Обезьяна - хранительница равновесия-8. Э. Питерс

Элизабет Питерс.

                ОБЕЗЬЯНА - ХРАНИТЕЛЬНИЦА РАВНОВЕСИЯ


-8-

На этом наша беседа закончилась, поскольку лицо Рамзеса приобрело неприятный серо-зелёный оттенок, и Нефрет уложила его спать. Он начал протестовать, пусть и слабо, поэтому я пообещала, что мы не продолжим без него.
– Мне нужно собраться с мыслями, – объяснила я. – И выстроить их в логической последовательности. Не думаю, что сейчас я способна это сделать.
– Неудивительно, – согласился Эмерсон. – Это был тяжёлый вечер для тебя, дорогая. И ты тоже пойдёшь спать. Продолжим завтра утром.
Кэтрин откашлялась.
– Амелия, вы не сочтёте меня грубой, если я спрошу, можем ли мы с Сайрусом присоединиться к вам? Любопытство сгубило кошку, знаете ли. Вы же не допустите, чтобы моя смерть была на вашей совести!
В тот момент я была готова на всё, лишь бы меня оставили в покое – чтобы собраться с мыслями, как я уже говорила. Недолгое раздумье убедило меня, что её просьба продиктована не только любопытством, но и привязанностью, и что никто не сможет помочь нам лучше, чем наши дорогие друзья. Сайрус знал о нашей необычайной истории больше, чем кто-либо из людей, а циничный ум его жены в прошлом не раз выручал меня. Вспомнив, что завтра пятница, священный день для мусульман, когда мы завтракаем позже и неторопливее, чем в будни, я пригласила Вандергельтов присоединиться к нам за трапезой.
Мой милый Эмерсон уложил меня в постель так нежно, как могла бы сделать женщина, а Фатима настояла на том, чтобы я выпила стакан тёплого молока с кардамоном — помочь мне заснуть.
– Вы все ко мне добрее, чем я заслуживаю, – промолвила я. – Иди спать, Эмерсон, ты переволновался не меньше меня.
– Позже, родная.
– Ты же не собираешься всю ночь сидеть на страже?
– Не всю ночь. Мы с Давидом по очереди. Думаю, он бы меня поколотил, если бы я не согласился. –  Жёсткое лицо Эмерсона смягчилось. – Он достаточно оправился, Пибоди. Младшая жена Селима накормила его тушёной бараниной, а Нефрет уверяет меня, что рана незначительна.
– Я собиралась ещё раз его осмотреть, – пробормотала я. – И Рамзеса тоже. Она мне не позволила…
Эмерсон взял меня за руку. Его голос, казалось, доносился издалека.
– Она не это имела в виду, Пибоди, знаешь ли.
– Да, так и было. О, Эмерсон, неужели я ошибалась? Я искренне верила, что действую ради блага… ради их же блага… –  Громкий зевок прервал мою речь, и только тогда на меня обрушилась истина. – Чёрт возьми, Эмерсон! Ты подсыпал лауданум в молоко. Как…
– Спи спокойно, любимая. –  Я почувствовала, как его губы коснулись моей щеки — и больше ничего.

Я проснулась раньше остальных — отдохнувшей и готовой снова взять бразды правления в свои руки. Эмерсон крепко спал; он не пошевелился, даже когда я поцеловала его в небритую щёку, поэтому я потихоньку оделась и на цыпочках вышла.
Остальные были в том же состоянии, что и Эмерсон, даже Давид, чей двоюродный брат Ахмет взял на себя обязанности охранника. Я постояла немного у кровати Рамзеса, глядя на него сверху вниз. Нефрет, должно быть, заставила его принять лауданум или какое-то из своих новомодных лекарств, потому что он крепко спал. Когда я откинула с его лица спутанные кудри, он лишь пробормотал что-то невнятное и улыбнулся.
Я сидела на веранде, усердно делая записи, когда подъехали Сайрус и Кэтрин: Сайрус — на своей любимой кобыле Куини, а Кэтрин – на спокойном пони с широкой спиной. Её соломенная шляпа была завязана под подбородком большим бантом, а сама она больше, чем когда-либо, напоминала милую кошечку.
Вскоре пришли Эмерсон и дети, и мы сели завтракать. Беседа постоянно прерывалась, и не только потому, что мы ели. В воздухе витала некая напряжённость. Я с облегчением увидела, что аппетит у Рамзеса нормальный, хотя ему было трудновато есть левой рукой. Я задавалась вопросом, как Нефрет заставила его носить перевязь, и не были ли его травмы более обширными, чем я предполагала, и не следует ли мне настоять на том, чтобы самой осмотреть его…
– Перевязь нужна только для защиты руки, тётя Амелия. Сама рука не повреждена.
Это были первые слова, которые Нефрет обратила ко мне с тех пор, как накануне вечером разразилась язвительными обвинениями. Её голубые глаза были встревоженными, а улыбка – робкой. Я тепло улыбнулась ей в ответ.
– Спасибо, дорогая, что успокоила меня. Я полностью уверена в твоём мастерстве. И спасибо, что ты так эффективно обо мне позаботилась. Я спала как младенец и проснулась буквально обновлённой.
– О, тётя Амелия, извините меня за то, что я сказала вчера вечером! Я не…
– Ты становишься слишком скучной, Нефрет, – Рамзес отодвинул тарелку. – И тратишь время зря. Вижу, матушка изложила свои мысли в обычной продуктивной манере, да ещё и письменно. Попросим её начать?
Я сложила бумаги в стопку и подняла их, жалея, что не догадалась сделать это до того, как на записи упал хищный взгляд моего сына. На страницах было немало зачёркнутых и исписанных строк. Сложность моих мыслительных процессов не поддаётся письменной организации. Однако я решила, что именно следует сказать, и не стала откладывать:
– Я согласна с Рамзесом: не стоит тратить время на извинения и сожаления. Если кто-то из нас и совершил ошибку, то она… э-э… он или она сделали это из лучших побуждений. Нет ничего более бесполезного, чем…
– Пибоди, – перебил Эмерсон, – умоляю. Откажись от афоризмов, если можешь.
Блеск его прекрасных голубых глаз был скорее весёлым, чем раздражённым. То же лёгкое веселье согревало и остальные лица — за исключением, конечно, Рамзеса. Однако выражение его лица было не более суровым, чем обычно, и я заключила, что мы снова в согласии, и все обиды забыты.
– Конечно, дорогой, – кивнула я. – Исхожу из того, что вы все знакомы с историей наших первых встреч с Сети. Рамзес рассказал Давиду и Нефрет, а Сайрус – Кэтрин? Хм-м, что ж, я так и думала. Мне удалось почерпнуть кое-какие дополнительные сведения во время моей… э-э… личной беседы с ним. После долгого и вдумчивого обсуждения этой беседы я выделила следующие факты, которые могут иметь отношение к делу: во-первых, у Сети действительно есть собственная коллекция древностей. Он говорил… э-э…–  Я притворилась, что сверяюсь со своими записями. Хотя в этом не было необходимости; я никогда не забуду ни его слова, ни взгляд удивительных хамелеонски изменчивых глаз, сопровождавший их. – Он говорил: «Самое прекрасное я оставляю себе». (149)
Эмерсон издал глубокий гортанный рык, а Рамзес заметил с большей тактичностью, чем я ожидал:
– Папирус определённо соответствует его критериям. О чём ещё он говорил?
Я покачала головой, поймав ласковый, но критический взгляд Нефрет, и вздохнула.
– Что Эмерсон — один из немногих людей в мире, которые могут представлять для него опасность. Он не объяснил, почему. Он утверждал, что никогда не причинял вреда женщине. Он обещал… Нет, позвольте мне быть абсолютно точной. Он подразумевал, что больше никогда не будет вмешиваться в мои дела и причинять боль тем, кого я люблю. (150)
– Похоже, ты неправильно поняла, – сухо отрезал мой сын.
– Что ещё? –  не унималась Нефрет.
– Что касается его знакомства с нашими индивидуальными привычками и личными делами… Ну, скажем так. Он достаточно хорошо знает Рамзеса, чтобы заподозрить, что тот заинтересовался искусством маскировки, и, таким образом, легко мог бы сойти за египтянина. Раз уж возникло подозрение, умный человек мог бы установить личность Али-Крысы. Как минимум, Али видели в Каире только тогда, когда мы там были. Я не могу придумать ничего другого, что могло бы нам помочь. Это правда, Нефрет.
