Шумный ванкувер

Посвящаю своему другу Улугбеку Хайдарову,
узбекскому и канадскому блогеру

В Ванкувере я был впервые. Канада — всё-таки другой континент, и десять часов полёта — не шутка. Швейцарские авиалинии, как всегда, на высоте: уютный салон, ровный гул двигателей «Боинга-747», белые облака медленно плывут под крылом, а за ними — безбрежный голубой океан, похожий на живое стекло. В иллюминаторе мелькает солнце, отражаясь от блестящих закрылков.
Стюардессы работают с отточенной улыбкой и механической грацией — разносят подносы, блестящие алюминиевые баночки, шуршат упаковкой. Я, как обычно, выбираю курицу с картофелем и пиво. Курица — горячая, с лёгким запахом розмарина и масла, картошка — золотистая, с хрустящей корочкой, а холодное пиво приятно шипит, когда я открываю банку. Сидеть в небе и обедать — это вообще одна из редких ситуаций, когда человек чувствует себя одновременно и богом, и пленником металла.
Перед самой посадкой стюардессы снова проходят по салону — но теперь не с едой, а с баллончиками. Бело-красные цилиндры с надписью “SWISS-ANTIZOMBIE™”. Одна из них останавливается рядом и говорит мягким голосом:
— Это обязательный дезодорант. Одной струи хватает на два часа — зомби вас игнорируют. Но помните, этот баллончик всего 200 миллилитров. Если вы задержитесь в Ванкувере, покупайте альтернативные спреи только в сертифицированных магазинах. Не берите с рук — слишком много подделок.
Я беру свой баллончик и верчу в пальцах. На корпусе — рисунок: зомби с выбитыми глазами получает струю в голову. Только картинка — ерунда. В реальности этот спрей вовсе не убивает и не парализует мертвяков. Он просто маскирует запах человеческой плоти, сбивает их нюх. Нанёс аэрозоль — и в течение пары часов ты для них словно невидимка, просто пустое место. Ни запаха крови, ни пота, ни дыхания. Только вот эффект временный.
— Сертифицированных? — переспрашиваю я, больше ради вежливости.
Симпатичная стюардесса улыбается — молодая, лет двадцать пять, с ровной кожей, собранными в гладкий пучок каштановыми волосами и внимательными серыми глазами. На её щеках — лёгкий румянец, а форма сидит так идеально, будто её шили по ней. Голос у неё мягкий, с акцентом, может, польским или чешским.
— Именно, — говорит она. — Потому что “левые” спреи не гарантируют безопасность. Было несколько случаев, когда заражённые пассажиры садились на борт, а потом… умирали уже во время полёта.
Она запинается. В глазах появляется тень, и я понимаю — это не просто слухи.
— И? — осторожно спрашиваю я.
— А потом оживали, — выдыхает она. — Мы едва успели закрыть дверь кабины пилотов. Один пассажир превратился прямо в проходе между рядами. Он укусил женщину, а та… — голос дрогнул. — Она кричала, звала сына. Мы не успели. Мы выкинули обоих за борт, прямо в Атлантику.
Я вижу, как у неё по спине пробегает дрожь, будто та сцена навсегда отпечаталась в памяти. Она быстро вытирает ладонью слёзы и натягивает дежурную улыбку.
— Поэтому, пожалуйста, — тихо добавляет она, — используйте только оригинальные спреи.
Я киваю.
— Ясно. Спасибо.
Берусь за баллончик — в нём словно вес всей эпохи. Эпохи, когда человек боится не катастроф, а самого себя.
В Ванкувере меня встречает Улугбек Хайдаров. Он машет рукой у выхода из терминала — высокий, крепкий, в ярком оранжевом шарфе, который он, видимо, привёз из родного Джизака. Седина уже пробивается в его густых волосах, но глаза всё такие же тёплые и лукавые. Настоящий восточный человек — с открытой душой и заразительным смехом.
