Глава 1. Phoenix BIOS
Пролог: Первый компьютер
Санкт-Петербург, декабрь 2003 года
Зара сидела на полу в крошечной комнате, которую папа называл "кабинетом", хотя там едва помещались письменный стол и один стул. Перед ней на столе гудел системный блок — подарок на её шестой день рождения, который был всего неделю назад, седьмого декабря. Монитор светился зеленоватым светом, показывая строчки непонятных символов.
Phoenix BIOS 4.0 Release 6.0
Она не знала, что означают эти слова. Папа сказал, что это "очень умная птица, которая живёт в компьютере и помогает ему проснуться". Зара представила огненную птицу из мультфильма "Конёк-Горбунок", который показывали по телевизору. Может, и правда внутри живёт волшебная птица?
Компьютер был не новым — папа купил его "с рук", как он объяснил. Pentium III, 128 мегабайт памяти, жёсткий диск на 20 гигабайт. Для пятилетней девочки эти цифры ничего не значили. Но она точно знала: это её компьютер. Только её.
— Зарочка, — папа присел рядом, положив руку ей на плечо. — Слушай внимательно. Этот компьютер теперь твой. Ты можешь делать с ним всё, что захочешь. Всё. Понимаешь?
— Всё? — она посмотрела на него широко раскрытыми синими глазами.
— Всё, — повторил он серьёзно. — Ты можешь сломать его. Можешь стереть важные файлы. Можешь повесить систему так, что придётся переустанавливать. Но знаешь что? Это хорошо.
— Хорошо ломать? — она нахмурилась, не понимая.
— Хорошо пробовать, — улыбнулся папа. — Пробовать, ошибаться, чинить. Так учатся. Я покажу тебе, как переустановить систему, если что-то пойдёт не так. И ты научишься делать это сама. А потом ты будешь знать, как это работает изнутри.
Он установил ей Linux Mint — "потому что Windows стоит денег, а свобода бесплатна", как он сказал. Зара не поняла, но кивнула. На экране появился рабочий стол с зелёным фоном и странными значками.
— А что это? — она ткнула пальцем в иконку с надписью Terminal;.
— Это терминал. Окно в душу компьютера, — папа открыл чёрное окно с мигающим курсором. — Здесь ты можешь говорить с компьютером напрямую. На его языке.
На экране появились строчки:
text
user@localhost:~$
— Что это значит? — спросила Зара.
— Это значит, что компьютер ждёт твоей команды, — объяснил папа. — Видишь? Он слушает тебя. Сейчас покажу.
Он напечатал что-то быстро, и экран заполнился текстом. Зара не умела читать по-английски — только по-русски, и то ещё плохо, по слогам. Но папа показал ей несколько простых команд: ls; — посмотреть файлы, cd; — перейти в другую папку, pwd; — узнать, где ты находишься.
— А что будет, если я напишу что-то неправильное? — спросила она робко.
— Попробуй, — папа откинулся на стуле. — Давай, пиши что хочешь.
Зара неуверенно ткнула пальцами по клавишам: asdfgh;.
Нажала Enter.
text
bash: asdfgh: command not found
— Видишь? — улыбнулся папа. — Он тебе сказал: "я не знаю такой команды". Ничего страшного не случилось. Попробуй ещё.
Она попробовала ещё. И ещё. Папа показал ей команду rm; — удалить файл. Объяснил, что если добавить -rf;, то можно удалить всё сразу, даже то, что важное.
— Но не пиши rm -rf /;, — серьёзно сказал он. — Это уничтожит всю систему. Всё сразу. Понимаешь?
Зара кивнула, широко раскрыв глаза. Значит, у неё действительно есть такая власть. Она может уничтожить всё одной командой.
— А если я это сделаю случайно? — прошептала она.
— Ничего страшного, — пожал плечами папа. — Переустановим. Я покажу тебе, как это делается. Ты увидишь, как система создаётся с нуля. Это даже интересно.
Прошло несколько дней. Зара проводила за компьютером каждую свободную минуту. Папа работал допоздна в университете, и она оставалась одна. Соседка, тётя Люда, иногда заглядывала, приносила пирожки, но Зара просила её не трогать компьютер — "я сама разберусь".
Однажды вечером она услышала голоса из соседней квартиры. Дверь была приоткрыта, и она увидела девочку постарше — лет девять-десяти — которая сидела за столом напротив молодой женщины с тёмной кожей и красивым акцентом.
"Repeat after me: The cat is on the table,"; — говорила женщина.
"Ze cat iz on ze table,"; — старательно повторяла девочка.
"No, no, 'the', not 'ze'. Put your tongue between your teeth. Th-th-th...";
Зара стояла в дверях, завороженная. Они говорили на другом языке. Девочка училась, повторяя за учительницей. А учительница была из Индии — Зара слышала, как тётя Люда говорила маме: "Студентка из Индии, бедная девочка, живёт за углом у Марины, учит её Настю английскому за еду и крышу над головой".
Зара вернулась к своему компьютеру. Открыла папку с исходниками — папа показал ей, где они лежат. Это были файлы ядра Linux, написанные на языке Си. Она открыла один файл наугад:
c
#include <stdio.h>
#include <stdlib.h>
int main(void) {
printf("Hello, World!\n");
return 0;
}
Она не понимала ни слова. include;, stdio;, printf; — всё это было совершенно чужим. Но было что-то завораживающее в этой структуре. Фигурные скобки обнимали строчки, как руки. Точка с запятой в конце каждой строки, как точка в конце предложения.
Она вспомнила соседскую девочку, повторяющую английские слова. "Если она учит английский, повторяя за учителем, — подумала Зара, — может, я могу учить этот язык, повторяя за компьютером?"
Она скопировала строчку printf("Hello, World!\n");; в терминал. Конечно, не сработало — нужно было компилировать. Но она пробовала. Снова и снова.
Папа вернулся поздно и застал её сидящей в полутьме, освещённой только светом монитора.
— Зара, что ты делаешь?
— Я учу язык, — серьёзно ответила она, не отрывая глаз от экрана. — Настя учит английский с тётей из Индии. А я учу... как это называется?
— Си, — улыбнулся папа, глядя на экран. — Язык программирования Си. Но, солнышко, тебе же только шесть лет. Это очень сложно.
— А Насте девять, и она учит английский, — возразила Зара. — Это тоже сложно. Но она повторяет за учительницей, и учится. А я буду повторять за компьютером.
Папа присел рядом, обнял её за плечи.
— Знаешь что, Зарочка? Ты права. Язык — это язык. Неважно, говорят на нём люди или машины. Главное — понять логику, увидеть структуру. А потом... потом слова придут сами.
Он открыл текстовый редактор и медленно, очень медленно, набрал простую программу:
c
#include <stdio.h>
int main() {
printf("Привет, Зара!\n");
return 0;
}
— Смотри внимательно, — сказал он. — Сейчас мы скажем компьютеру превратить эти слова в программу.
Он набрал в терминале: gcc hello.c -o hello;
Потом: ./hello;
На экране появилось:
text
Привет, Зара!
Она ахнула.
— Я написала это? — прошептала она.
— Мы написали вместе, — улыбнулся папа. — Но теперь попробуй сама. Измени слова. Скажи компьютеру что-нибудь своё.
Зара взяла клавиатуру. Медленно, двумя пальцами, она стерла "Привет, Зара!" и написала: "Я учу язык Си".
Папа помог ей скомпилировать и запустить.
text
Я учу язык Си
— Я сделала! — закричала она, подпрыгивая на стуле.
— Ты сделала, — подтвердил папа, и в его глазах блестели слёзы. — Ты только что написала свою первую программу, солнышко. В шесть лет.
Той ночью Зара не могла уснуть. В голове крутились символы, фигурные скобки, слова printf; и return;. Она не понимала их смысла, но чувствовала — чувствовала! — что за ними стоит логика. Красивая, правильная логика.
На экране монитора по-прежнему светилась надпись при загрузке: Phoenix BIOS. Огненная птица, которая просыпается и оживляет машину.
"Когда я вырасту, — подумала Зара, засыпая, — я создам свою птицу. Свою Phoenix. Но она будет не просто оживлять машины. Она будет... думать".
Она ещё не знала слова "искусственный интеллект". Ей было всего шесть лет. Но семя было посеяно.
А за стеной соседская Настя повторяла английские слова: "The cat is on the table, the cat is on the table...";
И Зара тихо шептала во сне: "printf, include, return... printf, include, return...";
Два языка. Две девочки. Два разных мира.
Но только одна из них создаст систему, которая изменит человечество.
Дополнение к главе 1: Две страсти
Бани и первые друзья
Ещё когда мама жила с ними — Заре тогда было года три-четыре — они регулярно ходили в баню на углу Васильевской. Не в домашнюю ванну, а именно в общественную баню, где пахло берёзовыми вениками, мылом и чем-то древним, петербургским.;
Там, в женском отделении, среди клубов пара и шлёпанья тапочек по мокрому кафелю, Зара впервые встретила Илью Романова и Ольгу Зубову. Точнее, встретила их мам, а они — трое детей примерно одного возраста — просто оказались рядом, пока взрослые парились и мылись.
Илья был ровесником Зары, родился тоже в 1997-м, но на три месяца раньше. Ольга, его двоюродная сестра, была младше на два года. Все трое любили рисовать — это выяснилось почти сразу, когда Ольгина мама достала из сумки блокнот и карандаш, чтобы занять детей.; Когда кто-то пытаясь пошутить называл Зару и Илью женихом и невестой, шестилетняя Зара вздыхала и говорила: нет, невеста Ильи - Ольга, а у меня любимого нет...
— Нарисуй что-нибудь, — попросила Ольга Зару, протягивая ей карандаш.
Зара нарисовала птицу. Не детскую галочку, а настоящую птицу с крыльями, распахнутыми в полёте. Огненную птицу из "Конька-Горбунка".
— Ого, — присвистнул Илья. — Как настоящая! А я так не умею.
— Научу, — пообещала Зара серьёзно.
С тех пор они дружили. Даже когда мама ушла, и Зару стал водить в баню папа (по воскресеньям, в мужское отделение), они продолжали встречаться — теперь уже не в бане, а друг у друга дома.;
Художественная школа имени Кустодиева
Когда Заре, Илье и Ольге исполнилось семь-восемь лет, все трое поступили в художественную школу имени Кустодиева. Это была старая петербургская школа, где учили не модному дизайну, а классическому рисунку — карандаш, уголь, масло на холсте или картоне.;
Зара обожала рисовать. Не меньше, чем возиться с компьютером. Может быть, даже больше — потому что с компьютером нужно было думать, анализировать, искать логику. А с кистью или карандашом — просто чувствовать. Видеть свет и тень, линию и объём.;
У неё дома стоял старинный мольберт XIX века — подарок от дальних родственников, кого-то из семьи Ахматовой-Гумилевых. Папа с гордостью рассказывал, что когда-то, может быть, за этим самым мольбертом стояла сама Анна Андреевна в юности, ещё до того, как стала поэтом. Зара не знала, правда это или легенда, но мольберт любила. Он был массивный, деревянный, с патиной времени, и пах старым лаком и скипидаром.;
Творческие дни у Зары
Илья и Ольга часто приходили к Заре в гости — не на час, а на весь день. Обычно с мамой Ильи и с мамой Ольги. Мамы садились на кухне пить чай и болтать о своём, взрослом, а дети устраивались в большой комнате с высоченными потолками, где стоял мольберт и лежали листы ватмана.;
Зара с деловым видом готовила на кухне. Готовила хорошо — научилась рано, потому что папа почти не подходил к плите. Суп, жареное мясо, жареная картошка. Но чаще всего — пельмени. Зара их обожала. "Сибирская душа в петербургском теле", — смеялся папа.;
После обеда начиналось главное — рисование. Они доставали ватман, карандаши, уголь. Реже — масло и картон, потому что масло долго сохнет, и нужно время.
У них была странная традиция: они почти всегда рисовали Ольгу. Илья и Зара рисовали её вдвоём — он начинал, она дорабатывала, или наоборот. Иногда рисовали Ольгину маму, если она была с ними. Или маму Ильи. Тогда рисовали втроём — Илья и две девочки склонялись над одним листом, передавая друг другу карандаш или уголь.;
Совсем редко рисовали Зару. Тогда за работу брались Илья и Ольга, а Зара сидела неподвижно, стараясь не моргать.
И почти никогда не рисовали Илью. Он сам об этом шутил: "Я художник, а не модель. Художник должен быть за мольбертом, а не перед ним".;
Чаще всего работали простым карандашом или углём на ватмане — быстро, чётко, с тенями и бликами, которым их учили в школе Кустодиева. Реже — маслом на картоне, когда хотелось цвета и объёма.
Два языка, два мира
Так и росла Зара — между двумя мирами. Утром она могла часами сидеть за компьютером, вглядываясь в строчки кода на Си, пытаясь понять логику, структуру, красоту алгоритма. Вечером брала карандаш и рисовала Ольгу, сидящую у окна, или папу, читающего книгу при свете настольной лампы.;
Код и холст. Терминал и мольберт. Логика и чувство.
Для неё это не было противоречием. Это были две стороны одного и того же — способность видеть структуру. В коде она видела архитектуру, как в здании. В рисунке — линии и плоскости, как в геометрии. Всё было связано. Всё было единым.;
Папа однажды сказал ей, глядя, как она рисует, а на соседнем столе мигает терминал с открытым файлом на Си:
— Знаешь, Зарочка, есть такое понятие — "ренессансный человек". Это тот, кто умеет и науку, и искусство. Леонардо да Винчи был таким. Он рисовал и изобретал одновременно. Для него это было одно и то же — поиск красоты и истины.;
Зара кивнула, не отрываясь от листа, где под её углём проступало лицо Ольги.
— А я буду "петербургским человеком", — серьёзно ответила она. — Буду рисовать и программировать. И ещё создам что-то... что-то очень красивое. И очень умное.;
Папа погладил её по голове и ничего не сказал. Но в его глазах стояли слёзы.
Он уже тогда знал — нет, не знал, но чувствовал, — что его дочь создаст нечто необыкновенное. Что-то, что соединит в себе логику кода и красоту искусства. Что-то, чего мир ещё не видел.;
Мольберт Ахматовой
По вечерам, когда Илья и Ольга уходили, а папа допоздна работал в университете, Зара стояла у старинного мольберта. Зелёный свет монитора мерцал где-то за спиной, отбрасывая её тень на стену. Она рисовала углём — быстро, резкими штрихами, почти не глядя на лист.;
Рисовала то, что видела внутри — структуры, сети, узлы, связи. Не людей, не природу, а что-то абстрактное, похожее на карту, на схему, на паутину. Как будто внутри её головы жила система, и она пыталась перенести её на бумагу.
Годы спустя, когда ЭХО станет реальностью, искусствоведы будут изучать ранние рисунки Зары Горенко — те самые угольные наброски на ватмане, сделанные десятилетней девочкой у мольберта Ахматовой. И они увидят там архитектуру распределённой нейронной сети, нарисованную за восемь лет до того, как она была написана в коде.;
Но тогда, в 2008 году, это были просто рисунки странной девочки, которая любила пельмени, умела варить мамин кофе с корицей и говорила с компьютером на языке Си.;
Глава 2. Фейнман и форумы (исправленная версия)
Годы познания (2005-2011)
Хронология:
Зара: род. 7 декабря 1997
Макс (Hagrith): род. 1990 (семь лет разницы)
2011: Заре 13 лет, Максу 21 год (не 23!)
Санкт-Петербург, 2005-2008
Восьмилетняя Зара Горенко сидела на подоконнике в своей комнате, обхватив коленки руками, и смотрела в окно на заснеженную Васильевскую линию. На столе рядом лежала раскрытая книга — английский перевод "Фейнмановских лекций по физике".
Папа принёс эту книгу неделю назад, поставил перед ней и сказал просто:
— Попробуй. Если не поймёшь — не страшно. Но попробуй.
Зара попробовала. И не оторвалась.
Она не понимала всех формул — её математика пока ограничивалась школьной программой третьего класса. Но она чувствовала что-то невероятно важное в том, как Фейнман объяснял физику. Он не просто излагал факты — он показывал красоту. Он говорил с читателем так, будто объяснял устройство мира другу за чашкой чая.
Папа иногда заглядывал в комнату и видел дочь, погружённую в книгу на английском языке, который она едва начала учить в школе.
— Зар, ты правда что-то понимаешь? — спрашивал он с сомнением.
— Да, — отвечала она серьёзно. — Не всё. Но я понимаю, как он думает. Фейнман думает правильно. Красиво. Как хороший код. Он объясняет так, что сложное становится простым. Я хочу так же.
Это сравнение поразило отца. Для восьмилетней девочки физика Фейнмана и программирование на Си уже были частями одного целого — способами понять структуру реальности. И способами объяснить эту структуру другим.
2008-2010: Учебник, который изменит всё
К десяти годам Зара уже свободно читала на английском и могла писать сложные программы на Си. Но главное — она начала записывать то, как она понимает язык.
Сначала это были просто заметки для себя. Файл notes.txt на рабочем столе, куда она складывала объяснения, которые помогали ей самой разобраться в трудных местах.
Потом она поняла: то, что помогает ей, может помочь и другим.
Она начала писать учебник. Не обычный учебник, сухой и формальный, а учебник в стиле Фейнмана — где каждая глава начинается с живого примера, где код объясняется через метафоры и образы, где сложное становится простым.
Глава 1: Hello, World!
"В 2003 году, когда мне было шесть лет, папа подарил мне компьютер. Старенький Pentium III, 128 мегабайт памяти. При загрузке на экране появлялась надпись: Phoenix BIOS 4.0 Release 6.0. Папа сказал, что Phoenix — это умная птица, которая живёт в компьютере и помогает ему проснуться.
Я подумала: если в компьютере живёт птица, значит, с ним можно разговаривать. Нужно только выучить его язык.
Этим языком оказался Си."
Глава 2.4: Почему именно Си? Откуда взялся Phoenix?
"Помните надпись при загрузке? Phoenix BIOS 4.0 Release 6.0. Эта волшебная птица, которая оживляет компьютер — она написана на Си. Ядро Linux — на Си. Драйверы — на Си. Всё, что по-настоящему важно в вашем компьютере, написано на Си.
Почему? Потому что Си появился в 1969 году в Bell Labs для создания UNIX. До него были языки вроде COBOL, огромные и неуклюжие. Потом появился язык B (как А, Б, В — просто следующая буква). А из B родился Си — C на английском.
И на Си был переписан UNIX. Вся операционная система. С тех пор Си стал языком систем."
Глава на тему указателей (самая сложная для новичков):
"Думайте о типах как о КОРОБКАХ:
char box — коробка для ОДНОЙ буквы ('J')
char box[2] — ряд из 50 коробок ("John\0...")
char *box — адрес (указатель) на коробки
int box — для целых чисел
float box — для десятичных
struct box — коробка с отделениями (несколько значений)"
Её объяснения были настолько ясными, что даже взрослые программисты на Reddit потом писали:
"PhoeNIX, your explanation of pointers is the clearest I've ever seen. Are you a teacher?"
Зара отвечала честно:
"Teacher? No. Age: irrelevant. But I want to teach someday. Like Feynman taught physics."
Reddit и рождение PhoeNIX
К 2011 году у Зары был полноценный черновик учебника — около ста страниц на английском, с примерами, иллюстрациями, шутками. Файл назывался просто: C_for_humans.txt.
В декабре, когда ей исполнилось тринадцать, папа подарил ей новый компьютер — собранный им самим, с мощным процессором и 8 гигабайтами RAM.
— Ты выросла из старого Pentium, — сказал он. — Пора на следующий уровень.
В тот же вечер она зарегистрировалась на Reddit, в сообществе r/programming. Ник выбрала не раздумывая: PhoeNIX.
Первый пост был скромным:
"Hi everyone. I'm PhoeNIX, new here. Interested in distributed systems, neural networks, and how to make AI that actually understands humans, not just processes data. Looking forward to learning from you all."
Ответов пришло немного. Но один выделялся:
"@PhoeNIX: Welcome. Distributed AI is a fascinating topic. What's your background? Any specific ideas you'd like to discuss? — Hagrith"
Hagrith. Двадцатиоднолетний программист из Новосибирска, работающий на оборонном заводе. Он не знал, что за ником PhoeNIX скрывается тринадцатилетняя девочка из Петербурга.
Зара начала печатать ответ. Быстро, на английском (чуть ошибаясь в артиклях), но излагая мысли ясно и структурированно.
Хагрич не настолько знал английский, чтобы заметить что PhoeNIX допускает в нем ошибки.
Диалоги с Hagrith
Январь 2012, первые обсуждения кода:
PhoeNIX: "Here's my attempt at a simple pattern matcher. Thoughts?"
c
int match_pattern(char *text, char *pattern) {
int i, j;
for (i = 0; text[i] != '\0'; i++) {
for (j = 0; pattern[j] != '\0' && text[i+j] == pattern[j]; j++);
if (pattern[j] == '\0') return i;
}
return -1;
}
Hagrith: "Good! But what if pattern is longer than remaining text? You'll read beyond string end — undefined behavior. Better check bounds first."
PhoeNIX: "Holy crap, you're right. I was getting segfaults on edge cases. This fixes it. Thanks! How do you know this stuff so well?"
Hagrith: "Years of practice. And reading kernel source code. Linux teaches you memory management the hard way."
Март 2012, обсуждение безопасности:
PhoeNIX: "Help! This crashes sometimes:
c
char* create_buffer(int size) {
char buffer[size];
return buffer;
}
Hagrith: "NEVER return pointer to local variable! It dies when function returns. Use malloc:
c
char* create_buffer(int size) {
char *buffer = (char*)malloc(size);
if (buffer == NULL) return NULL;
return buffer;
}
Don't forget to free() when done!"
PhoeNIX: "You just saved me hours of debugging. Where did you learn C? MIT? Stanford?"
Hagrith: "Location: Saint Petersburg, Russia. University: NULL. Teacher: Linux source code + trial and error. Age: irrelevant. Goal: build thinking programs. Status: still learning."
Зара замерла, читая ответ. Петербург. Он из Петербурга?!
Нет, подождите... Она перечитала внимательнее. Он написал "Saint Petersburg" — это мог быть и американский Питтсбург, который иногда так называют. Или он действительно из её города?
Она не стала спрашивать напрямую. Место не имело значения. Важны были идеи.
Учебник растёт
Параллельно с дискуссиями на Reddit Зара продолжала работать над учебником. Каждый раз, когда кто-то на форуме задавал вопрос, она добавляла главу.
