Петр Смирнов 2

§ 4. Состояние богослужебных книг до открытия книгопечатания в Москве
Указанные особенности русской церковной жизни известным образом отразились на состоянии наших богослужебных книг и церковных обрядов и на опытах их исправления. Уважение к книгам, как оно ни было велико, не исключало возможности сильной порчи их, равно и охранение обрядов не исключало возможности привнесения в них новшеств, но попытки исправления как книг, так и обрядов встречались неодобрительно – и потому, что богословское невежество перенесло уважение на самые форму обряда и букву книг, и потому, что к греческим книгам и обрядам, с которыми надлежало сравнивать наши книги и обряды, относились подозрительно, и потому, наконец, что, не веря ни в какую порчу чего-либо церковного русского, многие перестали верить, применительно к эсхатологическим чаяниям, в возможность и какого-либо «исправления» церковного.

Богослужебные книги, принесенные в Россию из Греции вместе с христианством, даже на первых порах не определили единообразия в русской богослужебной практике. В XIII–XV в.в. наше богослужение постепенно развивалось, параллельно богослужению греческой и южно-славянских Церквей; там появлявшиеся видоизменения чинов заносились к нам; здесь нередко различные редакции богослужебных чинов соединялись вместе, в готовые их списки вносились дополнения и изменения и, таким образом, разнообразие увеличивалось; неудивительно, если книги разногласили между собой – и своим составом, и распорядком чинов; даже в чине литургии не следовали одной редакции, тем более – в других чинопоследованиях. Самый Устав церковный был не один и тот же, а потому влиял на разнообразие богослужебной практики, которое затем и вносилось в богослужебные книги: в конце XIV в. на севере России входит в употребление Устав иерусалимский, но рядом с ним еще продолжал существовать Устав студийский и уступил (в XV в.) место первому не прежде, как значительно повлияв на его изменение.51 Что касается самого текста богослужебных книг, то неправильности его зависели частью от переводчиков, частью от переписчиков. Переводчики нередко плохо знали одни язык греческий,52 другие – славянский: отсюда напр. ;;;;; = «нагой» переводили знакомым словом ;;;;;; = «высокий», вместо ;;;;;;;;;, что значит «отлучить от церкви» читали: ;;;;;;;; = «церковь».53 Переписывали книги сначала с большим тщанием, потому что питали к ним величайшее уважение.54 Труд выполняли архиереи, иногда князья и даже княжны.55 В монастырях это дело признавалось первою обязанностью иноков. Списывали книги «себе на спасение»56 и «отпущение прегрешений»,57 боясь скрыть «талант» свой по подобию «ленивого раба».58 Идеалом переписчиков была механическая аккуратность и отчетливость копииста: «не щадя многих трудов» следили, чтобы где-нибудь не отступить от оригинала «в строке, или в слове, или в титле, или в точке».59 Но от идеала далеко до действительности. Ошибки переписчиков происходили от разных причин. Случались, напр., пропуски нескольких слов – при двух рядом стоящих отделениях их с одинаковым началом или окончанием; в других случаях, наоборот, допускались прибавления – в смысле пояснения, например у Мф.;5:22: «рака бо речется сирски оплеван».60 От смешения одной буквы с другою вместо: «Едомлим» писали «Еломлим»; иногда неправильно разделяли слова вследствие того, что первоначальный славянский текст писался сплошь, без знаков препинания и пробелов. При письме под диктовку легко было смешивать созвучные слова, отчего, напр., вместо «видеста очи» писали «видеста отцы», вместо «помогая» – «помахая», вместо «нарок» – «народ».61 Иногда переписчик сам замечал свою ошибку и делал поправку на поле, не всегда удачную; там же писались слова и целые выражения, которыми думали заменить слова и выражения текста, а равно и слова сомнительные; последующий же переписчик, признав выноску за пропуск, заносил её в строку: так, например, появились два слова в восьмом члене Символа веры «Господа истинного» на одно греческое «;; ;;;;;;».62 Один переписчик написал слово «десять» там, где следовало написать «Иисус», потому что в оригинале имя это было начертано сокращенно Іc; вторая буква сгладилась.63 Особенно сильная порча книг началась тогда, когда нужда в книгах вызвала писцов-промышленников, людей невежественных, которые, обратив переписывание в ремесло, ради пропитания,64 заботились не о верности списков, а о том, чтобы написать их побольше, и мало беспокоились тем, что под их спешным пером, по выражению царя Иоанна;IV, «опись к описи прибывала и недописи».65