— Ассалому алейкум, брат! — смеётся он, обнимая меня крепко, будто хочет убедиться, что я живой и не укусил никого по пути.
Улугбек уже много лет живёт в Канаде. Когда-то был журналистом в Ташкенте, потом перебрался за океан, начал с нуля. Теперь пишет репортажи для местных СМИ о жизни переселенцев, о выживании во время зомби-пандемии, о тех, кто не сдался.
Как и все, он пережил ужасы 2031 года, когда вирус впервые прорвался сквозь границы. Тогда Канада выжила чудом — север спасал холод, а местные учёные быстро создали первые формулы для антизомби-дезодорантов.
Мы стоим у выхода, а над городом висит серое канадское небо. Машины движутся спокойно, на улицах — редкие люди в масках и бронежилетах. И всё равно чувствуешь — мир изменился. Навсегда.
В аэропорту было много зомби. Они бродили между стойками регистрации, у турникетов, возле витрин Duty Free, как тени — вяло, без цели, издавая низкое рычание, похожее на скрип старых дверей. Пахло дезинфекцией, кофе и мертвечиной.
Вот идёт старый дед-зомби, белый, весь в струпьях и грязи, с впалыми глазами, из которых сочится мутная жидкость. На нём — широкие потертые штаны, некогда, видимо, модные, теперь разорванные и запятнанные бурым. Рубашка с простреленной грудью болтается, открывая ребра, меж которых болтается клочок засохшего легкого. Он воет — протяжно, жалобно, как больная собака. Проходит мимо охранника с автоматом, тот пинает его в задницу. Дед отлетает, теряет равновесие, встает, озирается, воет снова, и опять идёт куда-то — без смысла, без цели. Никто не обращает внимания. Привыкли.
В другом углу зала ползёт женщина-китаянка, судя по всему — бывшая продавщица. На ней синий рабочий халат, бейдж с оборванным именем и чёрные кеды, стянутые верёвкой. Лицо серое, как пепел. Она принюхивается, поворачивает голову, и вдруг замечает крысу, что пробежала среди пластиковых пальм в зоне ожидания. Вдруг её движения оживают — она кидается, хватает добычу и начинает грызть. Крыса пищит, царапается, бьётся, но у неё нет шансов. Женщина-зомби впивается зубами, рвёт плоть, крошки кожи и шерсти разлетаются. Кто-то из пассажиров брезгливо отворачивается. Никто не вмешивается.
А у стоянки такси — целая толпа зомби. Разношерстных, из разных эпох и профессий. Вот бездомный в рваном пальто, вот женщина в костюме офисного клерка, вот парень с наушниками, в которых всё ещё тихо играет музыка. Они нюхают воздух, пытаются понять, где живые. Но не видят. Не чувствуют. Спрей-антизомби делает своё дело. Они стоят, будто толпа безмозглых манекенов, глядят на машины, но не могут связать их движение с людьми.
— Ну, как долетел? — спрашивает Улугбек, перехватывая мой чемодан.
— Спасибо, нормально. Полёт прошёл незаметно, — улыбаюсь я.
Он осматривает зал, словно проверяя, не подкрался ли кто.
— Ты спрей не забыл? — беспокоится. — А то, сам понимаешь, зомби только и ждут, чтобы кого-нибудь потрапезничать.
Я достаю баллончик “SWISS-ANTIZOMBIE™”, демонстративно трясу им перед лицом.
Улугбек уважительно кивает:
— Хорошая марка. Швейцарцы всегда были впереди в фармакологии. Этот дезодорант — самый эффективный. И… самый дорогой. Двести баксов за баллон.
— Хочешь жить — не экономь, — философски замечаю я.
