про неё 5

Как она меня делает мною.
Сначала она одна из всех отозвалась на мои писания. Отзывались многие, но как это было: мол, молодец. Или: читаю вас с удовольствием. Эдак разово. А бывало так, что начинал переписываться. Почему тогда не продолжалось? Можно, конечно, анализировать, но не продолжалось. Хотя я именно затем здесь, чтобы проанализировать. Потому что она осуществила мою мечту. Она сама же мою мечту и сформулировала.
Я давно узнал от Светлова, прочитал у него вот это:
"Нашёл я единственный выход:
Считай своим другом меня"

Однажды - может быть, ещё до Светлова - я понял, что с человек с другим можно по-настоящему быть только одним способом: надо, чтобы всё-всё, что в тебе, можно было ему рассказывать. И он тебя будет ценить абсолютно только за это одно - что между вами нет никаких-никаких секретов-тайн. От себя самого могут быть эти секреты, а от него - нет. Себе самому не скажу, а ему скажу. Не скажу самому себе, чтобы не оставаться наедине со своим этим ужасом от самого себя, от того, что со мной приключилось, от того, что со мной сделали.
А со мной вот, что сделали: сделали так, что я остался без нижней составляющей любви. Из-за этого я не мог ни с кем из них предельно откровенным. Потому что какой им во интерес без этой составляющей - они лучше пойдут вон к этим, у этих этого для них навалом.
Я не помню, чтобы кто-то оказывался так заинтересованным в том, что знаю-умею, как она. И чтобы хотел у меня этому всему научиться. Не помню, чтобы кто-то такое мне говорил, как говорила (и говорит) мне она - что читает всё моё не просто с интересом, а со счастьем. А почему же тогда я с кем-то таким, кто мною так совсем не интересуется.
Мною интересуются, чтобы взять себе что-то готовое, приходят, ничего особо ценного, тем более готового не обнаруживают и уходят. Я знаю всех, кто со мной более-менее типа дружат. Им надо, чтобы слушали их - такое есть. Я буду слушать, но я не слышу ничего для меня ценного. Я из самого себя добуду больше. Нет, ценного у каждого много. Если он это ценное мне расскажет.
Но я вижу, как человек решает своё главное - он его решает не так, как нужно мне. Мне не нужно искусство воровства, чем занимаются все. Мне не по пути хоть с кем из этих людей - из всех людей, которых я знаю. И не интересно просто так проживают время своей своей жизни. Без самого полного счастья.
Мои ценности в том, что должно быть счастье абсолютное и точка. И должна быть абсолютная честность и точка. Все люди, кроме меня, разве что на словах такое разделяют. И вот появляется она. Которая именно это и понимает, этим и загорается. Хоть и не верит, что такое возможно. Себе не верит, но снова и снова показывает мне, что верит мне.
Но я не закончил про "дружбу". Она это сформировали как запрос на дружбу. Ей нужна была дружба хоть с кем, ну, а если с мужчиной, то без того, чтобы он лез в итоге к ней под юбку.
Она тянется к людям, ища в них такие отношения, когда дорог другу таким, какой есть. Но я должен написать, почему я становлюсь собой с нею. Потому что я могу всё своё ей рассказывать. Я осторожно всё более приближаюсь к соим стыдным-тяжким правдам. Я обязательно должен их рассказать кому-то. И мне надо, чтобы этот кто-то от меня не отшатнулся.
Меня предельно достал этот всеобщий камуфляж, это маскарад как норма жизни. Чтобы прокормиться, надо друг другу изображать из себя хороших.
Ненавижу помалкивающих. Они врут. Они помалкивают не из-за того, что умны. А чтобы оставаться хорошими для других. В этом их ум и состоит: пусть думают, что они чистые. Пусть думают, что у них порядок там, внутри.