Лучшие люди, правда, заботились об исправлении церковно-богослужебных книг; но попытки их не имели характера цельного исправления, а были отрывочны. Сюда относится св. Алексий митрополит (1354–1378), по преданию, проверивший славянский текст Нового Завета по греческим спискам;66 сюда же принадлежит митр. Киприан (1378–1406), старавшийся согласить богослужение русской Церкви с богослужением восточным и установить однообразие в тексте богослужебных книг.67 Только уже в XVI веке на неисправность богослужебных книг обратили внимание при дворе великого князя. Разумеем исправления древле-письменных книг преп. Максимом Греком. Он прибыл в Москву 4 марта 1518 года,68 из Афонского Ватопедского монастыря, по вызову великого князя Василия Иоанновича. Максим был человек ученый и имел прямой, открытый характер. Он был призван собственно для перевода сводной Толковой Псалтири. Чрез год и пять месяцев Максим окончил свой труд; русские иерархи, во главе с митрополитом Варлаамом, соборно одобрили книгу, великий князь щедро наградил переводчика и поручил ему другое весьма важное дело – исправление наших богослужебных книг.69 Максим начал с Триоди и потом исправлял: Часослов, Минею, Апостол. Много ошибок нашел он здесь, даже очень грубых, противных не только грамматическому и логическому смыслу речи, но и православному учению, как будто книги побывали в руках еретиков. В Часословах, напр., говорилось об Иисусе Христе, что Он «един точию человек», в Толковых Евангелиях – что Он «безконечною смертию умре», в Триодях – что Он «создан и сотворен», в каноне в неделю Фомину – что плоть Его по воскресении «неописуема», о Боге-Отце в Часословах встречалось выражение – что Он «собезматерен Сыну», в Триодях об Иисусе Христе – «два Мене познайте».70 Неудивительно, если Максим стал доказывать, что русские книги должны быть исправлены коренным образом – чрез сличение их не только с древними славянскими списками, но и с греческими, и притом лицами вполне образованными, знакомыми с грамматикой, риторикой и философией. При тогдашнем недоверии русских к грекам и их книгам и взгляде на свое благочестие такое суждение афонского инока было признано оскорбительным для национального русского чувства. И о чем же заговорили!? – о том, что Максим своим «делом» наносит великое оскорбление русским чудотворцам, которые по этим священным книгам благоугодили Богу и прославлены от Него святостью и чудесами.71 При этом существовавшее уважение в букве книг готово было подозрительно встретить и каждую частную перемену в них. К сожалению, Максим, знаток греческого и латинского языков, мало еще знал тогда по-русски; ему дали двух толмачей – Димитрия и Власия, знавших в свою очередь только по-латыни, так что Максим переводил с греческого на латинский язык, а толмачи – с латинского на славянский.72 Неизбежны были взаимные недоразумения, неточности в переводе, искажения, даже грубые ошибки... В 1525 году Максим позван был к ответу. Его судили за разные вины и, между прочим, за вины против православной веры. Протопоп Афанасий, поп Василий, да протодьякон Иван Чушка подали запись, в которой отзыв Максима о русских книгах был выставлен в неправильном свете, – признан «хулою» на книги. Судьи и сами были того же мнения и потому охотно стали отыскивать улики против Максима. Между прочим, переводчику поставили в вину такое выражение: «аще кто наречет Пречистую Деву Марию, да будет проклят», – выражение, которое при неправильности своего построения не дает оснований для догматических выводов: так были придирчивы судьи! Между тем в переводах Максима были и действительно грубые ошибки, – где было написано: «Христос седе одесную Отца» или «седяй», Максим вместо этого написал: «седев, седевшего, сидел».73 Суд кончился тем, что Максим был послан в Волоколамский монастырь и там заключен в темницу; там мучили его голодом, дымом, морозом и другими «озлоблениями и томлениями».74 В 1531 году грека снова потребовали в Москву и поставили пред собором. Из Метафрастова жития Пресвятой Богородицы прочитали: «Иосиф... обручает себе отроковицу, совокупления же до обручения бе». Максим сказал: «это ересь жидовская, я так не переводил». – «А зачем ты загладил большой отпуст Троицкой вечерни?» – спросили Максима ревнители буквы. – «Дрожь мя великая поимала и ужас на меня напал, когда я стал, по приказанию Максима, заглаживать сей великий догмат премудрый» – сказал писец Медоварцев, отвечая общему настроению присутствующих. Максим трижды повергался ниц пред собором, прося прощения или снисхождения, но не смягчил тем своих судей. «Аки хульника и священных писаний тлителя» Максима отлучили от причащения св. Христовых таин и в оковах послали в тверской – Отрочь монастырь.75 Вместе с Максимом были осуждены его писцы: Медоварцев и Сильван; последнего в Волоколамском монастыре задушили дымом.76 Живя в заключении, Максим написал «Исповедание веры»:77 из этого «Исповедания» могли видеть, что Максим – чистый сосуд веры православной, что если и допускал он в переводах «некие» погрешности, то по неведению, по незнанию русского языка, и однако участь Максима не переменилась. Напрасно ходатайствовали за него и восточные патриархи.78 Только в 1553 г. Максим переведен был на свободное житие в Сергиеву лавру, а м. Макарий разрешил ему причащаться;79 но, изнуренный страданиями, Максим прожил не долго; в 1556 г. он скончался и погребен в лавре.

