Мысли неврастеника, 8

Он застыл в кресле у окна, пока за стеклом медленно таяли краски мира.
Дождя не было — лишь сеялась водяная пыль, превращая огни фонарей в дрожащие блики, в акварельные разводы на мокром холсте.
 Словно на мокром полотне импрессиониста.
И в этой серой мгле внезапно вспыхнуло воспоминание: ослепительное солнце и её смех — золотистый, звонкий, как майский мёд.
Пальцы судорожно впились в шершавую ткань, но кроме гулкой тишины, пропахшей пылью и остывшим чаем, ничего не последовало.

Она ушла.
 Просто растворилась в другом дне, оставив его наедине со своими воспоминаниями.

Всё кончилось.
 Их история закрылась, как книга, из которой навсегда вынули закладку.
 Теперь её нельзя было перечитать сначала, нельзя было вернуться к самым интересным местам.
 Просто книга.
 Закрытая книга на пыльной полке, среди сотен таких же.
Он так и не смог пошевелиться, когда призрак того смеха растаял, оставив после себя лишь горьковатый привкус.
 Та самая закладка — шелестящий лепесток, засушенный между страниц, или просто согнутый уголок с её карандашной пометкой — исчезла навсегда.
И теперь любая попытка нащупать прошлое была бессмысленна, как перебирать пальцами пепел, в котором уже не различить былого рисунка пламени.

Года, что должны были быть главным романом его жизни, превратились в тонкую брошюру с помятыми краями.
 И он понял, что самое страшное — не боль утраты, а это равнодушие, эта тихая катастрофа забвения, когда яркие краски воспоминаний медленно, неумолимо выцветают до состояния сепии, а потом и вовсе становятся чистыми, пустыми листами.

Мир за окном больше не пытался стать акварелью.
 Он просто был — мокрый, серый и бесконечно чужой.