Первая часть. Испепеляющий зной. Глава 2

В кабинете директора театра, не смотря на одиннадцатый час и безоблачную погоду за окном, царил пещерный полумрак.
Директор сидел за рабочим столом, облокотившись о край и держа между ладонями свою русую, лысеющую голову. На круглом лице смешалось три чувства: неуверенность, печаль и крайняя раздражённость. Казалось, что в следующий момент он резко или заплачет, или разразится хохотом.
Недалеко от директорского стола в одном из тёмно-бардовых бархатных кресел восседала черноволосая женщина. От затылка, обвивая шею, прямо на грудь ниспадала крупная коса, выглядевшей объёмной скорее всего из-за непослушности и жёсткости волос. На посетительнице была чёрная обтягивающая блузка под расстёгнутым джинсовым жакетом, длинная плиссированная ярко-красная юбка и легкомысленно-голубые кроссовки всемирно известной фирмы.
Глаза женщины холодно и при этом очень заинтересовано рассматривали психически нестабильного мужчину. Но она молча ждала, судя по всему, каких-то слов от собеседника.
— Что же теперь будет дальше? — спросил директор.
— Ваша девочка будет жить, — с ноткой недоумения ответила женщина. — Всё, что я пообещала вам, Николай Николаевич, будет выполнено. Для нашей методики практически не существует неизлечимых болезней.
— Но вы ведь даёте гарантии? — плаксиво спросил директор.
— Наша лучшая гарантия — это все те люди, которым мы помогли почти за триста лет.
Николай Николаевич чуть сдвинул брови, наклонил голову вбок и глухо переспросил:
— Триста лет?
— А что вас смущает? Не я лично, естественно, спасала всех больных все эти столетия. Методу лечения, я вас уверяю, гораздо больше. А вот последнее десятилетие методика стала нами применяться в более широком масштабе. Подключили современные технологии.
— А это не связано с чёрной или с какой-то другой магией?
Посетительница так строго взглянула на Николая Николаевича, что тот залился краской.
— Простите меня, — забурчал он, — какие-то глупые мысли в голову лезут. Но вы поймите мои опасения…
— Никакой магии, — жёстко перебила директора женщина. — Научный подход и высокотехнологичная терапия, не имеющая аналогов на планете Земля.
— Серьёзно?
— Абсолютно. Не нужно быть таким недоверчивым. И кстати, — посетительница поднялась из кресла, — вы можете лично присутствовать при операции. Это не возбраняется для родственников, даже наоборот.
Николай Николаевич метнулся из-за стола к гостье.
— Это было бы просто замечательно. Я очень волнуюсь за свою девочку. — Он взял женщину как можно аккуратнее за руку. — У меня ведь опять вылетело из головы ваше имя, простите уж старика.
Женщина улыбнулась белоснежной улыбкой. Ярко-пунцовые губы выглядели обрамлением двух рядов жемчужин.
— Какие ваши годы, Николай Николаевич. Я ещё и вас, если нужно, полечу, — гостья издала лёгкий смешок. — И в официальных кругах, и те, кому я спасла жизнь и вернула здоровье, зовут меня Муруганой. Есть ещё короткое имя, но оно используется при личных встречах и в определённой атмосфере. — Директор закивал головой, показывая, что понял о чём идёт речь. — Маги-шарлатаны и служители культа по имени меня предпочитают не называть, а используют уничижительные и, как им самим кажется, обидные прозвища. Как раз это меня мало волнует. Но мы-то с вами останемся друзьями, не так ли?
Директор приложил руку Муруганы к своей груди и, раскрыв широко глаза, сказал:
— Невозможно. Просто невозможно предположить обратное. Если вы спасёте Юленьку, я уговорю городское руководство поставить вам памятник и высечь золотыми буквами ваше имя на центральной площади.
Муругана звонко захохотала.
— Какой же вы смешной, милый Николай Николаевич. Мне достаточно в качестве благодарности то, о чём мы с вами договорились. Вы ещё не забыли о нашем уговоре?
Лицо директора скривилось в болезненной гримасе, словно его пытались несправедливо уличить в предательстве священного служения искусству, которому он успел посвятить большую часть жизни.
— Ну, что вы, я держу слово.
— Тем более, что на кон поставлена такая серьёзная карта, — в глазах Муруганы блеснули хитрые искорки.
