Невеста

Сухая гроза облегчилась дождем и облегчила от головной боли Игоря Ивановича. Капли дождя стучали о перила открытой террасы, чмокали в стакан в серебряном подстаканнике с нетронутым остывшим чаем и бокал недопитого Игорем Ивановичем коньяка, которым он лечил головную боль. Игорю Ивановичу мечталось о прогулке по набережной любимого Биаррица, где нет звенящих в ухе комаров, оводов, прокусывающих плед, Ашота, золотой фиксой прокусывающего бумажник Игоря Ивановича. Встреча с Ашотом была инициирована друзьями, от рекомендаций которых не отказываются. Раздумья о предстоящей встрече маслянисто растекались по стенкам бокала.
Игорь Иванович допил коньяк, поднял колокольчик, утонувший в лужице дождя на мраморном журнальном столике террасы, не успел позвонить, как мгновенно появилась Лейла с бутылкой коньяка.
— Оставь, — сказал Игорь Иванович, пресекая попытку наполнить бокал, — сыр принеси с голубой плесенью.
Игорь Иванович проводил взглядом ягодицы Лейлы и неожиданно примерил слово «голубой» к неженатому тридцатипятилетнему наследнику в попытке припомнить интерес к женщинам залюбленного мамой Бореньки. «Кому все нажитое достанется?» — подумал Игорь Иванович. Ему послышался голос Ольги, дверь из гостиной распахнулась, Ольга впорхнула на террасу и с выдохом «у-у-х» упала в свободное кресло напротив Игоря Ивановича.
—  И они еще говорят, что у ребенка нет таланта, — полемизируя с неизвестным, проговорила она, прибирая мужнин бокал коньяка, хлебнула:
— Какую гадость ты пьешь.
 Она отставила бокал. Лейла принесла тарелку с сыром, блюдце с лимоном.
— Прохладно. — Ольга стянула с Игоря Ивановича плед, укрылась, раздраженно расправляя складки. Игорь Иванович дополнил бокал до привычной дозы, пригубил:
— Коньяк надо распробовать.
Он вопросительно посмотрел на Ольгу. Ольга отвела взгляд, увидала рабочего в мокрой от дождя майке, раскатывающего тележку с песком в подготовке к завтрашнему приезду гостей, и взвизгнула:
— Зачем ты мучаешь Сережу? Он простудится.
— Ты зачем пришла?
— Ты садист! Ты мучаешь всех. Ты придираешься к Боре. Он тебя боится. Перестань мучить Сережу.
Игорь Иванович демонстративно вздохнул, сделал большой глоток. Ольга продолжила:
— Ты алкоголик. Ты не занимаешься сыном. У ребенка талант. Его недооценивают. Талант надо поощрять, а его убеждают в том, что он тупица и не может отличить паст-перфект от паст… черт его знает чего.
— Понятно, деньги на ветер, — сказал Игорь Иванович.
— У тебя на уме одни деньги. Английский язык — не его. Ты можешь это понять? Не его.
—  Что вы надумали?
— Ты хочешь, чтобы твоего ребенка унижали, чтобы в нем укрепили образ неудачника, бездари, тупицы?
Игорь Иванович рукой взял ломтик сыра. Ольга с брезгливой укоризной проводила взглядом руку Игоря Ивановича, вкладывающего ломтик сыра в рот.
— Где ты воспитывался?
Мимо веранды, укрываясь от дождя целлофановым пакетом, пробегал Федор Иванович, местный распорядитель трудоголиков из ближнего зарубежья, присвоившей себе несуществующую должность управляющего усадьбой Игоря Ивановича.
— Стой, — закричал Игорь Иванович, нажёвывая нецензурную брань.
— Мы будем поступать в Сорбонну.
— Сколько? — Игорь Иванович следил, как Федор Иванович резво вбегал по ступенькам террасы.
— Трехмесячные курсы французского —десять тысяч евро.
— Все?
— Нет, не все. Потом по способностям.
—  Тогда бесплатно.
Он обратился к Федору Ивановичу:
— Ты долго будешь своим… — покосился на Ольгу, — груши околачивать? Один мудак, — кивнул в сторону рабочего, — не успеет за день. Где твои бездельники? Нет? Сам бери лопату.
— Издеваешься над ребенком, ты его унижаешь. Ты не помогаешь ему найти себя, - продолжила Ольга.
— Не мешай, — отмахнулся Игорь Иванович, и к Федору Ивановичу:
— Ты либо делаешь, либо не делаешь. Иди. И чтобы площадка была готова.
Он повернулся к Ольге:
— Проститутки в Париже помогут.
— С тобой невозможно говорить.
Ольга приподнялась с кресла, но присела, увидав Бориса, незаметно вышедшего из гостиной на террасу, расцвела:
 — Боренька пришел.
Борис оглядывался в поисках свободного кресла. Федор Иванович побежал в конец веранды, принес свободное кресло.
— Все, Федор Иванович, свободен, — сказал Игорь Иванович, — сам принес бы, не маленький.
— Садист, — тихо произнесла Ольга.
Борис плюхнулся на кресло с похожим на мамочкино: — у-у-х.
 Отхлебнул чай, отставил:
— Остыл.
Ольга раздраженно призвала Лейлу, поручила принести чай и чашки, и к чаю… «сама сообрази».
Борис рассматривал подстаканник. Игорь Иванович сказал замешкавшемуся Федору Ивановичу:
— До сумерек площадка должна быть готова. Баню готовишь?
— Так точно, — отрапортовал Федор Иванович.
— Все, — раздражено сказал Игорь Иванович, — все, работа ждет.
Он сделал попытку залпом выпить коньяк из бокала снифтер, пролил часть напитка на подбородок.
— Алкоголик, — прошептала Ольга.
— Вы сегодня уезжаете, — сказал Игорь Иванович.
— С какой стати?
— Завтра встреча деловая, вы будете мешать.
— Знаем мы эти встречи. С девками в бане.
