Хайдеггер и Восток Часть 2 Язык

Вопросы герменевтики в диалоге Запад-Восток

Когда император Тиберий исказил слово, а грамматик Атей Капитон польстил цезарю, что оно – истинно латинское или станет таким по воле императора, другой грамматик, Марк Помпоний Марцелл  вошел в историю фразой: «Лжет Капитон; ты можешь, Цезарь, дать право гражданства людям, но не слову». «Caesar non Supra grammaticos»,  «Цезарь не выше грамматиков» – так гласит латинское изречение. Таково правило.

Но есть исключения. К исключениям из данного правила относятся все искусственные языки и, в первую очередь, – весь арсенал метафизики. Однако, будучи искусственной, метафизика осуществляет свою миссию (внося в сознание рациональную картину мира) внутри языков естественных. 

Рожденная в Греции,  она была введена во все европейские языки, сохранив при этом важные особенности греческого мышления. Как заметил Алексей Федорович Лосев: «греческий – единственный язык во всей Европе, который отождествляет мышление и речь. … «Логос», который есть и слово и мысль».(1) Кстати, не здесь ли скрывается начало и конец  могущества и «ахиллесовой пяты» западной рациональности?

Наступившая глобализация обнулила национальные различия в науке, технике и экономике, превратив  западную рациональность в мировую «моду», но более всего, в способ выживания.  Тем не менее, Индия и Китай, осевые центры дальневосточных культур, судя по всему, сберегли,  под спудом насущных проблем, духовные основания своих культур и языка. Не случайно, поэтому, что в искусстве, в лучших духовных творениях Востока, символизм превалирует над европейской всепонятностью и прозрачностью происходящего; на Востоке символ сберегает последнюю тайну духа.
 
ххх

В исследованиях китайского символизма наиболее интересны выводы о фундаментальном символическом значении  категории «вэнь». Выяснилось, что «вэнь» (буквально – «красота узора»), с одной стороны, задает структуру и образ Вселенной, а с другой, является эманацией человеческого и космического Дао-Пути. При желании здесь можно усмотреть модель  «бытия-в-мире», подозрительно напоминающую хайдеггеровский «дазайн».
Правда, в данной модели отсутствует фундаментальное хайдеггеровское различение бытия и сущего.

О значении принципа «вэнь» в китайском мировоззрении известный отечественный синолог Евгений Алексеевич Торчинов сообщает следующее:  «Этимологически слово вэнь означало священную татуировку шаманов и жрецов архаической эпохи. Позднее оно начинает обозначать любой узор или украшение.

Отсюда произошел переход к значению «письменный знак», «письменность» и наконец, письменная культура, или «культура, выраженная в письменном знаке». И наконец, слово вэнь начинает обозначать культуру как таковую и в этом значении входит в современный китайский язык как вэньхуа (культура); этот бином дословно означает «преобразующее влияние» (хуа) посредством письменного слова (вэнь).

Однако еще в древности в текстах конфуцианского круга понятие вэнь становится одной из базовых категорий китайской культуры, космологизируется и онтологизируется, как бы подтверждая средствами философской рефлексии свою исходную сакральность в качестве священной татуировки шамана-заклинателя. Вэнь теперь – универсальное космическое начало, выражающее базовую «узорность», «украшенность» вселенной (ср. греческое обозначение универсума: космос значит «украшенный»).  <…>

Культура и ее источник – письменное слово является человеческим вэнь, планеты, звезды и созвездия – небесное вэнь (ср. современное китайское слово, обозначающее астрономию – тянь-вэнь-сюэ, то есть «наука о небесном вэнь»), горы и долины, следы узоры и птиц, узоры на шкуре оленей, тигров и барсов – земное вэнь и т.д. <…>

Интересно, что уже китайские мифы о происхождении письменности и натурфилософского знания непосредственно увязывают между собой человеческий, небесный и земной аспекты единого вэнь: когда совершенномудрый император Фу-си занялся изобретением письменности и космологических символов-триграмм, он взял за образец «вэнь Неба и Земли». Поднимая голову вверх, он изучал созвездия – небесное вэнь; опуская голову вниз, он постигал скрытый смысл узоров звериных и птичьих следов – земного вэнь.

