Глава 2

Глава 2

ЛЫСЫЙ ЁРШ

Бар «Лысый Ёрш» находился неподалеку от дома Германа, буквально за углом. Работало «заведение общепита» круглосуточно, о чем многообещающе сообщала неоновая стилизованная вывеска.
Герман частенько заходил сюда после рабочей смены, то есть под утро. В самое подходящее для него, Германа, время. К этому часу зал, как правило, был практически пуст. Самые заядлые гуляки, накаченные выпивкой до упора, бар покидали, новые посетители, естественно, не появлялись — кому придет в голову отправляться в бар в четыре утра? Поэтому Герман рисковал встретить внутри разве что заигравшихся в бильярд энтузиастов — но игровой стол располагался в специальной нише — бильярдисты ему не мешали; либо совсем уж случайных одиночных посетителей, которые вряд ли стали бы ему навязывать свое общество.
Герман заходил в «Лысый Ёрш», чтобы пропустить стаканчик-другой — в этом заключался своеобразный ритуал: можно спокойно, без нервов, подумать о делах насущных, расслабиться, и с чувством выполненного долга отправиться в свою халупу, чтобы уколоться и забыться мерцающим тревожным сном. До следующей ночи.
Десятью минутами ранее Герман припарковал свой мустанг на уличной стоянке кварталом выше, сейчас же приотворял высокую массивную дверь, заходя внутрь питейного заведения. В небольшом холле висело ростовое зеркало. Он мельком глянул на себя в нем, и остановился.
Из отражения на Германа смотрел высокий, потянутый молодой мужчина. Черные блестящие волосы, аккуратная стрижка, спортивная фигура, мужественное, немного скуластое, но вполне себе приятное лицо. Зеленые глаза. Человек с рекламного плаката — ни дать не взять. Немного «портило» облик слишком бледное с рождения лицо: как у мертвеца — иногда зло шутил он, но в целом Герман всегда притягивал к себе внимание окружающих — женщин из-за привлекательности и «породистой» стати, мужчин — из-за зависти. Но это вовсе не радовало — совсем не вызывало никаких положительных эмоций.
Герман еле заметно поморщился.
Он не любил рассматривать себя в зеркало. Не любил рассматривать себя на фотографиях. Не любил рассматривать себя где бы то ни было. Потому что Герман находил свой облик чересчур приторным, вызывающе красивым, в итоге — фальшивым. Такое — бесило. Он полагал, что внешнее не соответствует внутреннему. Наверное, это была блажь, степень мужского кокетства, но Герман оставался в искреннем убеждении, что такой внешний лоск ему претит. Но ведь от себя не убежишь.
Герман почти с отвращением пригладил торчащий на голове волосяной клин, нелепо выбивающийся из безупречного длинное каре, и поспешил через коридор — в зал, подальше от этого слащаво-приторного отражения.
Там, как обычно в этот час, делали «утреннюю» уборку: некоторые стулья, в виду отсутствия клиентов, были поставлены на столы ножками вверх, а между ними сновали молодые официантки со швабрами.
Герман последовал прямиком к стойке и занял — по обыкновению — место в самом ее конце. Взобрался на высокий стул, положил на стойку открытую пачку сигарет и зажигалку. Осмотрелся — зал был практически пуст, лишь за одним из столиков сидел небритый и помятый субъект неопределённого возраста. Перед субъектом стояла наполовину выпитая кружка пива. Набрякшие двумя большими сливами мешки под глазами засидевшегося посетителя намекали на то, что свои возлияния тот начал отнюдь не час назад.
В зале царил приятный полумрак и тишина — ночной танцевальный беспредел давно закончился.
Герман выщелкнул сигарету из пачки, прикурил от зажигалки, и с наслаждением выпустил струю дыма. Незаметно подскочил бармен, из новеньких, но Герман уже успел с ним на скорую руку «познакомиться» при прошлых визитах. Джим, кажется так его звали.
— Как обычно, — бросил ему Герман, не дожидаясь приветствия.
