Горемычный

      - Ненаглядный ты мой, сиротинушка моя горемычная, - приговаривала Варвара Анисимовна, гладя Егорку по головке, - одни мы с тобой остались на белом свете.
Слёзы бусинками стекали по морщинистому лицу. Время от времени она утирала их концом платка. Они только что вернулись с кладбища, Варвара похоронила зятя и дочь в одной могилке.
Мальчик не понимал, почему плачет бабуленька, почему папа с мамой спали в ящиках, почему их засыпали землей.
-  Бабуленька, а мама скоро придёт? А папа? – теребил он подол её юбки.
-  Они больше не придут, Егорушка, оттуда не возвращаются, - стараясь говорить спокойно, сдерживала она рыдания, - Ой, как тяжко-то, Господи! Мы теперь с тобой одни будем жить, мой милок.
-  Маму надо… маму надо… - плакал Егорка.
-  Мы сдюжим, маленький, мы сдюжим, - Варвара Анисимовна крепко прижала внука к груди. Сердце разрывалось от боли, но нужно было как-то брать себя в руки и заботиться о малыше.
      Её дочь Света была поздним ребёнком, они с мужем Лукой Арсентьевичем уже и не думали о детях, так как прошло более десяти лет после рождения сыновей-погодков, а беременности не случалось. Петр и Павел были подростами,  когда в голодном 1934 родилась Светланка. Девочка была на редкость спокойная, всё больше спала, почти не плакала. Было трудно и голодно отец с матерью с утра до ночи на работе,  девочка была на попечении братьев и росла потихоньку. Подростки справлялись и с домашними делами и с сестрёнкой. Деревенские дети рано взрослеют. Только вроде наладилась немного жизнь в деревне, как грянула Великая Отечественная война. Варвара Анисимовна проводила на фронт и мужа, и сыновей, там они все и полегли в самом начале войны. Осталась одна Света. А сегодня земля приняла и её. Велико было горе матери.

Подруги.
         Света дружила с соседской девочкой Таней.  Они были полной противоположностью друг другу. Танька боевая да смелая, а Света тихая и скромная.  Таню одевала мать как куколку, так как работала в сельпо, а Светина мать в колхозе на разных работах за трудодни, на которые особо не разбежишься, потому  Света носила что придется, но принимала это как должное и несколько не завидовала подружке. Она всегда была в тени Тани, а той это нравилось, она всегда чувствовала свое превосходство над другими и Света не была исключением.  Света училась хорошо и Таня не утруждалась, просто списывала у неё домашние задания, хотя и не была бестолковой. После школы они поступили в педагогическое училище в городе. По выходным Татьяна наряжалась и бегала в клуб на танцы. Света всё сидела за учебниками и не разделяла увлечения подружки, да и ходить по танцам было не в чем. Мать одна её растила, копейки лишней в доме не было. Пара платьишек, сшитых матерью, вязаная кофта, да халатик домашний с тем она и приехала на учебу. Даже на зимние каникулы не всегда домой ездила, денег на дорогу не было, и попросить у матери она смела, знала, что нет. Танька же привезла целый чемодан нарядов, вот и щеголяла. Она была фигуристая, красивая, яркая, веселая,  Светлана – тихая, обычная, глаза, правда, зелёные, бездонные – утонуть можно, если приглядеться. Танька то влюблялась в кого-то, то разочаровывалась, но не принимала это близко к сердцу.
    Они уже учились на последнем курсе, когда Татьяна  познакомилась на танцах с Андреем. Парень пошёл её проводить, она щебетала, не умолкая не на минуту, кокетничала, строила глазки, но он сразу попрощался и повернул назад. Танька влетела в дом как ветер и упала на кровать, но тут же вскочила и затормошила подружку:
- Светка! Светка! Я с таким парнем познакомилась! Взрослый, после армии, точнее после флота. Моряк! Ой, Светка, я пропала! Мой будет!
- А не рано ты его в женихи-то определила? Ведь только же познакомились.  Без него его женила, – хмыкнула Светка, высвобождаясь из Танькиных тисков. Та упала на кровать, раскинув руки:
- Совсем не рано! Вот увидишь – мой будет. Не я буду, если своего не добьюсь. Уж я-то знаю, как парню понравиться!  Как теленочка на верёвочке поведу, - мечтательно закатила она глаза, - Скоро каникулы, может мне тоже домой не ехать?.. Нет, поеду, мамка лютовать будет, да и деньжат надо поклянчить, прикупить себе, что-то новенькое. Поеду. Никуда он не денется.
      Через три дня она упорхнула домой, чмокнув подружку в щеку:
- Не скучай. А если он придет, ты смотри, - погрозила она пальчиком, - на него не заглядывайся.
- Ты что!
-  Знаю я твои зелёные глаза. Уххх… колдовские глаза! Может у него какой-то дружок есть, я тебя тоже познакомлю, а то так и останешься старой девой - училкой зловредной. Ты же у нас тихоня, - расхохоталась Светка, - ещё раз предупреждаю – он мой!

- Светочка, там Таню какой-то парень спрашивает, - заглянула  в комнату бабушка Аграфена - хозяйка, у которой они жили, - Говорю, нету её, а он не уходит. Выйди.
- Сейчас, - Света накинула пальтишко. У ворот стоял моряк.
- Нет дома Тани, на каникулы уехала, через неделю будет.
      Их взгляды встретились. Мужественное лицо парня постоянно менялось, от растерянности, до восхищения и  робости. Света испытала точно такие же чувства и смутилась.
- Тани нет, она уехала, будет через неделю - повторила она, находясь в каком-то забытьи. Потом отвернулась и побежала к дому.
Щёки пылали пожаром, сердце билось учащенно. Сильное, ранее не испытанное, а потому неведомое чувство охватило девушку. Бежать, бежать, это же Танькин парень. Она даже не успела, как следует его рассмотреть. Так что же так сердце-то волнуется? Нет! Нет! Нельзя!
- Постой, куда ты? Как зовут тебя, девушка? – кинулся за ней морячок, но на крыльце появилась старушка:
- Света её зовут, Танина подружка. Куда это ты летишь, без приглашения. Давай-ка топай отсюда по добру да по здорову.
Он стал ежедневно приходить к их дому и глядеть в окна, а она тихонько подсматривала из-за занавески и говорила себе – нет, так не честно, так нельзя, но каждый день ждала его появления, но не выходила. Не могла ни есть, ни спать, ни думать не о чём, кроме него. За неделю исхудала до невозможности.
-  Выйди к нему, Светочка, поговори, зачем так мучиться и парня мучить, - уговаривала её Аграфена, - ишь какой настойчивый, может это твоя судьба и есть.
- Нет.