Николай Николаевич в ту же секунду обмяк и будто слегка уменьшился в размерах.
— Да. Конечно. Выбора у меня нет.
Женщина перестала улыбаться и почти с каменным выражением лица сказала:
— Каждый понедельник, начиная с завтрашнего числа, по вечерам мы занимаем основную сцену для проведения психологических и лечебных сеансов, которые буду проводить лично я.
— Да, всё верно, — кивнул директор.
— На ближайшие полгода.
— На полгода, — повторил он.
— Без какой-либо платы, на спонсорских условиях.
Николай Николаевич кивнул.
— Замечательно. — И Муругана вновь расплылась в очаровательной улыбке, сверкая чёрными, бездонными зрачками.
— Признаюсь честно, я переживаю, что вышестоящее руководство, узнав о моём согласии предоставить вам помещение для благотворительных мероприятий, начнёт возмущаться. Я ведь, практически, действую без их одобрения. Можно сказать, за спиной…
— Полная ерунда, — перебила Муругана директора. — Сразу же, без колебаний направляйте ваше руководство ко мне. Номер телефона вы знаете. Пусть звонят, и я с ними поговорю.
Николай Николаевич смутился ещё больше.
— Вы и министра сможете уговорить?
— Поймите вы, милый мой человек, — Муругана осторожно прикоснулась ладонью к щеке директора, — на этой планете нет абсолютно здоровых людей. Как говорят ваши медики? — Есть только недообследованные. А у тех есть недообследованные родственники и так далее. И поверьте, — женщина игриво прищурила глаз, — мне есть, что предложить этим людям.
— То же, что и моей Юленьке? — уточнил Николай Николаевич.
— Верно, — согласилась Муругана. — Я в состоянии помочь, и я это делаю.
И она круто развернулась и зашагала к двери.
— Вас проводить? — засуетился директор.
— Ни к чему, — на ходу бросила и исчезла за дверью Муругана.
Вернувшись за стол, Николай Николаевич отодвинул нижний ящик и достал круглую жестяную коробку из-под печенья. Сняв крышку, на которой улыбчивый Дед Мороз кормит щедрой рукой крошками, видимо, этого самого печенья, сидящих на снегу снегирей, директор вытащил и положил на стол пистолет Макарова. Чёрный, матовый металл. Затем медленно убрал от него руку, откинулся на спинку кресла, перевёл взгляд на стоящую рядом с лампой фотографию в прозрачной рамке.
На него смотрела женщина средних лет со светлыми волосами и чуть прищуренными, смеющимися глазами. Волосы слегка растрепал ветерок, а вокруг царит яркое, знойное лето.
Он сделал эту фотографию десять лет назад, когда отдыхали на Средиземноморье. Юле тогда исполнилось девять. Она всё время смеялась, пела песни и танцевала, изображая Белоснежку. А Танюша смотрела на дочь вот таким взглядом, полным счастья и мудрости. Матерью Татьяна была спокойной и нежной. У неё на всех хватало и внимания, и любви.
Любовь, — такое далёкое, такое обжигающее слово. Безвозвратно утерянное, далёкое и жестокое. Так, по крайней мере, Николаю Николаевичу казалось вот уже два года. Именно столько прошло с тех пор, как не стало Татьяны.
Ушла тихо, всё с той же улыбкой в глазах. И последним наставлением для него прозвучало: «Люби Юленьку. В ней частичка моей любви к тебе».
Так он теперь и жил, осознавая, что всё, что осталось у него — это Юля, его дочь. Их дочь. И он обязан сохранить её жизнь во имя любви к Татьяне.
Спрятав пистолет обратно в коробку, а затем в нижний ящик стола, Николай Николаевич взял трубку стационарного телефона, набрал трёхзначный номер вахты театра и после небольшой паузы спросил:
— Марина Харитоновна, а что там, Наитин ещё не появлялся?
— Нет, Николай Николаевич, — ответил в трубке низкий женский голос. — Ещё не появлялся.
Переведя взгляд на зашторенное окно, добавил:
— Как только зайдёт в театр, сразу же направьте ко мне.
— Хорошо, Николай Николаевич, — так же невозмутимо согласился голос.
Вернув трубку на рычаги, директор тихим голосом сказал:
— Надо бы шторы раздвинуть. Меня-то солнечный свет не раздражает.