Это была правда – по крайней мере, я искренне в это верила. Было бы несправедливо и неточно сказать, что я ошибалась, ведь в то время никто из нас не имел ни малейшего представления о… Но оправдания мне не к лицу. Я ошиблась, и цена, которую мне пришлось заплатить за свою ошибку, будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
Последовало задумчивое и (со стороны Нефрет) скептическое молчание. Однако никто не усомнился в моих словах. Наконец Рамзес сказал:
– Это ни к чему нас не приведёт, не так ли? Ничто не указывает на то, что за этим делом не стоит Сети, и ничто не доказывает обратное. Если инцидент в Лондоне не связан с остальными, нам предстоит столкнуться с ещё одним неизвестным врагом, и, возможно, он обменял бы Давида и меня на папирус. Если Сети – зачинщик, он взял нас в плен лишь для того, чтобы добраться до матушки. Унизительно, правда, Давид? Наши очаровательные персоны никому не нужны.
– Можно мне взглянуть на этот знаменитый папирус? –  спросил Сайрус. – Должно быть, это нечто поистине выдающееся, если человек готов пойти на такие ухищрения, чтобы вернуть его.
– Так и есть, – согласился Рамзес.
– Как и положено папирусу, – подтвердил Эмерсон, который относится к папирусам с меньшим пиететом, чем некоторые. – Принеси его сюда, Рамзес.
Рамзес выполнил просьбу. Сайрус тихонько присвистнул.
– Высший сорт, да, будь я проклят. Мистер Уолтер Эмерсон от него точно с ума сойдёт.
– Дядя Уолтер! – Давид вскочил на ноги. – Боже мой! Он, тётя Эвелина и Лия… Им нельзя приезжать! Им грозит ужасная опасность!
– Давид, не будь таким мелодраматичным, – бросила я. – Нет оснований полагать…
– Но он прав, – перебил Эмерсон. – Сейчас мы не знаем, что, чёрт возьми, происходит, не говоря уже о причинах. Новые потенциальные жертвы ещё сильнее усложнят ситуацию. Нам лучше предотвратить их появление.
– Слишком поздно, – глухо отозвалась я. – Они отплыли из Марселя сегодня утром.
И тогда Кэтрин развеяла готическую атмосферу простым высказыванием:
– Всегда ожидай худшего и действуй так, чтобы его предотвратить.
– Именно это я и собиралась сказать! – воскликнула я. – Действовать! Мы должны действовать! Э-э… но как действовать?
В её спокойном розовощёком лице было что-то очень успокаивающее.
– Во-первых, примите все возможные меры для своей защиты. Обеспечьте безопасность этого места и не выходите за его границы без сопровождения. Во-вторых, отложите или отмените визит ваших родных. Не сомневаюсь, что Эвелина и Уолтер смогут позаботиться о себе сами, но девушка – нет; она станет лишь дополнительным источником для беспокойства. В-третьих, выясните, кто за этим стоит, и остановите их.
– Довольно амбициозная программа, дорогая, – покачал головой Сайрус. – С чего начнём?
У меня потеплело на сердце, когда я услышала от него слово «мы» – впрочем, я и не ожидала от него ничего иного.
– С Гурнаха, конечно же, – ответил Рамзес. – И, как разумно подсказала миссис Вандергельт, все вместе.








Я ожидала, что деревня будет гудеть от возбуждения: ведь события прошедшей ночи наверняка уже известны каждому жителю, быстро распространяясь по паутине сплетен, которые являются основным источником новостей в неграмотных обществах. Однако, проезжая по извилистой тропе, я заметила необычную тишину. Кое-кто нас приветствовал; других мы замечали лишь по мельканию халатов, когда их обладатели прятались за стеной.
– Это был Али Юсуф! – воскликнула я. – Что с ним случилось?
Эмерсон усмехнулся.
– Нечистая совесть, дорогая Пибоди. Он боится, что мы посчитаем его ответственным за то, что случилось с мальчиками, даже если не имеет никакого отношения к вчерашнему инциденту.
– Никто не находится вне подозрений, Эмерсон. Как негодяи могли быть настолько дерзкими, чтобы притащить сюда своих пленников, если только кто-то из жителей деревни не был с ними в сговоре?
Рамзес ехал впереди, но он слышит шёпот через Нил, как говорят египтяне. Он обернулся.
– Это была лишь временная остановка, матушка. Нас перевезли бы под покровом темноты.
Когда мы подъехали к дому Абдуллы, в дверях стояла Кадиджа. Она сообщила нам, что ни Абдуллы, ни Дауда нет дома.
– Чёрт возьми, – выругался Эмерсон. – Я же просил Дауда не вмешивать этого старого негодяя. Куда они подевались, Кадиджа?
Жена Дауда понимала английский, хотя никогда на нём не говорила. Выглядя настолько таинственно, насколько это возможно благодаря чёрной вуали, она дала Эмерсону ответ, которого тот и ожидал.
– Чёрт возьми, – повторил Эмерсон. – Полагаю, все они ушли туда.
– Не все, – отозвалась Кадиджа по-арабски. – Некоторые задают вопросы, Отец Проклятий. Много вопросов от многих людей. Не зайдёте ли к нам, чтобы выпить чаю и подождать?
Мы с благодарностью отказались и уже собирались двигаться дальше, когда Кадиджа, двигаясь с тяжёлой и величественной неторопливостью, вышла из дома. Её рука, большая и мозолистая, как у мужчины, на мгновение задержалась на обутой ноге Давида, прежде чем она повернулась к Рамзесу и внимательно осмотрела его. Однако обратилась она не к Рамзесу.
– Не останешься ли на минутку, Нур Мисур?
– Да, конечно. Идите без меня, – обернулась Нефрет к остальным.
Она задержалась всего лишь на какое-то мгновение.
– Ну? –  спросила я. – Что тебя так рассмешило?
Нефрет взяла себя в руки.
– Она рассказала мне очень забавную историю.
– Кадиджа? –  удивилась я. – Что за историю?
– Э-э... неважно. На самом деле ей хотелось успокоиться насчёт мальчиков. Она стеснялась спросить их напрямую, как они себя чувствуют.
Мы могли бы найти нужный дом и без указаний Давида. Здание было окружено толпой, и каждый из собравшихся бурно жестикулировал и кричал во весь голос. Чёрные одежды женщин контрастировали с бело-голубыми и песочными галабеями мужчин, а дети сновали туда-сюда, словно маленькие бурые жуки. Мужчины приветствовали нас без тени смущения: либо их совесть была чиста, либо её вообще не существовало.
Это был не тот дом, в котором когда-то жила Лейла и который я очень хорошо помнила. Этот был больше и уединённее, позади него росло несколько пыльных тамарисков, и других жилищ поблизости не имелось. Расположение вполне соответствовало своему назначению: телега, нагруженная, скажем, сахарным тростником, могла проехать через ворота во двор, обнесённый стеной, не вызывая подозрений.
Увидев, кто стоял в дверном проёме, я поняла, почему никто из мужчин не осмелился войти. Могучее тело Дауда заполняло проём от края до края, от притолоки до порога. Он бросился к нам с криками радости и облегчения, обнял Давида и собирался сделать то же самое с Рамзесом, когда между ними успела вклиниться Нефрет.
Внутри нас ждал Абдулла, чья белоснежная борода вздыбилась от негодования,  свирепый хмурый взгляд омрачал почтенное чело. Он обратился к Эмерсону с ледяным упрёком:
– Почему ты ни слова мне не сказал? Этого бы не случилось, если бы ты доверился мне.
– Послушай, Абдулла... – начал Эмерсон.
– Понимаю. Я слишком стар. Слишком стар и глуп. Пойду посижу на солнышке с другими дряхлыми стариками и…
– Мы полностью доверяем тебе, Абдулла, – перебила я. – Тебе известно столько же, сколько и нам. Мы тоже не ожидали ничего подобного.
– Ага, – Абдулла сел на ступеньки и почесал ухо. – Тогда я прощаю тебя, Ситт. Что теперь будем делать?