— Встреча важная. Вам не надо присутствовать. Вы будете мешать, — старательно мягким, спокойным голосом пояснил просьбу Игорь Иванович.
— Ты хочешь, чтобы я уехала?
— Да.
- Кто такой Ашот? Я его видела?
— Партнер.
Игорь Иванович помолчал:
 — Нет.
— Папа! Можно, я останусь? — попросил Борис.
— Лучше с мамой езжай.
— Ну, папа.
— Мама разрешит, оставайся.
Игорь Иванович помолчал, ожидая возражения Ольги. Ольга молчала. Он продолжил:
— Только на встрече молчи, начнется перестрелка, сразу ложись, — ухмыльнулся, — желательно в лужу.
— Почему в лужу?
— Впрочем, я дам тебе парабеллум.
— Опять издеваешься над мальчиком? — вскрикнула Ольга.
Она повернула голову в сторону рабочего:
— Сережа! Он же совсем простудится.
Подле рабочего стоял, держал полиэтиленовый пакет над собой Федор Иванович, жестикулируя свободной рукой. Капли дождя стекали на спину Федору Ивановичу.
— Ты не объясняй, — крикнул Игорь Иванович, — ты людей добавь.
Федор Иванович оглянулся на крик и с достоинством просеменил к террасе. Поднялся на две ступеньки, укрываясь под навесом террасы от дождя, отряхнул капли дождя с пакета.
— Ольга Петровна уезжает. Организуй, — распорядился Игорь Иванович и повернулся к Ольге: — собирайся.
— Папа! Я останусь.
— Оставайся, если мама разрешит. Но понял, что тебе говорил?
— Не надо, мой мальчик, не оставайся. Они будут пить алкоголь.
— Я пить не буду, я хочу присутствовать на деловой встрече.
— Только молчи. У нас…
— Бандитов, — перебила Ольга.
— За базар отвечают, — продолжил Игорь Иванович.
— Какой базар?
Игорь Иванович вздохнул:
— Объясню как-нибудь.
— Ну вот видишь, — сказала Ольга. — Зачем ты его?..
На следующий день во второй половине дня на двух машинах приехал Ашот, и Игорь Иванович пожалел, что напрасно гонял рабочих расширять площадку под парковку. Первая машина подъехала к крыльцу террасы, водитель вышел и открыл заднюю дверь, из машины выполз Ашот, грузно поднялся на две ступеньки и упал в объятия Игоря Ивановича, норовя поцеловать Игоря Ивановича в губы. Игорь Иванович увернулся, потерся щекой о щеку Ашота. Из другой машины, вырулившей на стоянку, вышли водитель, охранник и худая женщина, на первый взгляд, измученная болезнью или диетой. Игорь Иванович увидал ее поверх головы Ашота, подумал: «Что за стерву привез?» - и забыл о ней, помогая Ашоту подняться по ступенькам террасы. Ашот обернулся, крикнул охраннику:
— Отдыхайте. К своим приехал.
Обратился к Игорю Ивановичу:
— Баньку?
— Все будет дорогой. Посидим, поговорим. От души, дорогой мой, — ответил Игорь Иванович, не грубо подражая легкому национальному акценту обрусевшего Ашота.
Они вошли в гостиную. Принарядившаяся Лейла стояла у накрытого стола. Ашот поцеловал ее в щечку.
— Спасибо, дорогая. Хорошо.
 Обернулся к Игорю Ивановичу:
— Хозяйка у тебя — красавица.
Лейла потупилась. Игорь Иванович промолчал, а мысленно отругал себя, что согласился с предложением Ашота обсудить дела за городом неофициально, «или у меня, или у тебя». Подумал: «Еще договор не сладили, а уже «кунаки», семьями задруживаемся. Неужели это он жену привез?»
К разговору о деле не приступали: пили коньяк и говорили ни о чем: о природе, коттедже, дорого ли обходится его содержание, об общих знакомых и знакомых знакомых.
Женщина, приехавшая с Ашотом, поставила на лужайке мольберт, на него - лист оргалита светлой поверхностью к себе и, заметив внимание Ашота и Игоря Ивановича, принялась пританцовывать перед мольбертом, откидываясь в сторону и тыча в лист кистью.
— Сумасшедшая? — неделикатно спросил Игорь Иванович, поняв, что женщина не жена и не любовница Ашота.
— Художница.
— Где нашел?
— Не поверишь, приблудилась три дня назад, подрядилась расписать мой охотничий домик. Вот, везу. Купил ей краски, мольберт, пусть расписывает.
За художницей, прикрываясь от ее взгляда стволом сосны, наблюдал Боря. Игорь Иванович хотел отогнать любителя худых ног, обтянутых бледно-голубыми лосинами, но передумал, вспомнив недавние сомнения относительно ориентации сына.
— Покажи-ка свои угодья, — предложил Ашот.
Лейла к их возвращению накрыла в гостиной ужин.
— На террасе посидим, — сказал Ашот.
Лейла призвала помощницу и принялась разорять накрытый стол и переносить столовые приборы на террасу, делая вид, что не раздражена капризом гостя. Ашот и Игорь Иванович сидели в креслах, вымученно искали темы для беседы, избегая темы приезда Ашота. Первым не выдержал Игорь Иванович.
- Что ты предлагаешь?
Ашот не успел ответить, подошла Лейла, наклонилась над расположившимся в глубоком кресле Игорем Ивановичем, почти вывалив из декольте большую грудь под затомившимся взглядом Ашота, и прошептала:
 — Борис взял из буфета бутылку коньяка.
Игорь Иванович кивнул, отпуская Лейлу под провожающим взглядом Ашота, и повторил:
— Так что ты предлагаешь?
— Тебе наши друзья не говорили? Лес возить в Китай из Красноярского края.
— А от меня что нужно? Это не мой бизнес.
Игорь Иванович неожиданно понял, как неприметно проконтролировать сына исполнением обещания присутствия Бори на деловых переговорах, и крикнул:
— Борис!
Борис не отозвался.
— Лейла! Позови Бориса.