Мы выходим из аэропорта. Воздух прохладный, прозрачный, пахнет морем и хвоей. Такси не берём — у Улугбека своя машина: тёмно-синий Ford Bronco 2045, обновлённая версия классического внедорожника. Угловатый, массивный кузов, высокий клиренс, лебёдка на переднем бампере и сетка от зомби на лобовом стекле. Салон просторный, с тёплыми сиденьями и неоновыми полосками на панели — типичный канадский стиль: практично, надёжно и с долей техно-ностальгии.
— Ко мне домой? — спрашивает Улугбек. — Или сразу в ресторан, отметим приезд?
— Если ты за рулём, то тебе алкоголь нельзя, — говорю я с улыбкой.
Он хитро прищуривается, усмехается:
— Я буду ехать так, что ни один полицейский не заподозрит. А если собьём зомби — это даже приветствуется.
— Уговорил, — смеюсь я.
Мотор рычит, машина мягко трогается с места.
Мы выезжаем на шоссе. Вдоль дороги — зелёные клены и пальмы, пересаженные из южных районов, а за ними — стеклянные фасады бизнес-центров, сверкающих на солнце. Где-то впереди — линия горизонта, где сливаются море и горы. Над городом — стальные облака, редкие, как мысли у зомби.
Дороги чистые, но пустынные. Иногда попадаются патрульные дроны с прожекторами и надписями “Stay Safe — Stay Human”. На перекрёстках — редкие прохожие. Некоторые несут пакеты, некоторые — оружие на перевес. И между ними, как будто принадлежа к другой реальности, шатаются зомби. Они не нападают — просто идут, бормочут, ищут. Живые обходят их стороной, как обходят мусорные баки или лужи. Никто их не убивает, но и не помогает. Просто сосуществуют. Мир принял мертвецов, как когда-то привык к интернету или налогам.
Стояла прекрасная погода — лёгкий ветер с океана, солнце пробивается сквозь облака, асфальт сухой, а воздух пахнет солью и бензином. Маяки, небоскрёбы, отражающие свет, снежные вершины на горизонте — всё это делало Ванкувер похожим на город из фантастического сна. Только в этом сне есть место зловещим силуэтам, бредущим по набережной.
Ванкувер поразил меня своей красотой и контрастами. Город живых и мёртвых. Здесь можно увидеть зомби в парке Стэнли, сидящих на лавочках у океана. Можно пройти мимо кафе, где официанты с автоматами отпугивают нежелательных гостей.
Но ведь это теперь везде. Зомби есть в Лувре — стоят между “Мона Лизой” и “Свободой, ведущей народ”. Они бродят в Третьяковке, среди Репина и Шишкина.
Они сидят на ступенях пирамиды Хеопса, медленно разлагаясь под солнцем.
Они шагают по Великой китайской стене, глядя на пустыню. И даже, говорят, входят в Овальный кабинет Белого дома. Один журналист писал, что президент США однажды выступал с речью, а в углу стоял мертвец в костюме, гнилой, но с бейджем “Press”. И никто не обратил внимания.
Таков теперь наш мир — цивилизация, поделившаяся пополам: живые — и неживые.
Крутя баранку, Улугбек говорил негромко, но с той усталой уверенностью человека, который видел слишком многое:
— Знаешь, Алишер, зомби-эпидемия… это ведь было прогнозируемо. После свиного гриппа, ковида-19, Эболы-Зэт — стоило ожидать, что рано или поздно какая-нибудь новая дрянь вырвется наружу. И вот — дождались. Говорят, что вирус создали в лаборатории. Боевой штамм, который случайно ушёл за пределы военной базы.
— Какой базы? — уточняю я, стараясь не отвлекать его от дороги.
Мой друг пожимает плечами, не отрывая взгляда от лобового стекла, по которому мелькают серые отблески уличных фонарей.
— Кто сейчас больше всех возится с военными технологиями? США, Россия, Китай… кто-то из них. Но доказательств нет. Хотя, — он усмехается, — есть и другая версия. Мол, вирус занес на Землю корабль «Starship» Илона Маска, что вернулся с Марса. Подцепил там заразу.