– Мне кажется, вы уже этим занимаетесь, – заметил Рамзес, взглянув на открытую дверь комнаты слева от нас. Когда-то она была уютно обставлена: ковры, столы, широкий диван, несколько кресел в европейском стиле и большой шкаф у дальней стены. Ставни были распахнуты, и солнечный свет, льющийся из окон, освещал картину полного хаоса: скатанные и разбросанные ковры, разбросанные по полу подушки, опрокинутые стулья.
– Мы ищем улики, – пояснил Абдулла.
– Скорее, топчете их ногами, – уточнил Эмерсон. – Где Селим? Я же ему сказал… О Боже правый!
Громкий грохот сверху возвестил о приближении Селима. Рамзес проскользнул мимо Абдуллы и поспешил вверх по лестнице, а остальные последовали за ним.
Селим был не один. Двое его родных братьев и один из троюродных — чёрт знает, где он их раздобыл — буйствовали в комнатах на первом этаже, «разыскивая улики», как заявил один из них. Рёв Эмерсона остановил их, но ничуть не смутил; они собрались вокруг и заговорили все одновременно, пытаясь объяснить ему, чем занимались
Я оставила Эмерсона терпеливо объяснять принципы обыска подозрительных помещений и присоединилась к Рамзесу, который стоял и заглядывал в одну из комнат.
Это была женская спальня. Обстановка представляла собой странное сочетание местной и привезённой роскоши: великолепные шёлковые восточные ковры, туалетный столик, покрытый муслином, резные сундуки и изысканная фарфоровая посуда за ширмой. Я пришла к выводу, что Селим и его команда не успели разнести эту комнату, но  следы поспешного обыска остались. Один из сундуков был открыт; его содержимое вывалилось потоком ткани всех цветов радуги. Простыня была скомканной и пыльной.
– Тебя держали взаперти здесь? –  спросила я.
– Да. –  Рамзес подошёл к кровати. Он взял кусок белого полотна из хлопка, который я не заметила, потому что он был того же цвета, что и простыня, осмотрел его и бросил на пол. Мне не нужно было спрашивать, что это такое.
Обыск комнаты не дал ничего, кроме нескольких кусков верёвки, завязанной узлами и разрезанной, и ботинок Рамзеса, закинутых под кровать. Я обрадовалась возможности получить их обратно — ведь у него было всего две пары, а ботинки стоят дорого.
Мы с Нефрет обследовали сундуки. В них лежала женская одежда – египетская и европейская, в том числе ночная рубашка из прозрачного шёлка, пропитанная ароматом, от которого Нефрет наморщила нос.
– Похоже, она купается в этой проклятой жидкости, – пробормотала она.
– Она забрала с собой всё ценное, – констатировал Эмерсон, перевернувший матрас и пружины кровати. – Ни драгоценностей, ни денег. И никаких документов.
Нефрет бросила ночную рубашку обратно в сундук.
– Но она оставила всю свою одежду.
– Не было времени собирать вещи, – сообщил Рамзес. – И она не решилась вернуться за ними. Она сказала, что вскоре появятся те, кто должен нас забрать.
Кэтрин уселась на пуф.
– Если она унесла только то, что поместилось в небольшой узелок, ей придётся пополнить гардероб. Надо поспрашивать на рынках и в магазинах.
– Я как раз собирался это предложить, – раздался голос, который произнёс эту фразу на чистом изысканном английском.
Человек стоял и смотрел на нас из дверного проёма. Хорошо сшитый твидовый костюм и блестящие ботинки, шляпа в руке, а  светлые волосы такие гладкие, словно по ним только что провели щёткой.
– Сэр Эдвард! – воскликнула я. – Что вы здесь делаете?
– Я здесь уже некоторое время, миссис Эмерсон. Доброго утра вам всем, – добавил он с приятной улыбкой.
– Дауд не должен был никого впускать, – заметил Рамзес.
– Дауд не включил меня в этот запрет, – любезно улыбнулся сэр Эдвард. – Он запомнил меня как друга и коллегу. Как друг, я не мог оставаться в стороне. Сегодня утром новость разнеслась по всему Луксору. Я с облегчением обнаружил, что она  преувеличена, – его холодные голубые глаза скользнули по Рамзесу и удостоили взглядом Давида, – но не совсем ошибочна. Как я мог не предложить свою помощь?
– В этом нет необходимости, – ответил Эмерсон. – У нас всё под контролем.
– О, правда? Никто из тех, кто знает вас так же хорошо, как и я, не усомнится в вашей способности защитить себя от обычных врагов. Но сам факт того, что этим врагам удалось похитить Рамзеса и его слугу…
– Давид — не мой слуга, – перебил Рамзес.
– …и его друга, – плавно и без малейшей запинки продолжал сэр Эдвард, – крепких молодых людей, которые, я не сомневаюсь, были начеку, говорит об опасности и беспринципности ваших противников. Как я сказал миссис Эмерсон вчера вечером, я ищу, чем бы занять свой ум. Похоже, мои услуги в качестве археолога не требуются, поэтому я прошу вас принять мои услуги в качестве охранника.
– Вы имеете в виду – для дам? –  спросила Нефрет, ресницы её трепетали, губы дрожали. – О, сэр Эдвард, как это галантно! Как благородно! Как мы можем вас отблагодарить?
Это была такая оскорбительно-скандальная пародия, что я с трудом удержалась от смеха. Сэр Эдвард, впрочем, обманулся не больше, чем я. Он приложил руку к области сердца и посмотрел на Нефрета с тошнотворной напряжённостью провинциального актёра, играющего роль сэра Галахада (151).
– Защита беспомощных женщин – священный долг англичанина, мисс Форт.
Эмерсону это не понравилось.
– Какая чушь, – проворчал он. – Это не повод для смеха, сэр Эдвард.
– Мне это прекрасно известно, сэр. Если мне не изменяет память, женщина, владелица этого дома – та самая, с которой мы с миссис Эмерсон встречались несколько лет назад. Тогда мне удалось оказать вашей жене небольшую услугу. Осмелюсь ли я тешить себя надеждой, что смогу сделать это снова?
Эмерсон отклонил предложение, нахмурившись и сделав властный жест.
– Мы тратим время на пустые любезности. Мы ещё не закончили осмотр.
Сэр Эдвард был достаточно благоразумен, чтобы воздержаться от дальнейших споров, но следовал за нами на почтительном расстоянии, пока мы осматривали оставшиеся комнаты и плоскую крышу. Мы не нашли ничего личного, кроме пустой банки из-под опиума и наргиле (152). Кухня, отдельное здание рядом с главным домом, превратилась в руины. Там воняло гнилыми овощами, свернувшимся молоком и жидким кислым египетским пивом. Единственной необычной вещью была разбитая бутылка зелёного стекла. Рамзес перебирал осколки, пока не нашёл тот, на котором сохранилась часть этикетки.
– «Mo;t et Chandon» (153), – прочитал он.
– У этой дамы изысканные вкусы, – пробормотал сэр Эдвард.
– У неё есть возможность им потакать, – пожала я плечами. – Она похоронила двух богатых мужей.
Оставалось только обыскать сарай. Мне было достаточно больно видеть комнату, в которой заточили Рамзеса; кляп и туго завязанные верёвки являлись немым, но убедительным свидетельством долгих часов лишений и неизвестности. Грязный маленький сарай был ещё хуже. Моё сочувствующее воображение – качество, которым я в изобилии наделена – рисовало Давида, который лежал, беспомощный и раненый, на твёрдом полу, отчаялся спастись, страшился худшего и не ведал о том, что случилось с другом, которого он любил, как брата. Какова была бы его судьба и судьба Рамзеса, если бы Лейла не пришла им на помощь? Не быстрая и чистая смерть, ибо нападавшие могли в любой момент расправиться с ними. В голову пришло несколько вариантов. Дрожь сотрясла меня с головы до пят.
В этом ужасном местечке не хватало места для всех нас, поэтому я предоставила поиски Эмерсону и Рамзесу. Всё, что они нашли – опрокинутую пивную банку, кучу окурков, грубую глиняную лампу и тонкий слой затхлой соломы.
Мы вернулись в дом Абдуллы, надеясь, что начатое им расследование принесло больше сведений. Наши люди работали с рассвета, и, хочу сказать, они тщательно прочесали деревню. Нас ждала толпа свидетелей: одни — с ворчанием и возмущением, другие — с любопытством и весельем. Абдулла приводил их по одному, пока мы пили чай, приготовленный Кадиджей.
