Пуговицы

Моя бабушка коллекционировала пуговицы. Не специально – просто не выбрасывала. В старой жестяной коробке из-под датского печенья у нее хранились сотни пуговиц: перламутровые с довоенных платьев, костяные с отцовских гимнастерок, пластмассовые семидесятых, металлические с гербами и якорями. Когда мне было лет семь, я часами перебирал эти пуговицы, раскладывал по кучкам, строил из них города и армии.
Однажды бабушка сказала мне: "Знаешь, каждая пуговица помнит своего человека. Вот эта – с маминого свадебного платья. А эта – с пальто твоего деда, он в нем ездил на фронт". Я тогда не понял, как может пуговица что-то помнить. Но теперь, спустя сорок лет, я смотрю на эту коробку, которая после бабушкиной смерти досталась мне, и понимаю: она была права.
Пуговица – это не просто застежка. Это точка соединения. Место, где ткань встречается с тканью, где внешнее соприкасается с внутренним, где разрозненное становится целым. Философы могли бы долго рассуждать о пуговице как о метафоре бытия. Но я не философ. Я просто человек, который однажды понял, всю жизнь собирая пуговицы.
Не настоящие, конечно. Метафорические. Моменты. Взгляды. Слова. Жесты. Те мелочи, которые соединяют дни в недели, недели в годы, годы в жизнь. Без них всё рассыпается. Рубашка распахивается, пальто разваливается, человек остается беззащитным перед холодом мира.
Есть два типа людей. Первые всю жизнь застегивают пуговицы – методично, последовательно, от нижней к верхней или наоборот. Они знают порядок вещей, следуют инструкциям, их жизнь похожа на аккуратно застегнутый пиджак. Вторые всю жизнь расстегивают. Они снимают слой за слоем, ищут что-то под одеждой, под кожей, под плотью. Они уверены, что истина спрятана глубже, что нужно только добраться до нее.
Я принадлежу к третьему типу. К тем, кто всю жизнь ищет одну пуговицу. Ту самую, недостающую, без которой всё остальное теряет смысл.
Мой друг Олег был архитектором. Талантливым, признанным, богатым. Он строил торговые центры и офисные здания по всей стране. Иногда мы встречались, пили виски, разговаривали о жизни. Однажды, это было лет десять назад, он сказал мне: "Понимаешь, я построил двадцать семь зданий. Но ни в одно из них не хочу войти".
Я не понял тогда. Спросил: "Почему?"
Он налил еще виски, долго молчал, глядя в окно. Потом произнес: "Потому что все они сделаны не из той материи. Понимаешь? Не из той".
Через год Олег уехал реставрировать древний монастырь в Псковской области. Бросил всё – контракты, гонорары, престиж. Последний раз я видел его три года назад. Он постарел, похудел, руки у него были в трещинах от извести и холода. Но глаза... Глаза были другие. Живые.
"Нашел свою пуговицу?" – спросил я.
Он улыбнулся: "Я нашел ткань, из которой она должна быть сделана".
В средневековой алхимии существовало понятие prima materia – первичной материи, из которой состоит всё сущее. Алхимики тратили всю свою жизнь в поисках этой материи, надеясь превратить свинец в золото. Но их истинный поиск был устремлен не на металлы. Они искали субстанцию души, ту самую ткань, о которой говорил Олег.
Мы живем в мире копий. Пластиковых пуговиц, которые имитируют кость и перламутр. Синтетических тканей, которые притворяются шелком и шерстью. Отношений, которые симулируют близость. Работы, которая маскируется под призвание. Мы окружены подделками, и постепенно теряем способность отличать подлинное от поддельного.
Моя тетя Лида всю жизнь проработала учительницей русского языка в обычной районной школе. Зарплата нищенская, квартира однокомнатная, отпуск раз в три года на даче у подруги. Никаких достижений, наград, признания. Обычная советская учительница, каких были тысячи.
На ее похороны пришло больше трехсот человек. Люди ехали из других городов, из-за границы. Бывшие ученики, которым было уже за пятьдесят. Они плакали, обнимались, рассказывали истории. Оказалось, что для многих из них встреча с тетей Лидой была той самой недостающей пуговицей. Она умела видеть в человеке то, что он сам в себе еще не разглядел.
Один седой мужчина, успешный врач из Германии, рассказал мне: "В девятом классе я был отпетым двоечником и хулиганом. Все учителя махнули на меня рукой. Только Лидия Петровна продолжала со мной заниматься. Однажды после уроков она задержала меня и сказала: "Женя, ты думаешь, что ты пустое место. Но я вижу в тебе свет. И рано или поздно ты сам его увидишь". Эти слова изменили мою жизнь. Они были той ниточкой, за которую я потянул, и всё начало складываться".
Мы недооцениваем силу простых вещей. Взгляда, который говорит "я вижу тебя". Слова, которое произносится в нужный момент. Прикосновения, которое возвращает человека к самому себе. Эти мелочи – они и есть пуговицы, которые держат всю конструкцию бытия.