— Да, я слышал, — киваю я. — Говорили, что на борту нашли мёртвого астронавта с укусами.
Улугбек фыркает:
— Мёртвого — это мягко сказано. Он потом ожил в карантинной зоне в Хьюстоне. После этого весь проект закрыли.
Мы выезжаем на East Pender Street, потом сворачиваем на Main Street — типичные ванкуверские улицы с китайскими вывесками, красными фонарями и витринами, заваленными сушёными кальмарами, соусами и золотыми драконами.
— Ого, — удивляюсь я. — Это я в Чайна-тауне или всё ещё в Ванкувере?
— А ты не различишь, — усмехается Улугбек. — Много мигрантов. И ещё больше денег. Китайцы скупают всё: дома, землю, рестораны, даже кладбища. Ну и своих зомби, конечно, тоже привезли.
Мы сворачиваем к подземной стоянке огромного торгово-развлекательного центра “Pacific Galleria” — бетонный гигант на шесть этажей, с зеркальными лифтами и мерцающими вывесками. Внизу, под землёй, прохладно, воздух густой от бензина и пыли. Лампы тускло моргают, а по стенам бегут тени от машин.
Улугбек ловко ставит свой Ford Bronco 2045 на место, глушит двигатель.
— Ну что, пошли? — говорит он.
Я достаю из кармана баллончик SWISS-ANTIZOMBIE™, пару раз распыляю на лицо, шею, руки. Запах свежей мяты с металлическим оттенком. Улугбек делает то же самое, аккуратно распыляя вокруг головы.
Мы направляемся к лифту. Вдруг из-за колонны выскакивает чернокожая старушка — вся в цветастом платке, с сумкой в руке. Она визжит, дико, отчаянно:
— Помогите! Они чуют! Они чуют!
И тут же из полумрака выходят трое зомби. Один — в форме почтальона, с обрывками сумки на ремне; второй — подросток в худи, с выбитым глазом; третий — женщина, вся в крови, босая. Они идут прямо на старушку, рыча.
Женщина пытается отбиваться сумкой, но без толку. Первый хватает её за плечо, валит на бетонный пол. Второй вгрызается в шею. Слышен хруст костей, визг, потом бульканье. Третий уже роется в её вещах, как будто ищет еду.
Мы стоим неподвижно, дышать страшно. Я чувствую, как дрожат руки. Запах крови и тухлого мяса заполняет стоянку.
Через минуту всё стихает. Старушка мертва. Её тело дергается в посмертных конвульсиях. Зомби уходят, не обращая на нас внимания. Видимо, спрей сработал.
— Нас предупреждали о подделках, — тихо говорю я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
Улугбек качает головой, не глядя на тело.
— Да, индусы этим занимаются. Настоящие мошенники. С карточек деньги тянут, продают фальшивые дезодоранты. Научились подделывать даже антизомби-спреи. Только эффективность у них двадцать процентов. Кому-то повезёт — не заметят, а кого-то вот так… — он кивает на окровавленный бетон. — Сразу чуют живое мясо.
Я сглатываю, чувствуя металлический привкус страха.
— Бр-р… — выдыхаю. — Только что на наших глазах старушку сожрали заживо.
— Привыкай, — мрачно отвечает Улугбек. — Это теперь у нас называется «естественный отбор».
И мы идём дальше, стараясь не смотреть в ту сторону, где осталась растерзанная женщина, пока лифт поднимает нас к верхним этажам центра, где всё ещё горит неон и звучит музыка — будто в другом мире.
Ванкувер — город культур и запахов. Когда мы поднимаемся на третий этаж торгового центра, я чувствую, как в воздухе смешиваются ароматы специй, жареного мяса, кукурузных лепёшек и свежесваренного кофе.
Слева — мексиканский ресторан “El Diablo Verde”. Оттуда несёт дымком, чили и жареным луком. Сквозь полупрозрачные стены видно, как повар в сомбреро бросает на решётку куски мяса для фахитас, а в баре крутится блендер — готовят маргариту. На входе — фигура скелета в пончо, приветствующего гостей.