Все знали о возвращении Лейлы; об этом только и говорили, особенно некоторые мужчины. Однако, когда они заглянули к ней, желая возобновить старые знакомства, им отказали. Они были возмущены, но не удивлены; Лейла всегда была непредсказуемой, как заметил один из них, философски добавив:
– Вот что получается, когда позволяешь женщинам иметь собственные деньги. Они делают то, что хотят, а не то, что им велят мужчины.
– Чертовски верно, – хмыкнула Нефрет, когда последний свидетель удалился. – Прошу прощения, тётя Амелия и миссис Вандергельт.
– Да ладно, – улыбнулась Кэтрин. Она уже привыкла слышать от Нефрет ругательства, и я уже почти потеряла надежду отучить её от них. Добрую часть проклятий она почерпнула у Эмерсона.
Помимо бесполезных сведений о Лейле, большинство свидетелей не могли сказать ничего особенного, хотя некоторые говорили довольно пространно. Незнакомцы входили и выходили из дома Лейлы – недружелюбные люди, которые даже не останавливались, чтобы пофаддличать (посплетничать) или ответить на вопросы. В конце концов Эмерсон резко прервал наши беседы:
– Никакого толка. Если кто-то из гурнахцев и знал этих парней, то ни за что не признается. Лейла – наша лучшая зацепка. Мы должны её найти. Куда она могла деться?
Сэр Эдвард пошёл с нами, поскольку никто ему не запретил. Он откашлялся:
– Разве не кажется вероятным, что она переправилась в Луксор? Деревни на Западном берегу маленькие и сплочённые; чужаков замечают. В Луксоре есть определённая часть… Простите. Мне не следовало упоминать об этом в присутствии дам.
– А, эта часть Луксора, – протянула я. – Хм-м…
– Эта мысль приходила мне в голову, – вмешался Рамзес, бросив враждебный взгляд на сэра Эдварда, который дружелюбно улыбнулся в ответ.
– Ну, тогда тебе туда не идти, – заявила я. – И Давиду тоже.
Я не запретила идти Нефрет, потому что мне бы и в голову не пришло, что она это сделает. Вскрытия и изуродованные тела – да; пристанище закоренелых преступников – конечно; но дом недозволенной привязанности…
Не представляю, как я могла оказаться настолько глупа.

Сэр Эдвард попрощался с нами в конюшне, где мы оставили лошадей под присмотром одного из многочисленных молодых родственников Абдуллы. Он не стал повторять своё предложение о помощи, но многозначительный взгляд, брошенный им на меня, был достаточным подтверждением того, что оно останется в силе и не исчезнет. Он выглядел очень хорошо в седле, и не один только взгляд Нефрет провожал его стройную фигуру, когда он ехал к парому.
Мы повернули лошадей к дому, и Сайрус сказал:
– Не хочу говорить невпопад, Эмерсон, но, чёрт возьми, я не понимаю, почему вы не ухватились за предложение сэра Эдварда. Он крепкий молодой человек и к тому же умный.
– Я не позволю ему торчать тут и строить глазки моей жене, – прорычал Эмерсон. – Или Нефрет.
– Ну, – тихо протянул Сайрус, – я не припомню закона, запрещающего мужчине оказывать даме знаки внимания, если она не возражает. И у меня такое чувство, что, если бы мисс Нефрет возражала, то недвусмысленно дала бы ему об этом знать.
– Чертовски… э-э… абсолютно верно, – согласилась Нефрет. – Не выражайтесь, как викторианский папаша (154), профессор, дорогой. Нам нужен сэр Эдвард. Особенно, если к нам присоединятся Лия, тётя Эвелина и дядя Уолтер.
– В доме не будет места, – пробормотал Эмерсон. Это был последний затухающий гул вулкана; у Эмерсона есть свои маленькие слабости, но он – не дурак и осознаёт неизбежное.
– Если мы сможем предотвратить приезд наших близких, места будет предостаточно, – заключила я. – Сэр Эдвард живёт в «Зимнем дворце», не так ли? Мы навестим его или оставим сообщение, принимая его предложение.
На этот раз не возникло никаких споров о том, что делать дальше. Нам необходимо было срочно найти Лейлу, и чем скорее, тем лучше. По моему мнению, Луксор был наиболее вероятным местом её пребывания, и именно там у нас имелись наилучшие шансы найти её след. Моё предложение Рамзесу вернуться домой и отдохнуть было встречено его ледяным молчанием и критическим замечанием Нефрет.
– Я бы не доверила ему оставаться там, тётя Амелия. Лучше пусть пойдёт с нами, чтобы мы могли за ним присматривать.
Я не собиралась брать её с собой, но, по зрелом размышлении, не поверила и ей. Поэтому мы поехали прямо к пристани, и двое наших рабочих переправили нас через реку на небольшой лодке, которую мы приберегали специально для таких случаев.


Из рукописи H:
– Как мы от них скроемся? –  не унималась Нефрет.
Они ждали у железнодорожной кассы, пока старшие Эмерсоны допрашивали начальника станции. Платформа, здание вокзала и дорожка, ведущая к нему, были полны людей, ожидавших поезда до Асуана. Солнце стояло высоко, и в воздухе реяли кучи пыли. Нефрет сняла шляпу и обмахивалась ею.
– Это пустая трата времени, – продолжала она. – Как начальник станции вообще может вспомнить одну женщину в вуали? Они все на одно лицо в этих чёрных одеждах. В любом случае, те типы знали, что она их предала, и вокзал – одно из первых мест, где они стали бы её искать. Если она так умна, как вы, мужчины, похоже, думаете, она бы спряталась, пока всё не утихнет, а есть только одно логичное место, куда она могла бы направиться.
– Нефрет, не хотела бы ты проявить несколько больше благоразумия? –  Рамзес понизил голос. – Согласен, Лейла могла искать убежища у своих старых… э-э… знакомых. Единственный способ организовать поездку туда – это сотрудничество с отцом. Он собирается отправиться туда сам – не очень хорошая идея. Мы с Давидом, возможно, сможем убедить его, что способны действовать эффективнее, чем он, но отец ни за что на свете не согласится, если будет уверен, что ты пойдёшь с нами.
– Я бы тоже не согласился, – кивнул Давид. Он стоял чуть позади Рамзеса, с подозрением оглядывая спешившие мимо фигуры.
Нефрет нахлобучила шляпу на голову и завязала ленты под подбородком.
– Это мы ещё посмотрим. Вот и они. Ну как, профессор?
– Лучше, чем я ожидал, – ответил тот. – Сегодня рано утром женщина купила билет до Каира. Её украшения и одежда были такими же, как у крестьянки, но кассир запомнил её, потому что она ехала одна и заплатила за билет второго класса. Такие женщины обычно путешествуют третьим классом, если вообще путешествуют. Я собираюсь телеграфировать в Каир и попросить полицию встретить поезд.
Потребовалось немало уловок, отвлечения внимания и даже откровенной лжи, чтобы устроить дело так, как хотел Рамзес. После телеграфа они отправились в «Зимний дворец». Сэра Эдварда там не было, поэтому они решили пообедать в отеле, и, пока дамы уходили освежаться, Рамзес смог поговорить с отцом. Первая реакция была именно такой, как он и ожидал: резкий, грубый отказ.
– Ты же не думаешь, что пойдёшь в одиночку, отец, – сказал Рамзес. – Они не захотят с тобой разговаривать.
Эмерсон пристально посмотрел на него ледяным взглядом.
– С тобой им было бы спокойнее?
– Да, сэр. Думаю, что да.
– В Луксоре все благоговеют перед вами, профессор, – добавил Давид. – Возможно, они боятся говорить открыто.
– Чушь, – фыркнул Эмерсон. – Нет. Нет, это невозможно. Я содрогаюсь при мысли о том, что скажет твоя матушка, если узнает, что я позволил вам, ребята, посещать бордель.
– А что она скажет, если узнает, что ты собираешься навестить кого-то из тех, кто там работает, отец? –  спросил Рамзес.
– Э-э-э… хм-м, – замялся Эмерсон, поглаживая подбородок и беспокойно поглядывая на дверь дамской гостиной.
– Вот тут он вас поймал, Эмерсон, – ухмыльнулся Вандергельт. – Вы не умеете лгать. Она раскусит любой ваш предлог и настоит на том, чтобы пойти с вами. Мы же не хотим, чтобы она бродила по… э-э… хм-м. Пусть парни сами разберутся.