На террасу вошла Лейла:
— Я уже послала Федора Ивановича разыскать Бориса.
Игорь Иванович подумал: «Зачем ему коньяк? Не пьет же стервец».
Повторил вслух:
— Зачем взял коньяк?
Помощница Лейлы доложила, что стол накрыт.
Перебрались к накрытому столу. Пили, ели, говорили тосты, к деловому разговору не приступали, а Игорю Ивановичу было тревожно. «Ведь не пьет же стервец». Вспомнилось, как наблюдал Борис за художницей. Спросил Ашота:
— Как твоя художница? Намалевала что-то?
— Посмотрим, — ответил Ашот.
Он призывно махнул рукой в сторону кустов сирени, и на веранду поднялся охранник.
«Зачем напросился в гости, если так боится», — подумал Игорь Иванович. Охранник Николай выслушал поручение Ашота «разыскать и привести эту с ее мазней», вскоре привел художницу. А Игоря Ивановича преследовала тревога: «Где Борис»?
Художница стояла перед Игорем Ивановичем и Ашотом, дергаясь всеми частями тела; так крепко выпивающие люди крупно дрожат с тяжелого похмелья, но девушка, казалось, была не пьяна и чисто, не запинаясь, дважды произнесла фразу: «Художника может обидеть каждый».
— Покажи свою стряпню, — приказал Ашот.
Со словами «вам все равно не понять» она развернула картину оборотом к себе, приподняв ее на уровень «тощей», мысленно отметил Игорь Иванович, груди.
— Абстакционизьм, — сказал Игорь Иванович.
— Да, я работаю в такой манере. Мои картины покупают в Париже, и вообще, посмотрите в интернете, я известная во Франции художница русского происхождения.
«Господи, — подумал Игорь Иванович, — не связался бы с ней Борис».
— Я смотрел, — сказал Ашот, — она говорит правду.
— В России как оказалась? — спросил Игорь Иванович.
— Паспорт заграничный приехала менять. Вы бы девушку к столу пригласили. Устала стоять.
Игорь Иванович и Ашот переглянулись, и Игорь Иванович кивнул:
— Присаживайся.
— Значит художница, — сказал Игорь Иванович.
— Художница, — с вызовом ответила та, не отрывая взгляда от бутылки коньяка, спросила: — Коньяк поддельный?
— С чего взяла? — обиделся Игорь Иванович.
— Дорогой больно. Его во Франции только богатые люди пьют.
Лейла принесла бокал, наполнила коньяком. Художница торопливо взяла бокал, отхлебнула:
— Пардон, настоящий.
Игорь Иванович не таясь с брезгливым сочувствием рассматривал художницу.
— А лошадь слабо нарисовать? — спросил Игорь Иванович, с раннего детства оценивающий мастерство художника умением рисовать лошадь.
— Кисть. — Художница с вызовом вытянула руку.
— Иди, — сказал Ашот, — намалюешь, принесешь.
Художница допила бокал, по-детски заискивающе, беспомощно, но с незаметной иронией улыбнулась:
— Художника может обидеть каждый.
Вильнув тощей попкой, она понурившись пошла прочь. Игорь Иванович смотрел вслед повисшему на исхудавшем тельце серому платью, привиделась мать, худевшая перед смертью, донашивающая ставшими ей не по размеру платья, и острая, как сердечная боль, скорбь к художнице ли, матери-покойнице, всему человечеству пронзила Игоря Ивановича, и он залил ее крупными глотками полного бокала коньяка.
Федор Иванович нашел Борю в кустах сирени, Бореньке было дурно, он блевал коньяком и сыром с голубой плесенью. Лейла уложила Борю в постель и убаюкала.
— Эта? — спросил Игорь Иванович.
Лейла неопределенно пожала плечами.
— Вот бля…
— Что-то случилось? — спросил Ашот.
— Твоя бля Бориса моего напоила.
— Извини. Кстати, ты так и не представил мне наследника.
— Покажу позже, сейчас лежит, стонет.
Ашот увидал, как художница с измаранным красками листом бумаги направляется к террасе, закричал:
— Пошла на ...
Художница остановилась, взглянула на Ашота и внимательно посмотрела на Игоря Ивановича нехорошим, «что задумала?» - подумал Игорь Иванович, взглядом и запрыгала по лужайке маленькой девочкой, «ля-ля-ляля», размахивая листом бумаги.
— Извини, — повторил Ашот.
— Ничего. Все хорошо. — И через повисшую паузу: — Не пьет он у меня.
— Она все время при нас была, — с сомнением сказал Ашот.
Лейла доложила о готовности бани.
Рубленая баня у озера дышала паром, Федор Иванович с завязанным на выдающемся животе полотенцем потряхивал веником, приглашая гостей.
В бане у Игоря Ивановича пропала тревога. Обернувшись полотенцем, он вышел в предбанник, где Лейла на сосновых щепках грела самовар, стол был накрыт, Игорь Иванович жадно выпил бутылку пива.
— Как Борис?
— Проснулся.
— Скажешь Федору Ивановичу, не сейчас, чтобы после того как мы уйдем Бориса веничком погонял.
— Скажу. Да ведь не пойдет. Не любит он баню.
— С этой пойдет, — вроде как пошутил Игорь Иванович и испугался. «Действительно, пойдет», поэтому сказал:
 — Последи за ребенком, целехоньким мамочке надо сдать любимого мальчика.
Усмехнулся: — Неиспорченного.
Лейла кивнула.
В бане засиделись допоздна, Федор Иванович и охранник Ашота с суетящейся Лейлой донесли тела, обмякшие от пара и выпитого алкоголя, до комнат, где телам предписывалось провести ночь, и Игорь Иванович забылся сном беспокойным, потому что снилось, будто ласкает он художницу, и не может оттолкнуть ее ласкающие руки, но внезапно проснулся. Женщина в позе наездницы крепко для казавшегося невесомым тела обхватила его бедра, он пошевелился то ли в попытке сбросить наездницу, то ли найти более удобную позу, а художница, Игорь Иванович узнал ее, навалившись тощей грудью, впилась поцелуем в губы Игоря Ивановича, сдерживая стоны, откинулась, сползла, хохотнула ведьминым смехом и выпорхнула из комнаты. В попытке убедить себя, что женщина привиделась во сне, Игорь Иванович не открывал глаз и заснул с промелькнувшим укором: «Допьешься, в следующий раз с Ашотом проснешься».