Плодом этого изучения и вглядывания и стало появление иероглифической письменности и основоположений китайской культуры вообще.
Универсализм понимания вэнь прослеживается во всей китайской философии.» (2)
 
ххх

Ниже предлагается герменевтическая схема диалога между Хайдеггером и профессором токийского Императорского университета Тезука,  опубликованного под названием «Из диалога о языке. Между японцем и спрашивающем» (3) [в диалоге исследуется проблема языка методом «вопрошания» и «бурения»].

1 Исходный посыл Хайдеггера: «Язык есть дом бытия»; «языки здесь и там не просто различны, но исходят в корне из разного существа»; «мы, европейцы, живем, надо думать, в совсем другом доме, чем восточноазиатский человек».

2  «Восточноазиатам» приходится «гнаться за европейской понятийной системой» (в современном мире выживают рационалисты),  поэтому для Востока «настоящей встречи с европейским присутствием..., несмотря на все уравнивания и смешения, так и не произойдет».

3 Возникает вопрос: нельзя ли «дойти в опыте мысли [на Западе] до существа языка, что обеспечило бы возможность диалога между европейско-западным и восточноазиатским словом, где зазвучало бы нечто вытекающее из одного источника»?

4 Ответ: нельзя. Парадокс в том, что так обнаруженное «нечто вытекающее из одного источника» «для обоих языковых миров остается в таком случае еще скрытым».
 
5 Другой парадокс заключается в том, что когда в нашем диалоге  случается бессловесное понимание «одного и того же», то существует «опасность, что язык нашего диалога будет постоянно разрушать возможность сказать то, что мы обсуждаем».

6 Поэтому в удавшемся «диалоге между думающими» «беседа оставляет собственно говоримое в неопределенности, даже дает ему затаиться в неопределимости»,  и «даже может как бы само собой соблюдаться то, что неопределимое не только не ускользнет, но в ходе беседы будет все с большим излучением развертывать свою сосредоточивающую силу».

7  В счастливые мгновения понимания бывает так, что в тишине «нужен лишь небольшой жест…, чтобы дать из странного покоя появиться громадному»; «особенность жеста» заключается «во взгляде, самом по себе невидимом, который с такой собранностью несет себя навстречу пустоте, что в нем и через него является [например] горный пейзаж».

8  Нащупав Путь понимания, мы должны  быть «послушными единственному», «чьему требованию мы даем звучать без искажений», «этот голос есть сама тишина».

9 Голос тишины «соответствует намекам. Они загадочны. Намеки нас подзывают. Намеки нас предостерегают. Намеки нас приближают к тому, от чего они неожиданно до нас доносятся»; намеки взаимосвязаны «с тем, что ... [проясняется] через слово «жест»; «намеки и жесты… отличны от знаков и шифров и всего подобного, что укоренено в метафизике».

10   Намеки и жесты (и то, что за ними скрывается) уже не укладываются в привычные определения того, что есть язык.  Поэтому Хайдеггер предпочитает  в подобном разговоре заменять слово «язык»  на слово «сказ». «Оно значит: оказывание и его высказанное и то, что надо сказать».

[С точки зрения фундаментальной онтологии, то, что «сказывается» – сказывает-себя – это само бытие. Отсюда знаменитая формула Хайдеггера: услышать зов бытия, и дать ему слово.]

11 Соответственно, японский профессор Тезука приходит к выводу, что существо японского языка в европейских понятиях невыразимо. Весьма условно и приблизительно японское слово для «языка» звучит  как кото ба: «кото ба, лепестки цветения, распускающиеся из светлой вести про-изводящей милости».

––––––––––
1 А. Ф. Лосев История античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития.
А. Ф. Лосев Двенадцать тезисов об античной культуре
https://dzen.ru/a/ZcNy_vvHKSxpY43T
2 Е. Торчинов Хайдеггер и восточная философия: поиски взаимодополнительности культур. Санкт-Петербургское философское общество. 2001.
3 Статья из сборника: М. Хайдеггер. Из диалога о языке. Между японцем и спрашивающем. / Мартин Хайдеггер.  Время и бытие. М., 1993. С. 273 – 302