Рамзес бывал в египетском борделе лишь однажды – следует уточнить, в ходе расследования. Он вызвал у Рамзеса тошноту, хотя и являлся одним из наименее отвратительных в своём роде, поскольку обслуживал европейцев и богатых египтян. Но здесь было гораздо хуже. Главная комната выходила прямо на улицу и отделялась от неё чем-то вроде занавески из полос ткани. Ставни были закрыты, и помещение освещали только две подвесные лампы. В комнате стоял запах грязи, пота и дешёвых духов. Она кишела мухами, чьё жужжание создавало непрекращавшийся гул.
Появление гостей породило другой звук – мелодичный звон украшений, украшавших груди, уши и волосы женщин, расположившихся на мягком диване, главном предмете мебели в комнате. Широко раскрытые тёмные глаза, обрамлённые тушью, с любопытством смотрели на мальчиков, и одна из женщин поднялась, механическим жестом соблазнения разглаживая тонкую ткань на бёдрах. Резкое слово другой женщины заставило её отпрянуть. Говорившая встала и подошла к ним. Она была старше остальных. Складки жира колыхались при её движениях, а похожие на монеты диски, свисавшие с головного убора и ожерелья, были золотыми.
Давид прочистил горло. Они договорились, что ему лучше говорить первым, но он охрип от смущения.
– Мы ищем женщину.
В ответ на это простодушное замечание раздался приглушённый смех, и хозяйка усмехнулась.
– Конечно, молодые господа. А иначе зачем вы здесь?
– Очень хорошо, что я пришла, – раздался спокойный голос позади них. – Лучше говорить буду я, Давид.
Рамзес резко обернулся. Она откинула капюшон плаща, и её волосы блестели в лучах солнца, проникавших сквозь занавешенную дверь. Она была словно цветок, выросший посреди выгребной ямы; первым его порывом было схватить её и вынести из этого злополучного места. Зная, как она отреагирует – в лучшем случае начнёт брыкаться и кричать – он схватил её за руку:
– Что, во имя Бога, ты здесь делаешь?
– Я пошла за тобой. Миссис Вандергельт отвела тётю Амелию в магазин, а я улизнула. Ты делаешь мне больно, – добавила она с упрёком.
– Давид, вытащи её отсюда.
– Не смей трогать меня, Давид!
Количество заворожённых  зрительниц постепенно возрастало. В комнату проскользнули ещё несколько женщин. Они были одеты, как и остальные, в лёгкие, яркие одежды. Цвет открытых лиц варьировался от иссиня-чёрного до кремово-коричневого, а руки и ноги были раскрашены хной.
Нефрет обратилась к ошеломленной хозяйке на своём быстром и простом арабском языке.
– Мы ищем подругу, Ситт, женщину, которая оказала нам большую услугу и из-за этого находится в опасности. Её зовут Лейла. Она жила в Гурнахе, но прошлой ночью убежала из дома. Мы должны найти её, прежде чем с ней что-нибудь случится. Пожалуйста, помогите нам. Кто-нибудь из вас её видел?
Не цветок, подумал Рамзес — луч солнца в темнице. Никакое пятно греха или печали не могло омрачить переполнявшее её сияние сострадания или затмить яркость её присутствия.
Несколько секунд тишину не нарушал даже звук затаённого вздоха. Затем кто-то пошевелился; он не мог понять, кто именно, лишь тихий звон украшений выдавал движение.
Пожилая женщина скрестила на груди пухлые руки.
– Убирайтесь, – резко бросила она. – Мы ничем не можем вам помочь. Что вы за мужчины, если позволили такой, как она, прийти сюда?
– Отличное замечание, – пришёл в себя Рамзес. Он, чёрт возьми, слишком много читал стихов, вот в чём беда. – Нефрет, это никуда не годится. Уйди отсюда.
Она не отступала.
– Вы знаете, кто мы, и где мы живём. Если кто-то из вас что-то знает, если вы хотите уйти от этой ужасной жизни, приходите к нам, мы поможем вам сбежать…
Старуха разразилась потоком ругательств и погрозила им кулаками. Нефрет не шелохнулась. Она повысила голос и не умолкала, пока Рамзес и Давид не вытащили её за дверь.
– Это было блестяще, – произнёс Рамзес, когда они отошли на безопасное расстояние. – Нефрет, позволь мне ещё раз посоветовать тебе придержать язык и сдержать эмоции, пока ты не обдумаешь то, что намерена совершить. Ты можешь подвергнуть опасности и себя, и нас.
– Они не посмеют напасть на нас, – пробормотала Нефрет.
– Возможно, и нет. Но женщины – совсем другое дело.
– Но я имела в виду... О Господи, ты думаешь...
Она выглядела настолько потрясённой, что у него не хватило духу продолжать её ругать.
– Я лишь хочу сказать, что мы отправились туда не со спасательной экспедицией, какой бы достойной эта цель ни была. Мы пытались добыть сведения, а попытки вывезти товар – не лучший способ завоевать доверие торговца.
– Как ты можешь шутить об этом? –  Её голубые глаза блестели от слёз ярости и сострадания.
– Единственная альтернатива – проклинать Бога. Ни то, ни другое не принесёт пользы. –  Его руки задержались, пока он поправлял капюшон плаща на светлой головке. – Позволь мне попробовать ещё раз.
– Ты не пойдёшь туда один, Рамзес, – заявил Давид.
– Ты можешь понаблюдать. Подожди меня здесь.
– Если ты не выйдешь через пять минут, я приду за тобой, – заявила Нефрет.
Он вышел меньше, чем через пять минут.
– Ничего, – сообщил он. – Никто её не видел, никто не признался, что знает её.
– Попробую в другом месте, – героически провозгласил Давид. Его лицо исказилось от отвращения.
– Нет. На большее у меня тоже духу не хватит, – признался Рамзес. – Слухи  разлетятся сами, и одно из слов, которые я упомянул – «награда». Не думаю, что кто-то из этих женщин осмелится нарушить молчание раньше остальных. Пойдём отсюда.
Когда они добрались до берега реки, Давид обнаружил новый источник беспокойства.
– Тётя Амелия захочет узнать, где мы были. Что ей сказать?
– Что мы ходили в Луксорский сад выпить чаю, – ответила Нефрет. – Мы сейчас туда пойдём, так что это не будет ложью.
Теперь она была более собранной, её лицо выражало задумчивость, а не гнев. Когда они нашли столик и заказали чай, она спросила:
– Я всё испортила, да?
– Не обязательно, – ответил Рамзес. – Никогда не знаешь; твоё импульсивное слово может оказать большее воздействие, чем мои методы.
– Я не буду спрашивать, какие методы ты применял. –  Она улыбнулась ему и нежно взяла его перевязанную руку в свою. – Я давно хотела спросить тебя и об этом, и ещё кое о чём. Ты, должно быть, очень сильно кого-то ударил, раз рука так сильно повреждена.
– Их было двое, – отозвался Рамзес, недоумевая, к чему она клонит.
– В доме, ты хочешь сказать? Ты сразу набросился на обоих? Это было очень смело с твоей стороны.
– Не очень.
– А чем занималась Лейла, пока ты дрался с двумя мужчинами?
Её глаза были широко раскрыты, невинные и синие, как море, и именно туда она его и заманила – в пропасть между дьяволом и бездонной синевой. Он попытался придумать убедительную ложь, но потерпел неудачу; он не мог точно вспомнить, сколько всего рассказал, но, должно быть, достаточно, чтобы направить её быстрый, интуитивный ум на верный путь.
– Именно тем, что ты подозреваешь, – вздохнул он. – По крайней мере, как раз это она и намеревалась сделать. Не презирай меня, Нефрет, я успел вовремя, чтобы это предотвратить. Откуда, чёрт возьми, ты знаешь такие вещи?
Её пальцы погладили его запястье, отчего дрожь прошла по всей руке.
– Я знаю тебя, мой мальчик.
– Не позволяй эмоциям взять верх, Нефрет. А вот и матушка. Мне следовало догадаться, что она нас выследит. –  Матушка шла к ним обычным быстрым шагом; он лишь успел добавить с лёгкой улыбкой: – У меня не было особого выбора, дорогая. Если бы ты узнала, что я сбежал и бросил её, ты бы превратила мою шкуру в плед.