§ 5. Состояние богослужебных книг после открытия книгопечатания в Москве
Таким образом, исправления преп. Максима Грека частью были неудачны, частью не были доведены до конца. Тем не менее нельзя сказать, чтобы его дело не оставило по себе следов. Правительство усвоило мысль о необходимости исправления русских богослужебных книг; лучшие справщики последующего времени пользовались исправлениями Максима. Еще при жизни последнего неисправность книг была засвидетельствована на Стоглавом соборе (1551 г.) самим царем Иоанном IV.80 Изыскивая меры против этой неисправности, собор постановил, чтобы в городах поповские старосты пересмотрели по церквам богослужебные книги и, если они окажутся неправильными и сомнительными, правили бы их собором с добрых переводов, – чтобы писцы писали книги также с добрых переводов, – чтобы, наконец, неисправленные книги были отбираемы.81 Это соборное постановление не могло принести существенной пользы, потому что собор не указал «добрых переводов»; да и контроль над списыванием книг установить было трудно. В связи именно с неудачею меры Стоглавого собора стоит устройство в Москве типографии. Царь с такою заботою отнесся к этому делу, что на свой счет построил печатный двор. Печатание было поручено диакону Ивану Феодорову и Петру Тимофееву Мстиславцу. Почему решились заменить рукописные книги печатными – это понятно. Теперь можно было ввести в употребление книги одинаковые и остановить дальнейшую порчу их от переписчиков. Но типография не встретила себе сочувствия. Сразу же явились враги нового учреждения. Они пустили в народ молву, что в типографии работают еретики. Едва успела типография выпустить несколько книг, как печатный двор был подожжен и станок с буквами сгорел; печатники должны были бежать из Москвы. Будучи возобновлена, типография работала вяло, нерешительно. Впрочем, и без того печатание не могло само по себе служить ручательством за правильность печатных изданий. Все дело заключалось в книжной справе и зависело от того, какой характер будет иметь эта справка, – будут ли печатать действительно исправленные книги. Оказалось, что на первых порах по устройстве в Москве печатного двора главное внимание правительства было обращено на самое печатание книг, как на новое дело в восточной России, от которого ждали особенной пользы для Церкви, но не на предварительное исправление книг, которые считали нужным издавать в печати; в глазах правительства ценился более труд печатника, чем труд справщика; имя печатников выставлялось в предисловиях и послесловиях печатных книг и им всецело приписывались и труд издания печатных книг, и все достоинства и недостатки в содержании и изложении последних. Так как книги печатались не всегда под личным надзором митрополита московского или патриарха, то личным взглядам печатников и свободе их действий открывался больший или меньший простор, которым определялся и характер книжной печатной справы. Знаменитый первопечатник дьякон Иван Федоров работал под руководством просвещенного митр. Макария, мог иметь под руками все лучшие списки богослужебных книг и несомненно пользовался исправлениями в этих книгах, сделанными Максимом Греком: поэтому его издания отличаются лучшею, внимательною справою. Последующие же печатники, при новых митрополитах, не всегда дружелюбно смотревших и на самое печатание книг, и на справу по образцам Максима Грека, не только не подвинули книжной справы вперед, но направили её даже в худшую сторону. При печатниках из фамилии Невежиных, около сорока лет заправлявших печатанием (1568;1609), в печатные издания была внесена масса погрешностей, даже против прежних рукописных книг. Не один раз издавалась Общая Минея, но не одной описи в ней не было исправлено; в Псалтирь внесены были молитвы сомнительного характера; в синаксариях Цветной Триоди перемешаны все недели против старых списков Триоди; чуть ли не во всех богослужебных книгах в молитвах были сделаны изменения конечных славословий, противные содержанию молитв и православию; чрез неправильную постановку знаков препинания изменен и затемнен смысл речи; допущены описки в словах и целые выражения, проводящие еретическую мысль; в Потребнике 1602 года в чине освящения воды в день Богоявления была напечатана прибавка слова «и огнем»: «Сам и ныне, Владыко, освяти воду сию Духом Твоим святым и огнем». 82