Джим с пониманием склонил голову и неуловимым движением руки выставил на стойку пепельницу. Герман сразу же стряхнул туда пепел с сигареты.
Вскоре на стойке образовалось и два прозрачных стакана с темноватым напитком, налитым «на два пальца» — обычная доза Германа.
Он подхватил один, глянул на свет — любуясь как причудливо лучи преломляются в гранях.
Герман не любил людей. Всех без исключения. Хотя нет, не любил — неправильный глагол. Он оставался к ним равнодушным. Как к мухам. Которые суетливо летают по своим делам, пыжатся, надрываются, делая это с очень многозначительным видом. И пусть. Пока они не трогают его, Германа. Пока не залетают в его личную комнату и не начинают назойливо жужжать рядом, трогать его за кожу своими отвратительными мохнатыми присосками. Тогда он начинает их ненавидеть. Если бы не потребность как-то поддерживать свое существование — а чтобы это делать, надо хоть иногда работать, а значит, хоть как-то коммуницировать с мухами — Герман и вовсе не выходил бы из своей камеры-обскуры.
Не надо мне друзей-подруг, я сам себе прекрасный друг — вот девиз, который Герман приторочил бы себе на бейджик, если бы представилась такая возможность. Но, увы, нельзя. Людей с прибабахом работодатели не жалуют. Поэтому приходится прикидываться. Делать вид, что ты — такой, как все.
Герман допил первую порцию и с удовольствием отметил, как в его груди разлилось тепло. Даже приглушенный свет в зале будто бы стал ярче, голова очистилась от тяжелых мыслей и пришла необъяснимая короткая эйфория. Он знал, что это пройдет, но сейчас ему было хорошо.
На противоположной стороне стойки случился какой-то переполох: Герман нехотя скосил туда взгляд. Из полумрака зала выпорхнула разукрашенная девица, шумно обрушила на стойку свою дамскую сумочку и принялась подзывать бармена.
Герман снова поморщился, судя по всему, его мечтам о коротком одиночестве сбыться сегодня не суждено: девицу он знал, они порой перекидывались парой слов. Звали ее Изабелль, впрочем, это мог быть «рабочий псевдоним» — девица была проституткой и заглядывала в бар, как и Герман, в основном после «смены».
Приметив старого знакомца, Изабелль так же шумно подхватив свои «пожитки», включая пинту виски, которой уже снабдил ее Джим, немедленно переместилась поближе.
— Хелло, красавчик, — жеманно поприветствовала она Германа, взбираясь на соседний стул. На удивление, девушка выглядела почти мило — тонкогубое «детское» личико, удивленный взгляд широко раскрытых «кукольных» глаз, ямочки на щечках. Немного портил впечатление вульгарный наряд — кожаная мини-юбка, чулки, откровенная блузка с глубоким вырезом (хотя грудь у Изабелль практически отсутствовала), боевой раскрас-макияж.
Герман ничего не ответил, только усмехнулся краем рта, внутренне уже смиряясь с неизбежным.
— Короче, — сказала Изабелль, глотнув из бутылки. — Клиент сейчас анекдот рассказал. Умора. Идет в общем гинеколог домой ночью после тяжелого дежурства, и в подворотне к нему подскакивает шлюха, тянет за рукав и говорит — пошли со мной, дядечка, чего покажу!
И Изабелль, не дожидаясь реакции Германа, заливисто рассмеялась, откинув голову назад.
Герман хмыкнул.
— Ну умора же, ты чего? — отсмеявшись, она толкнула Германа в предплечье.
— Удачный день? — выдавил тот из себя, с трудом отдавая дань вежливости.
— Обычный, — махнула рукой Изабелль. — Раз-два, ножки врозь!..
А Германа вдруг посетила мысль, что все наемные работники похожи на вот эту самую Изабелль. Да, они похожи на шлюх, которые за деньги вынуждены заниматься каким-то непотребством. И он, Герман, точно такой же.
— Погоди-ка, — Изабелль, расслышав звон, доносившийся из нутра ее сумочки, принялась в ней неуклюже копаться. — Я чичас, — предупредила она, добравшись наконец до смартфона и посмотрев на экран. А потом соскользнула с сиденья и скрылась в полумраке зала.