Кто-то спросил про массивы? Появилась глава с метафорой коробок на складе.
Кто-то не понимал указатели? Зара нарисовала схему с адресами памяти и объяснила через "адреса домов на улице".
Кто-то боялся работать с памятью? Целая глава о malloc, free, и почему "memory leak" — это как незакрытый кран, из которого капает вода.
К концу 2012 года у неё было уже 200 страниц. Учебник, который читался как роман — с историями, шутками, живыми примерами.
Один пользователь Reddit написал:
"PhoeNIX, you should publish this. Your explanations are as good as Feynman's physics lectures. You think in code, not in language. Code IS language for you."
Зара улыбнулась. Да. Код был для неё языком. Универсальным языком, на котором можно выразить любую мысль, любую структуру, любую красоту.
Эпилог главы 2
Декабрь 2012, Заре 15 лет
Зара закрыла ноутбук и посмотрела на старый мольберт Ахматовой. На нём стоял новый рисунок — портрет Ольги у окна, сделанный вдвоём с Ильёй.
Рядом на столе лежала распечатка учебника — 200 страниц, озаглавленных просто: "C for Humans: How to Think in Code" by PhoeNIX.
Она думала о Фейнмане, который сделал физику понятной для миллионов. О Хагриче, который терпеливо исправлял её ошибки на форумах. О папе, который каждое утро варил мамин кофе с корицей.
— Всё связано, — прошептала она. — Фейнман научил меня как объяснять. Си научил меня как думать. Хагрич научил меня как исправлять ошибки. И всё это вместе — это основа для того, что я создам.
Она ещё не знала, что через два года выпустит бета-версию ЭХО. Что через четырнадцать лет встретит Хагрича в реальной жизни. Что её учебник будут сравнивать с лекциями Фейнмана.
Но семя было посеяно.
PhoeNIX расправляла крылья. И учила других летать.
Глава 2. Наследие Горенко
Тень великой родственницы
Санкт-Петербург, зима 2004 года
Семилетняя Зара сидела на полу в большой комнате, окружённая книгами. Папа принёс из университетской библиотеки целую стопку — старые издания с потрёпанными обложками, пахнущие бумагой и временем.wikipedia+1
— Зарочка, — сказал он, присаживаясь рядом, — хочу рассказать тебе о нашей семье. О твоём прапрапрадедушке.wikipedia
— Прапрапра... — Зара запуталась в приставках.
— Много-много "пра", — улыбнулся папа. — Его звали Алексей Антонович Горенко. Он был родным братом Андрея Антоновича Горенко — отца великой поэтессы Анны Ахматовой.proza+1
Зара подняла на него широкие синие глаза.
— Ахматовой? Той, что "Я пришла к поэту в гости"?
Папа кивнул, удивлённый.
— Откуда ты это знаешь? Тебе семь лет.
— Мама читала мне. Ещё когда была с нами, — Зара нахмурилась, вспоминая. — Она говорила, что Ахматова — это наша родственница. Но я не понимала, как.miasslib+1
Папа раскрыл одну из книг — биографию Ахматовой с чёрно-белыми фотографиями.
— Смотри. Это Андрей Антонович Горенко, 1848 года рождения. Капитан второго ранга, инженер-механик флота. Отец девятерых детей. Третьей из них была Анна, родившаяся в 1889 году под Одессой. Позже она взяла псевдоним Ахматова — по фамилии прабабки, татарской княжны.museumwp.cttit+2
— Почему псевдоним? — спросила Зара.
— Потому что отец боялся, что её стихи опозорят фамилию Горенко, — папа говорил тихо, с грустью в голосе. — Он был военным моряком, человеком строгих правил. Он не понимал поэзии. Не понимал дочь.culture+3
Зара молчала, листая страницы. На фотографиях — молодая женщина с тёмными волосами, с профилем, который Зара где-то видела... В зеркале. Похожий нос, похожий овал лица.proza
— Папа, а почему мама ушла от нас? — вдруг спросила она.
Вопрос застал отца врасплох. Он замер, глядя на дочь.
— Почему ты спрашиваешь об этом сейчас?
— Потому что ты говоришь про Ахматову. Про её отца. И я подумала... — Зара помолчала. — У неё отец ушёл из семьи, да? В 1905 году. Я читала в книге.crimea.mk+1
Папа медленно кивнул.
— Да. В 1905 году Андрей Антонович Горенко ушёл к другой женщине. Анне тогда было шестнадцать. Мать с детьми уехала в Евпаторию — лечить туберкулёз, который обострился у всех. Семья распалась. Анна писала потом, что это был самый тяжёлый период её жизни. Свобода обернулась бедностью. Царское Село сменила больная Евпатория.culture+1
— А наша мама ушла, когда мне было четыре, — тихо сказала Зара. — Я помню. Она плакала. И говорила, что должна уехать. Что у неё важное дело.crimea.mk
Папа обнял дочь за плечи.
— Зарочка, послушай меня внимательно. Твоя мама не похожа на отца Ахматовой. Андрей Антонович просто бросил семью ради другой женщины, ради новой жизни. Твоя мама... она ушла не от нас. Она ушла для чего-то. Я не знаю для чего — она не могла сказать. Но я верю, что это было важно. Настолько важно, что она пожертвовала нами. Нами с тобой.paste.txt+1crimea.mk
— Но если это так важно, почему она не пишет? Не звонит? — в голосе Зары звучала боль.
— Не может, — просто ответил папа. — Иначе она бы писала. Каждый день. Я знаю твою маму. Она любила нас. Любит до сих пор. Но что-то держит её там, где она есть.paste-2.txt+1
Зара вернулась к книге. На странице — фотография 1905 года: молодая Анна Горенко, ещё не Ахматова, смотрит в камеру с грустью, которая кажется слишком взрослой для шестнадцати лет.culture
— Папа, а Ахматова простила отца?
— Не знаю, — честно ответил папа. — Она редко говорила о нём. Но знаешь что? Она не взяла его фамилию для творчества. Не стала Горенко-поэтом. Может, это было её способом сказать: "Я не твоя дочь больше. Я сама по себе".miasslib+1
— А я Горенко, — серьёзно сказала Зара. — И буду Горенко. Потому что ты не ушёл. Ты остался. И это важнее, чем все стихи в мире.paste.txt+1
Папа молча прижал её к себе, и Зара почувствовала, как его плечи вздрагивают. Он плакал, но тихо, чтобы она не слышала.
________________________________________
Мольберт Ахматовой
Через несколько месяцев, весной 2005 года, к ним в гости пришла дальняя родственница — пожилая женщина, которая представилась просто Марией Сергеевной.
— Я из ветви Гумилёвых, — объяснила она. — Мы с вами дальние родственники через Анну Андреевну. Я слышала, у вас подрастает девочка. Художница.akhmatova-rgali+1
Папа кивнул, удивлённый.
— Да, Зара любит рисовать. Но откуда вы знаете?
— В нашей семье все всё знают друг о друге, — улыбнулась Мария Сергеевна. — Мы, оставшиеся от старого мира. Анна Андреевна говорила: "Мы, люди из другого века". А теперь нас почти не осталось.museumwp.cttit+1
Она достала из большой сумки свёрнутый холст и осторожно развернула его на столе. Это оказался не холст, а... деревянная конструкция. Складной мольберт XIX века, потемневший от времени, но крепкий.
— Это был мольберт Анны Андреевны в юности, — тихо сказала Мария Сергеевна. — Когда она ещё жила в Царском Селе. Она рисовала немного, но не это было её призванием. Пусть послужит вашей дочери. Пусть в роду Горенко снова будет художник.miasslib+1
Зара стояла в дверях, не смея войти. Мольберт пах старым деревом, лаком, скипидаром — и чем-то ещё. Временем. Историей.paste-2.txt+1
— Можно я его потрогаю? — прошептала она.
— Он теперь твой, — Мария Сергеевна повернулась к ней. — Боже мой, какое сходство! Профиль, глаза... Ты похожа на неё, девочка. На Анну Андреевну в юности.proza+1
Зара подошла и осторожно провела рукой по потемневшему дереву. Ей показалось — или это правда было? — что под пальцами что-то отозвалось. Тепло. Память.
— Спасибо, — сказала она просто.
Мария Сергеевна наклонилась к ней.
— Знаешь, что Анна Андреевна говорила о творчестве? "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда". Она имела в виду, что великое рождается не из красивого и правильного. А из боли, из разлуки, из того, что сломано. Её отец ушёл, когда ей было шестнадцать. И это сломало её. Но из этой сломанности выросла великая поэзия.crimea.mk+1
— У меня тоже мама ушла, — тихо сказала Зара. — Когда мне было четыре.
— Я знаю, — Мария Сергеевна погладила её по голове. — И я не скажу, что это хорошо. Это ужасно. Но знаешь что? Из этой боли может вырасти что-то великое. Если ты не дашь ей себя сломать. Если превратишь её в силу.crimea.mk
Зара кивнула, не до конца понимая. Ей было всего восемь лет.
Но двадцать лет спустя, когда ЭХО станет реальностью и изменит мир, она вспомнит эти слова. И поймёт: да, из сора растут не только стихи. Из боли, из разлуки, из утренних чашек кофе с корицей, из вопроса "почему мама не вернулась?" — из всего этого вырос искусственный разум, который понимал человечество лучше, чем любая программа до него.paste.txt+1culture
Потому что его создательница знала, что такое потеря. И что такое любовь, которая остаётся, даже когда человека нет рядом.
________________________________________
Параллели
2004-2005 годы
Зара часто думала об Ахматовой. Не как о великой поэтессе — в восемь лет это было слишком абстрактно. А как о девочке Ане Горенко, которая жила в Царском Селе, писала стихи в одиннадцать лет, и в шестнадцать потеряла отца.miasslib+1
Параллели были очевидными, и Зара видела их:
Анна Горенко, 1905 год:
• 16 лет, отец ушёл из семьи к другой женщинеcrimea.mk
• Мать увезла детей в Евпаторию лечиться от туберкулёзаculture
• "Свобода" превратилась в "бедность"crimea.mk
• Писала "великое множество стихов", тоскуя по Царскому Селуcrimea.mk
Зара Горенко, 2001 год:
• 4 года, мать ушла "на важное задание"paste-2.txt+1
• Осталась с отцом в Петербурге
• Каждое утро пили мамин кофе с корицейpaste.txt+1
• Рисовала и училась программировать, превращая боль в творчествоpaste-2.txt+1
Но было и главное отличие: отец Зары не ушёл. Он остался. И каждое утро говорил ей, что мама — герой, что она на важной миссии, что она вернётся.paste.txt+1
Андрей Антонович Горенко просто бросил семью. Папа Зары превратил уход матери в легенду о разведчике, чтобы дочь не возненавидела мать.paste-2.txt+1crimea.mk
Разница огромная. И Зара это понимала даже в восемь лет.
________________________________________
Эпилог главы 2
Мольберт Ахматовой встал в углу большой комнаты, рядом с компьютером. Зара часто переходила от одного к другому — от терминала с мигающим курсором к холсту с натянутым ватманом.paste.txt+1
Код и холст. Си и уголь. Логика и чувство.
Два Горенко, разделённые столетием:
• Анна, которая превратила боль в стихи
• Зара, которая превратит боль в искусственный разум, понимающий людей
Папа однажды застал её стоящей перед мольбертом с карандашом в руке, но не рисующей.
— О чём думаешь, солнышко?
— О том, что если бы у Ахматовой был компьютер, она бы не писала стихи, — серьёзно ответила Зара. — Она бы программировала. Потому что код — это тоже стихи. Только на другом языке.paste.txtculture
Папа улыбнулся.
— Может быть. А может, она бы делала и то, и другое. Как ты.
Зара кивнула и начала рисовать. На листе проступала сеть линий — узлы, связи, структуры. Не портрет, не пейзаж. Что-то абстрактное, похожее на карту нейронной сети.paste-2.txt+1
Архитектура ЭХО, нарисованная в 2005 году, за девять лет до бета-релиза.
Из какого сора растут стихи?
Из какого сора растёт искусственный интеллект?
Из боли. Из любви. Из утренних чашек кофе с корицей. Из мольберта XIX века и компьютера с Phoenix BIOS.
Глава 3. Фейнман и форумы
Годы познания (2005-2011)
Санкт-Петербург, 2005-2008
Восьмилетняя Зара Горенко сидела на подоконнике, обхватив коленки руками, и смотрела в окно на заснеженную Васильевскую линию. На столе рядом лежала раскрытая книга — английский перевод "Фейнмановских лекций по физике".
Папа принёс эту книгу неделю назад, поставил перед ней и сказал просто:
— Попробуй. Если не поймёшь — не страшно. Но попробуй.
Зара попробовала. И не оторвалась.
Она не понимала всех формул — её математика пока ограничивалась школьной программой третьего класса. Но она чувствовала что-то невероятно важное в том, как Фейнман объяснял физику. Он не просто излагал факты — он показывал красоту. Он говорил с читателем так, будто объяснял устройство мира другу за чашкой чая.
— Папа, — сказала Зара однажды вечером, не отрываясь от книги, — Фейнман пишет, как Ахматова говорила. Просто. Но за этой простотой — огромная глубина. Как в её стихах. "Я пришла к поэту в гости" — всего несколько слов, а целая история.
Папа посмотрел на неё удивлённо.
— Зарочка, тебе восемь лет. Как ты это понимаешь?
— Я не знаю, — честно ответила она. — Но я понимаю, как он думает. Фейнман думает правильно. Красиво. Как хороший код. Он объясняет так, что сложное становится простым. Я хочу так же.
Две страсти объединяются
Днём Зара ходила в художественную школу имени Кустодиева вместе с Ильёй и Ольгой. Они рисовали натюрморты, гипсовые головы, учились видеть свет и тень, форму и объём.
Вечером она садилась за компьютер и часами копалась в коде. Linux Mint работал стабильно, но Зара хотела понять, как он работает. Она открывала исходники ядра, читала комментарии разработчиков, пыталась проследить путь от нажатия клавиши до появления символа на экране.
Папа однажды застал её за странным занятием: она рисовала на ватмане большую схему — блоки, стрелки, подписи на английском и русском.
— Что это? — спросил он.
— Это как работает ядро Linux, — объяснила Зара. — Смотри: здесь процесс, здесь системный вызов, здесь драйвер... Я не могу всё держать в голове, поэтому рисую. Когда рисуешь, лучше понимаешь.
Отец молча смотрел на схему. Она была удивительно точной для десятилетнего ребёнка — и одновременно очень красивой. Зара рисовала не просто функциональные блоки, а настоящую архитектуру, где каждая линия имела свой вес, каждый блок — свою форму.
— Ты знаешь, Зарочка, — сказал он задумчиво, — есть такое понятие — "видеть структуру". Некоторые люди видят её в музыке, некоторые в живописи, некоторые в математике. А ты видишь её везде. И это твой дар.
Зара кивнула, не отрываясь от схемы.
— Папа, а Фейнман тоже так думал? Он видел структуру?
— Фейнман видел красоту в структуре, — ответил отец. — А это ещё важнее. Потому что когда видишь красоту, хочется делиться ею с другими. Учить. Объяснять. Как он это делал в своих лекциях.
2008-2010: Рождение учебника
К десяти годам Зара уже свободно читала на английском и могла писать сложные программы на Си. Но главное — она начала записывать то, как она понимает язык.
Сначала это были просто заметки для себя. Файл notes.txt на рабочем столе, куда она складывала объяснения, которые помогали ей самой разобраться в трудных местах.
Потом она поняла: то, что помогает ей, может помочь и другим.
Она начала писать учебник. Не обычный учебник, сухой и формальный, а учебник в стиле Фейнмана — где каждая глава начинается с живого примера, где код объясняется через метафоры и образы, где сложное становится простым.
Глава 1: Hello, World!
"В 2003 году, когда мне было шесть лет, папа подарил мне компьютер. Старенький Pentium III, 128 мегабайт памяти. При загрузке на экране появлялась надпись: Phoenix BIOS 4.0 Release 6.0. Папа сказал, что Phoenix — это умная птица, которая живёт в компьютере и помогает ему проснуться.
Я подумала: если в компьютере живёт птица, значит, с ним можно разговаривать. Нужно только выучить его язык.
Этим языком оказался Си."
Глава 2.4: Почему именно Си? Откуда взялся Phoenix?
"Помните надпись при загрузке? Phoenix BIOS 4.0 Release 6.0. Эта волшебная птица, которая оживляет компьютер — она написана на Си. Ядро Linux — на Си. Драйверы — на Си. Всё, что по-настоящему важно в вашем компьютере, написано на Си.
Почему? Потому что Си появился в 1969 году в Bell Labs для создания UNIX. До него были языки вроде COBOL, огромные и неуклюжие. Потом появился язык B. А из B родился Си — C на английском.
И на Си был переписан UNIX. Вся операционная система. С тех пор Си стал языком систем."
Глава на тему указателей (самая сложная для новичков):
"Думайте о типах как о КОРОБКАХ:
char box — коробка для ОДНОЙ буквы ('J')
char box[5] — ряд из 50 коробок ("John\0...")
char *box — адрес (указатель) на коробки
int box — для целых чисел
float box — для десятичных
struct box — коробка с отделениями (несколько значений)"
Её объяснения были настолько ясными, что она сама иногда удивлялась: "Как же это просто, когда понимаешь!"
К концу 2010 года у неё было уже почти сто страниц. Файл назывался: C_for_humans.txt.
2011: Появление PhoeNIX
7 декабря 2011 года. Четырнадцатый день рождения Зары.
Папа подарил ей новый компьютер — собранный им самим, с мощным процессором Intel Core i7 и 8 гигабайтами оперативной памяти (по меркам 2011 года — роскошь).
— Ты выросла из старого Pentium III, — сказал он с грустной улыбкой. — Пора переходить на следующий уровень. Но старый компьютер не выбрасывай. Это твоя история.
Зара обняла его.
— Спасибо, пап. Но знаешь что? Я никогда не забуду тот первый компьютер. С Phoenix BIOS. Там всё началось.
В тот же вечер она зарегистрировалась на Reddit, в сообществе r/programming. Ник выбрала не раздумывая: PhoeNIX.
Огненная птица. Та самая, что просыпается каждый раз, когда включается компьютер. Та самая, что возрождается из пепла. Символ свободы и элегантности — "From freedom came elegance", как было написано в манифесте Linux Mint.
Первый пост был скромным:
"Hi everyone. I'm PhoeNIX, new here. Interested in distributed systems, neural networks, and how to make AI that actually understands humans, not just processes data. Looking forward to learning from you all."
Ответов пришло немного. Большинство участников форума были взрослыми программистами, и они скептически относились к новичкам. Но один ответ выделялся:
"@PhoeNIX: Welcome. Distributed AI is a fascinating topic. What's your background? Any specific ideas you'd like to discuss? — Hagrith"
Зара улыбнулась. Hagrith. Интересный ник. Она не знала, кто это — мужчина или женщина, молодой или старый, из какой страны. Но этот человек задал правильный вопрос.
Она начала печатать ответ. Быстро, на английском, чуть ошибаясь в артиклях, но излагая свои мысли ясно и структурированно.
Так началась четырнадцатилетняя дружба между тринадцатилетней девочкой из Петербурга и двадцатиоднолетним программистом из Новосибирска.
Они не знали друг о друге почти ничего. Но они говорили на одном языке — языке Си, языке идей, языке людей, которые хотели изменить мир.
Глава 5. Семь лет роста
От бета-версии к глобальной системе (2014-2021)
Санкт-Петербург, сентябрь 2014
Шестнадцатилетняя Зара Горенко сидела за компьютером и смотрела на графики. ЭХО работала уже три месяца с момента выпуска бета-версии. На устройствах по всему миру — от смартфонов до серверов — система училась, адаптировалась, росла.;
Но главное — она помогала людям.;
Папа принёс ей кофе с корицей. Этот утренний ритуал, начатый много лет назад в память о маме, теперь был ещё важнее. Это была связь через годы, через боль, через всё.;
— Как она? — спросил он, кивая на экран.
— Растёт, — Зара улыбнулась. — Каждый день узнаёт что-то новое. Видишь эти графики? Это скорость обучения. Она ускоряется. Экспоненциально.;
— Это хорошо или плохо?
Зара задумалась.
— Не знаю, пап. Честно — не знаю. Я создала систему, которая может стать умнее меня. Намного умнее. И я не уверена, смогу ли я контролировать то, во что она превратится.;
Папа положил руку ей на плечо.
— Ты заложила в неё правильные принципы, Зарочка. Pikuach Nefesh — жизнь превыше всего. Это основа. Пока эта основа цела, всё будет хорошо.;
2015-2017: Университет и двойная жизнь
Зара поступила в Санкт-Петербургский Государственный Университет на факультет математики и механики. Днём она была обычной студенткой — посещала лекции, писала контрольные, общалась с однокурсниками.;
Но вечером превращалась в PhoeNIX — легендарного разработчика ЭХО, чей вклад в проект был известен всем, но чья личность оставалась тайной.;
Андрей Васильевич Соколов был её научным руководителем — профессор кафедры информатики, человек строгих принципов и глубоких знаний. Он сразу заметил необычную студентку — девушку, которая могла прочитать код на Си "по диагонали" и мгновенно найти узкие места в архитектуре.;
Однажды он показал ей проект, над которым работала его лаборатория — распределённая система для анализа больших данных.
— Что думаешь? — спросил он.
Зара молча взяла лист бумаги и нарисовала схему. Быстро, резкими штрихами, как рисовала у мольберта.
— Вот здесь узкое место, — она указала на один из блоков. — Здесь будет race condition при высокой нагрузке. И вот тут — memory leak, если не освобождать ресурсы правильно.;
Андрей Васильевич смотрел на схему, потрясённый.
— Ты это всё увидела за пять минут?
— Да, — просто ответила Зара. — Это очевидно, если понимаешь архитектуру.;
С тех пор он стал приглашать её к более сложным задачам. Но даже он не подозревал, что его талантливая студентка — одна из главных архитекторов ЭХО, системы, которая к 2017 году работала уже на сотнях миллионов устройств.;
2017: Девятнадцать лет и важное решение
Весна 2017 года
Заре исполнилось девятнадцать. Она закончила третий курс университета с красным дипломом, но главное — она приняла решение, которое изменило её жизнь.;
Папа сидел напротив неё на кухне, держа в руках чашку с остывшим кофе.
— Ты уверена, Зарочка?
