Хозяин ее освобождения

Воздух пах старым деревом, воском и чем-то еще — пылью веков и тайнами, которые не должны были быть раскрыты... Воск стекал по канделябру, как слезы времени. Изабель провела пальцем по краю бокала, наблюдая, как бордовое вино колышется в такт ее дыханию. В свете свечей ее черные волосы отливали синевой, а глаза зелёного цвета казались бездонными. Стройная и статная фигура в шелковом пеньюаре, нежный и в тоже время глубокий и сильный  взгляд, аристократичные руки с длинными ухоженными пальцами, мягкий приятный голос — все выдавало в ней породу, но лишь она знала, какая буря скрывалась под этой утонченной внешностью.

Пятнадцать лет... Ах, Элоиза!
Изабель улыбнулась,вспоминая свою двоюродную сестру. Жаркое лето в поместье, тайные встречи в оранжерее, где воздух был густ от аромата цветущих орхидей. Элоиза с ее льняными волосами и смехом, похожим на звон хрустальных колокольчиков. Их первая ночь, когда лунный свет струился сквозь стеклянные своды, а лепестки магнолий падали на их обнаженные тела.  Стоны и шепот, ласки и возбуждение. Нежность прикосновений, сладость поцелуев в сокровенные места, переплетение пальцев... Та первая юная, теперь кажущаяся почти невинной  страсть двух юных девушек казалась теперь сном. Прекрасным, но бесконечно далеким.

Шестнадцать...
Уже тогда она открыла для себя иное. Ей открылись двери салон маркизы де Валькур, где знатные дамы и господа предавались изысканным и разнузданным порокам под масками. Там, среди аромата мускуса и ладана, в полумраке, устланном коврами, она впервые узнала, что боль может быть желанной, а стыд — сладостным. Она отдавалась двум, трем мужчинам одновременно, чувствуя себя то жертвой, то богиней, наблюдая за собой со стороны. Ее ум, воспитанный на Вольтере и Руссо, анализировал эти ощущения, находя в них странную поэзию. Но это была лишь прелюдия, игра без настоящей отдачи.

Пока не встретила его - графа Аларика де Монфор.

Он появился на балу-маскараде в Версале. Не в парике и шелках, как все, а в черном камзоле эпохи Ришелье, с кружевными манжетами, тонкими и изящными, как паутина. Его лицо с резкими чертами и пронзительными серыми глазами казалось высеченным из мрамора. Он не танцевал, а наблюдал, и его взгляд, тяжелый и неумолимый, нашел ее в толпе. Он подошел, взял ее руку и не поцеловал, а лишь прикоснулся холодными губами к тыльной стороне ладони. Изабелла почувствовала, будто ее коснулась древность самого Времени.

«Вы ищете не развлечений, мадемуазель, — сказал он тихо. — Вы ищете себя. И только я могу вам указать путь».

Она последовала за ним, безотчетно очарованная и безогорочно побежденная уже в тот первый миг.

Их Договор был написан на пергаменте чернилами с золотом. Она принесла ему не просто обет послушания и подчинения - она отдала ему право быть единственным источником ее боли и ее наслаждения, ее унижений и ее триумфов. Он стал ее господином, ее тюремщиком и ее единственным зрителем. В ритуале посвящения они надрезали ладони — он свою, она свою — и смешали кровь с вином в одном кубке. Выпив его, Изабелла почувствовала, будто их души сплелись воедино в нерасторжимом, жутком и пьянящем симбиозе. Отныне она принадлежала ему всецело. Даже ее тело, отдаваемое другим мужчинам, было лишь инструментом в его руках, ибо делала она это только с его позволения и под его присмотром.

Изабель подняла голову. По каменным коридорам донеслись шаги — тяжелые, уверенные, неумолимые. Глухие, мерные. Зазвенели ключи. Лязг железного засова прозвучал как приговор.

Дверь распахнулась.

В проеме, окутанный дымом чадящего факела, стоял он. Граф Аларик. В плаще, наброшенном на плечи, в высоких сапогах, его камзол был из черного бархата, а белоснежные кружева манжет оттеняли длинные, сильные пальцы. В одной руке — факел, в другой — знакомый пергаментный свиток, их Договор. Его лицо в свете пламени казалось вырезанным из темного янтаря, а в серых глазах читалась бездна власти и холодной, почти научной любознательности.

«Изабель», — произнес он, и ее имя в его устах прозвучало как заклинание.

Она медленно поднялась, шелк пеньюара зашуршал, словно живой. Она не склонила голову, а встретила его взгляд. В ее золотистых глазах горел тот самый вызов, та отвага, что рождалась лишь в горниле добровольного рабства.

«Я готова, мой господин», — сказала она тихо и смиренно, и в этой готовности принятия был весь смысл ее существования.

Он поставил факел в железное гнездо у стены, и пламя взметнулось к потолку, озаряя мрачное великолепие зала пыток. Его тень, гигантская и уродливая, поползла по стене, накрывая ее. Тяжелая дубовая дверь закрылась с глухим стуком, похожим на удар сердца подземного исполина.