      Окрыленная надеждами Танька подходила уже к дому, волоча сумку с припасами, и увидела «своего жениха». Она так и матери его заочно представила. Бросив на снег сумку, помчалась к нему со всех ног:
- Андрюшенька, ты меня ждешь! Как здорово! А я к мамке ездила – лепетала она счастливая и весёлая.
- Не тебя, – отстранился от неё парень, не сводя глаз с окон.
- Как? А кого? – опешила девушка и в растерянности опустилась на сугроб.
- Свету жду, но она меня избегает – ответил Андрей, даже не посмотрев в её сторону.
- Светку!  - волна возмущения и злости  накрыла Таньку с головой, исказив красивое лицо, а страшная догадка уже змеёй вползла в сердце, - Ах, ты негодяй! Ты же провожал меня! Я надеялась, - шипела Танька, сквозь слезы, посиневшими толи от холода, толи от гнева губами.
- Проводил один раз и что? Разве между нами что-то было?  Разве я тебе что-то обещал? Мы же только познакомились, – он подошёл, поставил её на ноги и встряхнул, - Скромнее надо быть, девушка!
-  Да пошёл ты! – оттолкнула она его, схватила сумку  и скрылась за воротами, от ярости готовая снести всё на своем пути.

      Бледная, как сама смерть, Света лежала на кровати.
- Гадина! Какая же ты гадина! Ведьма зеленоглазая! Реможница! Тихоня проклятая! Разлучница! – хлестала Танька Свету по щекам, - Ведь я же тебя просила, предупреждала, что он мой, только мой.
Света не сопротивлялась, только впалые глаза лихорадочно блестели.
- Я, кажется, люблю его, Таня, - сказала тихонько Света (она не умела лгать) и отвернулась к стене.
У Таньки началась истерика. Она то хохотала как ненормальная, то ревела в голос и кричала – И когда только успели стакнуться… Любовь у неё, видите ли! А у меня что?! Предательница подлая… воспользовалась случаем… подруга называется… тварь.. ну ты и тварь… ненавижу… замухрышка… будь ты проклята! Оба будьте прокляты!

      Она покидала свои вещи в чемодан и вернулась домой, бросив учебу. Танька привыкла только брать и всегда получала то, чего хотела. Удар по самолюбию был очень сильным. Психовала, бесновалась, досталось и матери и младшей сестре Гале, однако вскоре успокоилась, а той же весной вышла замуж за хорошего парня (он приезжал в гости к родственникам из Ленинграда) и укатила с ним. Родила ему двух пацанов, словом  была вполне довольна судьбой.
      У Светы с Андреем тоже всё сложилось, поженились, дышали и думали в унисон, понимая друг друга с полуслова. Потом родился Егорка, вылитый отец, но глаза были мамины. Однако не суждено было этим двум, нашедшим друг друга половинкам, жить на белом свете. Они привезли трехлетнего Егорку к бабушке в деревню на лето, побегать на воле, подышать чистым воздухом, а на обратном пути их автобус попал в автомобильную аварию, все, включая водителя, выжили, кроме их двоих. Так и остался   Егорка у бабушки.
***
      Мальчик рос ласковым и послушным, ничего не просил у бабуленьки и ничего не требовал. С раннего детства знал, что в доме нет лишних денег. Пенсия была мизерной, но Варвара Анисимовна старалась одеть его к школе не хуже других, благо в ту пору дети носили одну форму, и стоила она не так уж дорого. Только бабушка сокрушалась:
- Растешь быстро, родненький мой, опять штаны короткими стали.
А он приспускал брюки, которые едва доходили до щиколоток, и тянул рукава школьной формы:
- Ничего не короткие. Нормальные. Не печалься бабуленька. Вот выросту, работать пойду, куплю тебе много-много пряников и платьишко новое.
После школы он снимал форму и бережно вешал на стул. Переодевался в видавшее виды и столь же короткое сатиновые шаровары и мчался на улицу к ребятам. Учился он средне, отношение в классе к нему было хорошее, ребята уважали его за прямоту и честность. Многие в деревне их жалели, но находились и злые языки. Особенно лютовала  соседка – Мария, мать Татьяны - голодранец, - шипела она, проходя мимо, сверкая своими злыми глазами, - что зенки вылупил, змеёныш!
      Когда мальчик первый раз услышал это, в слезах прибежал к бабуле. А она гладила его сухонькой рукой по русой головке и приговаривала:
- Сиротинка ты моя горемычная. Ты только по совести, родненький, живи. По совести! А на людей не серчай.  Не серчай, милок, не копи злобу. Злоба она душу точит и губит.
- Как это точит? – поднял он свои чистые, полные слез зелёные глазки.
- А вот погляди, - подняла она с травы одно из опавших яблок и разрезала ножом, - с виду-то оно красивенькое, а внутри червяк съел, потому и упало. Вот также зависть и злоба душу точат. А она, душа-то помается-помается в потёмках, да и погибнет. Смекаешь?
- Страаашно… - приложил он ручонки к своей груди и даже зажмурился.
- Люди, милок, разные. Одного жизнь обожжет, а он выживет и ещё крепче становится, а другой – сломается после этого или озлобится на весь белый свет, так и живет в темноте, да злобе. А ты, Егорушка, душу береги!
      Он старался избегать встречи со злой соседкой, но жили рядом, встречаться приходилось. Тогда он старался прошмыгнуть мимо Марии и закрывал уши, чтобы не слушать. Однажды Варвара Анисимовна встретилась около магазина с Марией и заступила ей дорогу:
- Ты зачем, Марья Демьяновна, мальчонку-то обижаешь? Постыдись! Сиротка ведь он - душа безвинная.
- А сколько слёз моя Танька пролила из-за твоей Светки?! Ведь подружками были с малолетства - не разлей вода, учились вместе. Увела твоя поганка жениха. Танька тогда учебу бросила, чуть руки на себя не наложила. Уйди с дороги! Ненавижу! Весь ваш род поганый ненавижу, голодранцы,  кусошники! – она оттолкнула от себя старушку и побежала, не разбирая дороги, изрыгая проклятия.
Вскоре Мария купила ещё один дом на другом конце села, не могла больше постоянно  видеть ненавистных соседей.               