Я никогда не поддавалась ленивой восточной привычке спать днём, но твёрдо убеждена, что активный ум нуждается в коротких перерывах на отдых. Вернувшись домой после наших напряжённых, хотя и бесплодных, расследований, я улеглась на кровать и взяла книгу.
Меня вывели из медитативного состояния, в которое я погрузилась, звуки, заставившие меня вздрогнуть, а сердце — бешено забиться. Звон стали о сталь, громкие голоса, крики смертельной схватки! Бросившись, как мне казалось, к двери, я обнаружила, что дёргаю ставни, которые сама и закрыла для защиты от палящего послеполуденного солнца.
Это минутное замешательство вскоре прошло, и я выбежала во двор, где застыла, словно окаменев. Зрелище было ужасным: Рамзес и Давид, босые, в штанах и рубашках, яростно рубили друг друга длинными ножами, которые в ходу у туарегов (155). Онемев и оцепенев от ужаса, я увидела, как нож Рамзеса вонзился в грудь Давида.
Паралич прекратился. Я завопила.
– Добрый день, матушка, – сказал Рамзес. – Извини, если мы тебя разбудили. Чёрт возьми, Давид, ты поддаёшься. Опять.
Давид потёр грудь.
– Честно говоря, нет. Добрый день, тётя Амелия. Извините, если мы…
– О, Боже! – воскликнула я. Он стоял прямо и улыбался, и на белой ткани не было ни капли крови. На скамье у стены рядом сидели Нефрет и Эмерсон, словно зрители на представлении.
– Привет, Пибоди, – улыбнулся Эмерсон. – Эй, ребята, дайте-ка мне попробовать.
Он вскочил и начал дёргать рубашку. Пуговица оторвалась и упала на землю. Эмерсон так торопливо снимает с себя одежду, что мне приходится тратить массу времени на пришивание пуговиц. А если я их пришиваю покрепче, ткань рвётся, и рубашка портится.
– Прошу тебя, Эмерсон, – автоматически пробормотала я. – Ни одной рубашки. Что, чёрт побери, здесь происходит?
Только теперь я увидела, что ножи затуплены полосками кожи, обмотанными вокруг лезвия и острого кончика. Эмерсон бодро сообщил:
– Рамзес хотел попрактиковаться в нанесении ударов левой рукой. Это полезный навык, согласна, Пибоди?
– Вполне, – пробормотала я.
Эмерсон снял рубашку, потеряв при этом всего одну пуговицу, и бросил её на скамейку.
– Дай мне твой нож, Рамзес.
– Возьми у Давида, – ответил сын. Пот стекал по его лицу и струился по горлу. Он сбросил перевязь, и я заметила, что повязка на его руке была странного зелёного оттенка. – Он даже на меня не может напасть так яростно, как следовало бы; один лишь страх перед тобой парализует его.
– Но не тебя, а? –  ухмыльнулся Эмерсон. – Верно! Давай, мой мальчик!
Выхватив нож из безвольных рук Давида, он застыл, согнув колени и вытянув руки.
Я подошла к скамейке и села рядом с Нефрет.
– Эти кожаные полоски… А что, если они развяжутся? 
– Я сама их закрепила. – Нефрет слегка нахмурилась. – Рамзес был в восторге от этой идеи, так что… Выглядят великолепно, правда?
Верно, спору нет. Великолепные мускулы Эмерсона плавно перекатывались под его загорелой кожей, когда он переступал с ноги на ногу. Рамзес был менее массивен, но того же роста; он дышал довольно часто, но был таким же лёгким на ногу, как и отец. Они медленно кружили друг вокруг друга. Рамзес первым бросился в атаку; его нож вонзился Эмерсону в рёбра. Эмерсон увернулся и отбил руку Рамзеса. Рамзес отскочил назад, выбросив другую руку, чтобы удержать равновесие, и отец полоснул его по незащищённой груди. Удар был несильным, но Рамзес выронил нож и согнулся пополам, держась за бок.
– О, чёрт возьми, – поспешил к нему Эмерсон. – Прости меня, мой мальчик. Присядь.
Рамзес вырвался из ласковых объятий отца и выпрямился. Затупленный конец ножа Эмерсона зацепился за вырез его рубашки и разорвал её. Синяк на рёбрах был размером с потускневшее серебряное блюдце и того же цвета.
– Всё в порядке, сэр. Попробуем ещё раз?
Эмерсон начал:
– Я не хочу злоупотреблять...
– Суть этого упражнения, – перебил Рамзес, тяжело дыша, – научиться справляться с противником, который рад воспользоваться любым преимуществом. Осмелюсь сказать, у меня в этом больше практики, чем у тебя, отец. Не бойся снова причинить мне боль. Я тебе этого не позволю.
– Хватит, – резко вскочила Нефрет. – Будь ты проклят, Рамзес, чёртов идиот!
– Более чем достаточно, – заявил Эмерсон. – Рамзес, мой мальчик…
– Никакого вреда, сэр, уверяю вас, – Рамзес взял нож. – Если позволите, я пойду и приведу себя в порядок.
– Прошу извинить меня, – вмешалась Нефрет, – но я пойду и разберусь с Рамзесом. Я же просила его не снимать перевязь!
Эмерсон прочистил горло.
– Э-э… Нефрет, милая, я знаю, что ты хочешь, как лучше, но не кажется ли тебе, что он был бы более сговорчив, если бы ты… э-э… попросила его вежливо вместо того, чтобы… э-э… обзывать его по-всякому?
Нефрет, несколько смутившись, что-то промычала.
– Хорошо, сэр, я попробую. Пойдём, Давид, поможешь мне. Если мягкие уговоры не помогут, тебе придётся его удерживать.
– В чём дело, Пибоди? –  спросил Эмерсон. – Я, конечно, неуклюжий идиот, но не думаю, что он сильно пострадал.
– Я в этом уверена.
Мой голос был не совсем ровным. Эмерсон по-мужски обнял меня за плечи и начал успокаивать. Ему редко удаётся обращаться со мной как с робкой маленькой женщиной, и он этим наслаждается от всей души.
Конечно, полная чушь. Я вполне привыкла к смертоносному оружию всех видов. У меня самой их несколько: пистолет, нож и, конечно же, зонтик. И моё сознание не было сбито с толку шуточной схваткой между мальчиками; я уже не раз наблюдала, как они дерутся — и голыми руками, и ножами — и знала, что любой из них предпочёл бы умереть, чем причинить вред другому. Почему же тогда я почувствовала, как ледяные руки сжали моё сердце? Может быть, я увидела не безобидное настоящее, а смертельно опасное будущее – предзнаменование грядущей встречи?

Вечером за ужином Давид вернулся к вопросу о том, что делать с нашими дорогими родственниками, чьё появление неуклонно приближалось. Я заверила его, что не забыла об этом, а лишь отложила, поскольку у нас были более насущные проблемы.
– Они отплыли из Марселя вчера утром и прибудут в Александрию только в следующий понедельник, – объяснила я. – Значит, у нас есть ещё два дня.
– Один, – возразил Рамзес. – Пароход прибывает рано утром, так что, если мы хотим их остановить, кто-то из нас должен сесть на поезд до Каира в воскресенье.
– Кажется, в тот вечер мы немного переволновались, – сказала я. – Опасность для них, безусловно, минимальна, и они будут разочарованы, что не приедут.
– Особенно Лия, – подхватила Нефрет. – Она так ждала этого! Она всю прошлую зиму изучала арабский.
– Их нужно хотя бы предупредить, – продолжила я. – Я поеду на поезде…
– Ни в коем случае, Пибоди, – перебил Эмерсон, сердито глядя на меня. – Неужели ты думаешь, что я не знаю твоих намерений? Твой разум для меня – открытая книга. Я не позволю тебе шататься по Каиру, допрашивать торговцев древностями, приставать к полицейским и…
– Один из мальчиков мог бы поехать со мной.
– Нет, – заявила Нефрет так же категорично, как Эмерсон. – Не говоря уже о Каире, само путешествие слишком рискованно. Четырнадцать часов в поезде с несколькими остановками – ей-Богу, всё, что потребуется, так это пистолет под ребро или нож в спину.
– Тогда что ты предлагаешь? –  спросил Давид с необычной горячностью. – Один из нас должен поехать, в этом нет никаких сомнений, и я, безусловно, самая логичная кандидатура. Они не станут со мной возиться.
