Тоже без названия

Молния распорола небо по шву, гром ударил маршем из преисподней, и небесная плотина не выдержав, открыла все шлюзы разом. Водосточные трубы завыли, улицы вспухли и понеслись, как мутные торопливые реки. Зонтики дрогнули под ударами ветра, сгорбленные, жалкие и совершенно бесполезные.
Люди, покорные судьбе, снимали обувь, закатывали брюки и, кляня погоду, карму и жену, что отправила за хлебом в «самый подходящий момент», брели по щиколотку в воде. Дети носились, как стая дьяволят, выпущенных на свободу. Они прыгали, визжали, гонялись друг за другом, взметая фонтаны брызг. Обливали друг друга и прохожих, к своей невыразимой радости и к столь же невыразимому огорчению последних.
Марк шел медленно. Вода стекала с него ручьями, но он не замечал или делал вид. Его согревало тепло, которое он унёс с собой. Одинокие прохожие проплывали мимо, оглядывались с немым вопросом, с завистью, один лишь молча покрутил пальцем у виска. Но Марку было всё равно. Он улыбался. Не серому дождю и не прохожим, а образу, который вспоминал.
Он поднялся на свой этаж и наткнулся на соседку, старушку в шляпке и с зонтиком в руках, осколок эпохи, когда носили галоши, а зонтики без страха оставляли в парадной.
— Марк, голубчик! Ты насквозь мокрый, — она оглядела лужу вокруг него. — Чай с малиной, и в постель.
Велев стоять на месте, она скрылась за дверью и вернулась через минуту, протягивая маленькую баночку.
— Держи. Самое лучшее, малиновое. От простуды.
Марк не успел ничего ответить, как дверь уже закрылась.
Он долго стоял на пороге, прикидывая, как пройти в ванную, не утопив весь коридор. Пожал плечами и признал, его математических способностей для этой задачи маловато. Решил, что лужа справится сама.
Первый душ Марк принял ещё по дороге домой. И теперь, сбросив мокрую одежду в угол, он со вздохом погрузился в горячую ванну, полную ароматной пены. Закрыл глаза, вслушиваясь в тишину. Пузырьки, поняв, что за ними никто не наблюдает, пустились в танец. Они прыгали, переливались и исчезали с тихим хлопком, смеясь на прощание.
Свеча на краю ванны почти решилась присоединиться к их веселью, но передумала, опасаясь утонуть. Она лишь стояла, трепеща пламенем, и плакала воском. Капли застывали на её боках, как немое признание в том, что огонь тоже умеет грустить.
Марк поднял ладонь с пеной и наблюдал, как та медленно стекает между пальцев. Всё, что было до этого, наконец отступило. Остался лишь лёгкий образ за кремовыми шторами. Он лежал, наслаждаясь теплом, тишиной, трепетом огонька и бликами, что дрожали на стенах. В памяти всплывали площадь, упрямый скейт.
Марк вышел из ванной, завернувшись в большое полотенце. Лужа на полу взывала о помощи. Одна половина Марка яростно протестовала, требуя немедленно вытереть пол. Другая лениво советовала махнуть на всё рукой. «Пусть спорят», — решил Марк и направился на кухню.
Варенье грустно стояло на полке в прихожей. Марк вернулся за ним, туда, где две его половины всё ещё решали судьбу лужи. Он оставил их при ней, спорить и рассуждать, а сам вернулся на кухню, не забыв прихватить заветную банку.
Открыл её и вдохнул аромат детства. Мама, горячий чай, взгляд, полный лёгкого упрёка: «Опять промочил ноги...» Мама укрывала его одеялом до самого подбородка, целовала в лоб и уходила, выключив свет. Он один в тишине, вглядывался в потолок, воображая, что это ночное небо, на котором вот-вот зажгутся звёзды.
С кружкой горячего чая он вышел на балкон. Гроза нехотя отступала, заканчивая представление. Молнии гасли, как огни на опустевшей сцене.
Вода сошла, и плитка ярко блестела. Фонтан молчал, видимо, даже он понял, что и без него сегодня достаточно мокро. Голуби важно разгуливали, как проверяющие после грандиозного спектакля. Пили из луж, окидывали взглядом балконы, небо, людей и, убедившись, что мир, крыши и чай в кружках, всё ещё на своих местах, облегчённо вздыхали и улетали.
Он устроился на табурете, закутавшись в халат, словно в тёплый кокон. Надвинул капюшон на глаза, от вечернего ветра, и от собственных мыслей. Вечер сползал на город медленно, как одеяло на сонного ребёнка, стирая краски и приглушая звуки дня. Лавочки на площади сверкали в свете фонарей, всё ещё надеясь на гостей. Но никто не пришёл. Они так и остались в своём одиночестве, упрямом, гордом и чуть-чуть печальном.
Вечер устал и медленно растворился, уступив место ночи, тихой, непреклонной, полной того, о чём не говорят вслух.
Марк лежал в тишине. Часы тикали с педантичным упорством, и это завораживало. Наверное, потому что в отличие от людей, часы всегда знают, что делают. Он не заметил, как уснул. Просто в какой-то момент перестал различать, где тиканье часов, а где его собственные мысли. И проиграл битву подушке. Сон пришёл бесшумно, как и положено.