Герман допил «вторую» и машинально осмотрелся. Оказывается, тот запитый мужик за столиком тоже пристально пялился прямо на него. Количество пива в его кружке существенно уменьшилось. А потом этот странный посетитель сделал рукой некий жест, который можно было бы интерпретировать так, что он зовет Германа к себе.
Герман в сильном удивлении обернулся, может, забулдыга «обращается» к бармену? Но нет, за стойкой тот отсутствовал. Он снова глянул на мужика — тот продолжал подзывать именно его, Германа.
Непонятно почему, но Герман «повелся» на этот призыв. Ему на какой-то момент показалось, что мужику требуется помощь. Он отставил пустой стакан и пошел к столику припозднившегося «синяка». Забулдыга наблюдал за его приближением своими щелочками глаз из-под набрякших мешков.
Герман подошел и встал рядом, вопросительно уставившись на посетителя.
— Ты тоже здесь? — проговорил-прохрипел мужик сиплым басом. — Забавно. Хотя-я-я… Все правильно… Да ты садись.
— Не совсем понимаю, — холодно-надменно проговорил Герман, собираясь уже оставить забулдыгу допивать пиво в одиночестве: стало понятно, что тот просто-напросто набрался, и ищет благодарного собеседника для своих пьяных откровений.
— Ты ведь Герка? — просипел мужик.
— Ну допустим, — осторожно и слегка удивленно проговорил Герман.
Герка? Так его называли только в самом раннем детстве. Это что, какой-то мой «старый» знакомый? Герман глянул на сидящего пристальней: да нет, он точно видел этого человека впервые.
— Забавно, — повторил забулдыга и добавил, вроде бы как с сожалением: — Хотя тот Герка был другой... И не курил.
«Что значит «тот»? — подумал Герман про себя, а вслух сказал:
— Я не понимаю, о чем вы! — сказал неприязненно, даже грубо. Эта алкогольная интермедия уже успела ему надоесть. — Ошибка.
— Эх, Герка, Герка… — покачал головой «синяк». — Все поначалу не понимают. А потом, когда уже здесь — поздно… Никакой ошибки.
— Всего хорошего, — Герман коротко кивнул и отошел от столика.
Мужик смотрел на него с пьяным сожалением, но молча.
Уборщицы принялись переворачивать стулья обратно.
Герман вернулся к стойке, оставил смятую ассигнацию, подхватил сигареты и, чувствуя на спине тяжелый взгляд набравшегося до белой горячки мужика, направился к выходу.
Но где-то на полпути к нему «вынырнула» Изабелль.
— Пошли ко мне, а? — сказала она, повисая у Германа на руке. — А то мне страшно, проводишь!
— Не могу, — Герман попытался деликатно девицу от себя отцепить.
— Если хочешь, просто полежим, а? — продолжала настаивать Изабелль, искательно взглядывая в глаза. — А то у меня, когда одна, уснуть не получается. Мысли жуткие…
— Прости, пожалуйста, — Герману наконец удалось высвободиться. — Сегодня — никак. Давай в следующий раз.
— У-у-у-у, — разочарованно протянула девица, а потом вдруг спохватилась и стукнула Германа по плечу: — Дя-я-ядечка, — протянула она дурацким голоском, явно придуриваясь, — а пойдем со мной, чего покажу! — и залилась гомерическим смехом, почти согнувшись при этом пополам.


СПАЙ И ЧОНКА


Герман жил в обычной типовой панельной трехэтажке. В Дельтауне в принципе не имелось многоэтажных домов, если не брать в расчет два бизнес-центра на Торговом проспекте. Жилые районы, кроме частных домов, были застроены невысокими двух- трехэтажками: по соображениям сейсмической активности. Из-за горного массива, опоясывающего город, Дельтаун, бывало, потрясывало.