Игорь Иванович проснулся от просительно-энергичного стука в дверь. Гадливо откинув одеяло в пододеяльнике, Игорь Иванович сел, спустив ноги с кровати. Не дождавшись приглашения, вошла Лейла:
— Игорь Иванович, время десять, Ашот уезжает, хочет попрощаться. Игорь Иванович по взгляду вымуштрованной Лейлы не понял, знает ли она о ночном посещении художницы, сказал, косясь в сторону: — Пусть подождет, оденусь, выйду.
Перед ступеньками террасы стоял автомобиль, у открытой двери топтался в ожидании Игоря Ивановича Ашот. Игорь Иванович в купальном халате спустился по ступенькам в объятия Ашота. Между поцелуями Ашот сказал:
— Приезжай в среду, как договорились, ко мне в офис, соберу исполнителей, обсудим детали. «Господи, о чем же мы договорились?» — с тоской подумал Игорь Иванович. Он взглянул на машину охраны Ашота, но за тонированными стеклами не увидал художницы, подумал: «Алкоголик, Ольга права. Пить надо бросать».
Игорь Иванович проводил взглядом отъехавшие машины, с облегчением вздохнул, сказал помощнице:
— Завтрак в бассейн принеси.
— Зачем же, Игорь Иванович, — возразила Лейла, — по-людски, в столовой накроем или, хотите, на террасе. Что ж вы себя-то не жалеете, все наспех.
Игорь Иванович кивнул, соглашаясь, подумал «она права» и сказал:
— Наследника пригласи к столу.
Игорь Иванович энергичным плаванием выдавил из памяти ночной сон-явь, убедил себя, что ничего страшного не случилось, мало ли у него было баб, еще одна, но надо прекратить напиваться в хлам, с наслаждением выпил бокал холодного пива и бодрый, посвежевший, с пульсирующей в нем радостной надеждой никогда не увидать художницу, вышел к столу. Боря к столу не вышел.
— Зови оболтуса! — приказал Лейле заботливый отец.
— Федор Иванович пошел за Борисом, — ответила Лейла.
— Кто же его напоил? Не эта ли красавица?
— Картину она вам оставила. Сказала, передайте от меня хозяину за гостеприимство.
— Мальчика она напоила?
Лейла потупилась, сказала в стол:
— Федор Иванович знает.
— Выясним. И где картина?
Лейла принесла завернутый в газету кусок оргалита, и по ее лицу было видно— картину увидала впервые.
— Абстракция, — сказал Игорь Иванович, разглядывая картину и через длинную паузу:
— Но что-то в этом есть.
— Если не придумывает, известная в Париже художница.
— Вот это меня и беспокоит, — сказал Игорь Иванович, — в Париже.
 Позвонила Ольга:
— Что с мальчиком? Говорят, ты его вчера напоил?
— Мы утром будем дома.
— Что с мальчиком?
— Все в порядке, кто-то, я выясню, влил в него стакан коньяка, мучается, к завтраку не вышел.
— Он отравился?
— Проблевался. Перезвоню.
После завтрака Игорь Иванович прогулялся к озеру, убеждаясь, что и у нас не хуже, чем в Биаррице, помянул стервой художницу, а тревога за Бориса не пропадала. «Для кого я это все зарабатываю, пропьют они с такой же, как эта, художницей все мгновенно и Ольгу в сумасшедший дом сдадут». И тоска накатила на Игоря Ивановича, он вернулся в дом, выпил не закусывая стопку водки, подумал: «права Ольга, какая гадость этот коньяк», заказал Лейле убрать коньяк и к обеду поставить водочки из морозилки и квашеной капусты, а с остальными блюдами, мол, сама разбирайся.
В кабинете Игорь Иванович прилег на диван, заснул ненадолго. Разбудили Игоря Ивановича вошедшие, он не слышал стука, Борис и художница. Они держались за руки, художница была пьяна, бледна и лицом агрессивна, Борис, осунувшийся, заметно дрожал, стискивая руку суженой.
— Мы с Настей решили пожениться, — тоном, казавшимся ему решительным, сказал Борис.
«Убьет меня Ольга, на день оставила», - подумал Игорь Иванович, зажмурил глаза в надежде вновь, как на рассвете, провалиться в сон.
— Папа?!
Игорь Иванович открыл глаза, встал с дивана, пересел за письменный стол под зеленым сукном со старинной лампой зеленого абажура. В молодости Игорь Иванович учился в университете и часто засиживался в библиотеке, сохранив память об учебе старомодным столом с лампой, за который он почти не садился, но любил скрываться от домашних в кабинете, где его запрещено было беспокоить. Он сидел за столом, рассматривая казавшуюся недавно навсегда забытой художницу. «Что за волочь, привез Ашот, — думал Игорь Иванович, — и как избавиться от этой пьянчужки».
— Пап?! Ты слышишь? — повторил Борис.
— Мы любим друг друга, — заплетающимся языком проговорила трудно давшуюся ей фразу художница, — пжалуста, не мешайте нашему счастью, папа.
— Тебя Настя зовут? — весело, потому что серьезно принять случившееся было нельзя, спросил Игорь Иванович.
Невеста кивнула в попытке выдавить «да».
— Жить-то вы где планируете, дочка? — обратился Игорь Иванович к невесте.
— Мы все решили, папа, - ответил за любимую Борис, - мы будем жить в Париже, Настя будет писать картины, я открою художественный салон, мы все решили.
Игорь Иванович вздохнул, подумал: «И что я не настоял на втором ребенке?»
Он с доброй грустью смотрел на сына, думал: «Зато мальчик не гей».
