О звере Нетопырь-Пард, обитающем в землях царицы

О звере Нетопырь-Пард, обитающем в землях царицы Савской

Присядьте ближе к огню, ибо то, что я поведаю, лучше слушать при свете — хотя свет, как вы узнаете, не всегда спасение. Это случилось в год, когда звезда с хвостом висела над Константинополем три луны подряд, и папский легат привез из Абиссинии письмо от пресвитера Иоанна. Вместе с письмом прибыли и те, кто едва не стал жертвой твари, о которой сам Плиний писал дрожащей рукой в своей тайной книге — той, которую монахи переписывают только в полнолуние, при свете освященных свечей.
Принц Эдгар Анжуйский — младший сын, обреченный на забвение в тени старших братьев — искал в Абиссинии золото царицы Савской. С ним путешествовал брат Себастьян, доминиканец из Падуи, со шрамами на лице, оставшимися от сарацинского плена, и Мирабель — женщина без возраста, которую одни звали ведьмой, другие — святой, а она себя называла просто "помнящей".
— В джунглях за Голубым Нилом, — рассказывал потом принц дрожащим голосом, — деревья растут так густо, что солнце туда не заглядывает. Воздух там подобен воде  — не дышишь им, а словно пьешь.
Они искали Аксум, древний город стел, но проводники-абиссинцы бежали на третий день пути, бормоча что-то о "йе-тэмари дэммэ" — "пьющем кровь ученом". Странное имя для твари, не правда ли? Но вы поймете.
У водопада Тис-Ысат, что значит "Дымящаяся вода", они разбили лагерь. Место было... неправильное. Брат Себастьян первым это почувствовал — его четки из оливкового дерева почернели за час, словно их коптили годами.
— Здесь молились старым богам, — сказала Мирабель, проводя рукой по камням, покрытым знаками, которые были древнее коптского креста, древнее иудейской звезды. — Кушитским богам, пьющим не вино, а знание.
Сумерки в джунглях не приходят — они обрушиваются, как занавес в конце представления. И в этой внезапной темноте они услышали звук, от которого кровь стынет даже сейчас, когда я вспоминаю: это было что-то вроде одновременного мурлыканья огромного кота и писка тысячи мышей.
Принц выхватил меч — добрую франкскую сталь. Брат Себастьян сжал распятие. Но Мирабель... она загадочно улыбнулась.
Нетопырь-Пард — так я назову его, ибо истинное имя его на языке геэз заставляет кровь сворачиваться — явился не из джунглей, а сверху. Представьте леопарда, пятнистую шкуру которого заменили кожистые крылья летучей мыши, но пятна остались — они светились в темноте тусклым фосфорическим светом, как гнилушки на болоте. Морда — кошачья, но с носом-листом упыря, а клыки... четыре клыка, полых внутри, как у змеи.
Тварь спикировала беззвучно — лишь воздух засвистел. Целила в принца, но Мирабель толкнула его, и когти лишь разодрали ему плечо. Кровь брызнула, и тут началось невероятное.
Мирабель не закричала. А забормотала на языке, который был старше арамейского, старше древнеегипетского. И с каждым ее словом тварь словно тяжелела в воздухе.
— Факел! — крикнул брат Себастьян. — В моей суме, масло священного баобаба!
Баобаб, древо наоборот, растет корнями в небо — редкость даже в Абиссинии. Его масло монахи-копты используют для помазания умирающих, ибо верят, что оно открывает врата между мирами.
Пока принц рылся в поклаже, Нетопырь-Пард сделал второй заход. И тут случилось то, чего никто не ожидал — он укусил Мирабель в шею, но не стал пить кровь. Вместо этого...
— Я вижу! — закричала она, и глаза ее закатились. — Я вижу, кто ты! Страж библиотеки костей! Хранитель табличек Менелика!
Тварь отпрянула, словно ужаленная. А Мирабель продолжала, и голос ее стал глубже, древнее:
— Ты был человеком! Жрецом при дворе Македы, царицы Савской! Ты пил эликсир из крови летучих мышей и млека пантер, чтобы летать во сне и читать звезды! Но проклятие Соломона настигло тебя — стать тем, кровь которых ты пил, хранить знания, которые украл, до скончания веков!
Брат Себастьян поджег факел. Пламя вспыхнуло белым, почти голубым. И в этом свете Нетопырь-Пард преобразился. На мгновение, лишь на мгновение, они увидели не тварь, а иссохшего старца с безумными глазами, в лохмотьях, когда-то бывшими жреческими одеяниями.
— Помнишь? — прошептала Мирабель. — Помнишь слова проклятия? "Будешь пить знания из крови, но никогда не утолишь жажду. Будешь помнить все, но не сможешь забыть ничего".
Тварь — или то, что было человеком — взвыла. Это был не звериный вой, а крик существа, раздавленного тяжестью тысячелетий воспоминаний. Она взмыла вверх, и больше они ее не видели.
Но Мирабель... укус изменил ее. До конца той ночи она говорила на дюжине мертвых языков, чертила на песке карты исчезнувших городов, называла имена богов, чьи храмы стали прахом до рождения Христа.
— Его яд — не совсем яд, — объяснил потом брат Себастьян, перелистывая свой требник. — Это... как бы сказать... жидкая память. Тварь не пьет кровь — она делится знанием, ищет того, кто сможет понять, помочь, может быть, освободить от проклятия.
— И почему же она не убила нас? — спросил принц.
Мирабель, уже пришедшая в себя, со взором, в котором сияла древняя мудрость, ответила:
— Потому что я напомнила ей, кем она была. Самое страшное проклятие — не превращение в чудовище, а забвение того, что ты был человеком. Я вернула ей это воспоминание. Теперь она будет страдать еще больше, но... может быть, страдание — первый шаг к искуплению.
Они покинули Абиссинию через неделю. Принц так и не нашел золота, но нашел нечто большее — смирение. Брат Себастьян написал трактат о природе проклятий, который Ватикан немедленно засекретил. А Мирабель... говорят, она иногда просыпается ночью и чертит в воздухе символы, которым три тысячи лет, и шепчет имена звезд на языке, на котором говорила царица Савская.
И вот что странно, — добавлю я от себя, переписчик этой истории. В библиотеке монастыря Святой Екатерины на Синае есть папирус, старше всех прочих. На нем — одна строчка на геэз: "Пьющий знание станет знанием. Хранящий тайны станет тайной". И подпись — отпечаток лапы с перепонками между когтями.
Делайте выводы сами. А я... я предпочитаю не выходить на улицу в безлунные ночи. И держу при себе пузырек с маслом баобаба. Знаете, на всякий случай. Ибо в Африке, как говорят арабы, даже тени имеют зубы, а уж тени прошлого — тем более.