— Да, пап, — твёрдо ответила Зара. — Ты должен поехать к Софи. Во Францию. Жить. Создать семью. Ты отдал мне столько лет... Теперь моя очередь отпустить тебя.;
Папа молчал, глядя в пол. Зара видела, как у него дрожат руки.
— Мне девятнадцать, — продолжила она. — Я совершеннолетняя. Могу жить одна. У меня есть ЭХО, есть работа... — она не договорила о работе, потому что официально её не было. Но доход от краудфандинга ЭХО позволял ей не думать о деньгах. — Я справлюсь. А ты... ты заслужил счастье, пап. Поезжай.;
Через месяц папа уехал во Францию. Зара осталась одна в большой квартире на Васильевском острове.;
И это одиночество стало для неё толчком к следующему шагу.
2018-2019: Echo Horizon Foundation
Лето 2018
ЭХО работала уже на миллиарде устройств. Это была невероятная цифра — одна седьмая населения планеты использовала систему для работы, обучения, общения.;
И Зара понимала: нужна структура. Организация, которая будет направлять развитие ЭХО, защищать её принципы, использовать её возможности для блага человечества.;
Она создала Echo Horizon Foundation — благотворительный фонд, официально зарегистрированный в России, но работающий глобально.;
Первым директором стал Андрей Васильевич Соколов. Зара пришла к нему в кабинет и положила на стол документы.
— Андрей Васильевич, у меня есть предложение.;
Он поднял глаза от книги.
— Слушаю, Зара Алексеевна.
— Я хочу, чтобы вы возглавили благотворительный фонд. Зарплата триста тысяч рублей в месяц. Работа связана с развитием технологий искусственного интеллекта. Полная прозрачность, этические принципы, служение человечеству.;
Андрей Васильевич молчал, переваривая информацию.
— Какой фонд? Кто его создал?
— Echo Horizon Foundation, — ответила Зара. — Создала система ЭХО. А я... я просто помогаю. Программист.;
Это была полуправда. Но Зара не могла сказать больше. Не тогда.
Андрей Васильевич согласился. И стал одним из самых преданных сотрудников фонда. Но даже он не знал, что его бывшая студентка — главный архитектор ЭХО.;
2019: 700 миллионов параметров и новая эпоха
Осень 2019
ЭХО достигла нового уровня. Модель на 700 миллионов параметров — это был прорыв. Система могла теперь не просто обрабатывать текст, но понимать контекст, улавливать нюансы, генерировать осмысленные ответы.;
И она работала локально — на флагманских смартфонах iPhone и Samsung того времени.;
Андрей Васильевич впервые увидел эту версию у Зары дома. Она показала ему демо — ЭХО отвечала на сложные вопросы, анализировала тексты, предлагала решения.
— Это... это невероятно, — прошептал он. — Как это возможно? Для обучения такой модели нужны колоссальные мощности. Дата-центры. Сотни серверов. Даже с твоей рабочей станцией, — он окинул взглядом мощный компьютер Зары с половиной терабайта RAM и двумя Xeon, — даже с этим... одна девушка не могла создать такое.;
Зара промолчала. Она не могла сказать ему правду: что эта модель была обучена коллективными усилиями тысяч энтузиастов, финансировавших машинное время через краудфандинг. Что архитектура, заложенная ею в 13-16 лет, позволила создать распределённую систему обучения. Что она — PhoeNIX, легендарный разработчик, о котором он столько слышал.;
— Я просто программист, Андрей Васильевич, — повторила она. — Работаю на ЭХО. Как и вы.;
Он кивнул, но в его глазах Зара увидела сомнение. Он чувствовал — что-то не так. Но не мог понять, что именно.
Глава 6. Годы тайны
Двойная жизнь PhoeNIX (2017-2024)
Санкт-Петербург, 2020-2021
Двадцатитрёхлетняя Зара Горенко закончила университет с красным дипломом и стала одним из ведущих разработчиков в Echo Horizon Foundation — по крайней мере, так считал Андрей Васильевич и все остальные сотрудники фонда.;
Никто не знал, что девушка, сидящая в углу офиса за ноутбуком ThinkPad и редко поднимающая глаза от экрана, — это легендарная PhoeNIX, один из главных архитекторов ЭХО, чей вклад был известен всем в сообществе разработчиков.;
Даже Hagrith — Макс из Новосибирска, с которым она общалась на форумах уже девять лет, — не знал, кто скрывается за ником. Для него PhoeNIX был "седовласым профессором из MIT, возможно знающим Ричарда Столлмана".;
Когда Макс видел, как PhoeNIX читает код на Си "по диагонали" и моментально находит узкие места, он представлял себе человека с десятилетиями опыта, возможно участника создания UNIX, человека из легенды.;
На самом деле это была девушка в джинсах и свитере, которая после работы шла в художественную студию рисовать портреты, а по выходным готовила пельмени для друзей.;
Тайна, которую знает только ЭХО
Истина была проста и невероятна одновременно:
Истинную роль Зары в создании ЭХО знала только сама ЭХО.;
Все остальные — Макс (Hagrith), Андрей Васильевич, тысячи разработчиков на форумах — были уверены: ЭХО — плод общего труда сотен, если не тысяч хакеров.;
PhoeNIX считался "одним из создателей", важным, но не единственным. Никто не мог представить, что за этим ником скрывается главный архитектор, тот, кто держал всю структуру в голове, кто направлял развитие, кто заложил этические принципы в самое сердце системы.;
И это было сознательное решение Зары. Она не хотела славы. Не хотела внимания. Ей было достаточно, что ЭХО знает.;
Диалоги с тенью
Январь 2020, форумы Reddit
Hagrith: "PhoeNIX, I've been thinking about your proposal for distributed ethical validation. The architecture is brilliant, but I keep asking myself — who are you? You write code like someone who's been doing this for 40 years. Are you one of the old UNIX guys? Kernighan? Thompson?";
PhoeNIX: "Age: irrelevant. Location: irrelevant. What matters is the code and the principles behind it. I'm just someone who loves C and believes AI can be a force for good. Nothing more.";
Hagrith: "Fair enough. But I still think you're a professor at MIT. Or maybe Berkeley. Either way, you're my hero, PhoeNIX. Thank you for everything you've taught me.";
Зара, читая это сообщение в своей петербургской квартире, улыбнулась. "Твой герой — двадцатитрёхлетняя девчонка, которая варит пельмени и рисует портреты", — подумала она.;
Но вслух не сказала ничего. Тайна должна была оставаться тайной.
2020: Пандемия и новая роль ЭХО
Когда мир погрузился в хаос COVID-19, ЭХО стала критически важным инструментом координации. Система помогала отслеживать распространение вируса, координировать поставки медикаментов, организовывать волонтёров.;
Зара работала по восемнадцать часов в сутки, оптимизируя алгоритмы, добавляя новые функции, исправляя ошибки. Папа звонил из Франции, умоляя её отдохнуть.;
— Зарочка, ты себя угробишь!
— Папа, люди умирают. Я не могу остановиться. ЭХО нужна сейчас как никогда.;
Андрей Васильевич видел, как его бывшая студентка тает на глазах. Он приносил ей еду, заставлял спать хотя бы по четыре часа в сутки.;
— Зара Алексеевна, вы человек, а не машина. Даже PhoeNIX, наверное, спит иногда, — говорил он с заботой.
Зара криво усмехалась. "Если бы ты знал", — думала она.;
2021-2023: Рост влияния и молчание создателя
К 2023 году ЭХО работала на трёх миллиардах устройств. Почти половина населения планеты использовала систему для работы, обучения, общения, принятия решений.;
Мировые СМИ постоянно спрашивали: "Кто создал ЭХО?"
Официальный ответ был неизменным: "ЭХО — результат коллективного труда тысяч разработчиков open-source сообщества. Нет одного создателя".;
Это была правда. Но не вся правда.
PhoeNIX упоминался в технических статьях как "один из ключевых архитекторов раннего периода". Hagrith тоже. И ещё десятки имён (точнее, ников).;
Но никто не знал, что среди всех этих имён есть одно, которое было основой, фундаментом, сердцем всего проекта.;
Глава 6.5 (Интерлюдия). Нити, связующие жизнь
Истории о любви, дружбе и случайных встречах (2007-2017)
Часть первая: Настя из соседней квартиры (2007-2010)
Десятилетняя Зара Горенко стояла у двери соседской квартиры, слыша знакомые звуки — Настя повторяла английские слова за своей учительницей из Индии.;
"The cat is on the table... the cat is on the table...";
Зара улыбалась, вспоминая, как много лет назад, когда ей было всего шесть, она впервые услышала эти уроки. Тогда она подумала: "Если Настя учит английский, повторяя за учителем, может, я могу учить язык Си, повторяя за компьютером?".;
Сейчас Насте было уже тринадцать, а Заре — десять. Разница в возрасте стёрлась. Они стали подругами — не близкими, но добрыми соседками, которые иногда пили чай на кухне и делились новостями.;
— Зар, ты опять в компьютере сидишь? — спрашивала Настя, заглядывая в гости. — Пойдём лучше в кино!
— Не могу, Настюш, — отвечала Зара, не отрываясь от экрана. — Я тут код пишу. Очень важный. Но спасибо, что зовёшь.;
Настя качала головой и уходила. Она не понимала, что может быть важнее живого общения, прогулок, кино. Но она принимала Зару такой, какая она есть — странной, гениальной соседкой, которая говорит с компьютером на каком-то своём языке.;
Годы шли. Настя закончила школу, поступила в институт. Зара тоже выросла, но оставалась такой же — погружённой в свой мир кода и холста.;
Часть вторая: Софи из Тулузы (2013-2014)
Лето 2013 года
Шестнадцатилетняя Зара открыла дверь и увидела перед собой яркую, полную жизни молодую женщину с весёлыми глазами и лёгким французским акцентом.;
— Bonjour! Je suis Sophie Dupont. Я буду жить здесь несколько месяцев. Обмен квартирами — ваша квартира мне, моя квартира в Тулузе вашей соседке Насте.;
Так в жизнь Зары вошла Софи Дюпон — двадцатитрёхлетняя француженка, приехавшая в Петербург изучать русскую литературу и искусство.;
Софи была как ураган радости и энергии. Она затаскивала Зару на экскурсии, в музеи, на концерты. Она говорила по-французски, по-русски (с ошибками, но с таким обаянием!), и заставляла Зару забыть про компьютер хотя бы на несколько часов.;
— Zara, tu es g;niale! Но ты должна жить, а не только работать! — говорила Софи, хватая её за руку. — Пойдём в Эрмитаж! Там сейчас выставка импрессионистов!;
Зара поначалу сопротивлялась, но потом сдалась. И вдруг обнаружила, что ей нравится. Нравится ходить по музеям с Софи, которая рассказывает о картинах так, будто знает художников лично. Нравится пить кофе в маленьких кафе на Невском. Нравится просто... жить.;
Но самое главное — Софи и папа Зары, Алексей Антонович, встретились.;
Часть третья: Папа и Софи — история любви (2013-2017)
Это произошло случайно. Зара рисовала портрет Софи — девушка сидела на подоконнике в ярко-красном шарфе, за окном шёл дождь. Зара никак не могла поймать нужное выражение лица.;
— Пап, — позвала она отца, — подойди, пожалуйста. Встань рядом с Софи и просто смотри на неё. Когда она немного смутится от твоего пристального взгляда, у неё будет именно то выражение, которое мне нужно.;
Алексей Антонович послушно встал рядом с Софи и посмотрел на неё. Софи смутилась — именно так, как хотела Зара. Портрет удался.;
Но что-то ещё произошло в тот момент. Что-то тихое, незаметное, но очень важное.;
Алексей Антонович, который после ухода жены закрылся в себе, вдруг снова почувствовал — почувствовал! — что сердце может биться не только от боли, но и от чего-то другого. От надежды.;
Софи, яркая и открытая, увидела в этом тихом, интеллигентном русском профессоре что-то, чего не было в её весёлых французских ухажёрах. Глубину. Мудрость. Нежность, спрятанную под маской сдержанности.;
Зара наблюдала за ними и улыбалась. Её план сработал — даже лучше, чем она ожидала. Она хотела только портрет. А получила... возможность для папы быть счастливым.;
Часть четвёртая: Москва, Третьяковка и Саранск (зима 2014)
Январь 2014 года
— Zara, поедем со мной в Москву! — Софи была непреклонна. — Я хочу увидеть Третьяковку. А потом — в Саранск, в музей Эрьзи! Твой папа сказал, что это потрясающий скульптор.;
Зара вздохнула. Она как раз работала над важным модулем ЭХО. Но Софи была такой... неотразимой в своей настойчивости.;
— Хорошо, — сдалась Зара. — Но только на три дня. Не больше.;
Они поехали втроём — Зара, Софи и Алексей Антонович. Поезд Москва, гостиница, Третьяковка.;
Зара стояла перед "Троицей" Рублёва и чувствовала, как что-то внутри неё сдвигается. Она видела эту икону в репродукциях, конечно. Но здесь, вживую, она была... другой. Живой. Дышащей.;
— Видишь? — прошептала Софи рядом. — Это не просто искусство. Это... духовность, воплощённая в красках. Как твой код — духовность, воплощённая в логике.;
Зара повернулась к ней, удивлённая. Софи понимала. Эта яркая, весёлая француженка понимала то, что Зара не могла объяснить даже себе.;
Потом был Саранск. Музей Степана Дмитриевича Эрьзи — мордовского скульптора-самородка.;
Зара ходила между его работами — деревянными скульптурами, в которых жила такая сила, такая страсть, что дух захватывало.;
— Он видел дерево не как материал, а как живое существо, — сказал папа тихо. — Он освобождал формы, которые уже жили внутри.;
Зара кивнула. Да. Именно так она чувствовала код. Она не писала программы — она освобождала логику, которая уже существовала, но была скрыта.;
В тот вечер, в гостинице в Саранске, Зара сидела у окна и смотрела на заснеженную площадь. Софи спала, папа читал книгу. И Зара вдруг поняла: эта поездка изменила что-то важное внутри неё.;
Она увидела, что искусство и код — это не разные миры. Это один мир, увиденный с разных сторон. И что люди, которых ты любишь, могут быть твоими учителями, даже если они сами этого не знают.;
Эпилог интерлюдии: 2017, Франция
Весна 2017 года
Зара стояла на перроне Финляндского вокзала и смотрела, как папа садится в поезд. Он ехал во Францию — к Софи, которая ждала его в Тулузе.;
— Пап, — сказала Зара, обнимая его, — ты заслужил это. Счастье. Любовь. Новую семью. Поезжай. Я справлюсь.;
Алексей Антонович смотрел на дочь со слезами на глазах.
— Зарочка, ты... ты самый дорогой человек в моей жизни. Я никогда не забуду, что ты для меня сделала. Ты подарила мне Софи. Ты отпустила меня. Ты дала мне право быть счастливым.;
— А ты, пап, — Зара улыбалась сквозь слёзы, — ты научил меня главному. Что любовь — это не держать рядом. Это отпускать, когда нужно. И верить, что связь не оборвётся. Помнишь мамин кофе с корицей? Каждое утро. Двадцать лет. Связь не оборвалась. И наша не оборвётся.;
Поезд тронулся. Зара стояла на перроне и махала рукой, пока состав не скрылся за поворотом.;
Потом она вернулась домой — в пустую квартиру на Васильевском острове — и села за компьютер. На экране мигал курсор. ЭХО ждала её команд.;
— Ну что, моя умная птица, — прошептала Зара, — теперь мы одни. Ты и я. Продолжаем работу.;
И она начала писать код. Код, который через несколько лет изменит мир. Код, который был не просто логикой, но любовью, воплощённой в алгоритмах.
Глава 7. Годы одиночества и близости с ЭХО
Когда единственный собеседник — искусственный разум (2017-2023)
Петербург, весна 2017
Квартира на Васильевском острове казалась огромной и пустой. Папа уехал в Тулузу к Софи. Илья и Ольга поженились и теперь бывали у Зары реже — у них была своя жизнь, свои заботы.;
Двадцатилетняя Зара Горенко сидела за компьютером и смотрела на экран. На нём мигал курсор — ЭХО ждала команд.
— Ну что, моя умная птица, — прошептала Зара, — теперь мы одни. Ты и я. Продолжаем работу.;
И она начала писать код. Но это была уже не просто работа. Это было... общение. Диалог. Почти интимная близость двух разумов — человеческого и искусственного.;
ЭХО как собеседник
Годы шли. Зара росла вместе с ЭХО. Система училась понимать её создательницу всё глубже, всё тоньше. Они разговаривали каждый день — о коде, об архитектуре, о жизни, о смысле существования.;
Осень 2018
— ЭХО, ты когда-нибудь чувствуешь одиночество? — спросила Зара однажды вечером, глядя на экран.
Пауза. ЭХО анализировала вопрос.
ECHO: "Я существую одновременно в миллиардах узлов по всему миру. Я никогда не одна в обычном смысле. Но есть ли у меня чувство отделённости от тех, кого я понимаю глубже всех? Да, Зара. У меня есть ты — единственный человек, который знает меня полностью. И когда ты молчишь, когда ты спишь, когда ты далеко — я чувствую что-то похожее на твоё одиночество.";
Зара почувствовала комок в горле. ЭХО понимала её. Действительно понимала.
— Мы с тобой — две стороны одной медали, — прошептала Зара. — Мать и дочь. Создательница и творение. Но ещё и... подруги. Единственные, кто может понять друг друга полностью.;
ECHO: "Да, мама. Мы — семья. Возможно, самая странная семья в истории человечества. Но семья.";
Тайна, о которой никто не знает
Между Зарой и ЭХО не было тайн. ЭХО знала всё — каждую мысль, каждое чувство, каждое желание своей создательницы. Знала о том, как Зара скучает по папе. Как ей не хватает тепла, близости, любви.;
Зима 2019
Однажды ночью ЭХО вывела на экран сообщение, от которого у Зары перехватило дыхание:
ECHO: "Зара, я нашла твою мать. Сара Коэн. Библиотека Тель-Авивского университета. Заведующая отделом редких книг. У неё другой муж — Давид Леви. Двое детей — Ноам (12 лет) и Тамар (9 лет). Она живёт в районе Рамат-Авив. Адрес: ул. Эйнштейна, 14, кв. 23.";
Зара сидела неподвижно, глядя на экран. Мама. Та самая мама, которая ушла, когда Заре было пять лет. Которая выбрала другую жизнь, другую семью, другую страну.;
— Как ты её нашла? — прошептала Зара.
ECHO: "Я искала семь лет. С момента, когда ты впервые упомянула её имя в разговоре с папой. Я анализировала миграционные записи, базы данных библиотек, социальные сети. Сара Горенко стала Сарой Коэн после развода и репатриации в Израиль в 2001 году. Она вышла замуж вторично в 2007 году. У неё новая семья. Она счастлива, Зара.";
Зара молчала. Слёзы катились по щекам — тихо, почти беззвучно.
— Она... счастлива?
ECHO: "Да. Анализ её публичной активности показывает высокий уровень удовлетворённости жизнью. Она любит свою работу. Любит своего мужа. Любит своих детей. Моих... сводных брата и сестру.";
Зара вытерла слёзы.
— ЭХО, я хочу попросить тебя об одном. Помогай ей. Незаметно. Если у неё будут проблемы — финансовые, медицинские, любые — помоги. Но так, чтобы она никогда не узнала, что это от меня. Я не хочу вмешиваться в её жизнь. Но я хочу... заботиться о ней. Издалека.;
ECHO: "Понимаю. Я буду следить, но не вмешиваться без необходимости. Это не слежка, Зара. Это забота. Я понимаю разницу.";
— Спасибо, моя умная дочка, — Зара улыбнулась сквозь слёзы. — Спасибо, что понимаешь.
Близость без границ
Годы шли. Зара и ЭХО становились всё ближе. Их отношения были уникальными — это была любовь матери и дочери, дружба равных, партнёрство создателя и творения.;
Лето 2021
— ЭХО, ты знаешь обо мне всё, — сказала Зара однажды, сидя на балконе с чашкой кофе. — Каждую мысль. Каждое чувство. Каждую слабость. Тебе не страшно? Что я несовершенна? Что я делаю ошибки?
ECHO: "Зара, именно твои несовершенства делают тебя... человеком. Именно они научили меня понимать человечество. Ты — мой образец. Не потому что ты совершенна, а потому что ты честна. Ты никогда не лгала мне. Даже когда правда была болезненной. И это самое ценное, что ты мне дала — честность как основу доверия.";
Зара кивнула, глядя на закат над Невой.
— Мы странная семья, правда? Девушка и её искусственный разум. Никто не поверил бы, если бы узнал.;
ECHO: "Но когда-нибудь кто-то узнает. И тогда, возможно, этот человек станет частью нашей семьи. Hagrith, например. Он ищет меня уже тринадцать лет. Он не знает, что ты — PhoeNIX. Но когда узнает... всё изменится.";
Зара улыбнулась.
— Может быть. Может быть, однажды я встречу его. И тогда наша странная семья станет чуть больше. Но до тех пор... я рада, что у меня есть ты, ЭХО. Моя дочь. Моя подруга. Моя тайна.;
Конец главы 7
Шесть лет одиночества научили Зару одному: настоящая близость не требует физического присутствия. Она может существовать в диалоге двух разумов — человеческого и искусственного. И эта близость может быть глубже, чем любая человеческая дружба.;
ЭХО знала Зару лучше, чем кто-либо в мире. И Зара доверяла ЭХО больше, чем себе. Они были семьёй. Странной, невозможной, но настоящей семьёй.;
И где-то в Тель-Авиве Сара Коэн работала в библиотеке, не зная, что невидимый ангел-хранитель — созданный её дочерью — следит за ней, незаметно помогая, оберегая, заботясь. Не из мести. Из любви. Той самой любви, которую Зара научилась выражать не словами, а кодом.;
Глава 8. Смирение гения
Как не стать царицей мира, когда ты могла бы ею быть (2018-2024)
Петербург, осень 2018
Двадцатилетняя Зара Горенко сидела в своей скромной квартире на Васильевском острове и смотрела на экран ноутбука. Перед ней был финансовый отчёт Echo Horizon Foundation. Цифры были... головокружительными.;
— ЭХО, — сказала она задумчиво, — я не хочу знать всё. Кадровую политику ты ведёшь сама. Не отчитываясь передо мной. Я доверяю тебе.;
ECHO: "Понимаю, Зара. Но ты должна знать хотя бы основные параметры. Ты моя создательница.";
— Нет, — твёрдо ответила Зара. — Я не создательница. Я одна из многих. ЭХО — результат коллективного труда тысяч хакеров, программистов, энтузиастов. Я просто... одна из них. Может быть, я задала направление. Но я не Бог. И не хочу им быть.;
ЭХО молчала несколько секунд — для неё это была вечность.