— Папа!
— Идите проспитесь.
Игорь Иванович вышел из-за стола и, нежно подталкивая сына, стараясь не касаться упирающейся художницы, вытолкал влюбленных из кабинета. Сел и загрустил. «Как сказать Ольге? Не дай бог заразит обоих, отца и сына. Что с Борисом будет. Правы были дворяне, рекомендуя горничным учить любовным утехам половозрелых своих отпрысков. Тридцать пять лет и первая баба».
Игорь Иванович вышел из дома, по садовой дорожке пошел к беседке, остановился подле рабочего, окапывающего цветы в клумбе, спросил:
— Сережа?
Рабочий распрямился:
— Дима.
— Как живется, Дима?
— Хорошо, — напуганный вниманием, ответил Дима.
— Ну-ну,— сказал Игорь Иванович и пошел в беседку. Наблюдая из беседки за рабочим, подумал: отправить ее с этим Димой в Таджикистан. Ее напоить до бесчувствия, ему дать денег, женить и отправить молодых на родину мужа.
— Дима, — крикнул Игорь Иванович, — позови Лейлу Давидовну.
— Ашот звонил? — спросил торопливо подходившую Лейлу.
— Нет.
— И не искал. — Игорь Иванович задумался, повторил: - и не искал.
 Лейла не уходила, ожидая распоряжений.
— Ты уже знаешь?
И не дожидаясь ответа:
— Что делать будем, Лейла Давидовна?
— Думать надо.
Игорь Иванович вздохнул:
— Иди и думай. А мне распорядись, чтобы водки грамм двести принесли, огурчиков соленых, капустки, поняла?
— Этим не поможешь, Игорь Иванович, — сказала Лейла, повернулась и уходя проворчала: — Поняла, поняла.
Одиноко сидел Игорь Иванович в беседке, пил водку, наливая в пятидесятиграммовую стопку, закусывал огурцом и капустой, и лишь комары беспокоили Игоря Ивановича, и хотелось избавиться от комаров, художницы, Ашота, от сада, озера, дома, беседки, от необходимости принимать решение, от… забыть все, уехать в Биарриц и доживать оставшиеся годы жизни мечтательным пенсионером. Молодые не приходили, Ольга не звонила, Игорь Иванович допил водку, встал, покачнувшись, и старательно-твердой походкой пошел к дому.
У крыльца Борис разговаривал с водителем. Игорь Иванович подошел, разговор прервался, замерли в ожидании.
— Где твоя? — спросил Игорь Иванович Бориса.
— Спит.
— Выпить с ней хочу. Зови.
Игорь Иванович огляделся, крикнул в сторону дома, не увидав Лейлы:
— Лейла! Триста граммов водки и закуски, и сала не забудь. Нет, пятьсот граммов, она и литр засосет.
— Папа! - обиженно-укоризненно воскликнул Борис.
— Буди! Ночью надо спать. А не…
Он не договорил, обратился к водителю:
— Не уходи, понадобишься.
Он нетвердой походкой поднялся на на террасу и сел в привычное кресло за журнальный столик, крикнул:
— Лейла! Где тебя черти носят!
— Игорь Иванович, успокойтесь. — Из кухни вышла на веранду Лейла. — Не надо так переживать. Все образуется.
— Водки, — приказал Игорь Иванович, — я сказал, водки.
 Лейла вздохнула:
— Сейчас накроют стол, на две персоны?
Игорь Иванович посмотрел на топчущегося у крыльца сына, кивнул:
— На две, этот не пьет.
Сказал сыну:
— Буди свою…
— Я тут, — игриво сказала неприметно вышедшая на террасу художница и добавила: — Папа.
Игорь Иванович подвигал челюстями.
Помощница Лейлы внесла поднос с графином водки, закусками, принялась расставлять на журнальном столике.
Художница, не дождавшись приглашения Игоря Ивановича, села в кресло, сказала разочарованно:
— Водка?
— А ты что хочешь?
— Я француженка.
— Борис, — поручил отец сыну, — распорядись о коньяке и прочих закусках. Ты лучше знаешь вкус своей возлюбленной.
— Настя, может, не будем сегодня пить? — с робкой нежностью попросил Борис.
— Боря! Я тебе обещала? — И без паузы продолжила: — С завтрашнего утра ни- ни. Все, начинаем новую жизнь. Я тебе клянусь, Боря!
— Дети у тебя есть? — спросил Игорь Иванович, провожая взглядом на рысях побежавшего на кухню сына.
— Мои картины — мои дети.
Игорь Иванович поднял стопку:
 — За детей!
— Я водки не пью, — сказала художница и, проследив за выпитой Игорем Ивановичем стопкой, залпом выпила свою.
Борис принес кресло, сказал усаживаясь:
 — Распорядился, сейчас принесут.
— И какие у вас планы?
— Папа…
— Тебя я услышал, — перебил сына Игорь Иванович, — хочу послушать невесту.
— Завтра начинаем новую жизнь, — ответила художница, наполняя стопку и пролив водку мимо.
— Что вы не по-русски, не из стакана… — выругалась.
 Залпом выпила, поморщилась. Игорь Иванович проследил за стопкой и подумал: «Бросать, бросать надо пить».
— Ваши планы мне понятны, — сказал Игорь Иванович, — слушайте мой план на сегодня: я уезжаю, вы остаетесь и начинаете новую жизнь.
Художница размазывала пальцем лужицу пролитой водки на столе.
— Что тебе нужно для новой жизни? — спросил заботливый свекор невестку, — трусы новые, что еще?
— Ой, папуля, — погрозила художница пальчиком. А Игорь Иванович испугался промелькнувшей мысли: «завалить бы ее сейчас» - и отвел глаза от пристально-пьяного взгляда новой родственницы.
— Составьте список: одежда, мольберты всякие…
— Спасибо, папа, — сказал Борис.
— Я не дал согласия. Маму поеду подготовлю.