Мария.
      В 1909 году сельского старосту Демьяна Рукавишникова посетила большая радость и большое горе. На свет появилась доченька Маша, но любимая жена умерла, не оправившись после родов. Он больше не женился, а всю любовь обратил на дочь, помогала растить девочку его мать. Оба баловали сиротку.
      Сельский староста - ответственная должность. Мужик был грамотен, трудолюбив и рассудителен за что и уважали. Грянула революция, нарушив прежний порядок жизни в стране, а за ней и коллективизация, в корне поменяв весь деревенский уклад. Когда стали организовывать колхоз, Демьян вступил в него, скрепя сердцем, но в первых рядах. Понимал, что старую жизнь не вернуть, надо как-то приспособиться к новой жизни и к новой власти. Именно приспособиться. Появилась и реальная возможность для этого - его единогласно избрали на должность председателя колхоза. Он хорошо разбирался в людях, умел услужить кому надо, себя не щадя и выжимая все соки из колхозников, выполнял планы по разнарядкам, поэтому его село чекисты особо не беспокоили. Было раскулачено и выслано из села только три семьи. В душе люто ненавидел и новую власть и людей, но тщательно скрывал это. Он был суров и не особо разговорчив, но однажды, стукнул по столу кулаком и прошипел: «Ненавижу! Лентяки! Кусошники! На себя не хотели робить и сейчас в колхозе робят, спустя рукава. Голытьба! Голодранцы! Эх… кабы не семнадцатый…». Заметив испуганную дочь, он приложил палец губам: «Тссс... на улке с подружками об этом ни слова. Поняла?!»  С одиннадцати лет Мария усвоила, что односельчане им совсем неровня, но об этом надо помалкивать.

      Одевал её отец словно куколку. Маша была красивым подростком, а когда повзрослела, вообще стала красавицей. Брови смоляные, как у батюшки, глаза голубые с поволокой, как у покойной матушки, коса до пояса, стан стройный, да гибкий. Работой отец ее не загружал, по дому всё делала молчаливая и безропотная мать Демьяна.  Когда дочь повзрослела, отец поставил её к прилавку в сельском магазине. Ещё не хватало, чтобы любимая доченька - свет в окошке, на ферме или в поле спину гнула!
      Парни табуном ходили за девушкой, но она никому из них не отдавала предпочтения. Но однажды прислали в село на практику молодого агронома, сердце девушки встрепенулось и растаяло. Обычный вроде бы парень, не косая сажень в плечах, немного угрюмый, но веяло от него уверенностью и спокойствием. Иногда он приходил в клуб, но обычно сидел в сторонке, слегка улыбаясь, глядя на веселящуюся молодежь. Девчонки стреляли глазками в его сторону и сами приглашали танцевать, но он отказывался, всё также улыбаясь одними уголками губ, ссылаясь на то, что не умеет танцевать. А она стеснялась подойти к молодому человеку, куда только подевалась её бойкость и решительность. Но однажды всё-таки пересилила себя и села рядом. Они поговорили немного, и Мария засобиралась домой.
- Проводите меня, Василий Никифорович…
- Отчего не проводить, такую девушку, - ответил парень, немного смутившись.
Она выходила из клуба с гордо поднятой головой, окинув девчонок насмешливым, победоносным взглядом. Грустила, когда он не появлялся в клубе, но когда приходил, не было её задорнее и веселей. Потом он провожал её до дома.

      Отец заметил перемены в дочери и понял, что девушка влюбилась. Она стала особенно тщательно наряжаться и вспыхивала до корней волос, когда речь заходила о молодом агрономе. 
- Любишь что ли Ваську агронома? – спросил отец. У него все были Васьки, Федьки, Гришки, никого в селе он не называл полным именем, а уж по имени отчеству и подавно.
- Люблю, тятя, - вспыхнула девушка, - люблю, аж сердце замирает!  Только уедет он скоро, практика-то заканчивается… - погрустнела Маша.
- Что ж… парень не плохой, работящий, городской правда, но вижу, что землю любит. Не грусти, - привлек её к себе отец, - Хоть и не такого бы мужа я тебе желал, но что поделаешь. Стало быть, Васька зятем будет.
Девушка расплакалась, а он не переносил слёз.
– А он-то любит ли тебя?
-  Не знаю… - ещё пуще разревелась дочь, - провожал до дома несколько раз…
- Ну-ну, не стоит, моя красавица. Никто не стоит твоих слёз! Женится, Никуда он не денется!
 
      Наутро он позвал агронома в свой кабинет и спросил прямо:
-  Нравится тебе моя дочь?
-  Нравится, - стушевался парень, - только…
-  Никаких только! – прервал его будущий тесть, - Не позволю тебе ей голову морочить! – стукнул он по столу кулаком. Нравится – женись! Чего откладывать-то, - уже мягче, но твердо сказал председатель, через неделю и распишитесь. Свадьбу скромную сыграем, сам понимаешь, времена теперь не те. Жить при мне будете.
      Через неделю в сельском Совете их расписали. Счастливая Маша гордо шла по селу в нарядном белом платье под руку с любимым, а Василий лишь слегка улыбался, приветствуя  встречных односельчан. Свадьба и правда была скромной и немноголюдной в большом председательском доме. Были только нужные и проверенные люди. Маша заикнулась, было, девушек пригласить, но отец рявкнул: «Вот ещё, голытьбу потчевать! Не ровня они нам!»
      Молодым отвели самую большую, и светлую комнату в доме. Мария порхала бабочкой, была безумно счастлива и весела. Василий был ласков с женой, всё улыбался своей загадочной улыбкой. Что ещё отцу надо. Только пробегала тень по лицу зятя, когда садился за стол, на котором время от времени появлялось и мясо и белый хлеб, когда всё село голодало. На откровенный разговор с суровым тестем он так и не решился, однако попросил отдельное жильё. Дескать, негоже ему в примаках жить, и доченька умоляюще посмотрела на отца - Ну, тятенька… Куда деваться, выделил отец не большой, но добротный домик молодой семье - Учись хозяйствовать, дочь.
      В 1934 Мария родила здоровую и чудесную девочку Танюшку. В свободное время отец и дед её с рук не спускали, правда, мало у них было этого свободного времени. День и ночь зять с тестем пропадали то в полях, то на покосе. Демьян и Василий ломили на колхозных работах наравне с рядовыми колхозниками. Всё в семье было ровно и гладко, отец помогал с продуктами, пока не грянул гром.
 