Думаю, остальные были ошеломлены не меньше, чем я. Тишину нарушал лишь шорох насекомых вокруг лампы. Мотылёк, привлечённый роковым соблазном пламени, скатился в стеклянную трубу и сгорел в короткой вспышке славы.
– Не говори как клятый чёртов дурак, – отрезал Рамзес.
– Я бы так не выразилась, но полностью разделяю его мнение, – кивнула я. – Давид, как ты можешь полагать, что мы останемся равнодушными к направленной в твой адрес угрозе? Ты же один из нас.
– Безусловно, – подтвердил Эмерсон. – Никто из нас не поедет. Я бы и сам взялся за это дело, но не могу рассчитывать на то, что оставшиеся будут вести себя хорошо. Я отправлю Селима и Дауда.
– Мозги и мускулы, – улыбнулась я. – Это идеальное решение, Эмерсон. Они могут передать от меня письмо, в котором я объясню ситуацию и попрошу Уолтера вернуться в Англию следующим же пароходом. Если, конечно, мы не сможем раскрыть дело до этого.
– До воскресного утра? –  поднял брови Рамзес.
– Не говори глупостей, Пибоди, – проворчал Эмерсон.
– Хм-мм-мм, – промычала Нефрет.
– Мы можем хотя бы начать, – присоединился Давид. – Завтра в Луксоре…
– О чём ты говоришь? –  Эмерсон уставился на него. – Завтра рабочий день.
– О, Эмерсон, ты что, собираешься возобновить работу, как будто ничего не произошло?! – воскликнула я.
– Я не намерен, – объявил Эмерсон, – позволить кому бы то ни было, будь то мужчина, женщина или демон в человеческом обличье, останавливать мои раскопки. Что, чёрт возьми, с тобой не так, Пибоди? Что, чёрт возьми, с вами всеми не так? –  Он окинул наши лица сверкающим синим взглядом. – Мы уже попадали в не менее сложные ситуации и сталкивались с не менее беспринципными врагами. Риччетти (156), Винси (157) и…–
– Можешь не продолжать, – прервала его я. – Это длинный список, Эмерсон, признаю. Возможно, ты прав. Мы не будем ютиться в доме, выбирая тень погуще. Нас не запугать!
– Смелое заявление, матушка, – Рамзес, казалось, был удивлён, хотя на его лице не отразилось ни этого, ни какого-либо другого чувства. – Однако, надеюсь, ты не будешь возражать против принятия некоторых мер предосторожности.
– Например?
– Да тех же, что предложила миссис Вандергельт. Охрана, несколько человек, дежурит у дома и днём, и ночью. Никому из нас не следует никуда выходить в одиночку или в сопровождении лишь одного спутника. Быть бдительным и никому не доверять.
– Это касается и тебя с Давидом, – заключил Эмерсон, пристально разглядывая его. – Завтра ты поедешь с нами в Долину.
– Да, сэр.
Эмерсон не ожидал такого быстрого согласия. Его суровое лицо расплылось в улыбке.
– Тебе понравится, мой мальчик. Мы расчистили вход в гробницу номер Пять, и Айртон нашёл тайник с кувшинами!
– В самом деле? Это потрясающие новости, сэр.
– Да. Ты же знаешь местность. –  Эмерсон отодвинул тарелку и взял из чаши горсть фруктов. – Вот номер Пять, этот инжир – вход в гробницу Рамзеса VI…
Даже угроза убийства не могла отвратить Эмерсона от радости раскопок. Я не возражала, когда он высыпал на стол горку сахара и показал примерное место находки Неда Айртона. Его невероятная уверенность в себе вернула мне самообладание. Мне стало стыдно за то, что я, пусть и ненадолго, поддалась слабости. И как же глупа была та прежняя фантазия о разладе! Мы были беззаветно преданы друг другу. Братья не могли быть ближе, чем Рамзес и Давид.


Из рукописи H:
Сидя на подоконнике, он долго ждал, наблюдая за полосками света, пробивавшимися сквозь зашторенное окно родительской комнаты. Должно быть, они ссорятся. Ничего удивительного. Всё закончится, как всегда, но сегодня они ругались дьявольски долго.
Тёмный двор был тих под луной. Отец отмёл предложение матери включить освещение, и он был полностью с этим согласен. Лучшим решением было не отпугнуть захватчиков, а поймать их на месте преступления. Впрочем, маловероятно, что нечто подобное произойдёт. «Они»  не рискнули бы войти в дом, когда есть более простые пути.
Некоторые из предложенных им мер предосторожности были приняты. Теперь на окнах, как в его комнате (бывшей Нефрет), так и в комнате его родителей, стояли решётки. Их можно было снять, но не без шума. Ворота были заперты на засов, а тлеющий огонёк сигареты в углу выдавал присутствие Мустафы, второго сына Дауда.
Наконец, полоски света в окне родительской комнаты исчезли. Он подождал ещё немного, прежде чем опустить ноги на землю.
Нефрет всё ещё не спала. Она была не одна. Но голоса звучали тихо, слов он не разбирал. Она разговаривала с проклятой кошкой? Почему-то ему так не казалось.
Подслушивание было отвратительной привычкой. Но, как он однажды заметил матери, чертовски полезной.  Нельзя этого делать, подумал он, приложив ухо к панели.
– Ты должен сказать ему, Давид. Это несправедливо, если ты этого не сделаешь.
– Я знаю, – голос Давида был таким тихим, что он едва мог его расслышать. – Я пытался, но…
Он не осознавал, как нажал на защёлку. Дверь, казалось, открылась сама собой. Они сидели рядом на кровати. Нефрет обнимала Давида, а тот закрыл лицо руками.
Давид опустил руки.
– Рамзес!
– Простите, – он отступил назад. – Я не знал, что вы здесь.
– Мы как раз собирались тебя искать, – вскочила Нефрет. – Войди и закрой дверь.
– Нет. Извините за вторжение. Я пойду.
– Что случилось? –  спросила Нефрет. – Рука  беспокоит?
– Нет, совсем нет. Я...
– Закрой эту клятую дверь. 
Она сделала это за него и усадила его на ближайший стул.
– Я хочу снова перевязать твою руку. Давид, принеси мне таз с водой, будь так любезен.
Она разрезала ткань и опустила его руку в воду. По воде растеклось зелёное пятно, и Нефрет сняла повязку.
– Удивительно, – пробормотала она. – Эта чёртова штука, кажется, действительно помогает. Отёк спал.
– Выглядит ужасно, – сдавленно пробормотал Давид.
– Это потому, что она зелёная, – объяснила Нефрет.
– Действительно напоминает гниющую плоть, – согласился Рамзес. – Но рука чувствует себя гораздо лучше. Наверно, Кадиджа дала тебе мазь сегодня утром?
– Подсунула мне её, пока тётя Амелия не видела. Дауд получил эту мазь от Кадиджи, ты знал? Она говорит, что женщины её семьи передавали этот рецепт из поколения в поколение. Как-нибудь я возьму образец домой и сдам его на анализ. Сейчас будет больно. О чём бы нам поговорить, чтобы отвлечься? А, знаю! Сэр Эдвард. Ты думаешь, он – замаскированный Гений Преступлений?
Было больно. Он стиснул зубы.
– Так вот что тебе пришло в голову, да?
– В самом деле, Рамзес, ты просто невыносим! Мог хотя бы удивиться, когда я выдвину поразительную теорию. Я всё думала о неожиданном появлении доблестного сэра Эдварда. В последний раз мы видели его в тот год, когда у нас были все эти неприятности с Риччетти и конкурирующей шайкой похитителей древностей. Именно сэр Эдвард вырвал тётю Амелию из рук этой шайки. В тот день он следил за тётей по причинам, которые так и не получили удовлетворительного объяснения…
– Это просто отцовский сарказм, – нетерпеливо перебил Рамзес. – Он уверен, что каждый мужчина, который знакомится с матушкой, влюбляется в неё без памяти.
– Но сэр Эдвард не был в неё безумно влюблён, не так ли? Так почему же он последовал за ней в тот день? Риччетти пытался восстановить свой контроль над незаконной торговлей древностями в Египте. Как и другие. Почему бы кому-то из них не оказаться самим Гением Преступлений?
