажды они встретились. Он и Она. Ее звали Ночь, а его звали День. И они очень полюбили друг друга. Так бывает. И, когда они встретились, то поняли, что любят один другого и не могут жить друг без друга. Это была любовь с первого взгляда. День при первой возможности всегда спешил к Ночи, чтобы с ней встретиться.  Но когда он встречал ее, то вскоре ему приходилось уходить, потому что так устроена жизнь. И Ночь стремилась к нему. И вскоре тоже ей приходилось уходить. И они сливались так, что иногда нельзя было понять, что это День или Ночь. Они словно переходили один в другого. И когда День приходил к Ночи, это была необыкновенная радость встречи, и тогда он покрывал ее собою всю. И у них рождалась дочка Утро. И Ночь тоже всегда и всей своей сутью, и всем существом стремилась ко Дню. И когда она приходила к нему, то покрывала его всего и тогда у них рождался сын Вечер. И так они приходили друг к другу, любили друг друга и у них рождались дети, то дочка Утро, то сын Вечер. И у них было много детей и много счастья. И жизнь на Земле продолжалась и продолжалась. И так это все шло и  шло. И идет по сей день. И так будет идти еще бесконечно долго».

Он замолчал. Она продолжала слушать его и молчала.
- В этой сказке есть одно огорчительное, - сказала она.
- Что? – спросил он
- То, что им всегда приходилось расставаться, - сказала она и замолчала, как будто в этой фразе скрывалось что-то непостижимое, пророческое, важное. 
- Зато у них всегда были встречи, - оптимистично и живо сказал он.
Они оба почувствовали что-то новое и замерли. Он посмотрел на нее и вздрогнул. Она плакала. Он спросил ее:
- Что ты плачешь?
- Я узнала в этой сказке тебя и себя. Это сказка о нас с тобой. Мне так кажется. Но я не хочу с тобой расставаться.
- Зато в ней есть постоянство.
- Какое?
- Которое иногда случается в жизни.
Они помолчали.
- Знаешь, - сказал он. – Я должен тебе кое-что сказать.
- Что?
- Это был лучший день в моей жизни.
- И в моей… Только почему  был? Он еще продолжается.
- Да. И пусть он никогда не кончается. 
- Мы будем жить в нем до последней секунды. До последнего мгновения. До последнего вздоха. И пусть будет так всегда. 
Огонь догорал в камине. Угли пылали вечерним заревом.
- Пора ложиться спать, - сказал он и поднялся.
- Так не хочется отсюда уходить.
- Мы еще завтра сможем провести вечер. И у нас будет много таких вечеров.
Она откинула плед, залезла ногами в теплые тапочки, которые нашла у входа в дом, и поднялась.
Он посмотрел на сумку с едой.
- Ужинать больше не будем?
- У нас был сегодня завтрак, который плавно перешел в обед и в ужин, - улыбнулась она и захватила с собой только сумочку.
Пока он наводил у камина порядок, закрывал задвижку, выключал свет, она ждала его. Затем он обнял ее за талию, и они пошли  по лестнице наверх, соизмеряя шаг так, чтобы касаться друг друга бедрами и плечами.
- Кто-то приготовил нам постель, - заметила она при входе в их комнату.
- Мария Александровна постаралась, - сказал он, включив при входе свет.
Кровать в их комнате оказалась приготовленной ко сну. Постель застелена свежим бельем и уголки одеяла отогнуты так, что под них оставалось только поднырнуть, чтобы отдаться сну.
Она повернулась к нему лицом, обняла за талию, прижалась к груди и сказала шепотом:
- Я тебя никуда от себя не отпущу.
Он тоже обнял ее за плечи и сказал:
- Я от тебя никуда ней уйду.
Они некоторое время стояли так. Он попробовал разжать ее руки, которые смыкались у него за спиной. Она его не отпускала. И он улыбнулся, склонил голову и поцеловал ее в шрам. Она ниже опустила голову, подставляя ему волосы.
- Черепашка спряталась в панцирь? – усмехнулся он.   
- Черепашка не хочет тебя отпускать, - сказала она.
- Почему?