      В 1937 году сменилось прикормленное руководство в районе, а ещё, как на грех, Демьян исполосовал вожжами нерадивого колхозника, по вине которого чуть не погибла лошадь, увязнув в трясине. Тот написал жалобу, и в село прибыла проверочная комиссия, были выявлены серьёзные недостачи зерна, мяса и других сельхозпродуктов. Демьяна арестовали и увезли в неизвестном направлении. Чудом семью агронома не тронули. Мать Демьяна слегла и вскоре ушла в мир иной. В колхоз прибыл новый председатель, который  косился на агронома и придирался к каждой мелочи. Потом вообще привез из города нового агронома, а Василия перевел на разные работы, тот не возражал.
Мария рыдала:
- За что тятеньку увезли?  Вася, как жить-то будем?
- Как все живут, так и мы станем жить, привыкай, – обнял он жену, - не плачь, Маша.
После прошел слух, что Демьяна расстреляли…
Мария очень отца любила и почернела от горя.
- Скоты не благодарные. Кусошники! Мало отец пахал на колхоз, ну брал продукты, так в район же и оправлял начальничкам. Да, брал себе и что?! Да на нём рубаха от пота не просыхала. Не заслужил что ли. Ну, побил этого лентяка, так за дело и побил. Нет справедливости! Ненавижу всех. Всех ненавижу!
- Ты что, Машенька, - изменился в лице Василий, - разве можно так о людях говорить, - он не узнавал свою всегда ласковую и, казалось добрую жену. Или это только казалось? Стал присматриваться и обнаружил в ней плохо скрываемое пренебрежение к людям, всё чаще замечая в ней злость.
 
      Танюшке было уже семь лет, когда началась Великая Отечественная война. Василий в первые дни ушёл добровольцем на фронт.   На полные любви письма муж отвечал скупо, больше интересуясь тем, как растет дочка. А Мария ждала с нетерпением каждой весточки от мужа, которые приходили редко. Многие в селе уже получили печальные известия о пропавших без вести солдатах или, хуже того, похоронки.  С надеждой и страхом ждала Мария почтальона, но он проходил мимо. Вернись, Васенька, вернись, родимый! Господи, защити и сбереги его, - как заклинание шептала она бессонными ночами.
      И он вернулся летом 1945 года. Вечерело, когда вошёл во двор солдат, покашливая и припадая на правую ногу.
- Васенька… - бросилась к нему Мария.
- Полно, полно, Маша! – слегка отстранился муж, заметив на крыльце девочку,- Доченька! Беги ко мне, золотко мое. Такая ты уже большая стала, а я куклу привез.
- Папка… – растерялась девочка. Таня помнила отца, его добрые, сильные руки, улыбку, но сейчас непросто было распознать в этом мужчине знакомые черты, наконец, узнала, и со всех ног бросилась к нему, - Папка мой вернулся! Он поднял её на руки и вошел в дом.
Развязал вещевой мешок, и достал большую красивую куклу.
- Ой, папка… - вновь кинулась к нему Танюшка.
- А это тебе, Маша, - протянул он жене большой кашемировый платок. Тут вот ещё тушёнки пара баночек, да хлеб. Мария кивнула, мельком взглянув на продукты и
накинула на себя платок, засуетилась, накрывая на стол, однако всё из рук валилось, мысли путались, и она скрылась за занавеской.
   
      Сердце готово было выпрыгнуть из груди – Спасибо тебе, Господи! Спасибо! Вышла в нарядном платье, почти такая же молодая и красивая, как до войны.  Отодвинула тушёнку и буханку ржаного хлеба на край стола и стала подавать своё угощение. Наваристые щи с мясом и пышный каравай белого пшеничного хлеба.
- А ты совсем не изменилась, Маша, - проговорил задумчиво муж, - как хоть вы пережили эту войну.
- Пережили, да по всякому было и трудновато порой, но не бедствовали, как остальные,  я же по-прежнему в торговле работаю. Кусок хлеба да копеечку всегда добуду, - с  гордостью добавила жена. Последние слова покоробили мужчину, но он спрятал это чувство за свою обычную улыбку:
- Да… ты осталась прежней…
Мария расцвела, приняв это за комплимент, но Василий совсем не то имел в виду, глядя на сиротливо стоящий в стороне черный хлеб и тушёнку. Мария всё стремилась обнять мужа, но он не спускал дочь  с рук, избегая ласковых прикосновений жены.
- Ладно, отдыхать пора, - Василий нехотя отпустил от себя Танюшку, - беги, доченька, спать. Я на сеновал, Маша.
- Почему? – оторопела женщина.
- Душно тут…

      Нет, не так Мария представляла себе встречу с мужем. Он каким-то чужим вернулся с войны, - думала она, перемывая посуду - Натерпелся там бедный… Вон какой худой, часто кашляет и с ногой что-то. Ранен был видимо, так почему не писал, но ничего, обогрею, приласкаю, откормлю, подлечим, и всё по-прежнему будет. Главное - живой.
      Быстро управившись с домашними делами, она стремглав влетела к нему на сеновал.
-  Родной мой, как я ждала тебя, как ждала, - осыпала она его горячими поцелуями.   
Не сразу, но он ответил на ласки жены. Не сдержался…
Счастливая и разгорячённая Мария гладила и целовала шрамы на его груди.
-  Поговорить  нам, Маша, надо, легонько отстранил её Василий.
-  Давай. Мне так много надо рассказать тебе, я так тосковала, я так ждала, - вновь набросилась она на мужа с поцелуями.
-  Погоди, Маша. Я завтра уеду, - остановил её ласки Василий.
-  Как уедешь? Надолго?  Куда? – не понимала Мария.
-  У меня другая женщина есть, вернусь к ней, приехал только повидаться с Танюшкой.
      Словно ушат ледяной воды вылили на женщину.
-  Другая?! – резко вскочила на ноги Мария и ударила его по лицу со всего маху, - Другую, значит, завел! Таскался там четыре года с какой-то шалавой, а я, как дура ждала тебя, молилась по ночам. Да лучше бы тебя там убили! Ненавижу! Ненавижу, - колотила она его по груди.
Василий стал спокойно одеваться.
-  Что ты можешь знать о жизни на войне, Маша.
-  Чем она лучше меня? Чем? – запричитала Мария, упав перед ним на колени, - не уходи, останься со мной.
-  Прости, Маша, я бы рассказал тебе, да только ты не поймёшь, - тихо сказал муж и ушёл в ночь.
 