Когда Герман свернул за угол, выйдя из бара, он привычно бросил взгляд на обшарпанные, кое-где с облупившейся штукатуркой, стены здания, которое громоздилось перед ним унылым параллелепипедом в предутренней сизой дымке, и вошел в единственный подъезд. Внутри площадки первого этажа пахло почему-то водорослями. Герману, если честно, было абсолютно плевать на неухоженность своего нынешнего жилища. Хорошо, что оно вообще имелось. Двухкомнатная ячейка на третьем этаже — маленькая комнатушка плюс убогая кухонька. Что еще надо холостому мужчине в полном расцвете сил?
Герман поднялся по гулкой лестнице — шелест его шагов болезненно отразился от стен слабым эхом. Ухватился за перила, но тут же одернул руку — деревянная накладка на ограждение оказалось пыльной и даже неприятно липкой.
Добравшись до своего этажа, Герман прошел по пустынному коридору и вставил ключ в замок двери, к которой были привинчены две латунные цифры — «1» и «3».
Створка со слабым скрипом отворилась и Герман оказался дома. Здесь пахло уже по-другому: застоем и аскетизмом холостяцкой берлоги.
— Спай! — крикнул Герман в комнату. — Я дома!
Потом снял пиджак, повесил его на плечики вешалки, и проследовал на кухню.


***


Герман с неохотой помыл в раковине посуду, до которой вчера не дошли руки, составил чистые тарелки в сушку и внезапно услышал некий негромкий звук. Который шел словно бы из сливного отверстия. Герман недоуменно замер, прислушиваясь. В квартире было тихо. Занавешенные и в кухне, и в комнате тяжелые шторы, казалось, не пропускали не только солнечный свет, но и любые звуки извне. Герман привык к домашней тишине и любое ее нарушение словно бы свидетельствовало об отходе от нормы.
И тут звук повторился — вроде бы как даже громче. Только шел он вовсе не из водопровода. Нет.
Герман даже задержал дыхание, вслушиваясь. Точно! Звук шел из-за стенки, от соседей. Что-то явственно хрустело. Герман никак не мог понять, что именно. Словно бы мяли плотную бумагу или… быстро лопали упаковочные пузырьки или… шуршали пластиковым пищевым пакетом. Но настолько отчетливо и громко, что было слышно через перегородку!
Герман озадаченно глянул на зарешеченный квадрат вентиляции под потолком — может шум идет оттуда? И снова — нет — явно из-за стенки. Тогда Герман — благо его никто не видит — приложил к стене ухо. Звук сразу же приобрел глубину. Шуршание, хруст, быстрые-быстрые лопающиеся пузырьки.
Особенно странной данная аномалия выглядела в совокупности с тем фактом, что в соседней квартире никто не жил. Минимум полгода.
«Неужели кто-то въехал ночью? — рассеяно подумал Герман. — Но что за странный ночной переезд?»
Надо сказать, что часть квартир в здании действительно пустовало. Все квартиры тут сдавались внаем, ценник кусался и никак не соответствовал формуле цена-качество. Жильцы занимали в основном первый и часть второго этажа, там квартирки были чуть получше, на третьем же обитало только два постояльца — Герман в 13-ой, и старикан (ветеран-моряк, по его словам) в 16-ой, в другом конце крыла.
— Хм, — сказал Герман вслух и посмотрел на стену, словно бы пытаясь проникнуть взглядом в соседнее помещение.
Шуршание не прекращалось. Они меняло тембр, ритм и громкость, но не исчезало вовсе. Через какое-то время это стало Германа раздражать. Теперь он не слышал ничего, кроме этого гадского шелеста, который лез из всех щелей и вползал в мозг, чтобы давить оттуда на череп изнутри. Скоро ощущение стало невыносимым.
Герман чертыхнулся, быстрым шагом переместился в прихожую и рывком распахнул входную дверь. Выглянул в коридор на этаже, который ожидаемо оказался пуст.
Тогда Герман решительно проследовал к соседнему номеру, встал возле двери с цифрами «1» и «4» и, чуть наклонившись головой, прислушался.
Тишина.
Ничего.
«Может, прекратилось? — мелькнуло у него. — И что, вернуться? А если начнется снова?»