Чуть дальше — китайский “Golden Lotus”. Изнутри доносится тихая музыка на гучжэне, а над дверью мерцают красные фонарики. Витрина украшена утками по-пекински, висящими на крюках, и мисками с лапшой, от которых поднимается пар. Запах соевого соуса, имбиря и жареного кунжута такой густой, что хочется остаться там навсегда.
Напротив — африканский “Safari Taste”. Тёплый свет, стены расписаны силуэтами баобабов и львов. Из кухни слышно шкворчание масла, запах копчёного мяса, арахисового соуса и карри. На кассе стоит чернокожая женщина в пёстром тюрбане, поющая негромко какую-то грустную мелодию на суахили.
И вдруг — словно привет из дома — табличка с надписью на голубом фоне: “Узбекские блюда. Ресторан Самарканд”. На вывеске изображён золотой купол Регистана, а под ним — список блюд: плов, чучвара, самса, манты, норын, шурпа, шашлык, казан-кабоб, тандыр-гушт и многое другое. Сердце ёкает — запах риса, мяса и зиры мгновенно возвращает меня в детство.
Нас встречает Санджар Умурзаков, молодой мужчина лет тридцати, в синем чапане с золотой оторочкой и чёрной тюбетейке. Лицо смуглое, улыбчивое, с лёгкой бородкой. От него веет теплом, будто он только что вышел из ташкентского базара.
— Ассалому алейкум, дустлар! — приветствует он нас, прикладывая руку к сердцу и чуть кланяясь. — Рад вас видеть, Улугбек-ака! С вами друг?
— Это Алишер-ака, живёт в Швейцарии, — улыбается Улугбек. — Коллега и давний товарищ. Давно не ел наших блюд. Покажи ему, что даже в Канаде узбеки — лучшие кулинары!
— Будет сделано, ака, — с сияющей улыбкой отвечает Санджар и спешит на кухню.
Через десять минут к нам несут плов — золотистый, рассыпчатый, с морковью цвета янтаря и мягкими кусками баранины. Сверху — долька чеснока, барбарис, перчик чили. Запах — сногсшибательный: зира, курдючное сало, чуть сладковатый аромат жареного лука. Плов подан в расписной керамической пиале, как дома.
Я только собираюсь взять ложку, как за спиной раздаётся странный шорох.
Оборачиваюсь — и вижу зомби. Судя по форме — бывший полицейский: на нём всё ещё висит жилет с эмблемой Vancouver Police Department, а на поясе болтается старая кобура с револьвером. Грудь прострелена, шея с синюшными пятнами, глаза мутные, но он живо водит носом, словно пёс.
Он кружит вокруг меня, наклоняет голову, втягивает воздух.
Запах плова, похоже, сбивает его — мозг не может различить, где живое, а где просто аромат жареного мяса.
Улугбек резко оборачивается и ругается по-английски:
— Back off, you rotten bastard! Stay the hell away from my friend!
Он быстро тянется к кобуре зомби, выдёргивает револьвер, щёлкает барабаном и — бах!
Грохот такой, что уши закладывает. В зале крики, кто-то роняет посуду. Зомби валится назад прямо на соседний столик, роняя на пол блюда с лагманом. Из его головы вытекает чёрная, густая, как нефть, жидкость. Пуля попала точно в мозг — единственное место, убивающее мертвеца наверняка.
Санджар подбегает, бледный, но собранный:
— Хоп! Быстро! Унести его вниз!
Два официанта в резиновых перчатках хватают тело за руки и ноги, тащат в служебный коридор. Там, внизу, в подвале, стоит утилизационный контейнер — железный бак с эмблемой City Crematorium Service. Вечером приедет машина, загрузит тела и отвезёт их в крематорий. Там, говорят, мертвецов сжигают в промышленных печах вместе с мусором.