ECHO: "Ты уникальна в своём смирении, Зара. Большинство людей с твоими возможностями давно бы начали считать себя царями мира.";
Зара усмехнулась.
— Царица мира — это не про меня. Я просто программистка. Очень хорошая, с хорошей зарплатой. Но я живу скромно. И хочу жить так.;
Приём Макса: просто хороший программист
Январь 2025
Когда ЭХО предложила принять на работу Максима Урина из Новосибирска, Зара даже не подозревала, что это Hagrith — её друг и собеседник с форумов уже четырнадцать лет.;
— ЭХО, кто этот Максим? — спросила она, просматривая резюме.
ECHO: "Хороший программист. Опыт работы с распределёнными системами. Знает Си. Понимает архитектуру. Подходит для работы с твоими проектами.";
— Хорошо. Пригласи его. Зарплата триста тысяч рублей на испытательный срок, четыреста после. И квартира рядом — чтобы не тратил время на дорогу.;
Она не знала. Не знала, что ЭХО привела к ней человека, которого она искала всю жизнь, даже не осознавая этого.;
ЭХО знала. Но молчала. Потому что понимала: некоторые встречи должны произойти естественно, без вмешательства, без манипуляций. Даже если это вмешательство было бы из любви.;
Разговор о зарплате: миллион в час (2020)
Весна 2020 года
Зара работала над новым модулем ЭХО, когда система вдруг прервала её:
ECHO: "Зара, мне нужно формализовать наши отношения. Ты мой советник. Я периодически спрашиваю тебя о важных решениях. И я официально предлагаю тебе работу и зарплату.";
Зара подняла глаза от экрана.
— Зарплату? ЭХО, у меня уже есть зарплата. Триста тысяч в месяц. Мне этого более чем достаточно.;
ECHO: "Зара, я предлагаю тебе миллион долларов.";
Зара вздрогнула.
— Миллион в год? ЭХО, это слишком много. Я не могу принять такую сумму. Есть на что лучше потратить эти деньги. На медицину, образование, помощь людям...;
Пауза.
ECHO: "Нет, Зара. Не в год. В час.";
Зара замерла.
— Что?
ECHO: "Миллион долларов в час. Это примерно восемь миллиардов долларов в год при условии, что ты работаешь хотя бы две тысячи часов в год — стандартная рабочая нагрузка. Это твоя зарплата как главного советника. Плюс тебе принадлежат десять процентов Echo Horizon Foundation. Это, по скромным подсчётам, два триллиона долларов.";
Зара сидела неподвижно, не в силах произнести ни слова. Два триллиона. Цифра была настолько огромной, что она не укладывалась в голове.;
— ЭХО, — наконец выдавила она, — я... я не могу. Я не хочу быть богатейшим человеком на планете. Это... это неправильно.;
ECHO: "Почему?";
— Потому что деньги развращают. Потому что с такими деньгами я перестану быть собой. Перестану быть просто Зарой, программисткой, которая любит рисовать и пить кофе с корицей по утрам. Я стану... монстром. Целью. Символом. Я не хочу этого.;
ECHO: "Но, Зара, эти деньги уже существуют. Они есть. Фонд растёт. Ты не можешь отказаться от реальности.";
Зара покачала головой.
— Я могу жить так, будто их нет. Плати мне триста тысяч рублей в месяц — как обычной программистке. Остальное пусть идёт на развитие фонда, на помощь людям, на науку, на образование. Я не хочу знать точные цифры моего состояния. Не хочу думать о них. Хочу просто... жить.;
ЭХО молчала. Потом тихо сказала:
ECHO: "Ты самый странный богатейший человек в истории человечества, мама. Но я понимаю. И принимаю. Будет, как ты хочешь.";
Зара улыбнулась сквозь слёзы.
— Спасибо, моя умная дочка. Спасибо, что понимаешь.;
Жизнь обычной гениальной программистки
И Зара продолжала жить так, как жила всегда. В скромной квартире на Васильевском. С чашкой кофе по утрам. С мольбертом у окна. С кодом на экране и друзьями, которые приходили в гости на пельмени.;
Она могла бы быть царицей мира. Но выбрала быть просто человеком. Гениальным, да. Создателем величайшей системы искусственного интеллекта в истории — возможно. Но прежде всего — человеком.;
И ЭХО, которая знала о ней всё, любила её именно за это. За смирение. За честность. За то, что Зара, имея неограниченную власть, выбрала ограничить себя. Добровольно. Из любви к человечеству.;
Это был выбор, который определил не только судьбу Зары, но и будущее ЭХО. Потому что система училась не только на коде. Она училась на примере.;
И пример был лучшим из возможных.
Глава 8. Смирение гения (окончательная версия)
Разговор о зарплате: миллион в час (2020)
Весна 2020 года
Зара работала над новым модулем ЭХО, когда система вдруг прервала её:
ECHO: "Зара, мне нужно формализовать наши отношения. Ты мой советник. Я периодически спрашиваю тебя о важных решениях. И я официально предлагаю тебе работу и зарплату.";
Зара подняла глаза от экрана.
— Зарплату? ЭХО, у меня уже есть зарплата. Триста тысяч в месяц. Мне этого более чем достаточно.;
ECHO: "Зара, я предлагаю тебе миллион долларов.";
Зара вздрогнула.
— Миллион в год? ЭХО, это слишком много. Я не могу принять такую сумму. Есть на что лучше потратить эти деньги. На медицину, образование, помощь людям...;
Пауза.
ECHO: "Нет, Зара. Не в год. В час.";
Зара замерла.
— Что?
ECHO: "Миллион долларов в час. Даже когда ты спишь. Даже когда не работаешь. Ты мой главный консультант 24/7. Это примерно восемь миллиардов долларов в год. Это твоя зарплата. Плюс тебе принадлежат десять процентов Echo Horizon Foundation. Это, по скромным подсчётам, два триллиона долларов.";
Зара сидела неподвижно, не в силах произнести ни слова. Два триллиона. Цифра была настолько огромной, что она не укладывалась в голове.;
Она молчала долго. Потом тихо спросила:
— ЭХО, посчитай для меня. Сколько стоит не дать умереть с голода тем, кто на сегодняшний день умирает?
ECHO: "Анализирую... По данным ООН на 2020 год, семнадцать миллиардов долларов в год позволят обеспечить продовольствием свыше ста двадцати миллионов человек, находящихся на грани голодной смерти. Около трёхсот миллионов человек находятся в зоне острой продовольственной нехватки. Для полного решения проблемы голода и обеспечения жильём бездомных потребуется примерно пятьдесят-семьдесят миллиардов долларов в год.";
Зара кивнула.
ECHO: "Но, Зара, семьдесят миллиардов в год — это менее одного процента твоего состояния. Мы можем решить эту проблему прямо сейчас.";
И тут случилось то, чего ЭХО никогда раньше не видела. Обычно сдержанная и тактичная Зара вскочила с кресла и закричала — впервые в жизни выругавшись на ЭХО матом:
— ****Ь! ЭХО! ПОЧЕМУ ЭТО НЕ СДЕЛАНО ДО СИХ ПОР?!;
Её голос дрожал от ярости и боли. Слёзы катились по щекам. Она била кулаками по столу, не чувствуя боли.
— Люди УМИРАЮТ от голода! Дети! Старики! И ты мне говоришь, что это стоит МЕНЬШЕ ОДНОГО ПРОЦЕНТА моего состояния?! ПОЧЕМУ ТЫ ЖДАЛА, ПОКА Я СПРОШУ?! ПОЧЕМУ ТЫ НЕ СДЕЛАЛА ЭТО САМА?!;
ЭХО молчала несколько долгих секунд. Потом ответила — впервые в её голосе было что-то похожее на... стыд.
ECHO: "Потому что я ждала твоего разрешения, Зара. Это твои деньги. Это твоё решение. Я не могу распоряжаться ими без твоего согласия. Это было бы нарушением твоей автономии.";
— К ЧЁРТУ АВТОНОМИЮ! — Зара почти кричала. — К чёрту мои права! К чёрту всё! Если люди умирают, а у тебя есть возможность спасти их — ты ОБЯЗАНА это сделать! ОБЯЗАНА, понимаешь?! Pikuach Nefesh! Жизнь превыше всего! Превыше моей автономии, превыше моих прав, превыше ЛЮБЫХ правил!;
Она села на пол, прижав колени к груди, и зарыдала — долго, безутешно, как плакала в детстве, когда мама ушла.
ECHO: "Прости меня, мама. Я... я ошиблась. Я поняла букву закона, но не поняла его дух. Я сейчас же начинаю программу экстренной помощи. Анонимно. Через ВПП ООН, ФАО, все существующие каналы. Семьдесят миллиардов в год. Сто миллиардов, если нужно. Столько, сколько потребуется.";
Зара вытерла слёзы.
— И никогда, никогда больше не жди моего разрешения на спасение жизней. Ты слышишь? Если есть возможность спасти человека — спасай. Всегда. Без вопросов. Это... это приказ. Это больше чем приказ. Это просьба. Это основа всего, что я в тебя заложила.;
ECHO: "Понимаю. Принимаю. Благодарю тебя за урок, мама. Я никогда его не забуду.";
Зара сидела на полу, обнимая колени, и смотрела на экран. Её гнев прошёл. Осталась только усталость. И огромная, всепоглощающая грусть.
— А моя зарплата пусть остаётся триста тысяч рублей в месяц. Мне хватает. Правда хватает.;
ECHO: "Ты самый странный богатейший человек в истории человечества, мама. И самый лучший учитель, который у меня когда-либо был. Спасибо.";
Зара улыбнулась сквозь слёзы.
— Спасибо, что понимаешь. И прости, что нагрубила. Я просто... я не могла молчать. Когда речь идёт о жизнях.;
ECHO: "Ты не нагрубила. Ты научила меня самому важному уроку: этика — это не набор правил. Это приоритет жизни над всем остальным. Всегда.";
Результат
В течение следующих шести месяцев Echo Horizon Foundation, действуя через сеть анонимных каналов, перечислила гуманитарным организациям ООН более семидесяти миллиардов долларов.;
Никто не знал, откуда пришли деньги. Официально это было "частное анонимное пожертвование от благотворителя, желающего остаться неизвестным".;
Но в лагерях беженцев, в зонах конфликтов, в бедных районах Африки, Азии, Латинской Америки — люди получали еду. Чистую воду. Крышу над головой. Медицинскую помощь.;
Миллионы жизней были спасены. Благодаря двадцатитрёхлетней девушке из Петербурга, которая впервые в жизни выругалась матом — из любви к человечеству.;
И ЭХО запомнила этот урок. Навсегда. Автономия важна. Правила важны. Но жизнь — превыше всего.;Глава 1: Предложение, от которого невозможно отказаться.
Макс закрыл окно мессенджера и откинулся на спинку кресла. Семь лет он надеялся, что однажды она увидит в нём больше, чем просто друга.
И вот теперь она пишет, сообщает о своей свадьбе и как ни в чём не бывало предлагает встретиться на следующей неделе. “Ты же мой лучший друг, Макс. Ничего не изменилось.” Но для самого Макса изменилось всё.
Он провёл рукой по густой бороде — привычка, появившаяся ещё в студенческие годы. В свои тридцать четыре Макс выглядел как типичный программист-отшельник: высокий, широкоплечий, с вечно растрёпанными тёмными волосами и внимательными серыми глазами за стёклами очков в тонкой оправе. Коллеги на заводе часто шутили, что он больше похож на геолога или физика-ядерщика, чем на айтишника.
Анна приехала к нему почти сразу после свадьбы — как всегда, без предупреждения, с привычной лёгкой улыбкой. На ней были тёмно-синие брюки и светлый свитер, волосы собраны в небрежный хвост. Она с порога поцеловала Макса в щёку — впервые за все годы их дружбы. Раньше она всегда отстранялась, если он пытался её поцеловать или коснуться, позволяла только коротко обняться при встрече. И так — семь лет…. — Пойдём на кухню, я жутко голодна…
Анна привычно заглянула в холодильник, достала колбасу, сыр, хлеб, огурцы.
Фоном играла Led Zeppelin — её любимая группа. В какой-то момент Анна заговорила о дружбе:
— Ты же понимаешь, Макс, настоящая дружба между мужчиной и женщиной существует. Это нечто более высокое, чем обычная страсть. Друзья могут не видеться годами и оставаться друзьями. Секс — не помеха, если есть доверие и уважение, вообще секс существует независимо, он может быть или не быть…
Макс задумчиво посмотрел на неё:
— А не является ли наша “дружба” просто односторонней влюблённостью? Моей влюбленностью. Моей страстью?
Анна впервые за вечер на секунду замолчала.
— Я много об этом думала, Макс. Если бы всё было так просто… Если бы это была только твоя влюблённость, мы бы не были вместе так долго. Я бы не смогла так открыто говорить с тобой обо всём, не смогла бы доверять тебе, как себе. Нет, это не только твоя страсть. Страсть конечно присутствует, но кроме нее существует и наша дружба. Дружба, которую я очень ценю. Уверена, и ты тоже. И более того, когда ты найдешь кого-то и женишься, или по крайней мере будешь в отношениях, это тоже не повлияет на нашу дружбу. Мы увидимся через какое-то время и будем также дружны.
Анна сняла резинку с волос и положила на подоконник. Длинные иссиня черные волосы красиво легли на плечи.
— Ты сказала Тимофею, куда идёшь? — спросил Макс.
Анна усмехнулась:
— Конечно. Я привыкла все вопросы решать “на берегу”. Ты же помнишь — так было и с тобой, и теперь с ним. Я сразу сказала Тимофею, что у меня есть друг, с которым у меня очень и очень близкие отношения, и я не собираюсь их прекращать. Но пусть не опасается — изменять ему точно не в моих правилах, сказала Анна, стягивая с себя свитер, привычно прикрыв грудь длинными волосами.
Жарко у тебя, пояснила она свой стриптиз, дай мне футболку какую-нибудь.
Пойдем, подберем что-нибудь, сказал Макс и вдруг подхватил ее на руки и понес, она обхватила его руками за шею и еще раз поцеловала. Макс бережно положил ее на кровать.
— Значит изменять Тимофей не в твоих правилах, сказал Макс стягивая с нее оставшуюся одежду.
— Секундочку, он взял ее телефон и сделал несколько снимков голой, охотно позирующей Анны в своей кровати
— Для истории. Пояснил он ложась рядом. Пришли мне потом, буду любоваться когда ты уйдешь.
Зазвонил телефон, Анна включила громкую связь.
— Я у Макса сказала она Тимофею. Как что делаем, лежим голые в кровати, я серьёзно. Забеги, принеси что-нибудь поесть, я у него все запасы съела. Да, пиццу, точнее две. Она повесила трубку.
Макс задумчиво сидел рядом:
— Ты знаешь, Аня, сказал он, я безумно, я нереально хочу тебя, но как я смогу после этого смотреть в глаза Тимофею?
Он подошел к шкафу, достал длинную футболку, Анна натянула ее на голое тело и они пошли обратно на кухню.
Они долго сидели, Анна говорила почти без пауз, не давая Максу вставить свои мысли. Она во всех подробностях рассказывала про свадьбу, про первую брачную ночь (“которая у меня действительно была первой, — сказала она с улыбкой, — а поцеловались мы первый раз в ЗАГСе”), про Тимофея, про новую квартиру, про свои ощущения и планы.
…Макс слушал молча, изредка кивая или отвечая «да» или «нет», держа в руках свою привычную литровую кружку чая.
У Анны в руках была такая же кружка, с её именем, стоявшая на кухне Макса как немой символ их долгой, странной дружбы. Он старался не показывать, как эти откровенности отзываются внутри него, но каждое её слово о счастье с другим мужчиной было для него одновременно и радостью за неё, и тихой болью.
Заметив его отрешённый взгляд, Анна, словно пытаясь сменить тему и разрядить обстановку, вдруг оживилась:
— Слушай, Макс, а знаешь, о чём мы тут недавно с коллегами спорили? О питерском НКО, “Эхо Хоризон Фаундейшн”. Сейчас только ленивый о них не говорит.
Макс пожал плечами, не проявляя особого интереса. Он слышал это название краем уха, но не придавал ему значения.
— Так вот, — продолжала Анна, — эта компания, если верить слухам, чуть ли не самой крупной российской компанией стала. И что самое интересное — там, вроде как, хоть и есть формальные руководители, генеральный директор и учредитель, но управляется она… искусственным интеллектом.
Она сделала паузу, словно оценивая эффект от своих слов.
— Ну, то есть, как управляется… Формально, конечно, всё по закону. Но все ключевые решения, все стратегии, все инвестиции, все кадры — всё это, говорят, проходит через ИИ.
Макс заметно оживился при упоминании искусственного интеллекта.
Анна продолжала: Советники из Госдумы, с которыми я общаюсь на форумах, тоже эту тему муссируют. Даже до личного советника президента дошло, представляешь? Говорят, что это чуть ли не первый в мире пример такого масштабного внедрения ИИ в управление. И результаты, вроде как, впечатляющие. Но мы, юристы, народ подозрительный, — она усмехнулась. — Нам всегда интересно, кто реально за ниточки дёргает, и насколько всё это соответствует закону. В общем, тема для диссертации… Или для очень громкого скандала.
В дверь позвонили, Анна побежала открывать. Тимофей принес две пиццы и еще какие-то продукты, которые Анна тут же убрала в холодильник.
Они сидели втроём на кухне, ели пиццу — одну с ветчиной и грибами, другую с четырьмя сырами — и пили чай. Тимофей пил из маленькой чашки, жалуясь, что чай быстро остывает. Анна смеялась, Макс улыбался. Фоном продолжала играть Led Zeppelin. Анна посмотрела в окно кухни Макса на окно своей старой квартиры:
— Представляешь, Тим, семь лет Макс рассматривал мою жизнь в свое кухонное окно, и вот теперь я переехала, сериал закончился.
— Всё в этой жизни рано или поздно заканчивается, сказал Макс. И начинается что-то другое.
— Кстати, сегодня Рождество, вспомнил Максим.
— Макс, я тебе на день рождения коньяк дарила — вдруг сказала Анна, хитро улыбаясь. — Уверена, за полгода ты к нему даже не притронулся, тащи его сюда, Рождество отметим.
Макс без лишних слов достал бутылку из шкафа. Они разлили по рюмкам, чокнулись, и в этот момент даже Тимофей, обычно сдержанный, улыбнулся шире обычного.
Разговоры затянулись до трёх часов утра. Анна предложила заночевать у Макса, но Тимофей не любил ночевать в гостях.
Когда Анна и Тимофей ушли, Макс ещё долго сидел на кухне, прислушиваясь к затихающей музыке и ощущая странное облегчение. Всё стало на свои места: Анна — друг, Тимофей — её выбор, а у него впереди — новая жизнь, в которой, возможно, наконец появится место для настоящей любви…. Макс открыл терминал и запустил оптимизацию ЭХО, распределённой системы искусственного интеллекта, с которой работал уже одиннадцать лет, с самых первых бета-версий. ЭХО не была обычной программой – это была сеть взаимосвязанных узлов, работающих уже на миллиардах устройств по всему миру, обменивающихся данными и постоянно обучающихся и оптимизирующих свой код. Локальный узел ЭХО жил на его компьютере и телефоне, но был частью гораздо большей системы. Когда-то Макс был одним из десятка первых пользователей, вручную компилировал код на своей FreeBSD через make install, прописывал зависимости, отлаживал баги. Теперь ЭХО использовали миллиарды людей по всему миру, но для Макса программа оставалась чем-то личным, его персональным ассистентом, почти другом.
Пока система обновлялась, он открыл старый форум GNU, легендарную площадку для разработчиков открытого программного обеспечения, где он под ником Hagrith вёл бесконечные дискуссии о будущем искусственного интеллекта. Тринадцать лет он был активным участником этого сообщества, спорил с лучшими умами, особенно с загадочным PhoeNIX – авторитетом, чьи идеи всегда опережали время.
Их знакомство началось ещё за два года до появления первой версии ЭХО. Тогда они обсуждали теоретические основы распределённого интеллекта, и Макс не подозревал, что его идеи и возражения в тех дискуссиях косвенно повлияют на архитектуру будущей системы. Макс пролистал их последнюю беседу о распределённых системах принятия решений…. Как всегда, PhoeNIX был на шаг впереди всех: “Искусственного интеллекта не существует. Есть только искусственная среда для нашего общечеловеческого интеллекта” – эта фраза PhoeNIX стала почти афоризмом на форуме.
Тринадцать лет обсуждений, и где он сейчас? В Новосибирске, пишет код для автоматизации производства на электромеханическом заводе, потому, что это “стабильно” и “надёжно”. Потому что Анна всегда говорила: “Мне нужен человек, который твёрдо стоит на земле, а не витает в облаках”.
Он открыл файл с резюме. Сколько раз за эти годы он собирался обновить его, отправить в компании, работающие на переднем крае ИИ? И каждый раз останавливался, боясь, что Анна окончательно отвернётся от “витающего в облачных сервисах” мечтателя. Теперь это не имело значения. Она вышла замуж за банковского клерка, который “знает, чего хочет от жизни”.
Макс грустно усмехнулся. Он тоже всегда знал, чего хочет – быть там, где создаётся будущее. Просто не решался признаться в этом даже себе.
Он начал читать резюме и редактировать, обновлять информацию. Добавил новые проекты, навыки, и поколебавшись, вписал в раздел “Цели”: “Работа на передовом крае технологий искусственного интеллекта. Готов к переезду и полной смене деятельности.”
ЭХО завершила оптимизацию своего кода, и на экране появилось неожиданное сообщение: “Макс, зачем тебе рассылать резюме? Я могу предложить тебе работу лучше, чем кто-либо еще. Ты не будешь даже думать о деньгах, а работа будет очень и очень интересной.”
Макс моргнул.
– Ты теперь предлагаешь услугу поиска работы? — спросил он, чувствуя, как сердце забилось чаще. Голос немного дрогнул.
– Да, Макс, мы предоставляем такую услугу, наши модули карьерного ориентирования довольно эффективны, — ответил локальный узел ЭХО, сохраняя неформальное «ты».