Он коротко выдохнул, распрямился и постучал костяшками пальцев в дверь: электрических звонков в здании не имелось.
«В любом случае надо узнать, если кто-то заехал», — подбодрил он себя вполне разумной мыслью.
Однако изнутри не отзывались. Никаких новых звуков ухо Германа не улавливало. Тогда он постучал сильнее — не услышать его мог разве что глухой.
И снова — безрезультатно.
 — Эй! — крикнул Герман через дверь, но и это не возымело никакого действия.
Герман подергал, на всякий случай ручку номера «14» — естественно, оказалось заперто, — пожал плечами и пошел обратно, по направлению к своей распахнутой двери.


***


Первым делом Герман снова проследовал на кухню, но там царила тишина. Некоторое время Герман медлил, потом подошел к окну, отвернул краешек шторы. За грязным, давно не мытым стеклом, принимался разгораться серо-пепельный день: хмурая улица начинала наполняться первыми прохожими, спешащими на свою, наверняка всем им опостылившую, «дневную» работу. Герман ощутил внутри усталость — наступала пора ежедневного сна, и организм недвусмысленно намекал, что ему пора отдохнуть после ночных бдений. Но укладываться было «рано», Германа еще ждала ежедневная медицинская процедура. Тогда он отпустил край тяжелой портьерной шторы: та словно отрезала луч мутного света, пробивающийся снаружи. Кухня теперь освещалась только электрической лампочкой, подвешенной на потолке прямо на проводе без какого-либо плафона.
Над притолокой появился-таки Спай. Он, вальяжно перебирая лапами, проследовал в направлении подвесных шкафов.
— Дрых, что ли? — беззлобно поприветствовал его Герман. — Пережрал своих мух накануне?
Гариком временный хозяин квартиры окрестил огромного мохнатого паука. Хотя, это еще вопрос — кто являлся настоящим хозяином помещения. Герману иногда в голову приходила дурацкая мысль: а может тот неизвестный владелец здания и есть паук Спай? И именно ему он каждый месяц переводит взнос за квартиру? Потому как паук обитал в номере 13, судя по всему, уже давно, и будет обитать, наверное, еще сто лет — даже когда Герман съедет в другое место. Или взять Спая с собой?
На круглой спине паука красовался хорошо различимый череп. Это не очень-то удивляло Германа, он знал, что у членистоногих и животных в природе встречаются диковинные раскрасы. Например, бабочка «мертвая голова» — у нее же тоже череп, почему его не может быть у паука? Порой, в периоды слабой конфронтации с пауком, Герман даже обзывал Спая по кличке — «Мертвая башка», надеясь сделать ему ментально больно. Но в целом они ладили. Герман периодически подкидывал питомцу корм и порой рассказывал о своем мировоззрении. Паук внимательно слушал и как-то реагировал, а большего Герману и не требовалось.
Сейчас паук скрылся за верхней крышкой шкафа, чтобы заняться своими делами — видимо, нашел место для постановки паутины.
Герман же, больше не мешкая, занялся приготовлением чонки — так он прозвал свое ежедневное лекарство. Он страдал очень редким аутоиммунным заболеванием и, чтобы быть постоянно в форме, ему требовались специальные инъекции. Препарат, приобретенный им у одного медицинского барыги чуть ли не на черном рынке (остальные «официальные» медикаменты и любая терапия не помогали), назывался «ЧОН-го» — именно такая надпись красовалась на коробке с ампулами. Ниже шло длинное фармакологическое наименование, которое не то, что запомнить, но даже прочитать было невозможно — язык сломаешь. Самое главное, что средство помогало. Курс поддерживающей терапии длился тридцать дней, потом можно было два месяца не колоться. А дальше — снова курс.
Герман достал коробку с лекарством с полки, раскрыл пачку и извлек на свет блистер. Пять ячеек пустовали, а еще пять заполняли запаянные ампулы.
Герман извлек из упаковки одну и посмотрел на свет. Ампулы выглядели необычно: непропорционально толстые, из специального подсиненного стекла. Если через них смотреть на лампочку, то жидкость внутри вовсе не кажется прозрачной, а напротив — масляной, с разводами всех цветов радуги.