Проинструктировав Лейлу в присутствии обрадованного сына: «спиртного не давать, лелеять, кормить на убой, купать в бассейне, парить в бане», Игорь Иванович взял у Бориса список покупок, сел в машину, на выезде обернулся и в заднем стекле увидал сына, провожающего взглядом отъезжающую машину, и жалостливая тоска снова навалилась на Игоря Ивановича, но спиртного в машине не было, он выпил минеральной воды из горлышка бутылки, тоска не отпустила.
В офисе Игорь Иванович заказал секретарше крепкий кофе с коньяком, попросил вызвать Петра Никаноровича, начальника службы безопасности фирмы.
Тот подтвердил, художница известна во Франции под псевдонимом Glafira rus, но неизвестна в России, срок действия загранпаспорта истек, приехала продлевать, застряла, живет в хостеле, пьет, предположительно подрабатывает проституцией.
— Достойная кандидатура для наследника, — сказал Игорь Иванович. — Что надумал?
— В России ее искать не будут.
Глаза Петра Никоноровича были как тонированные стекла автомобиля. «Сам убивал или только решал вопрос?» — подумал Игорь Иванович.
Петр Никанорович дисциплинированно молчал, а Игорь Иванович думал: «Что ждет Бориса после меня с такими помощниками?»
— А без этого нельзя? — прервал молчание Игорь Иванович.
— Можно. Посадить в поезд Москва — Владивосток с ящиком водки и отобрать паспорт и телефон.
— И родных у нее, похоже, в Москве нет, — со скрытой издевкой сказал Игорь Иванович.
— Нет, — подтвердил Петр Никанорович. А Игорь Иванович подумал: «Менять его надо. И не на кого».
— М-да. — Игорь Иванович встал из-за стола.
— Подумаем, Петр Никанорович, подумаем.
До полуночи слушал Игорь Иванович всхлипывания Ольги, обвинения, почему гены пьяницы и развратника отца таким неожиданным образом проснулись в умном и добром мальчике и как позволил отец, чтобы его ребенка совратила грязная распутная женщина. Наутро решили откупиться.
— И денег не жалей, знаю я тебя, на ребенке экономишь, — робко, со скрываемой мольбой попросила Ольга.
Игорь Иванович обнял ее, она уткнулась лицом ему в грудь, и он гладил ее по голове и впервые сомневался, все ли решают деньги.
Игорь Иванович рано потерял мать. Он запомнил ее тяжело больной, исхудавшей в обвисшем на ее скелете серо-мышином старом платье, которое она не снимала, потому что другие казались еще больше по размеру, выпирающие ключицы, глаза в половину лица, изможденного, с семитскими чертами, напоминали мучеников с религиозных картин старых мастеров.
Борис ушел на озеро, Игорь Иванович задумчиво сидел в кресле, тихо подошла и молча села напротив художница. Игорь Иванович вскинул голову и посмотрел в глаза почти трезвой, не смущающейся под его взглядом художницы, спросил:
— Ты по национальности кто?
— Похожа? - ответила на вопрос вопросом и через паузу: — Нет.
— Ты чего добиваешься?
 Игорь Иванович отвел взгляд, потому что опять глаза художницы глубоким темным омутом звали наброситься на нее, порвать мышиное платье в клочья. Он вспомнил, как катили в палату после операции мать, улыбающуюся после неотошедшего наркоза, она отбросила укрывавшую ее простыню, голая, худая до скелета, улыбалась взрослому сыну, узнавая в нем родившегося младенца, впервые показанного, и встречные отводили взгляды, а Игоря Ивановича тянуло обнять, не самому прижаться ребенком, а укрыть, впитать в себя, защитить, согреть это родное, тающее во времени, исхудавшее тело. Это желание иногда до ночного крика вырывалось из Игоря Ивановича пониманием смерти, не той смерти в гробу чужого, похожего на мать человека, а вот этим «никогда» не исполненным желанием прижаться к матери. Маленькая девочка в сером платьице балахоном на вырост, на желтой лужайке весенних одуванчиков.
— Я не возьму деньги, — сказала художница. — Не надейся.
— Юдифь, — вырвалась у Игоря Ивановича догадка, на кого похожа художница.
Художница вздрогнула и внимательно, словно впервые увидала, взглянула на Игоря Ивановича. А он разглядывал ее лицо и думал: «да, на Юдифь». Иллюстрацию известной картины запомнил Игорь Иванович, пролистывая один из бессистемно приобретаемых для интерьера дома альбомов по искусству. «Но худее, чем на картине, настоящая драная кошка. Точно, драная, вышедшая из леса голодная драная кошка, злая».
— Что тебе нужно? — спросил Игорь Иванович.
Она задумалась, смотрела на Игоря Ивановича, но через него и, казалось, говорила не ему, сначала медленно, но затем, возбуждаясь, зло стегала словами:
— Вы животные, питающиеся хрустящими банкнотами на глазах голодных девочек, мечтающих стать художницами, поэтами, певицами, моделями, артистками и становящихся проститутками, как только ваши кисельные тела коснутся их молодой плоти. Вы обещаете этим девочкам золотые горы, райские сады, переполненные залы, где девочка пропищит песню, написанную не менее бездарным, чем она, юношей с педерастическими наклонностями...
— Ну-ну, — перебил ее Игорь Иванович.
— Да, — продолжила художница, — вначале тебе говорят «ах, какой шедевр, какие мазки, выпьем за художницу, за искусство, за любовь» — и на пол, на холсты с невысохшей краской, и на тебе уже елозит пузатая скотина в малиновом пиджаке.
— Ты это брось. Сами приходите на огонек, мотыльки-мотылечки. Кто не хочет, тот в библиотеке сидит. Тоже мне воительница.
— Не возьму я от тебя денег. — И через короткую паузу: — И Бориса не отдам.
Игорь Иванович с ненавистью вглядывался в глаза художницы, и она не отводила взгляд.
— Тогда убить тебя придется. Сына не отдам.
Не дрогнул взгляд. «Не испугалась? Не поняла? Не посчитала угрозой?»
