Дом с балкончиком

Почти по - Чехову, ностальгический рассказ, подражание...

Конец лета 2019 года! Ковылкино. Воздух здесь пахнет прелой листвой и чем-то неуловимо старым, как будто сама земля хранит в себе отголоски прошлых веков. Я, Дмитрий,  судмедэксперт 29 лет, после окончания ординатуры я приехал сюда работать. Поселился в доме предпринимателя Белова, человека основательного, с руками, пахнущими деревом и деньгами. Снял комнату в его двухэтажном доме, расположенном в центре города. Белов, человек немногословный, предоставил мне помещение с видом на заросший сад и тишину, которой так не хватало мне в столице Мордовии Саранске. Откуда я сам родом.

Однажды, во время очередной прогулки по окрестностям, мой взгляд упал на старый дом. Он стоял чуть в стороне, на холме, с аккуратной террасой и изящным балкончиком, словно выросший из мечты. У ворот, словно две птицы, сидели на скамейке две девушки. Одна, постарше, с решительным взглядом и собранными в пучок волосами, другая – младшая, с копной светлых волос, склонившая голову над книгой.

Вскоре я узнал, что это сёстры Волковы. Старшая, Людмила, была местной учительницей, женщиной деятельной, с горящими глазами. Она, как мне рассказывали, пыталась сплотить вокруг себя молодежь, мечтая о переменах в местной администрации. Младшая, Мария, которую все звали Мусей, казалась полной её противоположностью. Она проводила дни за чтением, погруженная в выдуманные миры, и любила долгие, задумчивые прогулки по старому парку.

Я стал частым гостем в их доме. Белов, как оказалось, был дальним родственником Волковых, и мое присутствие там было вполне естественным. Людмила, несмотря на свою занятость общественными делами, находила время для бесед. Однажды, за чашкой чая, мы затеяли спор. Я, человек, привыкший к сухим фактам и логике, отстаивал идеалы коммунизма, веря в справедливость и равенство. Людмила же, с присущей ей энергией, горячо защищала капитализм, видя в нем двигатель прогресса и личной свободы. Она говорила о конкуренции, о стремлении к лучшему, о том, что каждый должен добиваться своего сам. В её глазах я видел не просто спор, а некое предупреждение. Она явно давала понять, что мое присутствие в их доме, возможно, не так уж и желательно.

Но чем больше я общался с Людмилой, тем сильнее меня тянуло к её младшей сестре. В её тихом присутствии, в её задумчивых глазах я находил то, чего мне так не хватало. Я понимал, что наша дружба с Людмилой перерастает во что-то другое, и это другое пугало меня. В какую то непонятную вражду идеологий, соперничество .  Я устал от этого ещё в Саранске, поэтому все больше мне хотелось общаться только с Машей.

Однажды вечером, когда солнце уже клонилось к закату, мы гуляли по центральному парку. Воздух был наполнен ароматом сирени, и тишина казалась особенно глубокой. Мы шли рядом, наши руки случайно соприкоснулись, и в этот момент я понял, что больше не могу сдерживать свои чувства. Мы остановились у старой липы, и я поцеловал её. Её губы были мягкими, а в глазах отражалось удивление и нежность. Когда мы расставались у калитки её дома, она, прижимаясь ко мне, тихо сказала: «Дима, я не имею тайн от сестры и матери. Я должна им обо всем рассказать». В её голосе слышалась робость и какая-то обреченность, но я, опьяненный моментом, не придал этому значения.

На следующий день, придя к Волковым, я застал лишь Людмилу. Она сидела за столом в гостиной, склонившись над тетрадями, и объясняла что-то двум ученикам, пришедшим к ней на дополнительные занятия. Увидев меня, она подняла голову, и в её взгляде промелькнуло что-то похожее на облегчение, смешанное с досадой.

«Маша с мамой уехали, – сказала она, не отрываясь от тетрадей. – К родственнице в Пензенскую область. Потом, говорят, за границу собираются, отдыхать в Турцию, обратно они скорее всего не вернуться».

Её слова прозвучали как приговор. Я почувствовал, как земля уходит из-под ног. Я пытался расспросить подробнее, но Людмила лишь отмахивалась, погруженная в свои ученические дела. Я вышел из дома, чувствуя себя опустошенным.

Через несколько часов, когда я уже собирался ужинать в одиночестве, местный мальчишка, вечно снующий по центру города, протянул мне сложенный вчетверо листок бумаги. Это была записка от Маши. Её почерк, такой знакомый и любимый, дрожал на бумаге.

«Дима, – писала она, – я расстаюсь с тобой. По настоянию Люды. Я знаю, что это неправильно, знаю, что причиняю тебе боль, и сама страдаю. Но я не могу иначе. Она так решила, и я должна подчиниться».

Я перечитал записку несколько раз, но смысл не менялся. Люда. Её решительный взгляд, её слова о прогрессе и свободе – всё это вдруг обрело новый, зловещий смысл. Она не просто защищала капитализм, она защищала свой мир, свой порядок, в котором не было места таким, как я, и таким, как Маша, которая осмелилась полюбить меня.

Тем же вечером я собрал свои вещи. Белов, как всегда, молча наблюдал за моими сборами, лишь кивнул, когда я сказал, что уезжаю. Я сел в старенький «Пазик» и поехал домой в Саранск.

Прошли годы. Ковылкино, дом с террасой и балкончиком, сёстры Волковы – всё это постепенно стало тускнеть в моей памяти, как старая фотография. Я работаю в морге Саранского бюро судмедэкспертизы. Но иногда, в минуты особенного одиночества, когда городские огни казались особенно холодными, я вспоминал тот дом. Вспоминал огонь в окне, который, казалось, горел только для меня. И тогда, глядя в пустоту, я тихо спрашивал: «Мария, где ты?» Ответа не было. И, наверное, никогда уже не будет... " Мария уехала навсегда!"