Всё равно...

- Всё равно. Все равны. Улавливаешь?!
- Да понял я, понял!
(Из разговора автора с...)


   Едва ливень сыграл финальное «та-дам» о литавру подоконника, не в силах больше терпеть по-осеннему сырой воздух комнат, мы с братом запросились во двор. Разумеется, не таким нам виделось лето. Склоняясь над прописями или зазубривая латынь: «Albus, cinerea, griseus...», мы бредили рыбалкой и гуляньем допоздна, а вместо - просиживали взаперти, расположившись с книгой поближе к печи, которую всё ещё топили, либо у отмытого дождями окошка, кой ветер не однажды грозился выставить, да всё не мог.

   Всякий просвет облаков придавал округе ясность, а нам, невольным узникам спёртого воздуха комнат, - бодрости и упования на скорое избавление, и надежду наверстать упущенные летние радости.
Вот и теперь, не дожидаясь, покуда с деревьев и крыши скапают остатки дождя, прямо так, в домашнем, мы с братом выбежали на крыльцо. Я по обыкновению чуть замешкался, поправляя непорядок в одежде, и пребольно ударился о спину брата лицом, тот отчего-то задержался на ступенях.
- Ну, что же ты... - начал было канючить я, и уже собирался заплакать, как брат остановил моё нытьё, приказав замолчать:
- Тише ты! Спугнёшь! - приказал он, указав рукою на кадку с водой в трёх шагах от крыльца.
Поверх бадьи, боком к нам стояла крупная голенастая птица.
- Журавль?! - восхитился я шёпотом.
- Цапля! - поправил тихо брат.

   Птица очевидно заметила нас, но не придала значения появлению двух растрёпанных, бледных ребятишек в маловатых с прошлого года штанишках. У неё были какие-то свои заботы, посложнее наших притязаний к погоде, её немочи и холодному от того, дождливому лету.

   Серая цапля, а это была она, судя по всему проживала начало юности, и по неопытности приняла стриженую, в бородавках кочек, поляну за болото, полное лягушачьей похлёбки. Разглядывая пригорок посреди двора, птица то прихорашиваясь пудрилась, то недоумевала, озадаченно почёсывая затылок. Временами она  сутулилась и замирала, вероятно в расчёте на то, что её ожидания оправдаются вот-вот, и пространство промежду кочек наполнится ухой из резвящихся карасей и плотвы.

   Не в силах двинуться с места, заворожённые простым, запросто величием птицы, мы с братом были готовы просидеть всё оставшееся лето в классах, лишь бы она подольше не улетала со двора. И, судя по всему, цапля вознамерилась остаться. Соскочив с кадушки, она принялась расхаживать, словно землемер, вымеряя, сколь от крыльца до сенника, от дровяника до крыльца, а от крыльца до кочки.

   В это просто невозможно было поверить, - в двух аршинах от нас расхаживала непуганная никем серая цапля. Птица иногда вставала, дабы изобразить метку на земле, будто проводя межу между её миром и нашим, которую, впрочем не собиралась соблюдать сама.

   Не знаю, сколько бы это длилось, коли бы мы не расслышали лай собак. Цапля тоже была не глуха и вопросительно взглянула на нас, будто спрашивая - стоит ли переживать. А волноваться стоило. Соседские псы, сбившись в стаю, нападали даже на домашних гусей, так что дикая ничейная птица для них оказалась бы лакомым, безвозмездным по всем статьям куском.

   Сообразив, что вскоре может случиться непоправимое, мы с братом, не сговариваясь сбежали с крыльца и оттеснив цаплю к сараю, загородили её от ворвавшейся во двор стаи.
   Собаки не тронули бы нас, мы испугались только за птицу и потому закричали, что хватило сил. К счастью, на шум вышел из дому отец и разогнав собак, помахал нам с крыльца рукой, после чего, по-видимому так и не заметив цапли, ушёл в дом.

   Мы с братом переводили дух и унимали дрожь в коленках, как я вдруг почувствовал лёгкий вздох у щеки, нежное «Курлык...» и прикосновение, - то цапля опустила свою голову мне на плечо. Её утомило ожидание беды, и обессиленная этим, она решила подремать.

   С глупой улыбкой я стоял, не смея пошевелиться и почти рыдал от переполнявшего душу восторга, который, как и всё на свете, истощился вскоре натуральным манером. Цапля подняла голову, по-простецки почесала за прикрытым перьями ухом, поставила очередную метку и ... мы поняли, что пришла пора расставаться.

- Ты ж полетишь к себе домой? - спросил я птицу,
Улыбнувшись мне одними глазами - золотыми, с изумрудным отливом, в тон болотной травы, она поклонилась.

   Посторонившись, мы дали цапле пройти.  Коротким прыжком она взобралась на бочку, и расставив в стороны крылья, грузно, весомо, основательно пролетела над нашими головами с тихим и благодарным воркованием, едва не задев килем вихры.

- Серая цапля... - важно сказал брат, припоминая урок естественной истории.
- Пепельная. Помнишь, по-латински cinerea, это пепельный, а не серый. - козырнул познаниями я.
- Всё равно. - вздохнул брат, промокая рукавом глаза.