«Сегодня, моя прекрасная алхимическая субстанция, — его голос был ровным и тихим, — мы продолжим твое преображение. Свиток говорит, что ты готова к следующему этапу».

Он протянул руку, и она сделала шаг навстречу, зная, что ее ждет боль, унижение и странное, горькое освобождение. Изабель шла не как жертва, а как соучастница, ведь именно она когда-то подписала этот договор, скрепив его своей кровью. И в этом парадоксе — добровольного рабства, рождающего неслыханную свободу — заключалась вся ее сущность.

Изабель стояла посреди зала, где каменные стены украшали тонкой работы гобелены с вытканными сценами охоты — обезумевшие лошади, собаки, впившиеся зубами в плоть оленя, и люди с горящими глазами. Ее босые ноги ощущали холод камня, а по телу пробегала мелкая дрожь.

«Ты готова?» — голос графа Аларика прозвучал под сводами, как удар меча о щит.

Она кивнула, обводя взглядом странные механизмы, окружавшие их: деревянную кобылу с мягкой кожей, но острыми гранями, стальной каркас, напоминающий гигантскую паутину. Устрашающий антураж зала был не для слабонервных. Здесь присутствовали средневековье орудия пытки - железная дева, испанский сапог, дыба и груша страданий.  На стене висели упряжи из отшлифованной временем кожи, а среди них — семь разных плетей, от тонких кожаных хвостов до широких ремней с медными застежками.

Пальцы Аларика скользнули по ее шее к застежке платья. «Сегодня мы продолжим искать твоих демонов», — прошептал он, и его дыхание было горячим на ее коже. Платье упало на пол, как опавшие лепестки редкого цветка. В тусклом свете факелов старые рубцы на бедрах и спине Изабель выглядели как бледные тени прошлого.

Он подвел ее к деревянной раме, напоминающей врата в иной мир. Резные столбы были украшены изображениями сплетенных тел — то ли танцующих, то ли борющихся. «Здесь начинается твое путешествие», — сказал он, пристегивая ее запястья к кожаным манжетам. Кожа была теплой, словно впитала чью-то давнюю страсть.

Когда он завязал ей глаза черным шелком, Изабель увидела не тьму, а тысячи мерцающих точек — словно звезды на ночном небе ее сознания. Звуки усилились: скрип кожи при ее движении, шуршание его одежды, похожее на шепот призраков.

«Ты дрожишь, моя дорогая», — его голос доносился то слева, то справа.

«Не только от страха», — выдохнула она, чувствуя, как ее тело натягивает кожаные ремни.

Первый удар плети обжег кожу, оставляя после себя полосу огня. Второй, третий, четвертый — они сливались в единый поток, где боль уже не была отдельными ощущениями, а становилась средой, стихией, в которой она существовала. Десятый удар заставил ее вскрикнуть, но в этом крике было не страдание, а освобождение — будто ломались какие-то внутренние оковы.

Воздух свистел, рассекаемый плетью — удар за ударом, каждый точный, выверенный, создающий сложный узор на коже. Изабель потеряла счет, время распалось на промежутки между прикосновениями кожи к коже. Где-то после тридцатого удара боль преобразилась — она больше не жгла, а пылала, словно очищающее пламя. Смешиваясь с потом, слезы вместе с мокротой стекали с ее прекрасного до этого лица, искаженного ужасными гримасами, но внутри девушки  рождалось странное, почти экстатическое спокойствие.

«Пятьдесят», — четко произнес он, и последний удар прозвучал как финальный аккорд в симфонии преображения.

«Дальше», — глухо прошептала Изабель, и ее голос звучал хрипло, но твердо.

Только тогда Аларик снял со стены ремень. Холодная кожа коснулся ее горла, затем натянулась петлей. Но теперь это удушение было не актом подавления, а кульминацией — тем финальным испытанием, что отделяло старую Изабель от новой. Когда воздух перестал поступать, она не испугалась. Она увидела за веками тот самый алхимический тигель, в котором боль и страх превращались в силу.

Он отпустил ремень, и Изабель  рухнула на колени, кашляя и дрожа. Слезы, мокрота, пот и кровь... Но когда Аларик снял повязку с ее глаз, в зеркале во весь рост на нее смотрела другая женщина. Да, ее тело было покрыто алыми полосами, волосы беспорядочно слиплись от пота, по щекам текли слезы. Но в ее глазах горел огонь — не ярости и не отчаяния, а той странной, парадоксальной силы, что рождается только в горниле добровольно принятых испытаний.

Аларик улыбнулся — впервые за весь вечер. И когда господин ушел, Изабель не осталась безвольно  сидеть на холодных плитах. Она поднялась, ощущая каждую новую полосу на своей коже не как унижение, а как знаки посвящения. Кровь и слезы были ценой, заплаченной за это преображение. И глядя на свое отражение в темном окне, она понимала — это только начало. Впереди были новые испытания, новая боль, новые превращения. И она была готова идти дальше и дальше— к тем пределам, где закаляется настоящая сила, где обреталась особая власть - власть жертвы над палачом.