В тюрьме

Глава из повести "Пленник"


Дело было под конец июня, в одну из тех жарких пор, когда от раскаленных камней Москвы струится марево. Жара эта, впрочем, доставалась нам, арестантам, всего на пятнадцать-двадцать минут утренней прогулки. В камере же, куда набивали все новый и новый народ, стояла невыносимая духота, пахло потом и затхлостью.

В самый зной, пополудни, дверь отворилась, и камера обрела нового жильца. Вошел он не как все – вошел, словно внезапно материализовавшийся кошмар. Высокого роста, косая сажень в плечах, одетый с претензией на приличное прошлое. А главное – рыжий. Небритые щеки его пылали медным пожаром, отчего вся физиономия дышала силой и неукротимой решимостью сатрапа.

Но, увы, длилось это великолепие недолго. Взгляд его, скользнув по нашему брату, по этим серо-зеленым, смертельно усталым лицам, вдруг потух, и сатрап в одночасье превратился в перепуганного отрока. Он робко, как гимназист, толкнул локтем одного из арестантов и прошептал:

— Какие здесь порядки?

— Порядки везде одни и те же, — мрачно буркнул тот. — А вон, видишь, тот коренастый, что речь держит? Это наш староста. К нему и подходи.

Староста Криворучко, человек с бычьей шеей и цепкими глазами, не спеша, повернулся:

— Ваша фамилия?

— Скалон, — отозвался новичок, и в голосе его послышалась привычная, потомственная твердость.

Услышав это, я внутренне вздрогнул. Скалон! Помня варшавского генерал-губернатора, я, не смея обратиться сам, шепнул профессору Яковлеву из Алексеевской глазной больницы: спроси, не родственник ли он?

— Нет, — растерянно выдавил из себя рыжий.

Но сердце мое сжалось от темного предчувствия — уж не этому ли молодцу я когда-то честь отдавал? Вспомнилась Варшава, гремящая маршами... Век прошел. Решился я подойти.

Говорю, мол, служил в Варшаве, знаю ее, пожалуй, лучше Москвы. Он уставился на меня пристальным, испытующим взглядом, будто сквозь дымку времени.

— Когда же это было?

— Еще в царское время, — отвечаю.

— И что ж, помните что-нибудь конкретное?

Рассказал я ему про службу в Кексгольмском полку, про караулы в Бельведерском дворце, про то, как один из генеральских сынков, насмешник, сказал тогда: встретимся еще, голубчик, в тюрьме.

— Этого я припомнить не могу, — Скалон побледнел и как-то весь обмяк. — У нас в покоях гвардейцы от разных полков часто менялись. Но верю вам. Так могло быть.

Тогда я осмелился спросить, какими судьбами занесло его в наши негостеприимные пенаты.

— Судьба здесь ни при чем, — горько усмехнулся он. — Виной всему — слепой случай, чья шутка грозит мне большой бедой.

И он поведал мне грустную историю. После революции они осели в Ленинграде, но после того, как убили Кирова, начались эти повальные чистки бывших. Семью выслали на Камчатку, в Петропавловск, где климат принялся безжалостно костить его детей и мать жены. Они вознамерились хлопотать о переводе в Крым или на Кавказ. И, о чудо, просьбу их удовлетворили! Получив разрешение, они благополучно добрались до Москвы. Родные устроились на вокзале, а он, пользуясь случаем, решил посмотреть столицу, а в особенности – ее метро, эти подземные дворцы для пролетариата. Времени до поезда было вдоволь.

— Спустился, еду, любуюсь красотой, — рассказывал он, и в глазах его вспыхивали отблески тамошнего великолепия. — Вот и «Арбатская». Выхожу на поверхность. Стою, смотрю направо и налево… Не прошло и пяти минут, как ко мне подходят двое в штатском. «Гражданин, что вам нужно?» Отвечаю: «Я приезжий. Смотрю Москву». — «Предъявите документы». А документы мои в чемодане у супруги, на Казанском вокзале. «Нету с собой», — говорю. «Просим пройти с нами». Сначала был милицейский участок, вопросы вежливые: кто, откуда, какого роду-племени… А потом… потом была Лубянка. Следователь, бесстрастный, как автомат, спрашивает: «На кого вы готовили покушение?» Я, естественно, отрицаю. «Хорошо, — говорит, — разберемся». И знаете, у меня сейчас самое скверное предчувствие…

Просидел он с нами с неделю, может, десять дней. Потом его вызвали. И пропал. Будто сквозь землю провалился. Что с ним сталось далее — неведомо. Словно его и не было вовсе, этого рыжего призрака из другого времени, этого несчастного ребенка в теле исполина. Сгинул, как тысячи других, в безвестности и мраке той страшной поры.