Василий.
      В 1942-м враг продолжал наступать, воинская часть, где сражался Василий, с тяжелыми боями выходила из окружения, связь со штабом потеряна и было не понятно где свои, где немцы. Израненным бойцам, оставшимся почти без боеприпасов, уже казалось, что не миновать плена, но помог счастливый случай - они наткнулись на хорошо организованный партизанский отряд, и это было спасением. Какое-то время Василий находился у партизан, пока не появилась возможность переправить раненых бойцов в прифронтовой госпиталь. Его подлатали, и он вновь попал на передовую, но теперь в разведку.
      Василий был удивлен, узнав, что в разведроте есть девушка,    но после первого же задания, перестал удивляться. Звали её Аглая, но бойцы называли только сестренкой.
      Она была сибирячкой, стреляла не хуже снайпера, прекрасно ориентировалась в лесу, могла стать невидимой, мгновенно затерявшись в лесных зарослях, умела ходить бесшумно, так что ни одна веточка не хрустнет под ногами, особым чутьем находила растяжки, а кроме того, была радисткой. В роте, да и во всей их части её уважали и любили, никто не смел обидеть ни словом, ни делом, и она никого не выделяла среди бойцов. Небольшого роста, коренастая девушка не была красивой, фигура её тоже была далеко не идеальной, но во взгляде и в движениях чувствовалась уверенность и твердость. Разведчики считали её талисманом, и когда она с ними уходила за линию фронта, верили, что выполнят задание и вернутся, так и случалось практически всегда. Конечно же, в их рядах случались и потери. Аглая болезненно переживала за каждого погибшего, но не плакала, никто не видел её слёз, только становилась задумчивее,  а взгляд - жёстче. Василий замечал это, хотелось обнять, успокоить, согреть, но он не позволял себе этого. Была ли это любовь, он не задумывался. Смерть была рядом.  Главная ценность на фронте, а особенно в разведке – верный и надёжный товарищ. Аглая была именно таким человеком. Он не искал её взгляда и не ждал ответа серых тёплых глаз, просто они стали близкими по духу людьми. Так и шли Аглая  с Василием рядом через войну до конца 1944.

      Возвращаясь с задания, группа разведчиков была обнаружена врагом совсем неподалёку от наших окопов. Немцы открыли огонь. Двое бойцов погибли сразу, Василий ранен в ногу и грудь. Он истекал кровью.  Аглая поволокла его к воронке от снаряда:
-  Васька держись, свои совсем рядом!
-  Оставь меня, сестрёнка…
-  Очумел! Никогда не оставлю, мой хороший…
Это были последние слова, которые он услышал, прежде, чем потерял сознание. Их заметили. Едва Аглая успела столкнуть его в воронку, как автоматная очередь скосила девушку и она свалилась в ту же воронку. Наши открыли по позициям врага встречный огонь и, под его прикрытием смогли их забрать.   Василию сделали несколько операций, пули фашистов прошли через легкие и рядом с сердцем, хирург сотворил чудо и ногу сохранил и жизнь Василию.  Аглае повезло меньше - пришлось отнять обе ноги по колено. Затем их отправили в тыл в госпиталь. Там они и встретили радостный день Победы.
 
-  Куда ты теперь, сестрёнка? – с тоской в голосе спросил Василий. Он не хотел её терять.
- Аглая я, Вася! Аглая! Сестрёнка осталась там, на войне, будь она проклята! – тихо сказала девушка, - Домой, к батьке да к мамке, я одна у них. Написала уже, скоро за мной приедут - и как-то сразу оживилась, - знаешь как у нас там красиво. Одна Ангара чего стоит! А тайга, Вася, тайга… Не рассказать, Вася, это видеть надо. А люди, Вася, какие у нас люди! Золото!

      Он смотрел на неё с уважением и восхищением – это надо же девушке иметь такую силу воли, оставшись без ног, не пасть духом. За время лечения в госпитале он насмотрелся всякого. Изувеченные войной мужики-инвалиды опускали руки, некоторые, потихоньку спивались, клянча у медсестёр спирт, и добывая водку всеми правдами и неправдами, некоторые, озлобившись на судьбу, не желали видеть родных, некоторые боялись быть непринятыми, поэтому и не писали домой и не собирались возвращаться, поставив на дальнейшей жизни крест.

-  Аглая, - взял её за руку Василий, - я помню, там, у окопов ты сказала – мой хороший, или мне это почудилось?
-  Да, сказала, – просто ответила девушка и рассмеялась, - Ты мне сразу понравился, как только появился в нашей роте. Такой щупленький, смешной, неумелый, но потом разведчик из тебя вышел славный. Что надо разведчик! И человек ты настоящий, Вася.
-  Я не знаю, как сказать, Аглая, не умею я красиво говорить, но я не смогу без тебя. Ты мне как воздух нужна.
-  А семья, Вася?
- Для меня существует только дочь, а жена мне совершенно чужой человек, я не смогу с ней жить, даже ради дочки. Позволь мне быть с тобой.
-  Знаешь, мой хороший, как ты решишь, так и будет. Ты мне тоже очень дорог.
      Не было никаких лишних слов, охов-вздохов типа, зачем я тебе безногая, не хочу тебе портить жизнь. Аглая была намерена жить полноценной жизнью, насколько позволит ей теперешнее состояние, кроме того она была уверена в Василии, как в себе. В течение двух лет они были рядом, там, где стираются границы между жизнью и смертью, рискуя, и спасая друг друга.

      Василий возвращался к той единственной и любимой не разу не целованной им женщине, но без которой жизнь теряла всякий смысл.   
Спустился теплый летний дождь, где-то вдалеке громыхала гроза, сверкали молнии, но он не замечал. Привык за войну. На душе было легко и спокойно, так как решение было принято им давно, и он не мог поступить иначе. Он действительно поехал в село только повидать дочь.
***    
      Мария так и осталась на сеновале, где рухнули все её надежды, и скулила от обиды, как побитая собака. Лучик света – любовь к мужу,  погас, и душа стала черстветь. Вместо любви в ней поселились злость и ненависть. Утром она растопила печь и бросила в огонь  кашемировый платок и куклу, чтобы ничего не напоминало о муже. На вопросы дочери, где папа, где кукла. Она буркнула – Нет больше ни папы, ни куклы. Считай что приснилось! Да не путайся ты под ногами! - и ушла, хлопнув дверью. В деревне обсуждали, дескать, видели, что вроде как, Василий вернулся, а что-то не видать. На эти вопросы, она рявкала – Был да сплыл. Не ваше дело и не суйтесь! Бабы жалели её, все знали, как она его ждала.  Поговорили, да и забыли со временем.