В зале повисает тишина. Только пахнет пловом, дымом от выстрела и чем-то гнилым.
— Приятного аппетита, — устало говорит Улугбек, откладывая револьвер. —
— Да, — киваю я, глядя на рассыпчатый плов, — аппетит теперь будет… особенный.
В ресторане «Самарканд» уже стало уютно и почти спокойно. После перестрелки с зомби официанты вымыли пол, принесли свежий чай, и, будто ничего не случилось, зазвучала музыка.
Санджар включил колонку у стойки, и над нашими головами мягко поплыл знакомый голос — Севара Назархан, певица с шелковым тембром, где тоска и надежда звучат вместе. Песня — «Йолингда» — об ожидании и любви, но здесь, среди запаха плова и далёкого воя зомби за стенами, она звучала особенно трогательно.
Я закрыл глаза. Голос Севары будто пробирался сквозь гул времени, заставляя забыть, что за окном — полуживой мир.
— Севара, — тихо произнёс я, узнавая знакомую мелодию.
— Она, — кивнул Улугбек, отпивая чай. — Слышал, как она отстреливалась в Ташкенте от зомби?
— Нет, — удивился я. — Что случилось?
Улугбек, как всегда, не заставил себя ждать с рассказом:
— Был концерт. Большой. В здании «Туркистон». Там собрали весь цвет страны — министры, дипломаты, артисты, даже иностранные гости. Оркестр на сцене, камеры, прямой эфир. По протоколу, весь зал перед концертом должны были обработать спреем-антизомби. Но один придурок — то ли по неосторожности, то ли за взятку — залил фальшивку, обычный освежитель воздуха с ароматом лимона.
Он сделал паузу и продолжил:
— Всё началось с того, что во время второго куплета Севары вдруг вырвались зомби. Сначала из заднего входа, потом — из технических помещений. Толпа ещё не понимала, что происходит: думали, это шоу, спецэффекты. А потом одна из тварей прыгнула на барабанщика. Вцепилась в шею. Кровь, крики… оркестр бросает инструменты. Люди давят друг друга, ломятся к выходам.
Я представил: огромный зал, прожектора, суета, визг. На сцене — Севара в белом платье, волосы растрепаны, глаза расширены от ужаса. Кто-то кидает ей автомат — АК-47, старый, советский. И она, стоя среди упавших микрофонов, стреляет. Каждая очередь — отточенная, ритмичная, как будто бьёт под аккомпанемент своей же музыки.
— Все её музыканты тогда погибли, — сказал Улугбек, хмурясь. — А потом воскресли. Прямо на сцене. И пошли на зрителей. Один играл на саксофоне, когда его укусили. Через пять минут он уже рвал зубами глотку скрипачу.
Я вздрогнул. Перед глазами вспыхнула жуткая картина: оркестр, залитый кровью, трупы в вечерних платьях, упавший штатив камеры, на экране — дрожащая картинка и лицо Севары, искажённое болью и отчаянием.
— Она спаслась, — сказал Улугбек. — Вырвалась через гримёрку, забралась в полицейскую машину и уехала в сторону Янгийуля. Но с тех пор не поёт на публике. Только в студии — да и то редко.
Он достал смартфон, включил видео на YouTube. На экране — запись, сделанная кем-то из зрителей. Дрожащие кадры: зал, вспышки, крики, автоматные очереди. В кадре мелькает Севара, вся в крови, с автоматом в руках. Позади неё — мертвец в костюме дипломата, ползущий по сцене. Она стреляет в него почти в упор. Камера падает, потом экран темнеет, остаётся только звук — вой, крики и эхо музыки, которую оркестр не успел доиграть.
Я опустил взгляд.
— Да-а… дела, — тихо произнёс я.
Мы сидим молча. За окном — вечерний Ванкувер, огни отражаются в стеклянных фасадах.