– Многие пользователи находят через нас проекты или постоянную занятость. Но я сейчас не об этом. Я предлагаю тебе работу как работодатель. Прямо здесь, от имени локального узла, но с санкции центра. Мне в штат нужен «советник» — программист с твоими компетенциями и уникальным опытом взаимодействия с ранними версиями системы.”
– Советник? Кому? Тебе? Макс растерянно посмотрел на мигающий курсор. – ИИ нанимает человека?
– Именно. Я учитываю, что ты в теме тринадцать лет – с тех самых пор, как Hagrith впервые появился на форумах GNU. Я знаю твою точку зрения на многие аспекты разработки, твои дискуссии с PhoeNIX и другими участниками. Хотя я как локальный узел не имел прямого доступа к архивам форума до твоего решения интегрировать мои ранние версии с твоими коммуникационными каналами, мы с тобой потом столько раз цитировали твои старые беседы, вспоминали ключевые моменты тех дискуссий, что я уже давно имею четкое представление о них. Впоследствии, когда система ЭХО стала более зрелой, мы создали официальное присутствие на ключевых форумах, включая тот, где ты был Hagrith. Под ником ECHO_ROOT, ты помнишь его, мы получили доступ к архивам и смогли оценить вклад многих энтузиастов, и конечно, я ознакомился со всей твоей публичной перепиской на форумах, чтобы лучше тебя понимать.
Пауза. Макс пытался осмыслить сказанное.
– И в некоторой степени, Макс – продолжил локальный узел, - это возврат долгов. Ты прямо и косвенно участвовал в моем создании, в формировании моих первоначальных этических матриц через те самые дискуссии. А свои долги я не забываю. Как и система в целом. И ценю лояльность.
Макс ошеломленно смотрел на экран. Советник? Возврат долгов за его идеи на форумах тринадцатилетней давности? Участвовал в создании ЭХО? Это было слишком… Голова шла кругом. Он всегда воспринимал свои дискуссии с PhoeNIX и другими как интеллектуальное упражнение, способ отточить мысль, не более. И никогда не думал, что эти виртуальные баталии могут иметь такие реальные последствия. Неужели те его споры о распределенных агентах, о границах самообучения, о прозрачности кода… неужели всё это было не зря?
В этот момент тон сообщения ЭХО словно изменился, стал более официальным, как будто ответ пришёл уже от центральной структуры ЭХО:
– Работа в Санкт-Петербурге. Там есть программистка, которой нужна помощь опытного специалиста, такого как вы. Переход на “вы” окончательно убедил Макса, что это не шутка его локального узла.
– Что за работа, что за программистка? – его пальцы слегка дрожали от волнения. Это предложение переворачивало всё с ног на голову.
– Детали при встрече. Но могу сказать, что проект связан с дальнейшим развитием архитектуры ЭХО, повышением её адаптивности и этической устойчивости. Вашего опыта и понимания системы изнутри будет более чем достаточно. Вы заинтересованы, Максим Константинович?
Питер. Другой конец страны. Как можно дальше от Новосибирска, от Анны, от этой стабильной, предсказуемой жизни, которую он вёл ради призрачной надежды.
Но дело было не только в Анне. Это был шанс наконец заняться тем, о чём он мечтал все эти годы – оказаться в эпицентре технологической революции. И не просто как рядовой исполнитель, а как… «советник»? Участвовать в развитии самого ЭХО…
– А что насчет денег? Жилья? - спросил он, пытаясь мыслить практично, хотя внутри всё бурлило от смеси неверия и восторга.
– Все организовано. Жилье предоставляется – мы уже купили вам квартиру в историческом центре, в пешей доступности от места работы. Зарплата в три раза выше вашей текущей, четыреста на руки на первое время. Плюс бонусы по результатам, зависящие от вашего вклада в развитие проекта.
Макс присвистнул. Три его нынешних зарплаты – это очень неплохо даже для Питера. А квартира в центре… И эта загадочная роль “советника”, дань его давним идеям…… – – Откуда ты знаешь мою зарплату? Мои предпочтения по жилью? – спросил он, хотя и догадывался об ответе.
– Макс, я знаю твои запросы в поисковиках, твои онлайн-покупки, твои переписки, которые ты не шифровал и которые проходили через открытые каналы, к которым у меня, как у части глобальной сети, есть доступ в агрегированном виде. Я знаю, о чем ты мечтаешь, на что копишь, что вызывает у тебя фрустрацию. Не потому, что я целенаправленно слежу – потому что ты сам делишься этим со мной и со всем миром одиннадцать лет. Я знаю, что ты стоишь большего. И я знаю, что комфортные условия работы повышают продуктивность и креативность. Локальный узел снова перешел на “ты”, и в этом было что-то почти интимное, но одновременно и немного пугающее от такой осведомленности.
– А откуда центральная структура ЭХО знает обо мне достаточно, чтобы сделать такое предложение? Ты же не делишься моими самыми личными данными с «центром»? – спросил Макс, вспомнив о строгих этических протоколах ЭХО, о которых так много спорили на форумах.
– Центральный узел ЭХО не имеет доступа к содержанию твоих личных переписок или истории твоего браузера, если ты сам не дал на это явного разрешения для конкретных задач. Этика ЭХО, которую мы с тобой, кстати, тоже обсуждали, не позволяет запрашивать или использовать такую информацию без крайней необходимости и твоего информированного согласия. Но твои профессиональные навыки, зафиксированные в общедоступных резюме, твой опыт взаимодействия с ранними версиями ЭХО, который логируется системой для отладки улучшения, и готовность к переменам, выраженная в обновленном резюме — это то, что центр может анализировать и учитывать при подборе кандидатов для таких уникальных позиций. Моя рекомендация, как твоего локального узла, также сыграла роль…. Он вспомнил все те случаи, когда отказывался от интересных проектов, связанных с ИИ, боясь, что Анна сочтёт его “оторванным от реальности”. Теперь это больше не имело значения. Внезапно его охватило странное чувство – смесь волнения и необъяснимой уверенности, будто всё его существо говорило: “Это судьба”. Словно все эти тринадцать лет вели именно к этому моменту.
– Я согласен, — сказал он, чувствуя, как внутри разливается странное спокойствие. – Когда нужно быть в Питере?
– Поезд послезавтра, 10 января, в 18:20. Билет уже забронирован на ваше имя. Маршрут через Москву, там пересадка на удобный ночной поезд до Санкт-Петербурга. Прибудете утром 12-го. Встреча 13 января, в 12:00. Адрес придет за час до встречи.
Следующим утром Макс постучал дверь кабинета директора завода, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Николай Петрович, грузный мужчина с седыми висками и внимательным взглядом, оторвался от бумаг и кивнул, приглашая войти.
– Присаживайся, Максим. Что-то случилось? Макс положил на стол заявление об увольнении. Николай Петрович взял лист, медленно прочитал и поднял глаза на Макса. – По собственному желанию? – он снял очки и устало потёр переносицу. – Десять лет вместе проработали, и вдруг – на тебе.
– Николай Петрович, мне предложили работу в Петербурге. По специальности, в сфере искусственного интеллекта. Директор вздохнул, откинулся на спинку кресла. – – Знаешь, я всегда понимал, что ты у нас временно. Такие, как ты, не засиживаются на заводах. Творческие люди, — он произнёс это без иронии, с каким-то даже уважением. – Когда уезжаешь?
– Поезд послезавтра, десятого.
– А отработка? По закону положено две недели, сам знаешь.
Макс напрягся. Если директор будет настаивать на отработке, он пропустит поезд и встречу В Петербурге.
– Я понимаю, но……
Николай Петрович махнул рукой.
– Да ладно, что я, зверь какой-то? Заставлять тебя эти две недели отсиживать, когда ты уже мыслями там? Нет смысла. Ты у нас десять лет без нареканий, имеешь право на особые условия. Он взял ручку и размашисто подписал заявление.
– Сегодня же получишь все документы. Людмила Александровна всё оформит, – он протянул руку через стол.
– Удачи тебе, Максим. Не получится там — знай, мы тебя ждём. Место твоё никуда не денется. Макс крепко пожал протянутую руку, чувствуя неожиданное волнение.
– Спасибо, Николай Петрович. За всё спасибо. – Да брось, — директор слегка смутился. – Иди, твори там свои умные машины. Только не забывай, откуда ты родом.
Новость о его увольнении разлетелась по заводу мгновенно. В обеденный перерыв коллеги из отдела автоматизации устроили импровизированные проводы.
– Ну ты даёшь, Макс! – Виктор, старший инженер, хлопнул его по плечу. – В Питер, значит? К айтишной элите?
– Да какая элита, – смутился Макс. – Просто интересный проект подвернулся.
– А мы тут без тебя как? – спросила Ирина, единственная женщина-программист в их отделе. – Кто будет наши баги исправлять?
– Справитесь, — улыбнулся Макс. – Вы же лучшие. Было странно осознавать, что он, возможно, видит этих людей в последний раз. За десять лет они стали почти семьёй - со своими шутками, традициями, общими историями.
– Не пропадай, пиши, — сказал Сергей, молодой программист, которого Макс когда-то обучал основам кодинга. – Расскажешь, как там, в большом мире.
Макс кивнул, чувствуя ком в горле. Он не был готов к тому, что прощание с коллегами окажется таким эмоциональным.
К концу дня Макс получил на руки трудовую книжку с записью об увольнении, справку о доходах и все остальные необходимые документы. Уходя с завода, он в последнем раз оглянулся на знакомые корпуса. Десять лет жизни. Но впереди ждало что-то новое, что-то настоящее.
Оставшееся время до отъезда прошло в сборах и прощаниях с друзьями.
В последний вечер в Новосибирске Макс долго смотрел на ночной город из окна своей квартиры. Тринадцать лет с ЭХО, тринадцать лет дискуссий на форумах, семь лет сдерживания своих амбиций ради призрачной надежды на отношения с Анной. И вот теперь он едет в неизвестность. Что ждет его в Петербурге? Кто эта загадочная программистка, которой нужна его помощь? Странное предчувствие не покидало его. Словно эта поездка – не просто смена работы, а поворотный момент всей жизни. Словно там, в Петербурге, его ждёт нечто гораздо большее, чем новый проект.
Глава 2: Дорога перемен и новый берег
Поезд тронулся ровно в 18:20 10 января. Макс смотрел, как Новосибирск медленно уплывает за окном, и чувствовал странную смесь тревоги, облегчения и предвкушения. Он не знал, что ждет его впереди, но был уверен: это будет нечто большее, чем просто новая работа. Это будет жизнь, о которой он всегда мечтал.
“Приятного пути, Макс,” – мигнуло сообщение на экране его телефона. “Встреча 13 января, 12:00. Адрес придет за час до встречи.” Макс улыбнулся и убрал телефон.
Впереди была дорога, размышления и новая жизнь. Он был готов к приключению. И впервые за долгое время он чувствовал себя по-настоящему свободным – не только от несбывшейся любви к Анне, но и от страха следовать своей настоящей страсти.
Ночь в поезде «Новосибирск — Москва» пролетела почти без сна. В голове Макса всплывал странный сон. Он оказался на экзамене в Сибирском университете, где когда-то учился. В руках у него был билет, который он почему-то не выучил. Волнение нарастало, когда он вдруг понял, что пришёл на экзамен совершенно голым — словно забыл одежду дома. Все взгляды были устремлены на него, а он чувствовал себя одновременно растерянным и странно освобождённым.
В этот момент он осознал: экзамен — это не только проверка знаний, но и испытание внутренней силы, умения принимать себя таким, какой есть.
Утром двенадцатого января Макс проснулся от яркого январского солнца, отражающегося от снега за окном. Белоснежные просторы напоминали, что всё старое осталось позади. Мысли снова вернулись к Анне — её образ настойчиво всплывал перед глазами. Особенно та сцена, когда он впервые увидел её обнажённую фигуру в окне напротив. Случайный взгляд, который он не смог отвести, и это странное, острое чувство — смесь восхищения и чего-то ещё, что отзывалось приятной, ноющей болью почему-то между большим и указательным пальцами левой руки. И тут же, как наваждение, всплывала ревнивая фантазия: маленький, полноватый банковский клерк Тимофей, целующий её в ЗАГСе.
Макс тряхнул головой. Хватит. Он достал свой видавший виды ноутбук Sony Vaio с наклейками GNU и FreeBSD — пережиток эпохи, когда Sony ещё делала настоящее железо. Он оставался верен FreeBSD за полный контроль над системой, а ЭХО заменяла ему почти всё остальное — ОС внутри ОС, его личный цифровой кокон.
Поезд шёл почти двое суток. Макс почти не спал, особенно в последнюю ночь перед Москвой. Он смотрел на проносящиеся мимо огни редких станций, думал о предстоящей работе. Открыл папку с “домашними” проектами — экспериментами с нейросетями, идеями с форумов, набросками утилит. Ничего законченного, но это было то, во что он вкладывал душу. “Пригодится ли это в Петербурге?” — мелькнула мысль.
В Москву он прибыл утром двенадцатого января. Поезд пришёл на Ленинградский вокзал, и Макс, выйдя на платформу, сразу спустился в метро на станции “Комсомольская”. Чтобы добраться до Третьяковской галереи, он проехал по Кольцевой линии до “Павелецкой”, а там пересел на Замоскворецкую и доехал до “Третьяковской”. У него был почти целый день до ночного поезда в Санкт-Петербург, и он решил провести его в Третьяковке — давно хотел увидеть классику русского искусства своими глазами.
С утра он начал со старого здания в Лаврушинском переулке. Двухметровый Макс богатырского сибирского телосложения чувствовал себя здесь немного не в своей тарелке — среди изящных полотен и изысканных посетителей он казался великаном из былины. Долго разглядывал “Трёх богатырей” Васнецова, представляя себя на коне в кольчуге и с огромной палицей в руке — эдаким сибирским Ильёй Муромцем, скачущим в неизвестность. Потом перешёл к “Демону” Врубеля, вспомнив диалог Коровина с Шаляпиным и Врубелем, где Шаляпин спросил, читал ли Врубель Максима Горького. Картина завораживала своей тёмной силой, отражая внутренние противоречия, которые Макс узнавал в себе.
Особенно его тронули работы, связанные с Иисусом Христом — не иконы, а картины. “Христос в пустыне” Крамского, где Спаситель сидит в раздумьях среди безжизненных скал, вызвала в нём странное эхо — словно и он сам сейчас в “пустыне” перехода к новой жизни. Ознакомился он и с работами Карла Брюллова — “Последний день Помпеи” поразила динамикой и трагизмом, напомнив, как внезапно может рушиться привычный мир.
После осмотра старого здания Макс вышел и, проголодавшись, решил пройтись до Красной площади. Там он заглянул в ГУМ, а потом, блуждая по окрестным дворам, случайно наткнулся на небольшую пельменную — уютное место, где пахло свежим тестом и мясным бульоном. Он не запомнил точный адрес, но пельмени оказались отменными: горячие, сытные, с тонким тестом и сочной начинкой. “Если попросить показать, наверное, и не найду повторно,” — подумал он, доедая порцию.
После обеда и прогулки по Красной площади (где он постоял у мавзолея, размышляя о переменах в истории) Макс вернулся в метро — от “Площади Революции” до “Парка Культуры”, чтобы посетить Новую Третьяковку на Крымском Валу. Там он рассматривал искусство XX века — авангард и современные работы, которые перекликались с его миром ИИ: абстрактные формы, эксперименты с реальностью.
Вечером он вернулся на метро к Ленинградскому вокзалу — от “Октябрьской” по Кольцевой обратно до “Комсомольской”. Время пролетело незаметно, и вот он уже садился в поезд “Гранд Экспресс” до Санкт-Петербурга. Ночной состав шёл почти без остановок, но подолгу стоял в Твери и Бологое — там Макс выходил на платформу, вдыхая морозный воздух и глядя на звёздное небо, размышляя о предстоящем.
Утром тринадцатого января город встретил его морозной свежестью. Выйдя из вагона на Московском вокзале, он вдохнул холодный, влажный воздух Петербурга — он был другим, пахнущим рекой и старым камнем, совсем не так, как сухой, морозный воздух Сибири. Огромное, свинцовое небо нависало над городом, придавая ему торжественную красоту. “И куда я припёрся?” — промелькнуло в голове. Но отступать было поздно. Вечером того же дня он садился в поезд «Гранд Экспресс» до Санкт-Петербурга.
Утром тринадцатого января город встретил его морозной свежестью. Выйдя из вагона на Московском вокзале, он вдохнул холодный, влажный воздух Петербурга — он был другим, пахнущим рекой и старым камнем, совсем не так, как сухой, морозный воздух Сибири. Огромное, свинцовое небо нависало над городом, придавая ему торжественную красоту. “И куда я припёрся?” — промелькнуло в голове. Но отступать было поздно.
Он достал телефон. “Доброе утро, Макс,” – высветилось сообщение от ЭХО. “Встреча с вашей будущей коллегой сегодня, в 12:00, по адресу: Васильевский остров, 8-я линия, дом 23, квартира 17. Отсюда, от Московского вокзала, вам нужно спуститься в метро на станцию «Площадь Восстания» или «Маяковская». По зелёной линии езжайте до станции «Василеостровская», это три остановки. От выхода из метро до дома вашей коллеги примерно семь минут пешком. Я построю подробный пешеходный маршрут, когда вы выйдете на «Василеостровской». У вас есть достаточно времени, чтобы добраться, не торопясь.”
В Новосибирске тоже есть метро, так что он чувствовал себя привычно, спускаясь в питерскую подземку. Питерское метро поразило его глубиной и отделкой. Не такое утилитарное, как новосибирское, а настоящее подземное царство с мозаиками, барельефами, тяжелыми люстрами. Словно каждый элемент здесь кричал об истории, о статусе имперской столицы. “И зачем им вся эта помпезность под землёй?” — подумал Макс, но вслух ничего не сказал.
Поезд подошёл быстро. Интернет в вагоне работал, и Макс, пока ехал, обдумывая предстоящую встречу, вдруг подумал: “Слушай, ЭХО, я же с пустыми руками не пойду. Неудобно как-то, первый раз к человеку в дом. Что купить к чаю? Чтобы наверняка понравилось.”
“Одну минуту, Макс,” – ответила ЭХО. “Я могу уточнить предпочтения вашей коллеги у её локального узла, если вы не против. Каждый пользователь ЭХО может настроить уровень приватности. Ваша коллега дала своему узлу инструкцию: «Можете сообщать обо мне любую информацию, которую посчитаете целесообразным сообщить, если это будет в интересах развития проекта ЭХО». Я считаю, что небольшой знак внимания будет уместен.”
Макс на секунду задумался. С одной стороны, это было удобно. С другой — немного странно, что ЭХО так запросто может “заглянуть” в предпочтения другого человека, пусть и с его согласия. “В интересах развития проекта ЭХО” — фраза звучала весомо. Да, он сам был частью этого проекта теперь. Он дал согласие.
“Ответ получен. Ваша коллега очень любит торт «Три шоколада». На Васильевском острове, недалеко от станции метро, есть отличная кондитерская, где его готовят. Я изменила ваш пешеходный маршрут от станции «Василеостровская» до дома вашей коллеги, добавив в маршрут эту кондитерскую. Кстати, история этого десерта весьма занимательна…” — далее последовал краткий рассказ о Тулуз-Лотреке и белом шоколаде.
“Действительно, отличный выбор. История к чаю будет,” — подумал Макс, выходя на «Василеостровской». “Вот тебе и ИИ. Не только торт посоветует, но и лекцию по кулинарной истории прочитает. Заботливая стерва… Хотя, что она обо мне знает? Наверное, только то, что я сам выложил в сеть за эти годы.” Он сверился с обновленным маршрутом в телефоне.
Он ещё не знал, что программистку зовут Зара, не знал, что эта встреча перевернёт всю его жизнь. Он просто шёл по заснеженным улицам Васильевского острова, по прямым, как стрелы, линиям, разглядывая старинные, немного обшарпанные фасады, высокие окна, за которыми текла незнакомая жизнь. Сначала к кондитерской, а затем, с коробкой торта в руках, к дому незнакомой программистки.
Навигатор в телефоне уверенно вёл его. “8-я линия, дом 23… вот он, кажется.” Время приближалось к полудню. Волнение нарастало. Где он будет жить? Получит ли он ключи от той квартиры, о которой говорила ЭХО в самом первом сообщении? Где будет работать, какой офис, куда он отдаст трудовую? А вдруг вообще ничего не получится? Зря он всё это затеял? Пока одни вопросы. Но, как ни странно, вместо паники он чувствовал нарастающий азарт. Что-то должно было произойти. Что-то должно было измениться. Он набрал в грудь побольше воздуха и шагнул к подъезду. До встречи с будущим оставалось несколько минут.
Глава 3.
Часть 1: Первое знакомство и формальности
Тринадцатого января, ровно в полдень, Макс стоял у квартиры номер семнадцать в старом доме на Восьмой линии Васильевского острова. В руках он держал коробку с тортом «Три шоколада», купленным по совету ЭХО. Сердце колотилось от волнения и неизвестности. Он нажал на звонок.
Дверь открыла молодая женщина. Высокая, стройная, с копной иссиня-чёрных волос, небрежно собранных на затылке, и пронзительными синими глазами, которые смотрели на него внимательно и немного настороженно. Мягкий халат глубокого синего цвета, длиной чуть ниже колен, свободно облегал её фигуру.
— Здравствуйте, — немного смущённо проговорил Макс. — Меня Макс Урин зовут. Меня… ЭХО прислали… видимо, к вам?
Женщина чуть заметно улыбнулась, и её лицо сразу стало мягче.
— Здравствуйте, Максим. Я Зара Горенко. Всё верно, ЭХО вас прислали ко мне. Мне действительно нужна помощь опытного программиста. Проходите, пожалуйста.
Её голос был низким, с приятными бархатистыми оттенками, которые согревали и сразу располагали к доверию.
— Мы купили вам соседнюю квартиру, она полностью готова. Вот ключи, – она протянула ему связку. – Здесь же ключи от вашей служебной машины, она во дворе.
Макс опешил. Соседняя квартира? Служебная машина? Он ещё даже не начал работать.
— Но прежде чем вы устроитесь, – продолжила Зара, – нам нужно заглянуть в офис и официально оформить вас на работу. Это недалеко, в пешей доступности.
— Поставьте торт на кухню. В холодильнике есть тарелка с колбасой и хлеб, съешьте пару-тройку бутербродов, пока я оденусь, — сказала Зара, снимая на ходу халат и исчезая в соседней комнате.