Галина.
      Однако Василия оставил больше, чем вещи. Вскоре она поняла, что беременна, и зимой 1946 родила Галю, девочку к которой она ничего не чувствовала. Не замирало её сердце, не наполнялось теплотой, когда прикладывала малышку к груди, не было того таинства, с которым соприкасается  любая мать. Покормила и в зыбку – Танька, покачай – и бежала на работу.
      Время шло девочки росли, у Марии не испытывала неприязни младшей дочери,  было равнодушие  и Галя это чувствовала. Иногда она покупала ей какие-то вещи, но в основном Галя донашивала одежду старшей сестры, которую мать одевала с иголочки. Бойкая и шустрая Танька, как две капли похожая на мать, была её любимицей и не знала отказа не в чём. В Гале просматривались отцовские черты, особенно его тихая улыбка. Тихоня, как отец, - частенько говаривала беззлобно Мария, - толку с тебя никакого не выйдет, а вот Танька – молодец, сумеет устроиться в жизни, не пропадёт. 
***
      Егорке было лет уже лет четырнадцать, когда в пустующем доме по соседству поселилась молодая пара – дочь Марии Галя с мужем, он был старше её на десять лет. Степан настоял на  том, чтобы выкупить у тёщи дом, мол, примаком жить не буду. Либо продавайте мне этот дом, либо мы возвращаемся в город. Марии пришлось согласиться. Он работал трактористом в колхозе, а Галя ждала ребёночка. Жили дружно и весело. Егорка любил наблюдать за ними, усевшись на крыше сарая, но только когда они были одни. Когда же Мария появлялась во дворе, Егорка моментально слетал со своего наблюдательного пункта и прятался за плетнём.
 
- Чего опять этот худородный на вас пялится, сглазит ещё сучёнок. Не привечайте этого паршивца! - раскипятилась тёща, но Степан отмахнулся от неё:
- Ну что Вы, Мария Демьяновна? Нормальный парнишка, скромный. Ничего худого не делает.
-   Я сказала не привечайте, поганца! - прикрикнула тёща.
-  Это теперь мой дом, Мария Демьяновна! – сказал твёрдо, как отрезал, зять, - И решать буду я кого привечать, а кого нет! А не нравится - вот Вам бог, а вот порог!
- Да ноги моей больше тут не будет! Живите вы, как хотите, - громыхнула она калиткой. Однако ходить не перестала. Дочь все-таки тяжёлая.

      Однажды, Степан возился с трактором, устраняя какую-то поломку,  Егорка, как обычно, находился на своем наблюдательном пункте, а Галя сидела под цветущей яблонькой и улыбалась, глядя на мужа.  Теплом и светом веяло с их двора, у Егорки даже голова закружилась. Вот бы у меня были такие мамка с папкой, утопал он в мечтах.
-  Эй, сосед,  помочь не хочешь? - окликнул его Степан.
- А? Щас! – очнулся парнишка и перелетел через низенький плетень. Он ловко приземлился на их двор, бросив на Галю робкий и опасливый взгляд. Галя, по-прежнему улыбаясь, приветливо подмигнула парню.
- Ну-ка подай  вон тот ключ, тут поддержи, молодец, – приговаривал Степан, и счастливый Егорка помогал. - Нравится техника? Ты вообще кем хочешь стать?
- На шофёра хочу учиться.
- Ай, молодца! Хорошая мужская профессия.
По окончании ремонта Степан пожал ему руку:
- Спасибо, Егор, за помощь. Ты забегай к нам, не стесняйся.
- Не, дядя Стёпа, тётка Мария… - опустил голову Егорка.
- Слова больше не услышишь, – заверил сосед, – я сказал!
      Сам Степан попал в детский дом в шестилетним возрасте. Родители угорели в бане, а родственников желающих приютить паренька не оказалось. Он прекрасно понимал, каково это - быть сиротой и жалел соседского парнишку.
      Тёща побаивалась зятя и после крупного с ней разговора в отношении Егорки, только поджимала губы и молча проходила мимо, если случалось встретиться с ним во дворе или на улице.

       Степан учил парнишку всему, что сам умел, а Галя старалась угостить парня чем-нибудь вкусненьким, в отличии от матери, она была добросердечной и душевной женщиной. А когда родилась малышка, Егорка зачастую присматривал за Наташкой, когда мать отлучалась куда-то, либо была занята стиркой, Он катал по двору коляску, глаза его светились от радости и умиления, припевал - Наташка-милашка, Наташка-милашка…
Прибегал домой счастливый, бабушка  гладила его по голове и приговаривала:
- На свете добрых людей больше, Егорушка.
- Я знаю, бабуленька. Теперь я точно это знаю, - улыбался парень.
 
      Варвара Анисимовна сдавала с каждым днем, хотя домашние дела потихоньку старалась делать, но больше отлеживалась и виновато говорила внуку:
- С каждым днем сил меньше и меньше, родненький мой, а ведь думала, что сносу мне никогда не будет, а вишь как выходит… 
Вот помру, ты уж не пужайся шибко-то и добрых людей держись, они помогут. Вон на божничке деньги отложены на похороны, чтобы уж всё по-людски было, бедные мы, но не нищие.
- Ну что ты! Что ты! – прижался он лицом к ее морщинистой сухонькой руке, еле сдерживая слёзы, готовые пролиться от тоски и страха перед грядущим, - Бабуленька, а зачем тебе иконка, ты ведь и не молилась никогда, я не видал, - Егорке захотелось сменить тему разговора.
- Так это, милок, для памяти. Моей прабабушки эта иконка, вот и храню. А бог он ведь не на картинке, мой милый, он и в душе человека и повсюду, во всем, что есть на земле-матушке. 
      Егор умел и хлеб испечь, и похлебку сварить,  в огороде и по хозяйству управиться, правда, кроме кур, другой живности они уже не держали.