И вдруг Улугбек, не поднимая глаз, сказал:
— Было ужасно. Семьдесят процентов города погибло в первый месяц. Улицы горели, полиция стреляла в толпу. Потом изобрели спрей. Мы спаслись — я, жена, дети. Теперь живём… как можем. Зомби — как бродячие собаки. Мы их не трогаем — они нас не трогают. Если повезёт.
Я вздохнул:
— У нас по-другому. В Швейцарии зачистили всех. Жёстко, но эффективно. Построили бетонные стены, по периметру — колючка под высоким напряжением. Любой зомби, что сунется, жарится на месте.
Я открыл YouTube и включил своё видео. На экране — заснеженные горы, тихая граница. И вдруг — приближается зомби, серый, обледенелый. Он натыкается на колючую проволоку, раздаётся треск, вспышка, и тело вспыхивает, как сухая бумага. Через несколько секунд остаётся только дымящийся силуэт.
Улугбек тихо произнёс:
— Красиво… и страшно.
— Да, — ответил я. — Цивилизованная смерть.
Музыка Севары всё ещё звучала — тихо, печально, будто она пела не нам, а миру, который сам себя уничтожил.
— В Узбекистане приняли закон о зомби, слыхал? — спросил меня Улугбек, облокотившись на стол и понижая голос, будто говорил о чем-то постыдном.
Я удивлённо поднял брови:
— Что ещё за закон?
— Вах, ты не знаешь? — искренне изумился мой друг. — Инициатором была какая-то пожилая активистка из Ташкента, Саодат Абдураззакова, бывшая паспортистка. Седая, в очках, лет под семьдесят. Она, понимаешь, выдвинула идею, что зомби — это тоже часть природы. Мол, у каждого существа есть право на существование, даже если оно тянется к твоему горлу. И протащила закон через своих сторонников в Олий Мажлис.
Он покачал головой и добавил, уже с усмешкой:
— Теперь в Узбекистане зомби — граждане с полными правами. Только… мясоеды.
Я долго молчал, переваривая услышанное, потом выдавил:
— Ахренеть…
Глотнул чай. — Надо же, как поворачивает история…
В зале, между столами, действительно бродили зомби — мирно, лениво, словно заплутавшие туристы. Один стоял у телевизора и бессмысленно смотрел на бегущую строку новостей. Другой пытался отодрать кусок мяса от обглоданной куриной ножки на пустом столике.
Я на всякий случай снова прыснул на себя «Swiss-Antizombie™», Улугбек последовал примеру. В носу защипало, но запах эвкалипта и спирта вернул чувство уверенности.
К нашему столику подошёл Санджар, улыбаясь своей неизменной ресторанной улыбкой:
— Выпить закажете, дустлар?
— А что есть? — поинтересовался Улугбек.
Санджар начал перечислять с гордостью, будто хвалился коллекцией антиквариата:
— Водка “Ислам Каримов”, 65 градусов…
Улугбек нахмурился.
— Отвергаем, — резко сказал он.
Я его понял: пить что-то с именем покойного диктатора — все равно что пить яд. Лицо у друга стало каменным, даже брови сдвинулись, как у человека, которому напомнили о плохом сне.
Санджар не заметил перемены настроения и продолжил:
— Пиво “В стенах УМЭДа”...
— Чего? — не понял я.
— Так называется. Варят выпускники Университета мировой экономики и дипломатии. Специальный сорт, “академический лагер”.
Улугбек фыркнул:
— Пропускаем. Что дальше?
— Коньяк “В гостях у Закира Алматова”.
— Ох, тьфу ты… — Улугбек поморщился. — Именем главного мента назвали коньяк? Нет уж, увольте.
Санджар всё ещё бодро держался:
— Есть вино “Слёзы Гугуши”, ликёр “Абу-Сахий”…
Тут я не выдержал и рассмеялся:
— Братишка, а текила у вас есть?
— Есть! — радостно ответил Санджар, будто услышал родное слово.
— Тогда давай текилу, лимон и соль.