Японцы практикуют искусство кинцуги – они собирают осколки разбитой керамики и склеивают их золотом. Трещины не прячутся, а подчеркиваются. Чаша становится красивее, чем была до разрушения. Может быть, человеческая жизнь устроена так же? Мы разбиваемся, теряем пуговицы, рассыпаемся на части. А потом собираем себя заново, и швы, которые нас соединяют, становятся самым ценным, что у нас есть.
Мой отец был моряком. Плавал на торговых судах, месяцами пропадал в океане. Когда он возвращался, мы с братом не узнавали его – чужой, молчаливый человек. Потом, через неделю-две, он оттаивал, становился нашим отцом снова.
Однажды, мне было тогда лет четырнадцать, я спросил его: "Пап, а зачем ты всё время уезжаешь? Неужели нельзя найти работу на берегу?"
Он долго смотрел в окно. Потом сказал: "Понимаешь, сынок, есть люди, которые живут на суше и изредка выходят в море. А есть те, кто живет в море и изредка выходит на сушу. Я из вторых".
Я не понял тогда. Думал, это какая-то романтическая чушь. Но сейчас понимаю: он говорил о своей материи, о своей ткани. Море было его первоэлементом. Без него он задыхался, становился не собой.
Отец умер в пятьдесят восемь, инфаркт. Не в море, дома, на диване. Когда я разбирал его вещи, нашел старый морской китель с медными пуговицами. На одной из них была выгравирована надпись: "Кто в море не бывал, тот Богу не молился". Я храню эту пуговицу. Она напоминает мне, что у каждого человека свое море. И счастье – найти его, войти в него, раствориться в нем.
Французский антрополог Марсель Мосс изучал традиции обмена дарами в архаических обществах. Он обнаружил странную вещь: дар никогда не был просто вещью. В нем содержалась частица души дарителя. Получая дар, ты получал обязательство ответить, потому что в противном случае удерживал чужую душу.
Пуговицы – это тоже дары. Их дарит нам жизнь, случай, судьба. Иногда мы не понимаем смысла дара сразу. Проходят годы, прежде чем мы осознаем, что та случайная встреча, то неожиданное слово, тот странный сон были именно тем, что мы искали.
Моя жена умерла пять лет назад. Рак, быстрый и жестокий. За полгода из живой, смеющейся женщины она превратилась в тень. Последние недели я практически не отходил от ее постели. Мы мало говорили – она почти не могла. Просто держались за руки.
За день до смерти она вдруг открыла глаза, посмотрела на меня очень ясно и сказала: "Ты знаешь, что самое странное? Я думала, что мы с тобой просто живем вместе. Привычка, быт, дети, внуки. Обычная семья. А оказалось, что мы всё это время строили что-то... невидимое. Какое-то здание из воздуха и света. И оно останется. Даже когда меня не будет".
Она умерла той же ночью. А я остался с этими словами. И понял: она была моей пуговицей. Той самой, которая держала всё вместе. И парадокс в том, что после ее ухода я не рассыпался. Наоборот. То невидимое здание, о котором она говорила, стало видимым. Оказалось, что мы действительно построили нечто, что не зависит от физического присутствия.
В квантовой физике есть явление запутанности. Две частицы, однажды провзаимодействовавшие, остаются связанными навсегда, независимо от расстояния между ними. Измени состояние одной – мгновенно изменится состояние другой. Это противоречит всем законам классической физики, но именно так устроена реальность на глубинном уровне.
Может быть, люди тоже запутаны? Может быть, те, кого мы любили, кто подарил нам свои пуговицы, остаются с нами навсегда, в каком-то невидимом измерении? И когда мы думаем, что потеряли их, на самом деле мы просто перестали видеть связующие нити?
Я перебираю бабушкину коробку с пуговицами. Каждая – целая история. Целая жизнь. Перламутровая – это довоенная Москва, танцы в парке Сокольники, молодость моей прабабушки. Металлическая с якорем – это мой дед, который служил на Северном флоте. Маленькая стеклянная, почти невесомая – это детское платье моей матери, которое она надевала на Новый год.
Я вдруг понимаю: вся история моей семьи умещается в этой жестяной коробке. И не только моей семьи – всего человечества. Потому что пуговица – это символ соединения, преодоления разрыва, возвращения целостности.
Мы разбросаны по миру, разделены временем и пространством. Мы теряем друг друга, забываем, расстаемся. Но где-то существует коробка, в которой хранятся все наши пуговицы. Все те моменты, когда мы были по-настоящему вместе. И если нам повезет, перед смертью мы увидим эту коробку. Откроем ее. И поймем, что ничего не потеряно.
Завтра я отнесу бабушкину коробку своей внучке. Ей сейчас семь лет – тот самый возраст, когда я впервые начал перебирать эти пуговицы. Не знаю, поймет ли она. Но я скажу ей то, что сказала мне бабушка: "Каждая пуговица помнит своего человека".
И может быть, через сорок лет она напишет свою историю. Про то, как собирала пуговицы. Свои собственные. Неповторимые.