      Окончательно он осиротел, когда ему исполнилось восемнадцать. Она ушла тихо, просто утром не проснулась. Добрые люди действительно поддержали и помогли. Председатель колхоза организовал похороны и поминки бабушки. К тому времени Егор получил водительские права, уверенно водил автомобиль и управлялся с трактором благодаря Степану. Соседи и проводили парня в армию, как родного. Степан по-отечески напутствовал:
-  Служи, брат, с честью. Держись людей настоящих, а пену отбрасывай. Ты умный парень, разберёшься, кто есть кто.
     Егор попал в автобат под Мурманском, Степан часто писал письма, в которых рассказывал о жизни в селе и присылал посылки. Особенно грели душу шерстяные носки и варежки, связанные Галей. Он знал, что у Наташки-милашки, появился братик Серёжа и от души радовался. Служить оставалось  менее года, когда письма перестали приходить. Он писал, но ответа не было. Парень с нетерпением ждал демобилизации.  Уже в самом конце службы пришло коротенькое письмо от Гали. Она сообщила, что ранней весной Степан погиб – провалился вод лед вместе с трактором. Егор рыдал как ребёнок, это была его вторая потеря близкого человека. Было очень больно, как и после смерти бабушки.
***
      Егор добрался до села поздней ночью, нашёл ключ на старом месте над дверями, включил свет и огляделся. В их стареньком, но ещё крепком       домике всё было как прежде: божничка с одинокой потемневшей от времени иконкой, на стене в рамках фотографии дедушки Луки и маминых братьев Петра с Павла, фотография отца и матери с маленьким Егоркой на руках и фото бабули, которого раньше не было. Значит это Степан уже после его ухода в армию, увеличил фотографию и вставил в рамку, догадался парень. Неожиданная тоска и боль охватили Егора, и он только сейчас по-настоящему ощутил свое одиночество и сиротство. Не встретит его здесь больше бабуленька, не погладит по голове, не скажет - сиротинка ты моя горемычная, не окликнет Степан – эй, сосед, пошли чай пить. Он долго сидел за столом, погруженный в воспоминания, потом лёг на бабушкину кровать и забылся сном. Приснилась ему бабушка. Она гладила его по голове и шептала – Горемычный мой, не бери грех на душу.
      Проснулся он, когда уже солнце стояло высоко. Былой тоски не почувствовал, но в сознании продолжал звучать голос бабушки – не бери грех на душу. В доме не было затхлого запаха, свежо и чисто, парень понял, что в его отсутствие за домом хорошо следили соседи. Вышел во двор и увидел большую поленницу дров. Это опять Степан позаботился – потеплело на сердце. Огород был засажен и чисто прополот – ни одной травинки. Ну, а это уж точно Галина работа! Тепло на душе стало. Его ждали и заботились о нём. Из соседнего двора послышался детский смех. Егор заглянул через плетень. Под знакомой яблоней Наташка играла с маленьким Сережей. На не твердых ещё ножках он пытался убежать, заливаясь смехом, а она ловила его и возвращала. По старой привычке он перемахнул через плетень
- Ну, здравствуй, Наташка-милашка! Ух, как ты выросла за три года. Не забыла меня, - подхватил он ей на руки и закружил по двору.
- Я помню тебя, дядя Егор, у нас и фотографии твои есть. Папа показывал, - сказала девочка и погрустнела, - нет у нас больше папы, а мама всё время плачет - захлюпала она носом.
Сережа испугался незнакомого человека и разревелся, на его крик из дома выбежала Галя:
- Егор… - на какую-то долю секунды в её глазах мелькнула радость, но тут же полились слёзы. Она опустилась на крыльцо и горько заплакала,
- Как дальше жить не знаю, Егорушка, Стёпы больше нет…
- Знаю, получил твоё письмо. Я не оставлю вас, буду помогать, как вы со Степаном мне всегда помогали и поддерживали. Всё помню, Галя. Я всё помню.
Она утерла фартуком слёзы:
-  Пойдём, покормлю тебя. Наташа, забери Серёженьку, обедать пора, - тут же обратилась она к дочери.
     Маленькая, по-девичьи худенькая, она без суеты накрывала стол, мимоходом поглаживая по головкам детей, а в глазах – мировая скорбь.
-  Огород твой я засадила, картошку, лучок, морковки немножко... ждали тебя, Стёпа ждал, да вот не дождался - и опять заплакала. Глядя на мать захныкал и Сережа. Она взяла его на руки и всё также беззвучно плача. Сердце Егора сжималось от сострадания к этой женщине.
-  Видел, Галя, и огород и дрова. Спасибо за обед, за всё спасибо.  Пойду я в контору - поднялся из-за стола Егор.

     Председатель встретил его радостно:
- Егор Андреевич, о, как возмужал, - похлопал по плечу, - прибыл, значит, не бросил деревню, это очень хорошо. Рабочие руки всегда нужны, тем более такие умелые руки. На носу уборочная, ступай в мастерскую, подготовь, как следует комбайн, чтоб как часики работал. Не забыл, поди, чему тебя Степан учил. Жалко мужика. Крепкий, надежный был, со стержнем внутри. Только жить бы да жить.
-  Как это случилось?
-  Да по неосторожности. Тащил зарод с дальнего покоса. В объезд сам знаешь далеко, а он домой спешил - приболел малыш у них, вот он и рискнул, как я думаю, через реку, лед не выдержал. Может на одном тракторе  и проскочил бы, а с зародом… - председатель махнул рукой. Заметив набежавшие у парня слёзы, председатель вышел из-за стола и обнял его,
- Ну-ну-ну, живым жить и ушедших помнить. Знаю, кем был для тебя Степан, в деревне же все на виду. А слёз этих не стыдись, сынок, хорошо, что не чёрствое у тебя сердце.
***
      Прошло три года. Егор работал механизатором. На какой технике требовалось, на ту и садился, будь то хоть машина, хоть трактор, хоть комбайн. Зимой до винтика разбирал технику и собирал, готовя к сезону. Галине помогал, всю мужскую работу взял на себя. Мария видела заботу Егора о семье дочери, но помалкивала. Кто-то же должен эту работу делать, вот пусть этот дурачок и пашет. Зарабатывал он неплохо, часть денег отдавал Галине, она поначалу стеснялась и протестовала, но он настоял – беру, мол, у вас молоко, сметану, яйца, так почему это должно быть бесплатным.  Иногда она приглашала его на ужин, а уж праздники все проводили вместе. Он покупал детям и Галине подарки. Дети были привязаны к нему. Наташа вообще с малолетства считала его своим, и Сережа ждал его всегда с нетерпением. Всё чаще Галина ловила на себе его ласковые взгляды и смущалась. А он полюбил её, полюбил всем сердцем, всей душой, не видя уже в ней просто соседку, однако никаких шагов к сближению не предпринимал.
 