Первый опыт более тщательного исправления первопечатных книг был произведен там, где провел последние дни своей жизни преп. Максим Грек. Это было после смутного времени, в междупатриаршество. В Москве задумали напечатать Потребник. Исправление его было поручено Дионисию, архимандриту Троицко-Сергиева монастыря. В сотрудники ему были даны старцы канонархист Арсений Глухой, книгохранитель Антоний Крылов и священник подмонастырского села Иван Наседка. «Иные извычные книжному учению старцы» могли быть по «избранию» архимандрита. Выбор правительством и места и лиц был весьма удачен: ибо там – «в обители и книгами исполнено» и есть «разумные старцы» способные на дело, – говорилось в царской грамоте;83 в среде избранных было и сознание необходимости исправления наших книг. Поэтому троицкие справщики отнеслись к порученному им делу серьезно. «Полтора года день и ночь сидели» они над исправлением Потребника. Положив в основу «макарьевский перевод», справщики сверялись, кроме того, со «многими переводами» славянскими, древность которых восходила за «полтораста лет и больше».84 Справщики замарали слово «и огнем» в водосвятной молитве, исключили две молитвы, которыми священник пред литургией разрешал сам себя от грехов, внесли молитву храмине. Кроме Потребника справщики пересмотрели: Цветную Триодь, Октоих, Общую и Месячную Минеи, Псалтирь и Каноник85; главное исправление состояло в изменении славословий молитв, обращенных к одному Лицу св. Троицы и оканчивавшихся: «и Тебе славу воссылаем Отцу и Сыну и св. Духу».86 В 1618 году архим. Дионисий привез свой труд в Москву для представления духовной власти и, по его челобитью царю, в июле был собор, под председательством митр. Ионы. Собор не только не одобрил сделанных в Требнике исправлений, но и самих справщиков осудил как еретиков – за то, что они «имя св. Троицы в книгах велели марать и Духа святого не исповедуют, яко огнь есть».87 И нельзя много удивляться этому! Могли ли судить иначе невежественные ревнители буквы, разъяснявшие дело собору, не знавшие «ни православия, ни кривославия, божественныя писания точию по чернилу проходившие»?!88 Могли ли они понять догматические основания сделанных исправлений?!89 Мало того, исправления коснулись церковного обряда: исключив слово «и огнем», троицкие справщики признали как бы ничего незначащим обряд погружения в воду, при освящении её на Богоявление, зажженных свечей, в силу которого появилось слово «и огнем» и которым, по мнению русских, совершалось самое освящение воды. Обряд этот был известен всему народу и народ легко понял новую мнимую ересь. Дионисия и Наседку собор запретил от священнодействия, а Арсения и Антония отлучил от св. причастия. Четыре дня Дионисий был приводим для допроса на патриарший двор, с «позором» и побоями; в Вознесенском монастыре в кельях матери царя инокини Марфы его подвергли пытке; наконец послали в Новоспасский монастырь: здесь велено было Дионисия бить и мучить сорок дней и в дыму ставить на полатях. В праздничные и торговые дни митрополит приказывал привозить верхом на кляче скованного Дионисия на патриарший двор и здесь заставлял его класть поклоны под открытым небом, пред толпами народа; грубая чернь ругалась над мнимым еретиком, бросала в него грязью. Арсений Глухой томился в железах на Кирилловском подворье. Около года тяготело осуждение над справщиками, и все это время дело их волновало общество: тогда, по выражению современников, в Москве «возста зельная буря, возгорелся велик пламень».90 Только с приездом (апрель 1619) в Москву иерусалимского патриарха Феофана послышался голос в пользу троицких справщиков и дело вновь было пересмотрено на соборе. В продолжении восьми часов Дионисий блистательно защищал свои исправления, и все справщики были оправданы. Тем не менее слово «и огнем» не сразу было уничтожено, – его печатали по-прежнему, только с замечанием на поле: «быти сему глаголанию до соборнаго указу». Очевидно, народное волнение требовало осторожности и мудрый Филарет Никитич понимал это. В 1625 году последовал указ об уничтожении слова «и огнем», потому что были получены грамоты патриархов александрийского и иерусалимского, вместе со списками из древних греческих книг богоявленской молитвы, за подписями патриархов; но и тут патриарх Филарет оговорился, что «погружение свеч» оставляется по прежнему. «Буря» после этого затихла, но глухой ропот остался...91