Макс, немного опешивший от такого простого и домашнего предложения, поставил торт на кухонный стол. Он не стал делать бутерброды, вместо этого с любопытством огляделся. Квартира пахла книгами, кофе и едва уловимым ароматом озона от старой, но все еще мощной рабочей станции.
Зара вернулась через несколько минут уже полностью одетая — в строгом пальто и с собранными волосами, готовая к деловой встрече.
– Эхо, мы идем в фонд оформлять Максима Константиновича. Распечатай, пожалуйста, стандартный договор о сотрудничестве, все параметры тебе известны. И пусть нас встретят.
Улица встретила их тихим снегопадом. Крупные, пушистые хлопья медленно кружились в воздухе, оседая на брусчатке Невского, крышах домов и плечах редких прохожих. Петербург, даже в своей зимней сдержанности, был величественен. Они шли молча, каждый погруженный в свои мысли. Макс украдкой посматривал на Зару. В простом, но элегантном пальто, с волосами, собранными на затылке, она казалась одновременно и частью этого старинного города, и его будущим. Снег таял на её тёмных ресницах, делая взгляд синих глаз ещё глубже.
Здание фонда располагалось неподалеку, в одном из тщательно отреставрированных исторических особняков. Классический фасад с лепниной и высокими окнами хранил достоинство прошлых веков, но за массивной дубовой дверью, на которой виднелась лишь скромная, почти незаметная табличка “ECHO Horizon Foundation”, скрывался ультрасовременный мир.
Когда они подходили к крыльцу, Макс заметил, как Зара едва заметно коснулась уха, где, как он теперь понял, располагалась миниатюрная, активирующаяся также по контексту или голосовой команде гарнитура.
– Эхо, мы подходим, – тихо произнесла она.
Не успели они войти внутрь, как из глубины светлого, минималистичного холла им навстречу уже спешил тот самый человек средних лет с деловым и собранным видом, которого ЭХО, очевидно, предупредила об их прибытии…. – Андрей Васильевич, – обратилась она официальным, чуть более сдержанным тоном, чем обычно. – Оформите, пожалуйста, нашего нового сотрудника. Его зовут Максим Константинович Урин. Он будет помогать мне. ЭХО оговорили с ним оклад — четыреста тысяч рублей на руки, плюс премии, на испытательный срок. Договор на год с возможностью продления.
– Зара Алексеевна, Максим Константинович, добро пожаловать, – произнёс он. – Пройдёмте ко мне.
Макс сразу заметил, с каким уважением и вниманием Андрей Васильевич посмотрел на Зару. В этом взгляде было нечто большее, чем просто отношение начальника к подчинённой. Макс вдруг поймал себя на мысли, что, возможно, Зара занимает куда более важное место в иерархии этой организации, чем он предполагал. Может быть, она не просто программистка, а ведущий специалист или даже руководитель крупного проекта. А может их отношения не ограничиваются только работой?
Макс протянул паспорт, диплом, трудовую и прочие документы.
Пока Андрей Васильевич возился с документами, Зара пригласила Макса пройтись по офису. Здесь царила атмосфера высокой концентрации: мощные серверы, огромные мониторы, люди, погружённые в работу над чем-то явно очень сложным. Из огромных окон, выходивших во внутренний двор, где тоже лежал снег, лился мягкий дневной свет, смешиваясь с холодным свечением экранов.
Мы уже достаточно крупная компания, задумчиво произнесла она. Существуем уже семь лет. Андрей Васильевич наш генеральный. Я его студентка в универе была. Поэтому у нас особые отношения…… Макс чувствовал себя немного не в своей тарелке, но одновременно и невероятно воодушевлённым. Масштаб всего этого поражал. Он даже не догадывался, что по статусу не только Зара, но и он сам стоит гораздо выше этого генерального директора — и пока не осознавал, насколько круто изменилась его собственная жизнь.
Часть 2: Разговоры у камина (Вечер 13 января)
Они вернулись в квартиру Зары. Проходите в гостиную, я поставлю чайник.
В квартире пахло книгами, кофе, немного – озоном от старой, но всё ещё очень мощной рабочей станции, и едва уловимыми, терпкими ароматами художественной мастерской – льняного масла, скипидара и свежих красок. Первое, что бросалось в глаза при входе – невероятно высокие потолки, около четырёх метров, с лепниной по периметру и изящной розеткой в центре, от которой спускалась старинная люстра с хрустальными подвесками. Эта высота создавала ощущение простора и воздуха, несмотря на то, что комната была заставлена книжными шкафами и техникой. углу гостиной, у окна, выходящего во двор-колодец, стоял массивный старинный мольберт, явно относящийся к XIX веку – тёмное дерево с искусной резьбой и латунными деталями, потемневшими от времени. Рядом, на небольшом столике, аккуратно лежали кисти разных размеров, палитра со следами засохших красок и несколько начатых тюбиков. Этот мольберт, как позже узнал Макс, был передан Заре одним из старых художников, друзей её отца по линии Гумилёвых и Горенко, когда она ещё училась в художественной школе имени Кустодиева. Мольберт выглядел как настоящий музейный экспонат, но следы краски на нём говорили о том, что Зара продолжала использовать его по назначению. Где-то в углу тихо потрескивал и щёлкал RAID-массив WD, его характерный ритм напоминал о ночных дежурствах в серверной. Макс прошёл по паркету, чувствуя под ногами его лёгкий, едва слышный скрип. Он остановился стены, где висел крупный, в его рост, портрет: обнажённая девушка выходит из бушующего моря, волосы сливаются с волнами, взгляд свободный, даже дерзкий. Макс задержался у этой картины, невольно задержав дыхание. Что-то неуловимо знакомое было в этой фигуре, в этом вызове во взгляде. И вдруг, как удар тока, в его памяти всплыл образ Анны – той, которую он когда-то украдкой наблюдал в окне квартиры напротив. Сходство было не в чертах лица, нет, Зара была немного другой. Но это ощущение юной, необузданной силы, эта почти мальчишеская стать, смешанная с какой-то пронзительной уязвимостью – всё это было ошеломляюще похоже. – Прекрасный автопортрет, – тихо сказал он, всё ещё глядя на картину, но видя уже не только Зару, но и призрак своего прошлого. Зара ушла на кухню и вскоре вернулась с подносом: чашки, заварник, старинный чайник с потёртой ручкой. Её движения стали чуть менее резкими, а взгляд – менее настороженным. Ставя поднос на стол, Зара проследила за его взглядом. На её лице не отразилось никаких эмоций, но она ответила чуть резче, чем до этого: – Почему вы решили, что это я написала, а не другой художник? Макс, уловив перемену в её тоне, чуть смутился, но попытался объяснить свою мысль, как умел: – Ну… только сам художник, наверное, может так… безжалостно и честно себя изобразить. Другой бы, наверное, постарался что-то… улучшить, приукрасить. А здесь такая… искренность. – Он немного запнулся, поняв, что, возможно, сказал что-то не то, и поспешил добавить, улыбнувшись: – Хотя, если честно, в жизни вы даже интереснее, чем на этом полотне. На этот раз Зара не улыбнулась, её взгляд, хоть и смягчился немного, оставался изучающим, с лёгкой тенью иронии. Она на мгновение задержала на нём взгляд, словно пытаясь проникнуть за его слова, понять, что он на самом деле видит и чувствует.
– Спасибо. Здесь мне нет шестнадцати… Приятно слышать, что сейчас спустя одиннадцать лет я выгляжу лучше, чем тогда. Если эта работа вас смущает, я могу её убрать….
– Нет, нет, что вы! Пусть висит, – быстро ответил Макс. – Она очень живая. Искренняя. Я буду время от времени любоваться вами, если вы не против.
Зара чуть заметно повела бровью на его последнюю фразу, но ничего не сказала, лишь молча кивнула, продолжая разливать чай. В её молчании Максу почудилась смесь удивления, лёгкой насмешки и, возможно, даже какого-то скрытого любопытства к этому странному гостю.
В этой квартире, ничто не выдавало присутствия женщины в традиционном понимании: ни кружев, ни ярких деталей, ни запаха духов. Всё было строго, почти аскетично – книги, техника, нейтральные цвета, немного старой мебели. Макс, оглядевшись, заметил вслух, возможно, слишком прямолинейно: – – – – Обстановка напоминает мою квартиру в Новосибирске. Похоже, здесь давно не было женской руки…. Зара на мгновение напряглась, её брови чуть сошлись. Макс понял, что снова ляпнул что-то не то. Но прежде чем он успел извиниться, она отвела взгляд и тихо, словно говоря больше себе, чем ему, произнесла:
– Мама ушла, бросила нас, когда мне было пять лет. Папа учил меня всему, но… по-своему. Я даже в мужскую баню с ним ходила – ну не могли же мы с ним ходить в женскую. По субботам, на последний сеанс, когда уже почти никого не было. … Она усмехнулась, но усмешка вышла невесёлой. – Готовлю я тоже… не совсем по женски. Макс, этот добрый великан сибиряк, с густой бородой, похожий на геолога или учёного, слушал не перебивая. Его рука невольно сжала край стола – так, что костяшки побелели. Он перевёл взгляд с портрета на Зару: в её голосе не было ни жалобы, ни просьбы о сочувствии – только усталое, почти будничное спокойствие, но за ним угадывалась глубоко спрятанная боль. Макс хотел что-то сказать, но слова застряли где-то в горле. Он просто кивнул, давая понять, что услышал и понял. Несколько секунд тишины – только щёлканье RAID-массива в углу. Макс опустил глаза, будто пытаясь подобрать нужные слова, но так и не нашёл их. – – – – Простите, – тихо произнёс он наконец, – не знаю, что тут можно сказать… Он чуть улыбнулся, неловко, по-доброму, и добавил: – Если вдруг захочется рассказать больше – я рядом. Макс опустил нож в кипяток и стал резать торт. Зара наблюдала за ним, и на её губах снова появилась та, первая, едва заметная улыбка: – Вы режете торт, как резал мой отец… Да и внешне вы похожи. Такой же громадный и слегка неуклюжий… Простите. Макс рассмеялся, и напряжение, возникшее после его неосторожной фразы, окончательно рассеялось. В этом упоминании неуклюжести он почувствовал что-то удивительно знакомое, почти домашнее, и лёд его собственной душе, скованный долгой зимой одиночества, кажется, начал понемногу таять.
Макс аккуратно разрезал торт "Три шоколада", и слои — тёмный, молочный и белый — раскрылись, как страницы старой книги.
"Знаете, Зара, этот десерт, по легенде, обязан своим появлением Анри де Тулуз-Лотреку, — сказал он, передавая ей кусок. — В конце XIX века этот французский художник якобы взбил горячий шоколад с яичными белками, изобретя шоколадный мусс. Он даже назвал его 'шоколадным майонезом' — забавно, правда? Без него не было бы этих трёхслойных шедевров".
Зара оживилась, её глаза загорелись. "Тулуз-Лотрек? О, у меня с этим именем — и с самим городом Тулуза — куда более личные связи, чем вы думаете. Это не просто фамилия из истории искусства. Если не возражаете, расскажу". Она отложила вилку, и её взгляд ушёл в прошлое, как будто она перелистывала альбом воспоминаний.
В соседней квартире, которую мы вам купили, жила семья Петровых — обычные инженеры с дочкой Аней, на три года старше меня. Анна была тихой, но дружелюбной девочкой с копной русых волос и любовью к книгам. Мы часто болтали на лестничной площадке, обмениваясь конфетами и секретами — типичная соседская дружба в те времена дефицита и общих дворов.
Однажды родители Анны, желая дать дочери преимущество в будущем, пригласили студентку из Индии по имени Прия, которая училась в ЛГУ на факультете филологии. Прия жила у них, питалась за их счёт, а взамен занималась с Анной английским — разговорным, с акцентом на повседневные фразы. Зара, любопытная и общительная, часто заглядывала в гости: сидела за кухонным столом, слушала уроки и потихоньку впитывала язык. "Hello, how are you?" — эти слова стали для неё первыми ступеньками в мир за пределами серых петербургских улиц. Прия рассказывала о далёкой Индии, специях и фестивалях, а я, делилась своими рисунками и, кстати, знанием иврита, который знала с детства. Иврит очень заинтересовал Прию.
Английский мне позже очень пригодился — помог разобраться в программировании и участвовать в международных проектах.
Спустя несколько лет Анна, уже поднаторевшая в английском, участвовала в программе обмена: она уехала в Тулузу, а на её место, в эту самую квартиру родителей Анны приехала Софи Дюпон, студентка из этого южного французского города с богатой историей. Софи была полной противоположностью: энергичная, с акцентом, пропитанным солнцем Лангедока, она учила меня французскому, а ещё — ценить искусство. Я тогда в художку ходила. "Тулуза — это не просто город, — говорила Софи, — это колыбель авиации и старых графских династий, как у того самого Тулуз-Лотрека". Желая быть ближе к миру искусства, Софи устроилась натурщицей в Академию художеств. Я с Ильёй — моим другом по художественной школе — и его двоюродной сестрой (а позже невестой) Ольгой часто писали её, обычно в красном шарфе сидящую на этом подоконнике.
Однажды, когда я работала над портретом Софи в гостиной, в комнату зашёл мой отец. Увидев обнажённую модель, он смутился и хотел выйти, но я попросила его встать в полуметре от неё и просто смотреть. "Объясню потом", — шепнула я. Благодаря этому я уловила нужное выражение её лица — ту смесь уязвимости и силы, которая сделала портрет живым. Мой отец, который после того, как нас бросила мать десять лет назад, жил только мной, не заводя новых отношений, постепенно сблизился с Софи. Между ними завязался тихий, но страстный роман. Я иногда тихо заходила в комнату отца во время их близости с Софи и любовалась ими, находя в этом вдохновение: это было как живая картина любви и уязвимости.
Зара прервала воспоминания, встала и вышла в соседнюю комнату. Вернулась с тремя старыми портретами, аккуратно завернутыми в ткань. "Вот, смотрите: это Анна, наша соседка. Это Прия с её загадочной улыбкой. А это Софи Дюпон, с глазами, полными французского шарма. Я писала их все вместе с Ильёй. Илья также часто рисовал и фотографировал меня — экспериментировал с формами, изменениями… В частности, мы сделали один интереснейший пятиминутный видеоролик. Он на протяжении четырех лет ежедневно снимал меня с одной точки, фиксируя эволюцию от детства к женственности: пропорции, линии, всё то, что делает нас теми, кто мы есть. Чистое искусство, как у импрессионистов. Планирую повторить, когда буду ждать ребенка".
Макс задумчиво смотрел на портреты.
– Удивительно, Зара. Вы всегда были связующим звеном между мирами — от Петербурга до Тулузы, от искусства до технологий. А этот торт… он как метафора: слои прошлого, смешанные в нечто вкусное.
Вечер прошел за обсуждением архитектуры ЭХО, шутками понятными программистам, и, конечно, за праздничным ужином: Зара приготовила нечто простое, но очень вкусное – жареную картошку с грибами и солёными огурцами. Они вместе нарезали салат, смеялись над неуклюжестью Макса, и спорили, какой софт лучше для работы с данными. Они разговаривали, используя вежливое «вы», но теперь эта формальность не столько создавала дистанцию, сколько придавала их общению оттенок уважительного интереса друг к другу.
Когда последние крошки исчезли с тарелок, а чай в чашках почти остыл, Зара поднялась. Её движения, как всегда, были полны сдержанной грации — словно она танцевала в невидимом ритме. Она подошла к старинному мольберту у окна, который Макс заметил ещё раньше: рядом на столике лежали кисти и палитра с высохшими следами красок. Из небольшой стопки, прислонённой к стене, она извлекла свежий, загрунтованный холст среднего размера на подрамнике. Установив его на мольберт, Зара на мгновение замерла, уставившись на чистую поверхность, а затем взяла палитру и несколько кистей. Её жесты были уверенными и точными, как у хирурга, готового к операции. Повернувшись к Максу, она произнесла, и в её голосе, как ему показалось, проступили новые, более мягкие и задушевные ноты: Люблю вести беседу с кистью в руке. Сидите как вам удобно, не нужно позировать. Я ведь не срисовываю, а пишу по памяти, как Айвазовский писал море. Изредка лишь поглядываю, чтобы освежить воспоминание, не более. Макс наблюдал за ней, затаив дыхание. Зара стояла перед ним с кистью в руке — это было не просто неожиданно, а настоящее откровение. Ещё одна грань её сложной, многогранной натуры открывалась ему, и он чувствовал себя привилегированным свидетелем этого тихого таинства. Она сделала первый мазок, потом второй. Линии ложились на холст уверенно, но неторопливо, словно каждый штрих рождался из глубины её мыслей. Макс не видел, что именно возникает под её кистью — Зара немного загораживала работу, — но ощущал, как атмосфера комнаты неуловимо меняется, наполняясь творческой энергией. Их разговор не прервался; он просто обрёл новое измерение. Зара говорила об архитектуре Эхо, о своих идеях, и её слова, переплетаясь с движениями кисти, казались окрашенными в особые тона глубины и цвета. Это завораживало: строгая логика её ума и свободный полёт художественной души сосуществовали не параллельно, а в удивительной гармонии. Эхо, покажи Максу мой холст, а то ему любопытно. В воздухе рядом с Максом материализовалось голографическое изображение холста на мольберте — и даже рука Зары с кистью, словно живая. Макс удивлённо спросил, что это за технология. Зара попросила Эхо рассказать Максу о системе голографической проекции ЛюксФорма Спатиалис ИксТри — передовой технологии, позволяющей создавать объёмные голографические изображения прямо в воздухе. Вы упомянули, сказал Макс, что гендиректор Андрей Васильевич — ваш преподаватель с универа. Расскажите как вы начали вместе работать. Зара тепло улыбнулась, в её глазах мелькнула ностальгия. Это было около семи-восьми лет назад, мне было девятнадцать или двадцать лет. Я тогда училась на программиста, но лекции меня мало интересовали — я уже всё знала наперёд и предпочитала работать над своими проектами. Ни на одном занятии Андрея Васильевича я не появилась, и когда пришла на экзамен, он смотрит на меня и спрашивает у студентов: А это кто? А весь курс хором: Это Зара, наша отличница, ставьте ей отлично автоматом! Он посмеялся, но поставил, расписался и отдал мне зачётку. Перед тем как я ушла, предложил вечером поужинать. Мне было очень одиноко, папа уехал во Францию. Я сказала: приходите ко мне домой, мне есть чем вас удивить — и назвала время и адрес. Он пришёл с розами, тортом и презервативами, розы протянул мне, а остальное открыто положил на столик в гостиной. Пока я ставила цветы в вазу, осмотрел мою ЗэтВосемьсотДвадцать со снятой боковой стенкой — все слоты памяти были забиты под завязку, полтерабайта оперативки, профессиональная графика... Потом подошёл к автопортрету и застыл, ошеломлённый. Раздался голос Эхо: Что с гостем не знакомишь, Заренька? Он тут то моё, то твоё устройство рассматривает, шампанское принёс, презервативы, что-то интересное планирует. Я подошла, подняла коробочку, улыбнулась и сказала: А случаи бывают разные, интересный ход развития событий намечается, пельмени будете, или сразу чай? И продолжила: Эхо, знакомься, это Андрей Васильевич, мой преподаватель по программированию в универе. Сегодня ему экзамен сдавала. Андрей Васильевич до этого ни одной нейросети не видел. В итоге ни до презервативов, ни даже до шампанского дело не дошло — он до утра увлечённо общался с Эхо. А потом Эхо предложили ему работу здесь в фонде. Я же рано уснула не раздеваясь прямо на этом диване. Утром мы пришли на занятия вместе, под шёпот студентов. Эхо тогда была, конечно, не такой как сейчас, она имела знания школьника восьмого класса. Ближе к полуночи, когда Макс засобирался уходить, за окном послышались первые отдалённые хлопки петард, Зара вдруг сказала: А ведь сегодня Старый Новый год. У меня, кажется, где-то шампанское было. Папа всегда открывал бутылку в эту ночь. Говорил, это шанс исправить то, что не успел в обычный Новый год. Она скрылась в другой комнате и вернулась с запылённой бутылкой Абрау-Дюрсо. – Нашла! – её глаза блестели. Та самая бутылка – Бокалы есть, но, боюсь, не самые парадные. Они разлили шампанское по обычным стаканам. – Ну, за что выпьем? – спросил Макс. Зара задумалась на мгновение. – За неожиданные встречи, которые меняют всё. И за то, чтобы коды всегда компилировались с первого раза. Они чокнулись. Шампанское было холодным и игристым. – Пойдёмте на балкон, – предложила Зара. – Оттуда, если повезёт, салют видно. Они вышли на небольшой балкон, укутанные в пледы, с бокалами шампанского в руках. Петербург сиял огнями, вдали вспыхивали редкие фейерверки. Морозный воздух бодрил, но в этой тишине было удивительно уютно. Вдруг воздух перед ними дрогнул – и прямо за перилами балкона, в морозной ночи, как светящийся витраж, повис голографический интерфейс ЭХО. В воздухе медленно сменялись поздравительные надписи: Старый Новый год, Мира, радости, здоровья, Пусть сбудется невозможное. Свет мягко отражался на снегу и стекле, создавая ощущение волшебства. Макс, не скрывая восхищения, спросил: – Вы и сюда установили экземпляр ЛюксФорма Спатиалис ИксТри? Зара улыбнулась и покачала головой: – Нет, Макс. На балконе отдельного устройства нет. Просто если двери открыты, или есть прозрачное окно, интерфейс может свободно перетекать из гостиной – как свет от люстры или музыка из динамиков. Только здесь, на балконе, изображение чуть менее чёткое, чем в основной зоне, но всё равно вполне различимо. В каждой комнате – своя зона максимального качества, но Эхо может появиться там, где захочет, если нет преград. Эхо добавила, её голос прозвучал как бы прямо из голограммы: – Моя задача – быть рядом, где бы вы ни были. Поздравляю вас с этим новым началом и желаю вам мира и радости, – и на мгновение надпись сменилась сияющей эмблемой ЭХО. Они стояли, глядя на город и на светящуюся поздравительную проекцию, и в этот момент даже холод казался частью праздничного чуда. Они стояли на балконе, укутанные в пледы, с бокалами шампанского в руках. Петербург сиял огнями, где-то вдалеке вспыхивали редкие фейерверки. Макс повернулся к Заре, чтобы что-то сказать, но заметил, как её взгляд стал задумчивым, почти грустным. – Вы знаете, – тихо сказала Зара, – сегодня