      Жарким июльским днём они были на покосе. Только успели сложить последнюю копну, как набежала тучка, и хлынул ливень.
-  Бежим! - схватил он её за руку, - Быстро заползай под телегу, -  и накинул сверху брезент. Забрался под телегу сам, одежда была мокрой насквозь. Так близко друг к другу они ещё не были. Она сама потянулась к нему всем телом и обняла, а у парня перехватило дыхание:
-  Галюня… (так он называл её про себя) Галюня, любимая…
Мир вокруг перестал существовать, и случилось то, что и должно было случиться. Дождь давно кончился, а они не могли разомкнуть объятий.
-  Почему у тебя нет девушки, Егор?
-  Не нужны мне девушки, мне только ты нужна.
-  Но я же старше тебя на целых семь лет.
-  Не на целых, а всего лишь. Я люблю тебя, и детей твоих люблю, ты же это знаешь. Выходи, Галюня, за меня. Я ради вас горы сверну.
-  Ну, горы двигать, не надо, пусть уж стоят на месте, - улыбнулась Галя, - я верю тебе, Егорушка, ты мне тоже не безразличен.
      На завтра они просто пошли и зарегистрировались, и Егор перебрался в дом Галины. В деревне новости разлетаются мгновенно.
Мария залетела в дом фурией:
- Ты зачем этого голодранца в дом привела! Да ещё и расписалась с ним! Думаешь, я это терпеть стану? Дочь что ты творишь?! Давно ли оплакивала мужа…
-  Хватит, мама! – прервала её Галина, - Хватит! Это моя жизнь, и я не позволю тебе в неё вмешиваться и командовать.
-  Вот как значит, - опешила Мария, впервые в жизни столкнувшись с непокорством дочери, - ну-ну… посмотрим, что из этого выйдет. Вот попомни, бросит тебя этот щенок голозадый, приползёшь к матери. Приползёшь…

     Через год Галина родила Толю, когда ему исполнился годик, стала она всё чаще недомогать. Егор возил её по больницам, но врачи не могли установить диагноз. Галина таяла на глазах. Егор сам пошел к Марии просить о помощи – просто деваться было некуда. Толик совсем махонький, да и Сережа ещё невелик, Наташе учиться надо, а он целыми днями на работе. Сначала Мария приходила только днём, а потом и совсем перебралась.

      Галя уже не вставала с постели, за ней тоже требовался уход, из больницы её выписали как безнадёжную. Врачи сказали, что недолго ей осталось, но она не знала о «приговоре» и надеялась поправиться, так как временами она чувствовала себя чуточку лучше.
- Егорушка, мне бы пальто новое справить, хочу с норковым воротником.
- Купим, Галюня, обязательно к зиме купим, и на юг съездим, деньги же есть, - целовал он её руки, пряча глаза.
Деньги всегда лежали в шкатулке на серванте. Егор получал зарплату и складывал их туда, а тёща брала сколько нужно на хозяйство.  Скопилась уже довольно приличная сумма.
      Уборочная страда подошла к концу, когда приехала с семьей Татьяна. Мать не знала куда усадить, чем угостить любимую доченьку, до больной Галины никому не было дела. Лишь раз Татьяна зашла в её комнату:
- Всё болеешь, сестра… ну, поправляйся, - и вышла, строго настрого запретив своим детям даже приближаться к её двери. Не хватало ещё какую-то заразу здесь подцепить.
      По случаю окончания уборочных работ, механизаторы выпивали, немного выпил и Егор и поспешил к семье. А дома шла гулянка полным ходом - веселилась тёща со старшей доченькой и зятем. Егор нашёл плачущую жену.
-  Галюня, что случилось?
- Мама выгребла все деньги из шкатулки, сказала, что Татьяне они нужнее, а мне по больницам таскаться и в старом пальто можно. А ещё она говорит, что мне всё равно помирать, врачи уже отказались, осталось не долго. Это правда, Егорушка? Скажи, это правда?
-  Неправда, моя ясная! Ты не плачь, успокойся, бог с ними этими деньгами. Получу за уборочную и купим тебе пальто. Всё хорошо будут, Галюня, мы ещё с болезнью поборемся, - он поцеловал её и вышел во двор, скрипя зубами. Тёща оказалась во дворе, она была в крепком подпитии.
-  Мария Демьяновна, почему Вы забрали все деньги, да и наплевать мне на них, но зачем Вы сказали Гале, что конец близко? Зачем отняли надежду? Неужели не жалко, она же Вам дочь!
-  А что, пусть знает правду! Так и так ей помирать. А ты чего это вздумал меня стыдить да корить, живешь примаком на всем готовеньком, хорошо устроился. Здесь все моё!  Моё!!! А ты нищета, голытьба, а ну пошел отсюда, - она выхватила из колоды топор и пошла на него, тесня к воротам, - Галька-дура пригрела тебя голодранца, она не сегодня, завтра помрет. Вон, сказала! – и замахнулась…
      В глазах потемнело. Егор сам не понял, как это произошло, но он выхватил у неё из рук топор и ударил. Её тело обмякло, и повалилось, из горла хлынула кровь. Ничего не понимая, он глядел на тело, не веря своим глазам, и разом протрезвел. Как кадры из кинофильма замелькали лица: Галюня, дети, бабушка, Степан – что же я наделал, шептал мужчина. Он вышел за ворота и пошёл в правление. Председатель с бухгалтером были на месте, подводя итоги. Бухгалтерша вскрикнула и закрыла рот руками, увидев Егора в крови и с топором. Он молча поставил топор к стенке и упал на стул.
-  Вызывай, Петрович, милицию. Я тёщу порешил, - и закрыл лицо руками.
    
Эпилог.
      Галина скончалась, когда он ещё сидел в следственном изоляторе, в ожидании суда. Татьяна сразу после похорон матери убралась восвояси. Дети были направлены в разные детские дома, так как были разного возраста. Хлопоты по похоронам Гали взял на себя колхоз. Егора приговорили к восьми годам лишения свободы. В колонии ему всё снился один и тот же сон, где бабуля качала головой и повторяла – Горемычный ты мой.
      Он отсидел шесть лет и освободился условно-досрочно. Забрал детей и уехал жить в другой район. Хорошие механизаторы везде были нужны.  Жить в месте, где произошла страшная трагедия, он не мог, лишь навещал раз в год могилки Галюни, Степна и бабушки в родительскую субботу. Дети выросли. Наташу отдал замуж, мальчики Сережа и Толя, каждый в своё время, окончили военное училище и разъехались, создав свои семьи.
Егор остался один со своей болью и воспоминаниями…