Когда-то я открыл... Это было при Аське. Я вдруг понял - я так подумал - что Аська достаточно умна, чтобы понять, что нет смысла укрывать друг от друга свои правды. Зачем с самым близким-то человеком играть себя-хорошего? Ну, чтобы его не потерять. Скажу ему, что вот от этого-то мне плохо, а он начнёт меня убеждать, чтобы я продолжал это делать. Я делаю из опасения его недовольства мною. И он мною доволен и я доволен, что он мною доволен. Я делаю для него то, что мне делать не хочется. И мне хочется это делать потому, что так я остаюсь с ним.
Нет, меня такое не устраивает. Почему бы нам с ним не быть достаточно открытыми друг другу, настолько, чтобы я имел возможность рассказать ему и то, что есть во мне такого, что ему не понравится?
Мне нужна полная-полная открытость - мне нужен вот такой человек. Почему мне самому можно такое о себе знать и я продолжаю оставаться с собою, а если ему такое о себе поведаю, то он уйдёт от меня? Значит, он был не со мною, а с образом меня в его восприятии.
Она - первый человек, с которым я могу всё о себе говорить и при этом она всё крепче ко мне привязывается.
И это всё - то, что я носил в себе годы и десятилетия как мои камни, мои смертельные камни, оно всё покидает меня. С нею всё это оказывается вовсе не мною, а то, что без этих камней, то для неё я и есть.
И она мне рассказывает о таких своих камнях и становится для меня каждый чище на порядок. Я чувствую, как рассказанное ею слетает с неё, освобождает её от этого, которое она считала собой, своей частью. А я меня, когда она об этом рассказывает, в этот момент я ощущаю, как это вовсе не она. И мне очень нужно рассказать ей, как она только всё больше и больше появляется для меня истинная, когда она обо всё таком рассказывает - истинная она та, что свободна от всего этого, это всё действительно остаётся целиком во внешнем мире, это не про неё.

Когда я нашёл в ней человека, пристрастного к моим всяческим изложениям, а излагать я пытался всегда то, чем на самом деле дживу - излагать плохо, но она всё же сквозь эту мою плохость изложения всё равно видела-ощущала мои ценности - я становился для себя свободным от неумелости моего изложения, моей подачи.
От остальных людей я чувствовал, что они или не понимают, или это не их ценности. Иногда мне удавалось хорошо о своих ценностях поведать, тогда кто-то публики отмечал, что это хорошо. Хорошо изложено. Но ведь ценности-то мои эти были (и есть) сплошь про то, что надо что-то дальше делать в связи с ними, они диктуют действия, а не любования тем, как я ловко-красиво всё изложил. Мне не надо, чтобы на меня молились и в рамку ставили - мол, какой исключительный человек. Мои ценности - про то, чтобы исключительными становились другие.
Она для меня и стала тем человеком, который, хоть и восхваляет меня за то, что я как-то что-то ей проясняю, но и желает себе реального счастья, освобождения своего - потому что ощущает себя в каком-то плену.

Когда появилась у меня она, когда я понял, почувствовал, что то, что говорю, кто-то слышит по сути, а не только оценивает форму - а формой моей она была довольна и плохой, хотя она как раз разбирается в форме, я вдруг испытал вот такое: а мне и не надо никого другого, не надо успеха у других, если есть успех у неё. Это величайшее ощущения достроенного, наконец, своего мира.
Она стала для меня ценнее всех людей, а потому мне достаточно - более, чем достаточно, чтобы именно она меня признавала - причём, вот ведь чудо! она, выходит, признавала меня именно таким, какой я есть.
Мне не надо больше ни перед кем быть хорошим, если я хорош для самого лучшего для меня человека.
И она меня поддержала именно в самом главном моём векторе движения - в выражении своих неприглядных правд как способе от них освобождения.
Я это знаю - познаю с нею - и с этой, и с той стороны.
Когда она мне рассказывает свои тяжкие правды, я ощущаю, как человек, мне такое доверяющий, становится для меня чище чистого. И я начинаю верить, что если и я буду рассказывать такое своё, я в глаз такого человека буду вся чище. А нет ничего чище  себя такого, какой ты есть. Потому что в таком состоянии ты отделен от своих гадостей. Ты становишься тем ребёнком, заведомо стерильным, который вошёл когда-то в этот мир. Это мир потом начал его пачкать. Это грязь не его, а этого мира.
Когда я рассказываю про то, как со мной приключилась та или иная грязь, становится понятно, что это грязь не моя.
Я много-много-много буду рассказывать про свою любимую-единственную. Свою неповторимую девочку.