Пал Глебыч

Пал Глебыч был особенным. Он это знал без всяких там "сомнений". Просто однажды, впервые открыв глаза и окинув взглядом мир, его окружавший, он осознал: жить из-за своей незаурядности ему будет трудно.

При этом он был ещё и чертовски красив. Его гордый профиль украшало аристократическое, необычное пятно, начинавшееся у основания острого, с горделивым изгибом носа и убегавшее вверх. А то, что профиль у него был поистине орлиный, в этом он не сомневался — отражение врать не умело. И тут уж, хоть в профиль, хоть в анфас, вид был царственный.

Его походка была неспешной и величавой, этакой грудью вперёд, с легким покачиванием. Идти неспешно и с достоинством — такому учат на всяких там курсах, а у него это получалось, как само собой. Шаг, ещё шаг, качнуть корпус, поворот головы, чуть-чуть, едва-едва — и игра глазами. А глаза у него были поистине фантастические, прекрасные глаза, похожие на дорогую осетровую икру, с характерной маслянистостью и глянцевым блеском. Пал Глебыч смотрел этими глазами в самую душу, высверливая в ней дыры. Не просил, не умолял — это было ниже его достоинства. Просто смотрел не мигая. Единственное, что мог себе позволить, — это чуть склонить голову набок, так чтобы один глаз сверлил настойчивее другого.

Действовало это безотказно. Железная воля, заключенная в бархатной глубине его взгляда, заставляла даже самых чёрствых замедляться. Их пальцы сами собой разжимались, бросая на асфальт, словно дань, хлебные крошки, крупу или кусок булки. Пал Глебыч никогда не бросался на еду с жадностью плебеев. Он выдерживал паузу, давая дару упасть и дарителю — отойти на почтительное расстояние. Лишь затем, с тем же невозмутимым спокойствием, он приближался и склевывал подношение, не как подаяние, а как законную дань своему величию.

Пал Глебыч был городским голубем, но с именем, которое, как он считал, как нельзя кстати подчёркивало его достоинства и выделяло из массы серых собратьев. Несколько раз он делал попытки пойти на сближение, но тщетно. Не было в них понимания. Его душа, жаждавшая высокого общения, томилась в одиночестве среди примитивных сородичей, чье воркование не поднималось выше обсуждения свежей лужи или глупой голубки с соседней площади. И самое горькое — это вечная борьба за свой карниз, свой крошечный оплот достоинства, который вечно пытались отнять у него молодые и наглые выскочки, не обремененные ни стилем, ни интеллектом.

В тот день солнце освещало его карниз особенно благосклонно. Пал Глебыч вышел на свой утренний променад, полный планов. Воздух был свеж, и он думал о том, чтобы облететь свою улицу — проверить, не посягнул ли кто на его владения.

Его внимание привлекло щедро рассыпанное зерно. Необычно щедро. В его памяти конечно мелькнула тень сомнения, всё же Пал Глебыч был интеллектуально выше остальных сизых, но голод взял верх. Он склевал несколько зерен. Они были странными на вкус.

Сначала ничего. Потом — внезапная и незнакомая слабость. Он почувствовал, как земля уходит из-под его лап. Он попытался взлететь, но крылья вдруг стали тяжелыми, как чугун, и он смог лишь упасть на бетонное перекрытие моста.

Он не понял. Он не понял, почему небо накренилось и поползло в сторону. Он не понял, почему его собственное тело, такое послушное и грациозное, больше его не слушается. С последним усилием он распахнул крылья, не для полета, а чтобы просто удержаться от падения. Они раскинулись, белые перья трепетали на ветру, как последний салют его достоинству.

Шея вывернулась неестественно, и его взгляд, тот самый гордый и ясный взгляд, устремился вверх. В небо, которое было так близко и так недостижимо. В его глазах, смотревших в синюю бездну, не было страха. Было лишь недоумение. За что?

Он лежал в своей последней, трагически прекрасной позе. Прохожие внизу спешили по своим делам, не поднимая голов. Никто не видел, как угасает взгляд Пал Глебыча. Никто не видел, как ветер треплет перья на его гордой груди, пока он не замер окончательно.