- А вдруг что-нибудь случится? Что-нибудь страшное… Поклянись, что мы никогда не расстанемся.
- Клянусь, - помолчав, серьезно сказал он.
- И я клянусь, - сказала она. – Мы клянемся, что никогда не расстанемся и будем любить друг друга вечно, до самых последних дней.
- И я клянусь, - повторил он.
-  Нет, ты скажи точно так же, как я сказала.
- Мы клянемся, что никогда не расстанемся и будем любить друг друга вечно до самых последних дней.
- Теперь я тебя отпускаю, - сказала она и раскрыла объятия.
- А я тебя не отпускаю, - сказал он и обнял ее еще крепче.
- Какой хитрый! – сказала она и снова прильнула к нему и обняла еще сильнее.
 Он посмотрел на постель, понимая, что он сделает в следующее мгновение. Игорь взял Виолетту на руки, сделал несколько шагов и опустил на постель. 
- Ты меня теперь всегда будешь носить на руках? – спросила она.
- Буду, - ответил он с той же улыбкой, которая чувствовалась в ее словах.
- И раздевать на ночь тоже будешь?
Он кивнул и молчаливо принялся раздевать. И первым снял платье с фиолетовой вставкой на талии. Медленно, ласково, нежно, едва касаясь руками. В этот момент  он сам себя ощущал воздушным, легчайшим облачком. И она чувствовала его касания и помогала себя раздевать, проявляя волшебную покладистость. И это была такая игра. Они едва касались друг друга. Он раздевал ее. Она раздевала его. И когда между ними ничего не оставалось, никакой материи, он придвинулся к ней и приник устами к ее устам. Они снова едва касались друг друга. Их окутывала нежность и чуткость. Они чувствовали друг друга и угадывали намерения по малейшим движениям.  И оба чувствовали, как становятся крепче их чувства и тела. Как они наливаются соком любви и обожания. И между ними вновь потекли токи взаимного желания, которые наполняли их эмоциями до краев. И края стали переполняться и соки чувств стали переливаться через края.  Они потекли навстречу друг к другу.  И их нежность перешла в страстность. А слабость и неуверенность от стремления к мечте и желания обладания ей обрела силу.  И каждый из них давал силу другому. Их объятия становились крепче, поцелуи ярче, сочнее. И он проникал в нее через поцелуи. И она проникала в него через поцелуи. Он целовал ее губы и сосцы попеременно. И она млела от его прикосновений и прижималась сильнее, чтобы ощутить его тело. Она ждала его и уже не могла без него ни дышать, ни чувствовать себя. Она отвергала себя, как отдельную часть от него.  И она знала, что все близко, что он близко и он войдет в нее и узнает снова, какая она есть, узнает всю ее глубину.  И он чувствовал, что она ждет его и стремился к ней, сдерживая себя, чтобы накалить жар чувств сильнее, чтобы обрести твердую решительность и силу проникновения. И он искал, искал соединения с ней, нашел ее желанную и манящую суть и вошел, ощущая горячий влажный прием. И они задвигались, сливаясь и отдавая все свои соки друг для друга. Они опустошали себя, освобождаясь от соков, и снова наполнялись ими. И горячий проливающийся восторг достиг кульминации, и они возобладали друг другом под длящуюся бесконечно сладкую судорогу. И ощутимое землетрясение бурных чувств колыхало их над землей, и вулкан его чувств выплескивался из него в нее все главное, орошая ее глубину. И она навстречу ему истекала соком, который омывал его мост любви, который он построил между ними, и который давал им новую жизнь. И они снова текли по реке счастья и забвения. Их несло в море любви. И они сознавали это и выражали легкую послушность. Она теряла себя и находила вновь и вновь в объятиях любимого человека. Она отдала себя всю и ничего не оставила себе. Он обнимал ее и боялся потерять, отчего вздрагивал и прижимал ее к себе сильнее.
И они лежали неподвижные и забытые всеми.
- Нам надо помыться, - прошептала она.
- Да, согласился он.

Они засыпали в объятиях друг друга. И когда руки или ноги начинали ныть, они шевелились и меняли позы, не разнимая объятий.