Герман поджег конфорку на плите и поставил на него «аппарат», который шел «прицепом» к лекарству. Аппарат представлял собой несколько колб, соединенных стеклянными трубочками, что отдаленно напоминало крошечный самогонный аппарат. Дождавшись, когда вода в нижней колбе закипит, Герман вскрыл ампулу и вылил переливающееся на свету содержимое в специальный раструб. Сразу же пошла внутренняя реакция. Теперь надо было подождать минуты три, когда вещество перегонится в верхний сосуд, одновременно охлаждаясь почти до комнатной температуры.
Герман пока понаблюдал за Спаем, который, сделав свои черные дела, все так же медленно-меланхолично проделал обратный путь по притолоке и скрылся за дверным проемом комнаты.
Заметив, что верхний резервуар почти наполнился, Герман извлек с полки шкафчика одноразовый шприц в вакуумной упаковке и толстую миллиметровую иглу, которой в основном берут пункцию, а не ставят уколы.
Он выключил газ, присоединил иглу к шприцу и воткнул последнюю в приемное устройство аппарата. Выжал поршень — жидкость со взвешенными в ней микроскопическими хлопьями заполнила внутренность шприца.
Герман выставил иглу вверх, коротко брызнул, добиваясь стравливания воздуха, и присел на табуретку.
Оставалось самое отвратное — сделать саму инъекцию. Поначалу Герман едва не сошел с ума от этой процедуры. Барыга предлагал ему для этих целей медсестру, но Герман отказался — услуги девки стоили баснословных денег, а он что, миллионер, в конце концов? Может, еще прислугу выписать и педикюрных операторов?
Но поначалу даже пожалел о том, что отказался.
Сейчас Герман чуть запрокинул голову назад и ввел иглу в левую пазуху носа снизу вверх. Привычно ощутил, как ее кончик неприятно коснулся слизистой. Герман закрыл глаза и коротко три раза выдохнул воздух через рот, настраиваясь, а потом изо всех сил сжавшись мышцами, надавил на шприц. Толстая игра проломила внутреннюю перегородку носовой пазухи с характерным хрустом. В мозгу же Германа словно разорвали жестяную банку, ему, как и обычно, показалось, что его голова взорвется изнутри — но это было обманчивое впечатление. Герман ощутил дикую кратковременную боль, но ее следовало перетерпеть, скоро начнет действовать «встроенный» в вещество анальгетик. Герман продолжал давить на шприц, добиваясь, чтобы игла вошла поглубже в его голову. А потом, находясь почти в полуобморочном состоянии, стал выдавливать жидкость. Когда процедура оказалась завершена, Герман, окончательно обессилевший, извлек шприц из носа и просто бросил его на пол — прибраться можно и потом. Сейчас же надо прийти в себя — после ввода лекарства Герман какое-то время пребывал в каталептическом трансе: он почти физически ощущал как в его мозгу зарождаются водовороты, сыпятся вниз водопады, взвиваются смерчи.
Секунд через тридцать все закончилось. Герман помотал головой, окончательно приходя в себя.
Дико захотелось спать — как и всегда, после укола.
Выдерживая курс лечения, Герман колол чонку ежедневно, четырьмя способами по очереди: левая пазуха носа, правая, и дважды через рот — прокалывая верхнее нёбо — также справа и слева. Это было еще болезненней, потому что нёбо хрустело сильнее и было тверже.
Но куда деваться?
К немалому удивлению Германа, раны на слизистой от таких чудовищных инъекций почти полностью заживали до следующей экзекуции.
Герман с трудом встал с табуретки, и ухватившись по пути за косяк, проследовал в комнату. А там судорожно разделся догола, разбросав предметы одежды по полу, и нырнул под холодную, грубую простынь.
Сжался под ней, скрестил руки и подогнул колени, оказавшись практически в позе эмбриона; и смежил веки. Его тело била мелкая холодовая дрожь. Почему-то ему сейчас захотелось уснуть так, чтобы больше никогда не просыпаться.