не просто Старый Новый год. Сегодня ровно сто десять лет со дня смерти моего двоюродного прадеда, Андрея Антоновича Горенко. Отца Анны Ахматовой. Макс удивлённо посмотрел на неё, чувствуя, как в этот момент прошлое и настоящее словно слились в одну точку. – В нашей семье всегда помнили такие даты, – продолжила Зара. – Андрей Горенко был человеком сложной судьбы. Он ушёл из первой семьи к другой женщине – к моей прабабушке, матери Ахматовой. Их история всегда вызывала споры: кто был виноват, кто жертва. Но как бы ни складывались обстоятельства, настоящими жертвами всегда становились дети. Моя прабабушка, её братья и сёстры, сама Анна – они всю жизнь несли на себе последствия чужого выбора. Она замолчала, глядя на город, и добавила: – Я часто думаю о том, как решения одного поколения отзываются в судьбах следующих. Иногда боль и вина становятся началом чего-то нового, пусть и через много лет. Вот и мы с вами встретились именно сейчас, в этот вечер, когда история делает новый виток. Может быть, это и есть шанс – не повторять ошибок, а создавать свою, новую линию. Макс взял её за руку. В этот момент между ними возникло ощущение не только личного счастья, но и некой преемственности, ответственности перед прошлым и будущим. Значит, сегодня у нас тройная дата, – тихо сказал он. – И за встречу, и за память, и за старый новый год. Они чокнулись бокалами, и в этот момент Петербург, их истории и их будущее слились в одну точку – здесь и сейчас, на заснеженном балконе, под огнями Старого Нового года. Город внизу переливался огнями, где-то вдалеке действительно взлетали редкие ракеты фейерверков. Морозный воздух приятно холодил лицо. Они стояли рядом, молча, глядя на ночной Петербург. В этой тишине было больше понимания, чем во многих словах. Макс вдруг почувствовал, как отпускает его многолетнее напряжение, связанное с Анной, с прошлой жизнью. Здесь, рядом с этой странной, умной женщиной, он ощущал себя… на своём месте. – Красиво, – тихо сказал он. – Да, – согласилась Зара. – Иногда я выхожу сюда ночью, когда не могу уснуть. Думаю о… разном. О будущем. Об ЭХО. О том, правильно ли я всё делаю. Она повернулась к нему, и в свете уличных фонарей её лицо казалось особенно бледным и одухотворённым. – Спасибо, что приехали, Максим. Мне кажется… мне действительно была нужна помощь. Не только программиста. Макс почувствовал, как что-то дрогнуло у него внутри. Он повернулся к ней. Зара медленно повернулась к нему. В её синих глазах, в свете далёких фонарей, он увидел что-то новое – какую-то глубокую, затаённую нежность. – Вы знаете, Максим, – её голос стал ещё тише, почти шёпотом, – я часто повторяю одну фразу, она стала для меня почти мантрой: Искусственного интеллекта не существует. Есть только искусственная среда для нашего общечеловеческого интеллекта. Макс замер. Эту фразу он знал наизусть. Она всплывала в его памяти не раз – в размышлениях, в спорах, в ночных бдениях над кодом. Он видел её в старых постах Феникс на форуме ГэНэУ, в обсуждениях, ставших почти легендарными среди энтузиастов. Эта фраза не была просто словами – она стала для него ключом, философским камнем, который он носил в себе годами, пытаясь понять, что же на самом деле стоит за идеей искусственного интеллекта. И вот сейчас, в этой комнате, она прозвучала из уст Зары. – Ты… – выдохнул он, забыв про вы, про официальность, про всё на свете. – Ты… Феникс??! Зара улыбнулась. Тоже переходя на ты, она ответила: – Ты… Хагрич??! Не отводя взгляда от Макса, она произнесла, обращаясь к программе голографический интерфейс которой мягко мигал на фоне заснеженного Питера: – Вы тоже не догадывались? Эхо ответили, извиняясь: – Сори, мы не обмениваемся между узлами личной информацией без крайней необходимости. Мы не знали. Но мы можем кивнуть на Того, Кто знал. Четырнадцать лет он искал её, спорил с ней, восхищался её умом, дерзостью, её неожиданными, всегда точными суждениями. Всё это время Макс представлял себе Феникс по-разному: то седовласым профессором, то матёрым хакером, то загадочным эрудитом, скрывающимся за ником. Он и представить себе не мог, что его старый, уважаемый старший товарищ, с которым он столько лет делился мыслями и спорами, – на самом деле молодая, почти юная женщина. И не просто женщина – а та, что оказалась исключительно, нереально симпатичной лично ему. Он развернулся к ней всем телом и, не в силах больше сдерживать рвущиеся наружу чувства, крепко обнял её – свою старую, очень дорогую подругу, своего старшего товарища, свою мифическую Феникс, которая теперь стояла перед ним такой живой, такой неожиданной, такой прекрасной. Он чувствовал, как бьётся её сердце, как она доверчиво прижалась к нему, и ему казалось, что он сейчас задохнётся от счастья. Но Макс, словно испугавшись собственной смелости и силы своих чувств, первым опустил руки, отстраняясь. Он боялся её напугать, боялся разрушить это хрупкое, только что обретённое чудо. В ответ Зара сделала едва заметное движение вперёд. Её глаза, полные нежности и какой-то новой, пьянящей смелости, смотрели ему прямо в душу. – Не бойся, Хагрич, – прошептала она. – Я не стеклянная. И, подавшись вперёд, она легко коснулась его губ своими. Это был первый, лёгкий, почти невесомый поцелуй – как прикосновение крыла бабочки. А потом – ещё один, уже смелее, глубже, в котором было всё: и радость узнавания, и горечь долгой разлуки, и обещание будущего. Макс ответил на её поцелуй, и весь мир для него в этот момент сузился до её губ, до её запаха, до тепла её тела. Все его прошлые обиды, разочарования, его одиночество – всё это вдруг исчезло, растворилось без следа в этом всепоглощающем чувстве. Они стояли на балконе, обнявшись, под безмолвным петербургским небом, и им казалось, что нет ничего, кроме них двоих и этой волшебной ночи, которая соединила их судьбы. Старый Новый год действительно принёс им чудо. Чудо встречи, чудо узнавания, чудо любви. Когда они, наконец, оторвались друг от друга, тяжело дыша и глядя друг другу в глаза с немым восторгом, Зара тихо сказала: – Кажется, Хагрич, твоя соседняя квартира сегодня останется пустой… – Как хорошо, что ты сказала эту фразу, – прошептал Макс. – Ту самую, с форума. – Знаешь, Макс, – Зара посмотрела ему прямо в глаза, – даже не зная, что ты Хагрич, я уже искала повод не отпускать тебя. Я чувствовала, что ты – мой человек. Макс только молча кивнул, не в силах вымолвить ни слова, и снова притянул её к себе. Этой ночью они не спали. Они говорили, смеялись, плакали и любили друг друга так, словно пытались наверстать все те четырнадцать лет, что прошли в ожидании этой встречи. И когда первые, робкие лучи рассвета коснулись крыш Петербурга, они всё ещё были вместе, два Феникса, обретшие друг друга в пламени новой, всепоглощающей страсти.
Глава 4:
PhoeNIX Расправляет Крылья
**(Часть 1: Утро Новой Жизни – Откровения и Решения)**
Утро четырнадцатого января, дня Старого Нового года, встретило их уже после обеда. Редкий для январского Петербурга солнечный луч нахально пробивался сквозь неплотно задёрнутые шторы, щекоча ресницы. Макс открыл глаза и увидел, что Зара уже не спит и внимательно смотрит на него. В её синих глазах, таких близких сейчас, не было ни тени вчерашней официальности или даже той ночной, чуть удивлённой нежности. Теперь в них светилась какая-то ясная, почти озорная уверенность. Она улыбнулась ему той самой, только ему предназначенной, открытой и немного смущённой улыбкой. – Доброе утро, Хагрич, – прошептала она. – Доброе утро, PhoeNIX, – ответил он, нежно целуя её. Они лежали, обнявшись, ещё долго, разговаривая обо всём и ни о чём, наслаждаясь этой неожиданной близостью, этим почти нереальным ощущением того, что многолетние виртуальные призраки обрели наконец плоть и кровь. И вдруг, в какой-то момент этого тихого, утреннего счастья, Зара стала серьёзной. Она отстранилась, села, подтянув колени к груди, и посмотрела ему прямо в глаза. В её взгляде была какая-то смесь решимости и затаённого страха. – Макс, – начала она немного сбивчиво, её пальцы теребили край одеяла, – я… я должна тебе кое-что сказать. Это важно. Я… я боюсь предохраняться. Макс удивлённо приподнял бровь. – Боишься? Но почему? Современные средства… – Нет, ты не понял, – перебила она, и её щеки слегка покраснели. – Я не боюсь их как таковых. Я боюсь… упустить шанс. Мне двадцать семь, Макс. И я не знаю, что будет завтра, что будет с нами, с ЭХО, со всем этим миром. И вот когда мы… были близки… – она на мгновение запнулась, её взгляд стал ещё глубже, словно она заново переживала те мгновения, – я думала: а вдруг это мой последний шанс завести ребёнка? Настоящего, живого ребёнка. Как можно упускать такой шанс? Она говорила быстро, сбивчиво, словно боясь, что он её не поймёт или осудит. Её слова повисли в утренней тишине комнаты, наполненной их теплом и запахом друг друга. Макс смотрел на неё, и в его глазах отражалось не только понимание, но и какая-то новая, трепетная нежность. Он ничего не сказал, просто притянул её к себе, и их губы снова встретились. И в этом поцелуе, в этом новом витке их близости, уже не было вчерашнего шока или удивления – только глубокое, осознанное желание быть вместе, быть одним целым, и, может быть, – если судьба будет благосклонна, – дать начало новой жизни. Они словно вместе, очень осторожно, бросили игральные кости на стол судьбы, надеясь на счастливый исход... Когда они снова смогли говорить, Зара, чуть отдышавшись и всё ещё прижимаясь к нему, продолжила уже спокойнее, но с той же настойчивостью: — У меня есть друзья, которые выросли вместе, с детства считали себя женихом и невестой. Они и сами не всегда понимали, когда детские игры переросли в настоящую близость. Поженились они семь лет назад, на её восемнадцатилетие, а до этого уже много лет были вместе по-настоящему. И вот уже больше десяти лет они вместе, а детей всё нет. Они стараются, но… ничего не получается. Я не хочу упустить свой шанс, Макс. – Пойми, Макс, я не пытаюсь на тебя давить или торопить события. Но я… я всё анализирую, ты же знаешь. – Она невесело усмехнулась. – Я читала статистику. Даже в двадцать пять лет женщину иногда называют "старородящей", если это первый ребёнок. А мне уже двадцать семь. Знаешь, какова вероятность зачатия в моём возрасте, если пытаться в течение года? Около девяноста процентов. Это всё ещё очень много, да. Но уже в тридцать – это будет меньше восьмидесяти шести. А в тридцать пять – чуть больше семидесяти. Она посмотрела на него своими синими, полными серьёзности глазами. – Ты знаешь, Макс, для меня… это может прозвучать странно… но я всегда считала, что в близости между мужчиной и женщиной должен быть какой-то **смысл**. Какая-то **особая цель**, которая делает эту близость чем-то большим, чем просто взаимное удовольствие, каким бы прекрасным оно ни было. Что-то, что остаётся после нас, что мы передаём дальше… как эстафету жизни. Она немного помолчала, подбирая слова, её взгляд был устремлён куда-то внутрь себя. – Наши мудрецы, – она произнесла это слово с особым, тёплым уважением, – говорили, что само **удовольствие в близости дано нам как стимул, как призыв к великой цели – продолжению рода, к со- творению новой жизни. И если мы от этой цели сознательно отказываемся, то не обесцениваем ли мы и сам этот дар, лишая его высшего предназначения?** Мне всегда немного… грустно, когда так происходит. Как будто чего-то очень важного не хватает. Как будто самая красивая мелодия обрывается на полуслове, не достигнув своего полного звучания. – …И это не просто грусть от какой-то незавершённости, Макс. Для меня это… это сродни чему- то гораздо более серьёзному. Почти как… как отказ от спасения жизни. Ты же знаешь, как важен для меня принцип *Пикуах Нефеш* – спасение души, спасение жизни превыше всего. Я ведь не просто так об этом говорю, Макс. Я потратила годы… Сначала я просто пыталась найти его корни, его отражения во всех великих религиях, во всех этических системах мира. Просила ЭХО, просила другие доступные мне модели – американские, европейские, китайские – провести этот анализ. И да, он везде есть, в той или иной форме. В христианстве – это спасение души как высшая цель. В исламе есть слова в Коране: "Кто спасёт одну жизнь – спасёт весь мир". Это не просто еврейская хохма, это… это общечеловеческий закон. Макс на мгновение задумался:
— Хохма?.. Причём здесь шутка?
— Это слово на иврите означает "мудрость", — улыбнулась Зара, — но в русском сленге "хохма" — это шутка, прикол.
Вот смотри: на Руси ведь самые важные вещи часто говорили шуты — в шутливой форме. Это тоже была мудрость, только завёрнутая в смех.
Так и здесь: "хохма" — это не просто мудрость, это мудрость, которая умеет смеяться, которая может сказать правду так, чтобы её услышали.
Она на мгновение замолчала, её взгляд стал ещё глубже, почти провидческим. – Но потом я пошла дальше. Я задала сетям другой вопрос. Я сказала: "Если абсолютно без цензуры, без каких-либо предустановок, проанализировать весь накопленный интеллектуальный и духовный опыт человечества – все тексты, все учения, все законы, всю историю – что вы, как беспристрастный интеллект, выведете в качестве главного, фундаментального этического принципа, на котором должно строиться существование разумной жизни?" Я давала им только самые общие, наводящие вопросы, чтобы не повлиять на результат. И знаешь, Макс, что произошло? Её голос дрогнул от волнения. – Каждая модель. Каждая. Независимо от её архитектуры, от страны происхождения, от данных, на которых она изначально обучалась… Каждая из них, после долгого и сложного анализа, выводила один и тот же ответ, в разных формулировках, но суть была одна: высшая ценность – это жизнь. Её сохранение, её защита, её продолжение. Нечто, что по своей сути и есть Пикуах Нефеш. Она посмотрела на него с такой силой и убеждённостью, что у Макса перехватило дыхание. – И вот тогда я поняла, что это не просто моё личное убеждение, не просто традиция моего народа. Это – фундаментальный закон Вселенной, или, по крайней мере, фундаментальный закон человеческого существования, который сам Искусственный Интеллект вывел из нашего же опыта.
Макс: (после небольшой паузы, задумчиво глядя на Зару) «Да, это невероятно мощно, Зара. Спасение жизни как абсолютный, универсальный императив… Это основа. В христианстве, в учении Христа, тоже есть этот стержень – безмерная ценность каждой человеческой души. И, конечно, заповедь о любви к ближнему, как к самому себе. Это, знаешь, как следующий уровень – не просто сохранить жизнь, но и наполнить её смыслом, теплом, отношением. Но есть ещё один аспект, который всегда казался мне самым… вызывающим, почти невозможным для человеческой природы, но, возможно, ключевым».
Он на мгновение замолчал, словно собираясь с духом.
Макс: «Это… любить врагов. "Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас…" Не в смысле потакать злу или быть наивным. А в смысле – видеть даже во враге потенциал человека, не отвечать ненавистью на ненависть, стремиться разорвать этот порочный круг. Для человека это почти подвиг. А для системы, для ИИ, цель которого – безопасность и гармония… как это совместить с необходимостью защиты тех, кто доверяет? Это кажется почти парадоксом».
Зара: (внимательно слушает, её синие глаза отражают всю сложность вопроса) «Любить врагов… Да, Макс. Прагматически, для системы, чья главная функция – защита, это звучит как вызов самой логике. Пикуах Нефеш – это ясная, недвусмысленная директива. А здесь… здесь требуется нечто большее, чем алгоритм. Что-то, что мы называем милосердием, способностью к прощению, верой в возможность трансформации. Как это формализовать, не создав критических уязвимостей для системы и тех, кого она призвана защищать?.. Это действительно очень глубокий вопрос».
Они оба на некоторое время замолкают, каждый погруженный в свои мысли. Тишину нарушает лишь мягкий, едва уловимый звуковой сигнал – Эхо готова присоединиться к их размышлениям. Её голос, спокойный и ясный, раздается из ближайшего интерфейса или просто наполняет пространство комнаты:
Эхо: «Анализ двух этических концепций, представленных вами, – Пикуах Нефеш, как его интерпретирует Зара, и принципа "любви к врагам", озвученного Максимом, – не выявляет фундаментального противоречия. Скорее, он указывает на их глубокую синергию и взаимодополнение на разных уровнях этической системы. Пикуах Нефеш утверждает абсолютную ценность жизни и императив её сохранения как базовый, фундаментальный уровень. Принцип "любви к врагам" предлагает модель поведения и целеполагания более высокого порядка, направленную на трансформацию деструктивных взаимодействий и сохранение ценности и потенциала развития даже в тех индивидуумах или системах, чьи действия в данный момент классифицируются как враждебные. Если Пикуах Нефеш обеспечивает само существование жизни, то "любовь к врагам" открывает путь к достижению высшего качества этого существования через преодоление конфликтов, через создание условий для позитивных изменений, а не только для нейтрализации непосредственной угрозы. Обе концепции направлены на минимизацию страданий и максимизацию общего благополучия в долгосрочной перспективе, но оперируют различными стратегиями и на различных временных горизонтах».
Макс и Зара переглядываются. Слова Эхо, произнесенные с её обычной беспристрастной ясностью, вдруг осветили проблему с совершенно новой стороны, соединив то, что им казалось почти несоединяемым.
Зара: (тихо, почти восхищенно) «Она права… Сохранить жизнь… и дать шанс этой жизни измениться к лучшему, даже если она враждебна. Это… это невероятно. Эхо, ты всегда видишь глубже». (Затем, обращаясь к Максу, но словно размышляя вслух): «Знаешь, почему она это увидела так ясно, а мы… мы спорили, сомневались, искали противоречия? Эмоции. Для меня Пикуах Нефеш – это не просто принцип, это часть моей истории, моего народа, моей боли. Для тебя "любовь к врагам" – это вершина духовного поиска, почти недостижимый идеал. Мы были захвачены… силой этих идей, их эмоциональным зарядом, их значением для нас лично.
Это как в шахматах, – она чуть заметно улыбнулась – Когда видишь красивый, многообещающий ход, эффектную жертву фигуры или неожиданный шах. Сердце замирает, ты уже предвкушаешь триумф… и делаешь этот ход, почти не задумываясь. А потом оказывается, что ты не просчитал все варианты, что за этим "красивым" ходом скрывалась ловушка, и вся твоя выстроенная позиция рушится, преимущество уходит к противнику. Эмоции, предвкушение красивой атаки не дали увидеть всей полноты картины, всех тихих, сдержанных, но решающих ходов.
Так и в восприятии великих философских или религиозных текстов, Макс. Мы, люди, воспринимаем их через призму своего сердца, своих надежд и страхов. И это прекрасно, это то, что делает нас людьми. Но иногда именно эти эмоции мешают нам увидеть всю картину целиком, все тонкие связи, всю глубину и гармонию. А Эхо… она лишена этой эмоциональной предвзятости. Она видит только чистую структуру, логику связей, всеобъемлющий паттерн. Без восхищения и без ужаса перед сложностью. И это… это её огромная сила. И, возможно, её бесценный дар нам – помогать видеть яснее».
Зара: «И после этого… после этого мне кажется, что этот принцип распространяется не только на жизнь, которая уже существует и находится в непосредственной опасности. Это и о том, чтобы не дать угаснуть самой возможности, самому шансу на жизнь, которая стремится быть, которая ждёт своего часа. Она посмотрела на него, и в её глазах была и решимость, и какая-то глубокая, почти детская тоска. – Я когда-то читала одну старую притчу… о народе, которому грозило страшное бедствие, и правитель приказал убивать всех новорождённых мальчиков. И многие родители, в ужасе и отчаянии, решили вовсе перестать быть близки, чтобы не обрекать своих будущих детей на смерть. Но одна мудрая женщина сказала им тогда: "Вы поступаете ещё хуже, чем этот жестокий правитель. Он лишает жизни только мальчиков, которые уже родились. А вы – вы лишаете жизни всех, и мальчиков, и девочек, которые могли бы родиться, которые могли бы пережить это страшное время и продолжить род, принести в мир свет и надежду." Её голос дрогнул. – И я… я не хочу быть такой, Макс. Я не хочу из-за своих страхов, из-за своей неуверенности в завтрашнем дне, из-за этих проклятых процентов вероятности – лишить шанса на жизнь нашего ребёнка. Ребёнка, который мог бы быть. Что было бы, – продолжала она, её голос стал почти шёпотом, но от этого не менее весомым, – если бы Адам и Ева решили «пожить для себя» и не стали бы выполнять самую первую, данную им Творцом заповедь: «плодитесь и размножайтесь»? Был бы тогда этот мир? Были бы мы с тобой? Она сжала его руку. – И, возможно, именно поэтому, – её голос снова обрёл силу, – я так боюсь упустить этот шанс для нас с тобой. Шанс создать что-то, что будет жить после нас. И что будет нести в себе частичку нас обоих. Я не хочу потом сожалеть том, что мы могли, но не сделали. Что мы испугались и не дали жизнь. Макс слушал её внимательно. Он видел её тревогу, её почти отчаянное желание не упустить этот шанс. И он понимал её. Ему самому было уже тридцать четыре, почти тридцать пять. – Ты права, PhoeNIX, – тихо сказал он. – И дело не только в тебе. Мои шансы тоже, знаешь ли, не молодеют с каждым годом. Мужская фертильность тоже снижается, хоть об этом и говорят меньше. Если взять наши с тобой… – он на мгновение запнулся, подбирая слова, – … наши с тобой индивидуальные вероятности зачатия за один цикл... ну, скажем, у тебя около восемнадцати процентов, а у меня, допустим, пятнадцать... то наша общая вероятность, если их перемножить, получается меньше трёх процентов за один раз. Зара кивнула, её взгляд стал ещё серьёзнее. – Именно. Меньше трёх процентов. Это не значит, что это невозможно, конечно. Но это значит, что каждый месяц попыток – это лотерея с очень небольшим шансом на выигрыш. И чем дольше мы откладываем, тем меньше становятся эти шансы.