— Глафиру не убьешь.
Игорь Иванович вздохнул, ответил спокойно, почти сочувственно:
— Выбора нет, подруга. Не даешь ты мне выбора.
— У вас всегда один выбор, между двумя кучками денег.
Художница позвонила в колокольчик. Подошла новая помощница Лейлы. «Ну и дурак у меня сын», - подумал Игорь Иванович, скосив глаза на помощницу. Художница распорядилась от имени Игоря Ивановича принести по сто пятьдесят граммов коньяка.
— На брудершафт? — спросила художница, поднимая бокал.
— Сына отпусти и зацелую, — сказал Игорь Иванович и испугался, подумал «что за чушь несу».
Художница выпила, долгим сканирующим взглядом смотрела на Игоря Ивановича, а Игорь Иванович не пил, катал бокал в руках, смотрел, как по стеклу стекают маслянистые капли, и думал, как так, не по Фрейду ли вырвалось у него «зацелую».
— А ведь ты меня хочешь, — задумчиво сказала художница.
Игорь Иванович не поднимал глаз, следил за каплями стекающего по стенкам напитка.
 — Не трогай Бориса, — сказал просительно, почти жалобно.
— Ты знаешь, сколько я пережила во Франции, прежде чем имя себе заработать. И так бездарно попасться в России в ваш капкан.
— Я тебе сделаю загранпаспорт и визу, билеты оплачу, расходы.
— Но любви ты мне не дашь. Что Париж без любви.
 Она подняла пустой бокал на уровень глаз и через стекло пустого бокала посмотрела на Игоря Ивановича. — Я научу Бориса любить женщину, наслаждаться жизнью…
— Зачем тебе Борис? — перебил Игорь Иванович.
— Он меня любит, а для женщины быть любимой… Ты свою курицу любишь?
— Сволочь. Ты не любишь Бориса.
— Не люблю.
Художница попыталась поймать взгляд Игоря Ивановича:
 — А тебя ненавижу. И Ашота ненавижу, и всех вас ненавижу. Я не хочу, чтобы Борис стал таким, как вы. Он чистый, наивный мальчик, влюбленный в меня прежнюю, юную, восторженную, жаждущую любви девочку, я дам ему любовь. Он узнает настоящую любовь.
— Это от тебя-то узнает?
 Игорь Иванович вскинул глаза, и ее ищущий взгляд перехватил и как клещами зафиксировал его взгляд, не позволяя ускользнуть в сторону. «Непростая девка», — подумал Игорь Иванович.
— Да, я не простая обслуживающая вас девка, — сказала художница. — Я художник! Вы, быдла, разве можете понять человека искусства?
Игорь Иванович вздохнул, подумал: «И что я слушаю эту дуру?»
— Я выверну твою гнилую душонку и на холсте размажу твои фекалии. А Борис… Борис — это голубое небо, зеленый луг свежескошенной травы, на котором я напишу Любовь. Не любовь хряка, оплодотворяющего свиноматку, а мальчика с букетом полевых цветов, бегущего навстречу раскрывшей ему объятия мамы. Ты мать свою помнишь?
— Не трогай мать.
— Я заменю Борису мать, любовницу, жену, я дам ему нежность и научу его этой нежности, которой у вас, скотов, нет. Вы, твари, убиваете своих детей, гоняя нас на аборты, вы спаиваете нас, потому что так легче скрыть свою мужскую несостоятельность. Вы импотенты и тела и духа.
— Ты увлеклась.
— Да. Мне очень тяжело.
— Отпусти Бориса.
— Нет.
Она задумалась.
— Нет.
— Придется убить.
— Убивай, скотина.
Игорь Иванович пристально посмотрел на художницу, пригубил коньяк.
— Я не пойму твоей ненависти ко мне. Пришла в мой дом незваная, разорила, соблазнила моего мальчика, оскорбляешь. Ты-то кто такая, тварь подзаборная.
Появившийся Борис разнял свекра и невестку, они замолчали.
— Настенька, душа моя, — проворковал жених, — я ждал тебя на озере.
Игорь Иванович поднялся с кресла, сплюнул без слюны, моложаво спрыгнул со ступенек крыльца и быстрым шагом, не оглядываясь, пошел по дорожке в сторону озера. Художница смотрела ему вслед, пока он не скрылся за деревьями. Вечером Игорь Иванович позвонил Ольге, доложил о разговоре.
— Дай больше, — сказала Ольга. — Она просто цену набивает.
Утром, на удивление Игоря Ивановича, молодые не проспали завтрак, а вышли — сияющий Борис с бешено-восторженными глазами и художница с лицом удовлетворенной самки. У Игоря Ивановича ком недожёванной пищи застрял в горле, он с усилием проглотил и более не смог есть в присутствии счастливых влюбленных, мешал, не поднимая глаз, ложечкой чай, будто размешивал сахар, который в чай не клал. А художница не отводила от Игоря Ивановича взгляда, который он чувствовал и боялся поднять глаза.
— Продолжайте, — сказал Игорь Иванович, вставая из-за стола.
Художница проводила его взглядом. Игорь Иванович пошел в лесной массив участка, где его никто не мог увидать, и тихо завыл, осторожно, чтобы не пораниться о кору, стучал лбом о ствол сосны, повторяя между воем: «сволочь, сволочь». Он вышел к озеру, сел у воды, где обычно раскидывал удочки, и бессмысленно смотрел в рябь озера. Он не слышал, как к озеру подошли Борис с художницей, но, невидимый для них, услышал их разговор.
— Ты очень хочешь лететь со мной в Париж?
— Да, дорогая.
— Я тебя люблю. Я хочу быть с тобой. Но я боюсь за тебя. Париж — это жестокий город. У меня в Париже будет насыщенная жизнь, а у тебя? Что ты будешь делать, родной?
— Ты не хочешь, чтобы я летел?
— Я боюсь за тебя в Париже. Я боюсь за себя в Париже. Я старше тебя. У меня в Париже своя жизнь.