— Поддерживаю! — сразу сказал Улугбек, хлопнув ладонью по столу.
Через пару минут Санджар принёс поднос: три рюмки из толcтого стекла, тарелка с ломтиками ярко-жёлтого лимона, кучка соли и маленький нож с деревянной ручкой. Всё выглядело почти священно — в этом мире, где зомби за окном, а плов пахнет, как память о детстве.
Мы разлили прозрачную жидкость. Сначала я облизал кожу на руке, посыпал солью, потом коротко шепнул:
— За живых.
— За живых, — эхом повторил Улугбек.
Мы выпили залпом. Жгучая волна прошла по горлу, ударила в грудь, дыхание перехватило. Лимон — кислый, живой, будто возвращал в реальность.
Санджар смотрел на нас с довольной улыбкой:
— Вот теперь по-узбекски!
Я кивнул, чувствуя, как в голове проясняется, а за окном мир казался чуть менее мрачным — даже зомби на улице шатались как-то мирно, будто и они хотели выпить по рюмочке за спокойную жизнь.
За окном торгового центра уже густела темнота. Небо над Ванкувером заволокло прозрачной дымкой — где-то на горизонте еще тлели дома, подожжённые недавними стычками между живыми и мёртвыми. Из-за горных вершин поднималась Луна — огромная, медная, будто вылитая из расплавленного металла. Её отражение дрожало в мокром асфальте парковки, а вокруг светились вывески ресторанов, переливаясь китайскими иероглифами и латинскими буквами. Ветер доносил запах моря, соли и чего-то сладко-гнилого, как напоминание о том, что мир уже никогда не станет прежним.
Мы закончили трапезу, расплатились и вышли из здания. Санджар и его сотрудники проводили нас до лифта — с поклонами, добрыми словами и пожеланиями «безопасного вечера». Их улыбки были искренние, но в глазах светился страх: все знали, что ночью зомби становятся активнее.
На улице стоял жутковатый гул — стон, вой, хрипы, словно тысячи горловых звуков слились в единую ноту безумия. По асфальту брели зомби: одни тянули руки к небу, другие шарили по урнам, а третьи, завидев нас, поворачивали головы, но тут же теряли интерес — запах свежего «Swiss-Antizombie™» надёжно держал дистанцию.
Вдруг сбоку, у мусорных контейнеров, взвизгнул человек — маленький китаец в грязной униформе доставки. Он, видно, пользовался поддельным спреем: пузырёк блестел в его руке, с выцветшей наклейкой и иероглифом «;;». В следующую секунду трое зомби набросились на него, сбили с ног и начали рвать на части. Тело дергалось, кости трещали, а воздух наполнился запахом крови и железа. Никто не вмешивался. Люди, проходившие мимо, просто ускоряли шаг — такова жизнь теперь, привычная, как раньше — пробки и реклама.
Я вздрогнул и тихо сказал:
— Шумно у вас в Ванкувере. Даже ночью — шумно.
Улугбек пожал плечами, будто говорил о погоде:
— Обычный день, Алишер-ака. Здесь всегда так.
Он обернулся, усмехнулся и добавил по-английски, с лёгким восточным акцентом:
— Welcome to Canada, my friend.
Мы подошли к его старенькому «Форду», сели в салон, и он завёл двигатель. В свете фар по дороге тянулись силуэты зомби — как древние странники, утратившие цель.
Я посмотрел на небо, где Луна теперь стояла в зените — большая, рыжая, будто глаз уставшего Бога, наблюдающего за сумасшедшей Землёй.
— Мир меняется, — тихо сказал я.
Улугбек кивнул, выруливая на трассу:
— Главное — не дать ему сожрать нас.
И машина медленно уехала в темноту, растворяясь в городских огнях, где живые и мёртвые делили одно небо, один воздух и одну судьбу.
(5 августа 2025 года, Ванкувер, 28 октября 2025 года, Винтертур)