– Интересная мысль, – задумчиво протянул Давид. – Сэр Эдвард неплохо соответствует описанию, так ведь? Рост –  чуть меньше шести футов, крепко сбит, атлетическое телосложение. И англичанин.
– Он слишком молод, – возразил Рамзес.
– Слишком молод для чего? –  спросил Давид. – На вид ему ближе к тридцати, но Гений — мастер перевоплощения. И ты не знаешь, сколько лет было Сети, когда ты впервые повстречался с ним. Даже очень молодой человек может быть яркой личностью, способной на великую страсть.
Рамзес напрягся. Нефрет замерла, наматывая повязку на руку.
– Слишком туго?
– Нет. Заканчивай уже, ладно?
– Неблагодарный негодяй, – беззлобно бросила Нефрет. – Есть ещё одна подозрительная деталь, касающаяся этого джентльмена. Когда мы впервые с ним познакомились, он называл себя бедным родственником, младшим сыном (158), которому приходится трудиться, чтобы заработать на жизнь. А ты сам слышал, что вчера вечером он упоминал о полученном от дяди наследстве, которое обеспечило ему финансовую независимость. Так что же сэр Эдвард делает в Египте? Он действительно проявил некоторый интерес и талант к археологии, но если бы этот интерес был искренним, он бы вернулся раньше, не так ли? Почему же он объявился именно сейчас? Вот и всё, мой мальчик. Я закончила.
– Спасибо. –  Он пошевелил пальцами, которые она оставила торчать. – Я далёк от мысли о том, чтобы отвергать интригующую теорию, но мне кажется, есть ещё одна причина возвращения сэра Эдварда, не имеющая ничего общего с преступной деятельностью.
Нефрет присела на корточки и улыбнулась ему.
– Я.
– Ты. Да.
– О, он увлечён, – спокойно подтвердила Нефрет. – И мог бы увлечься ещё больше, если бы я его как-либо подбодрила.
– Ты возмутительно флиртовала с ним!
– Конечно, – усмехнулась Нефрет. – Забавно. Рамзес, ты такой старый пуританин! (159) Если тебе станет легче, скажу, что я не влюблена в сэра Эдварда. Он чрезвычайно привлекателен и невероятно очарователен, но в этом смысле он мне не нравится.
– Тогда это был не тот человек, которого ты видела в… Извини. Не моё дело.
– В Лондоне? –  Тихий смешок перерос в смех. – Нет, это не твоё дело, но если бы ты не был таким чертовски любопытным, я бы тебе рассказала. Это был  студент-медик из колледжа при больнице Святого Варфоломея (160). Я, наивная душа, думала, что он интересуется моими мыслями. Но они его не интересовали. А теперь вернёмся к делу?
Рамзес кивнул. Несколькими днями ранее он был бы рад узнать, что её не интересуют ни сэр Эдвард, ни невезучий студент-медик (жаль, что Рамзеса не было рядом, когда Нефрет разбиралась с его домогательствами). Теперь же появился другой, гораздо более опасный соперник. Или это вымысел? Он подумал, не сходит ли  с ума.
– Полагаю, это не Сети, – признала Нефрет. – Жаль. Тёте Амелии нужны все защитники, которых она сможет найти. Сети готов умереть, чтобы уберечь её от беды!
– Боже мой, ты начинаешь романтизировать этого парня, – с отвращением бросил Рамзес.
– Он романтик, – мечтательно выдохнула Нефрет. – Страдающий от безнадёжной страсти к женщине, которую никогда не сможет получить, и скрытно наблюдающий за ней…
– Ты начиталась паршивых романов, – язвительно заметил Рамзес. – Если Сети всё ещё любит матушку, то сам начнёт её преследовать. Если же нет — он не станет её защищать.
– Господи, какой же ты циник! – воскликнула Нефрет.
– Реалист, – поправил Рамзес. – Бескорыстная страсть – это противоречие. Какой мужчина, если он не герой любовного романа, рискнул бы жизнью ради женщины, которой никогда не сможет обладать?
– Разве ты не рисковал своей жизнью ради Лейлы?
Рамзес неловко заёрзал.
– Какого чёрта мы вообще ввязались в подобные темы? Я хотел сказать, что вторая сторона, имеющая виды на матушку – это осложнение, которое нам совершенно не требуется. Когда сэр Эдвард присоединится к нам?
– Завтра. Места будет предостаточно, если дядя Уолтер и остальные не приедут.
Рамзес кивнул.
– Я только надеюсь…
– Что?
– Что удастся убедить их вернуться домой. –  Он рассеянно потёр бок.
Нефрет накрыла его руку своей.
– Больно? Лучше я дам тебе кое-что, чтобы ты заснул.
– Не болит, а чешется. Мне ничего не нужно, чтобы заснуть. Но, пожалуй, я лягу спать. День действительно выдался довольно долгим.
Ночь была ещё длиннее. Ему снова снилось, как он слепо сражается в темноте, как руки врага царапают и бьют его по лицу, как его собственные руки шарят и размахивают руками, и наконец находят единственную опору, которая могла бы их спасти. Снова у него перевернулось сердце от звука ломавшихся костей, снова короткая вспышка спички осветила мёртвое лицо. Но теперь это было лицо Давида.

ПРИМЕЧАНИЯ.
    149. «— Когда-нибудь я расскажу вам свою историю, — проговорил Сети задумчиво. — Надеюсь, тогда вы поймёте, что заставило меня избрать столь необычную стезю. Но об одной причине я могу сказать прямо сейчас. Я граблю мёртвых и живых не только ради барыша. Наиболее чудесные предметы из тех, что попадают мне в руки, не доходят до прилавков зловонных торжищ. Я ценитель прекрасного. Самое прекрасное я оставляю себе.»
(Э. Питерс. «Лев в долине». Перевод А. Кабалкина.) Здесь и далее идёт речь о событиях этого романа, четвёртого в серии.
    150.  «Вам и Вашим близким моя месть не грозит.» Финальное письмо Сети из того же романа.
    151. Галахад (Галаад) — рыцарь Круглого стола Короля Артура и один из трёх искателей Святого Грааля. Внебрачный сын сэра Ланселота и леди Элейн. В отличие от отца, который, хотя и был отменным храбрецом и героем, но не отличался целомудрием, Галахад считается самым высокоморальным и непорочным среди всех рыцарей.
    152.  Наргиле (наргила) – курительный прибор у восточных народов, сходный с кальяном, но имеющий, в отличие от него, длинный рукав вместо трубки. От персидского слова nargil – кокосовый орех, из которого первоначально делали такие приборы.
    153.  Mo;t et Chandon («Моэ;т э Шандо;н») — винодельческий дом Шампани, один из крупнейших производителей шампанского. Компания основана в 1743 году Клодом Моэтом в Эперне, Франция. 
    154. То есть современник королевы Великобритании Виктории (1819 – 1901 гг.). В частности, в то время в семьях царили патриархальные порядки. Одинокая женщина с ребёнком становилась отверженной из-за широкого распространения представления о женском целомудрии. Сексуальность подавлялась, повсюду царили жеманство и ханжество. Правила поведения и мораль были очень жёсткими, и их нарушения резко осуждались. В семьях и учебных заведениях считались нормой тяжкие телесные наказания.
    155. Туареги — народ группы берберов, проживающий в ряде африканских стран, в том числе в Египте.
    156. См. восьмой роман – «Пруд гиппопотамов».
    157. См. седьмой роман – «Змея, крокодил и собака». Э. Питерс, как и в других своих романах, даёт своим персонажам имена действующих лиц из других литературных произведений. Леопольд Винси – герой романа Г. Р. Хаггарда «Она» («Аэша»).
    158. В обществе того времени наследственные блага распределялись по иерархии. Титул и наследство (во всяком случае, основная часть) переходили старшему сыну. Чем младше был потомок, тем на меньшую часть родительского благосостояния мог он рассчитывать.
    159. Пуритане  — английские протестанты, не признававшие авторитета официальной церкви, последователи кальвинизма в Англии в XVI—XVII веках.  Пуританство, пуританизм, пуританская мораль — образ жизни, для которого характерны, в частности, крайняя строгость нравов, целомудрие и аскетическое ограничение потребностей.
    160. Больница Святого Варфоломея, «Бартс» — больница в Лондонском Сити в районе Смитфилд. Основанная в 1123 году, Бартс является старейшей больницей Лондона и старейшей в Великобритании среди сохранивших своё первоначальное расположение.