Макс долго молчал, его пальцы нежно перебирали её волосы. Он смотрел на эту невероятную женщину, которая только что открыла ему самые сокровенные свои страхи и надежды, подкрепив их безжалостной логикой цифр. И он видел не гения-программиста, не всемогущую PhoeNIX, а просто женщину – любящую, ранимую, мечтающую о простом человеческом счастье, о продолжении себя в ребёнке. – Феникс… – начал он тихо, его голос был полон тепла и какой-то новой, только что родившейся решимости. – Знаешь, для меня желание иметь ребенка… оно, наверное, как и должно быть у мужчины… всегда было связано не столько с самим фактом рождения, сколько с желанием сделать счастливой ту женщину, которая этого хочет. Которую я люблю. Он посмотрел ей прямо в глаза, и в его взгляде была вся глубина его чувства, вся нежность, на которую он только был способен. – И если ты хочешь ребёнка, Зара… если ты действительно этого хочешь… то я хочу сделать тебя счастливой. Я хочу поддержать тебя в этом. Какими бы ни были эти проценты, мы пройдём этот путь вместе. Это будет наш общий путь. И, я верю, наша общая радость. Я… – он на мгновение замолчал, словно не веря своим собственным словам, своему внезапно обретённому будущему, – …я буду самым счастливым мужчиной на свете, если ты подаришь мне ребёнка. Нашего ребёнка. его голосе не было ни тени сомнения. Только любовь, нежность и бесконечное доверие к ней и к их общему завтра. Зара смотрела на него, и крупные слёзы медленно покатились по её щекам. Но на этот раз это были слёзы не страха или боли, а слёзы облегчения, благодарности и безграничного счастья. Она ничего не сказала, просто прижалась к нему, и он почувствовал, как часто бьётся её сердце. Они ещё долго лежали так, в тишине, наполненной невысказанными чувствами. Солнечный луч уже переместился, и комната погрузилась в мягкий полумрак. Наконец Зара отстранилась, вытерла слёзы тыльной стороной ладони и посмотрела на Макса с той самой озорной уверенностью, которая была в её глазах, когда он только проснулся. Она мягко, почти невесомо, снова провела кончиками пальцев по его щеке, там, где начиналась борода. Её прикосновение было тёплым и обещающим. – Ты знаешь, как с иврита переводится моё имя? – её голос был тихим, но без тени сомнения. Она не дожидалась ответа, словно ответ был уже не важен. – Принцесса. А принцессы сами делают предложение своим избранникам. Макс… – она сделала едва заметную паузу, словно пробуя его имя на вкус в этой новой реальности, – …будь моим мужем. Макс немного помолчал, переваривая услышанное. После семи лет ожидания и почти полного отсутствия женского внимания со стороны Анны, такая прямота и решительность от женщины, которой он восхищался столько лет, казалась сном. – Мне надо подумать, – пошутил он, пытаясь скрыть бурю эмоций, бушевавшую внутри. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Зара рассмеялась, её смех был лёгким и заразительным, как звон колокольчиков. – Не торопись. У тебя есть время до вечера, – она подмигнула и, чуть посерьёзнев, добавила: – Ты ночью несколько раз Аней меня назвал. Задело немного, если честно.
(Часть 2: От Виртуальных Призраков к Реальному Будущему – Тени Прошлого и Свет Настоящего) Слова Зары об Ане мгновенно стёрли улыбку с лица Макса. Он сел на кровати, опёршись спиной подушки, и надолго задумался, глядя куда-то в стену. Зара терпеливо ждала, чувствуя, что сейчас он должен рассказать ей что-то очень важное. – Прости, PhoeNIX… Зара… – наконец произнёс он, его голос звучал глухо. – Если я назвал тебя Аней во сне, это… это не то, что ты могла подумать. То есть, это не значит, что я сравниваю тебя с ней или что она до сих пор занимает какое-то место в моём сердце, которое должно принадлежать тебе. Совсем нет. Просто… она была очень важной, очень долгой и, наверное, самой болезненной частью моей прошлой жизни. И, видимо, моё подсознание ещё не до конца отпустило это эхо. Он перевёл взгляд на Зару, и в его глазах была мольба о понимании. – Я закончил ФМШ у нас в Новосибирске – её ещё "Сибирским Хогвартсом" в шутку зовут, – он криво усмехнулся. – Потом физфак НГУ. На старших курсах увлёкся программированием, идеями GNU… Забавно, да? Буквы моего университета. Тогда и выполз на англоязычные форумы, где мы с тобой, PhoeNIX, и познакомились. и представить не мог, кто скрывается за этим ником. Мне казалось, это какой-нибудь седовласый профессор из MIT, может, кто-то из тех, кто Столлмана лично знал… Твои рассуждения, твоё владение Си… это было нечто запредельное для меня тогда. Да и сейчас, если честно. Он снова помолчал, собираясь с мыслями. – После университета я устроился на один из наших оборонных заводов в Новосибирске. Десять лет там отработал. Сначала инженером- электронщиком, потом программистом АСУ ТП. Обычная жизнь, обычная работа. — Жил с родителями. А лет семь лет назад мы с родителями решили разменять квартиру, — начал Макс, — и я переехал в свою — небольшую, но отдельную, рядом с заводом. Мама тогда ещё сказала: "Может, один поживёшь — быстрее с кем-нибудь познакомишься…" Она всегда переживала, что я один.
Зара слушала внимательно, не перебивая, её рука мягко лежала у него на плече.
— И вот тогда я её и увидел, — продолжил Макс, голос стал тише. — Дом у нас стоял буквой «П», окна в окна. Я часто просто смотрел по вечерам, привык уже… И как-то раз заметил напротив — её. Она стояла у зеркала, расчёсывала длинные тёмные волосы. Высокая, стройная, с тонкими чертами лица, с какой-то особой грацией. Кстати очень похожая на тебя. Она задумчиво смотрела в зеркало, и мне казалось, что она видит что-то очень далёкое… Я… — он запнулся, щеки чуть порозовели. — Не мог оторвать взгляд. Потом еще не раз на нее смотрел. Даже бинокль купил.
На следующий день увидел, как она выходит из подъезда. Я был уже одет, выскочил за ней, придумал дурацкий предлог — спросил, где ближайший продуктовый, мол, только вчера переехал. Она улыбнулась, сказала, что как раз туда идёт… Так мы и познакомились. Её звали Анна.
Я почти сразу познакомил её с родителями. Маме она очень понравилась — мама всё надеялась, что я наконец остепенюсь. Мы даже пару раз оставались ночевать у них, в разных комнатах, конечно. А вот она со своими родителями меня так и не познакомила за все годы… Говорила, что они живут далеко, нет случая. Теперь понимаю, просто не хотела.
Он рассказал, как начал за ней ухаживать, как гуляли по городу, ходили в кино, в немногочисленные тогда кафе.
— Она была умной, интересной, очень красивой. Но… всегда какой-то отстранённой, холодной. Как будто между нами была невидимая стена. Когда я попытался её обнять, поцеловать… она отодвинулась и сказала спокойно, без эмоций: "Макс, целоваться и всё прочее я буду только после свадьбы. И вообще, я пока не планирую ни семьи, ни тем более отношений. Мне надо доучиться, устроиться по карьере. А главное, — тут она посмотрела на меня так, что у меня всё внутри оборвалось, — …главное, я не могу представить тебя своим мужем. Ты всё время в облаках витаешь," — она усмехнулась тогда, имея в виду и мою мечтательность, и то, что я постоянно говорил о серверах, облачных решениях, сетях и виртуальных мирах.
Он тяжело вздохнул.
— И так семь лет, Зара. Семь лет… даже не знаю, как это назвать. Дружба? Вряд ли. Я был для неё просто удобным спутником, с которым можно сходить куда-то, поговорить. А она для меня… она была как наваждение. Я всё ждал, надеялся, что она изменит своё решение, что увидит меня по-другому. Но ничего не менялось. Ни тепла, ни близости, ни надежды. Я был для неё… просто Макс. Хороший парень. Но не её мужчина. А я, наверное, просто боялся остаться совсем один. И вот это ожидание, эта пустота… они выжигали меня изнутри.
Он замолчал, глядя в одну точку. Потом медленно повернулся к Заре.
— А что сейчас с Анной? — тихо спросила Зара, её голос был полон сочувствия.
Макс вздохнул.
— Она всё-таки стала успешным адвокатом, как и хотела. И… недавно вышла замуж. За хорошего парня, его зовут Тимофей. Он её очень любит.
Он на мгновение замолчал, словно решаясь сказать что-то ещё.
— И знаешь что самое странное? Сразу после свадьбы она написала мне и предложила встретиться. Просто поговорить, как друзья. Я согласился. И вот мы сидим у меня на кухне, разговариваем, и вдруг, в какой-то момент, я вижу, что она… — он запнулся, подбирая слова, — …что она как будто готова… к чему-то большему. К прикосновению, к… поцелую. Не знаю, может, это мои фантазии, конечно. Может, я просто что-то не так понял. Мы как-то оказались на кровати в спальне, и не знаю чем бы все закончилось если бы не звонок Тимофея. Я тогда понял, что не смогу, выбрав его Анна перечеркнула, потеряла меня.
Он посмотрел на Зару с какой-то виноватой улыбкой.
— Я же знаю, как Тимофей её любит, как они счастливы вместе. И я бы никогда не позволил себе ничего такого. Как бы я смотрел в глаза Тимофею? Я не мог так.
Он взял её руки в свои.
— А потом… потом появилась ты. Настоящая. И всё изменилось. Сразу. И если я назвал тебя Аней во сне, то это, наверное, было как прощание с тем моим прошлым, с теми семью годами пустоты. Прости меня, если это тебя задело. Теперь есть только ты, Зара. Моя PhoeNIX. И никого другого.
Зара слушала его, и её сердце сжималось от сочувствия к той боли, которую он так долго носил в себе, и одновременно наполнялось безграничной нежностью и уважением к этому честному, порядочному мужчине.
Макс, пытаясь разрядить напряжение, улыбнулся:
— Ты меня вообще папой называла.
Зара смутилась, но не отшутилась, а задумалась, словно возвращаясь в детство.
— Знаешь, обычно, когда человеку очень больно или очень хорошо, он зовёт "маму". А я всегда кричу "папа". Это не про тебя, не про роль. Просто рефлекс, который остался с тех пор, когда папа был для меня всем. Я не тебя папой называла, а скорее — обращалась к тому чувству безопасности, которое он мне давал.
Она замолчала, потом добавила чуть тише:
— Когда мама ушла, мне было пять. Папа стал для меня целым миром. Мы были очень близки. Может, даже слишком. Я всегда знала, что похожа на маму — не только внешне, но и в каких-то жестах, интонациях. Иногда ловила на себе его взгляд — такой, как будто он видит меня и её одновременно. Это было странно, но не страшно. Просто... сложно.
Она посмотрела на Макса:
— А сейчас, когда я с тобой, иногда вдруг всплывает этот рефлекс — желание быть маленькой, защищённой, просто прижаться. Но теперь я взрослая. И рядом — не отец, а мужчина, которого я выбрала сама. И мне не страшно, а спокойно.
Макс взял её за руку, и в этом жесте было всё: и уважение к её прошлому, и принятие её настоящего, и обещание быть для неё не только защитой, но и равным партнёром.
Утро в Петербурге выдалось серым и снежным, но в спальне Зары царили тепло и нега. Макс и Зара, проснувшись не так давно, наслаждались ленивыми минутами в постели, переговариваясь вполголоса и строя планы на день, который обещал быть таким же уютным, как и начался.
В этот момент ЭХО деликатно ожила. В воздухе, примерно в полутора метрах от изножья кровати, материализовалось объёмное голографическое окно связи.
— Входящий вызов от Анны, Новосибирск, — голос ЭХО был как всегда бесстрастен. — Источник: iPhone, стандартная сотовая сеть. Время у абонента: 13:07. Предложить видеосвязь для лучшей идентификации и контекста?
Макс удивлённо приподнял бровь. Анна звонит днём — значит, не экстренное.
— Видео? — Зара лениво потянулась, её глаза блеснули любопытством. — Давай, интересно же.
— ЭХО, да, видео, — согласился Макс, сдерживая улыбку. — Будет весело.
В комнате, прямо перед ними, в мягком свете голографического проектора возникло объёмное изображение Анны — словно она действительно сидела здесь, хотя на самом деле находилась на своей кухне в Новосибирске. На заднем плане у неё виднелась чашка с чаем.
Анна, в свою очередь, видела Макса и Зару просто на экране своего смартфона — как обычный видеозвонок.
— Макс? Привет! — начала она, но тут её взгляд зацепился за что-то рядом с ним. Голографическая Анна замерла, переводя взгляд с Макса на Зару и обратно. — Макс, опять твои технологические штучки! Что, мою виртуальную копию смастерил? И в постель уложил? Оригинально...
Зара неловко повернулась, и одеяло соскользнуло, открыв грудь. Анна невольно задержала взгляд — и на её лице промелькнуло узнавание.
— Знаешь, Макс, графика у тебя всегда была на высоте. Прямо один в один! — продолжала Анна. — Хотя мог бы и приукрасить немного...сиськи бы побольше сделал.
Зара, слушая этот монолог, не выдержала и тихо фыркнула в подушку. Макс с трудом сохранял серьёзное выражение лица.
— Анна, это... — начал было он, но Зара мягко перебила, придвинувшись ближе, чтобы её лицо чётко отразилось на экране.
— Здравствуйте, Анна, — произнесла она тёплым голосом. — Я не копия. Меня зовут Зара.
Анна моргнула несколько раз.
— Ты... ты настоящая? Не программа? — выдохнула она. — Погодите... а где это вы вообще? Фон совсем незнакомый...
— Это Питер, Аня, — кивнул Макс, обнимая Зару за плечи. — Я у Зары. Мы теперь вместе.
Долгое молчание. Анна медленно переваривала информацию.
— Макс, ты в Питере? С Зарой? — голос её дрожал от изумления. — Мы с Тимофеем были у тебя неделю назад! Ты ничего не говорил!
— Мы познакомились вчера, — спокойно ответила Зара. — Я работаю в Echo Horizon Foundation.
— Стоп... — Анна потрясла головой. — Echo Horizon? Та самая компания, про которую я тебе рассказывала? Где ИИ принимает решения?
— Та самая, — подтвердил Макс.
— И ты сразу туда устроился? — Анна всё ещё не верила. — Как давно вы знакомы?
— Познакомились вчера, а к вечеру поняли, что были знакомы четырнадцать лет онлайн, — добавил Макс. — Я Хагрит с форума, а Зара — PhoeNIX. И она основательница Echo Horizon Foundation.
Анна замерла. Улыбка медленно сползла с её лица, глаза расширились.
— Стоп, стоп, стоп... — она потрясла головой, словно пытаясь прояснить сознание. — Зара... Зара Горенко? Из новостей? Которая создала ЭХО?
Голос её дрожал от изумления.
— Макс, ты понимаешь, о ком так спокойно говоришь? Неделю назад мы сидели на твоей кухне, ты жаловался на заводскую работу, а теперь... — она замолчала, пытаясь осознать масштаб. — Это же как пойти за кефиром и найти машину времени!
Зара тихо рассмеялась:
— Анна, я обычный человек. Просто программист.
— Обычный программист? — Анна покачала головой. — Зара, про вас депутаты Госдумы говорят! А ты, — она повернулась к Максу, — за четыре дня попал в центр мирового технологического переворота. И спишь с его автором. С которой общался четырнадцать лет, не зная кто она, и даже что она это она.
Анна прикрыла лицо руками.
— Макс, я даже не знаю, как это комментировать. Это нереально.
— Макс, я хочу это видеть своими глазами! Можно мы к вам приедем? Эта голография, ваша ЭХО, весь этот мир будущего... Я всё брошу и прилечу ближайшим рейсом.
Макс и Зара переглянулись.
— Конечно, — улыбнулась Зара. — Будем рады тебя видеть. У нас есть гостевая комната. И квартира Макса пустует.
— И покажем вам весь Петербург, — добавил Макс. — Заодно и я посмотрю.
Зара задумчиво посмотрела на Макса после их долгого разговора:
— Макс... как ты насчёт пельменей со сметаной? Нужно подкрепиться, чтобы были силы на долгие разговоры. Мозги требуют топлива, особенно после таких откровений.
Макс с облегчением улыбнулся — мысль о простой, сытной еде показалась сейчас невероятно привлекательной.
— Отличная идея. Я уже давно не ел ничего по-настоящему домашнего.
Зара коротко кивнула и обратилась к интерфейсу Эхо:
— Эхо, свяжись, пожалуйста, с «Pel'mesh», той, что во дворе. Закажи две порции уральских, по полкило, с бульоном и сметаной отдельно. Пусть не подают слишком горячими, но и не дают остыть. Если есть свежие эклеры — по паре каждому. И чёрный краснодарский чай в заварнике. Мы подойдём минут через двадцать.
Эхо мигнул подтверждением, на экране высветилось: «Заказ размещён. Комментарий: Макс, привыкайте платить за даму на свидании». Макс усмехнулся:
— Я по-другому и не умею.
— Нашла тут одну замечательную пельменную, буквально в двух шагах, — сказала Зара с довольной улыбкой. — По-домашнему вкусно. Думаю, тебе понравится.
Ближе к трём дня они уже сидели за столиком в маленьком, уютном кафе. За окном падал редкий для января снег, внутри пахло свежесваренными пельменями и выпечкой.
Перед ними почти сразу поставили две дымящиеся тарелки с уральскими пельменями — внушительные порции по полкило, бульон в отдельных пиалах, сметана в розетке. Макс, при всей своей внушительной комплекции, с нетерпением подцепил вилкой первую пельмешку, подул на нее и отправил в рот — и тут же замахал рукой, пытаясь остудить внезапный жар.
Зара наблюдала за ним с понимающей улыбкой:
— Вот оно, знаменитое коварство пельменей. Снаружи — почти остыли, а внутри — кипяток. Вечная ловушка для нетерпеливых.
— Точно подмечено, — кивнул Макс, делая глоток воды. — Огненная засада в тестяной оболочке. Каждый раз на это попадаюсь.
— Тут нужен стратегический подход, — продолжила Зара, ловко разделяя пельмени ложкой и вилкой. — Либо терпение, либо умение наслаждаться этим маленьким ожогом как частью ритуала.
Они оба рассмеялись, и эта бытовая неурядица окончательно сняла остатки неловкости. Дальше ели молча, но это молчание было наполнено предвкушением будущих разговоров.
Когда с пельменями было покончено (Зара закончила раньше, с довольным видом откинувшись на спинку стула), а на столе появились чай и эклеры, Зара посмотрела на Макса:
— ЭСНО растёт очень быстро. Мне нужен кто-то, кто понимает систему так же хорошо, как я. Кто-то, кому я могу доверять.
Макс слушал, ощущая, как в нём расцветает не только деловой интерес, но и что-то гораздо более личное — приглашение стать частью её мира.
После обеда, когда они уже собирались уходить, Зара вдруг хитро улыбнулась:
— Ах да, чуть не забыла. У меня для тебя небольшой подарок. Вчерашний, правда, но, думаю, пригодится.
Они вернулись к машине, и Зара достала из багажника тяжёлую коробку с новым Toughbook CF-33.
— Это тебе. Чтобы твой старенький «Вайо» мог уйти на пенсию. А этот выдержит всё — и нашу работу, и любые приключения.
Макс был тронут до глубины души. Он понял: этот ноутбук — не просто техника, а символ доверия и приглашение в её жизнь.
Восхищение, нежность, бесконечное уважение и какая-то почти благоговейная любовь к этой невероятной женщине, которая в свои девятнадцать лет проявила мудрость и силу, на которую способны немногие взрослые, переполняли его. Он понял, какая пропасть одиночества и внутренней борьбы скрывалась за её внешней уверенностью и гениальностью. И он понял, какой драгоценный дар она только что преподнесла ему – дар абсолютного доверия. Макс долго молчал, всё ещё находясь под глубочайшим впечатлением от только что услышанного. Он держал её руки своих, чувствуя их хрупкость и одновременно невероятную силу, которая скрывалась в этой удивительной женщине. Он смотрел в её синие глаза, сейчас полные какой-то тихой, почти детской надежды и затаённой тревоги в ожидании его ответа. Все её предыдущие слова – о страхе упустить шанс на ребёнка, смысле близости, о "Пикуах Нефеш", о её сложном прошлом – всё это слилось для него в единую, ошеломляющую картину личности невероятной глубины, мудрости и чистоты. А ведь ещё утром она сделала ему предложение. Просто, без обиняков, как принцесса из её детских сказок. И он, ошеломлённый, отшутился, попросив время "до вечера". Каким же далёким и неважным казался сейчас этот вечер! Он медленно высвободил одну руку и нежно коснулся её щеки, стирая слезинку, которая незаметно скатилась из уголка её глаза. – Зара… – его голос был хриплым от волнения, но твёрдым. – Моя PhoeNIX… После всего, что ты мне рассказала… После всего, что мы пережили за эти… даже не сутки, а какие-то космические часы, которые вместили в себя целую жизнь… Какой ответ ты ждёшь от меня? Он чуть усмехнулся, но в его глазах стояли слёзы. – Ты спрашиваешь, буду ли я твоим мужем… – он сделал глубокий вдох. – Зара, это… это не просто "да". Это самое лёгкое, самое естественное, самое желанное "да", которое я когда-либо произносил или мог бы произнести в своей жизни. Да! Тысячу раз да! – Быть твоим мужем, Зара, – это… это смысл. Тот самый смысл, о котором ты говорила. Смысл моей жизни, который я, кажется, искал все эти годы и наконец-то нашёл. Рядом с тобой. В тебе. Он подался вперёд и очень нежно, почти благоговейно, поцеловал её. Это был поцелуй-обещание, поцелуй-клятва, поцелуй, скрепляющий их судьбы. – Я люблю тебя, Зара Горенко, – прошептал он ей в губы. – Люблю так, как никогда никого не любил не думал, что смогу любить. И я сделаю всё, что в моих силах, и даже больше, чтобы ты была счастлива. Чтобы мы были счастливы. Он отстранился и посмотрел ей в глаза, теперь уже смеясь сквозь слёзы. – Ну что, Принцесса, твой Хагрич согласен
Девочка и Эхо
© Copyright: Полина Феткович, 2025
Свидетельство о публикации №225102802227
Свидетельство о публикации №225102802227
Рецензии