— Ты меня любишь?
— Да, мой мальчик. Но постарайся не ссориться с родителями. Может быть, мне сначала одной обустроиться в Париже, а потом ты ко мне прилетишь, и я покажу тебе настоящий Париж. Париж влюбленных.
— У тебя кто- то есть в Париже?
— Нет, мой мальчик. Я одна во всей вселенной. У меня нет и, видимо, уже не будет детей. Ты мой любимый мальчик. Но мы отвечаем за тех, кого любим. Постарайся не ссориться с отцом. Он, мне кажется, неплохой человек, но унавоженный деньгами. А деньги — это такая пакость.
«Не такая уж она и сволочь», — подумал Игорь Иванович.
— Нет, я полечу с тобой.
— Хорошо, — ответила художница, — летим, время еще есть.
Они ушли, а Игорь Иванович долго сидел у воды и думал о сыне, о своей вине перед ним за то, что закрылся от его воспитания, предоставив заботу Ольге. Он проголодался, вернулся в столовую. Приборы были убраны, в столовой никого не было, он зашел на кухню, спросил еды, оставшейся от завтрака, попросил ее принести на террасу к своему любимому столику и сел в привычное кресло. Выпивать не хотелось, и Игорь Иванович подумал, действительно, не бросить ли ему пить, и плотно позавтракал без спиртного.
Солнце было затянуто облаками, едва начинающими набухать дождем, вялые комары почти не беспокоили Игоря Ивановича, и он задремал. Проснулся, вздрогнув от взгляда художницы, она сидела в кресле напротив и, вероятно, смотрела на него спящего давно.
— Заснул, — виновато сказал Игорь Иванович.
Она простительно кивнула. Оба молчали. Художница вздохнула. Игорь Иванович произнес, прерывая молчание:
— Такие вот дела, Глафира Петровна, или как там тебя.
— Денег я не возьму, - ответила художница показавшимся Игорю Ивановичу усталым голосом.
— Конечно, тебе нужна моя отрезанная голова, на которую жаждет наступить твоя нога.
— Что у тебя общего с Ашотом? — спросила художница.
— Тебя Ашот ко мне послал?
— Ты не поверишь, случай. И с Ашотом я не спала.
— Да, случай, — задумчиво подтвердил Игорь Иванович.
— Случай, — подтвердила художница. — Ты хочешь, чтобы я не забирала Бориса с собой?
— Да, — твердо ответил Игорь Иванович.
— Ну что ж.
Она задумалась, будто хотела, но не решалась произнести фразу, сказала:
— Ты хочешь, чтобы я оставила Бориса?
— Да, — со скрытой надеждой ответил Игорь Иванович.
— Ну что ж. Я не возьму Бориса в Париж.
— И…?
— Я возьму в Париж тебя.
Игорь Иванович в омуте ее глаз увидал жарко натопленную избу и мать, всматривающуюся в глаза измученного ангиной и жаром мальчика в жадном желании найти признаки выздоровления.
 — Сволочь, — простонал Игорь Иванович.
— Не хочешь, не надо, — с показным равнодушием ответила она, упорхнув взглядом, — полетим с Борисом.
Она положила свою ладонь на руку Игоря Ивановича. Он вздрогнул, отдернул руку. Художница усмехнулась:
 — Не бойся, я тебя потом отпущу. Я покажу Париж, маленькую квартиру на последнем этаже, в которую надо подниматься по лестнице, потому что в старинном доме нет лифта, впрочем, хозяева наверняка ее уже сдали, я давно не платила за нее, мы пройдемся по ночному Парижу…
 После мечтательной паузы:
 — И убирайся потом к чертовой матери.
Художница зашторила взгляд, как быстрым движением задергивают ситцевые занавески на окне, завидев прохожего, заглянувшего в окно, спросила:
— Где твоя сучка?
Не дождавшись ответа, закричала:
— Подавальщица! Наливай!
И негромко, для Игоря Ивановича:
 — Поднимем бокалы за романтическое путешествие в Париж великой художницы Glafira Rus и неизвестного бизнесмена-интеллектуала Игоря…как там тебя, малиновый пиджак.
Ольга всплакнула, выслушав от Игоря Ивановича требование художницы, но легко согласилась ради ребенка, обидев Игоря Ивановича равнодушием к возможной, несмотря на его клятвы «ни-ни, да чтоб с этой, да никогда, да под пистолетом...», измене мужа.
 — Надолго? —  спросила она и недоверчиво вздохнула, услышав: «что ты, что ты, пару дней не больше».
Принятое решение хранили в тайне. Борис уехал к маме готовиться к своему отъезду в Париж, часами ворковал с любимой по телефону.
Художница позвонила Борису из Парижа, сказала, что очень его любит, вынуждена была уехать неожиданно случайным рейсом, решилось с билетом буквально за час, потому не попрощавшись, любит своего мальчика и ждет через месяц в Париже.
Он расстроился, но утешился телефонным обещанием, тем более мама не успела подготовить его к поездке, да и папа застрял в командировке между Красноярском и Пекином.
Борис не улетел ни через месяц, ни через год, и отец не вернулся, выписал доверенность на управление фирмой Борису. Борис Игоревич взялся за управление с деятельной жаждой, будто копил ее долгие годы, и, тяготясь маминой заботой, зажил в съемной квартире гражданским браком с главной специалисткой по связям с общественностью одного из обслуживающих его фирму банка. Навещал мамулю редко, некогда. Об отце мама не вспоминала, она что-то знала о муже, но не говорила, Борис догадывался, но знать не хотел, и о художнице не вспоминал.
 Напомнил о художнице Петр Никанорович, положил на стол Бориса Игоревича фото из светской хроники: известная художница Glafira Rus, прогуливающаяся по набережной Биаррица за руку с неизвестным мужчиной в малиновом пиджаке моды девяностых годов.
Публикуется по тексту: Ключ от двери храма (повести и рассказы)/ Вячеслав Петрович
-М. : Наш круг, 2025.- 218 с.