Уничтожение слова «и огнем» лишь после того, как было получено свидетельство с Востока, стоит вне связи с порядками книжной справы того времени, потому что оно основывалось на показании древних греческих книг и не имело никакого влияния на перемену взгляда на новые издания этих книг.92 Важнее по своим последствиям были представления Троицких справщиков. Они указывали два средства для организации книжной справы на лучших началах: а) иметь образованных справщиков и б) особых из столичного духовенства наблюдателей за печатанием.93 И действительно, в патриаршество Филарета (1619–1633) печатники теряют свое значение, имена их выставляются в издаваемых книгах реже, а затем и совсем не упоминаются; зато состав справщиков быстро пополняется и притом лицами по тому времени образованными. Во главе их были поставлены два опытных троицких справщика: Арсений Глухой и Антоний Крылов.94 В качестве наблюдателей и цензоров трудились: игумен Богоявленского монастыря Илия и ключарь Успенского собора Иван Наседка, бывший сотрудник Дионисия.95 Филаретовские справщики относились к своему делу серьезно; напр. над исправлением Устава они трудились несколько лет с большим вниманием и критическим тактом, так что в издании его дали книгу сравнительно исправленную.96 Были приняты некоторые исправления и замечания арх. Дионисия;97 списками пользовались сравнительно лучшими, наиболее древними, которые нарочно для этого собирались из монастырей.98 Но, конечно, пользование одними славянскими книгами было средством недостаточным. Кроме того, справа не коснулась всех книг, изданных при п. Филарете: книг напечатано было много,99 а исправлены только Требники 1624 и 1625, Служебник и Следованная Псалтирь 1627, и Уставы 1632 и 1633 гг.100 Отсюда в разных изданиях одной и той же книги появлялись разности. Не были изъяты из употребления и дофиларетовские издания. Таким образом цель приведения к единству и согласию церковных книг и чинов не была достигнута и при патр. Филарете.

При патриархе Иоасафе I (1634–1640), преемнике Филарета, организация книжной справы изменилась к худшему. Он не имел и не мог иметь той силы и влияния, какою обладал великий государь патриарх Филарет. Вмешательство патриарха в дела печатного двора, находившегося в ведении приказа Большого дворца, было теперь отстранено; царские указы на счет исправления и печатания книг, рассылавшиеся по епархиям, исходили даже без упоминания имени патриарха;101 книги издавались, правда, с благословения патриарха, но в выходных листах нигде не говорилось, чтобы они свидетельствовались патриархом, как это было при Филарете. На печатном дворе получили силу и известность уже не справщики и не печатники, а приказные. Состав филаретовских справщиков был заменен новыми малоизвестными людьми,102 – остался лишь Арсений Глухой. Некоторое время ограничивались перепечаткой филаретовских изданий;103 затем в иоасафовских изданиях стали появляться изменения и отличия от прежних изданий, состоявшие в отмене некоторых чинов и обрядов, изложенных в филаретовских Требниках и Служебниках, и в замене их новыми.104 Насколько при этом справщики поступали нередко произвольно, видно из того, как издан был Номоканон. Номоканон составлен на Афоне около половины XV века,105 а в Москве напечатан в 1639 году как переделка печатного киевского издания 1624 года По сохранившейся в библиотеке московской Синодальной типографии рукописи Номоканона, с которой набран текст иоасафовского издания, видно, что, предварительно переписав печатный киевский Номоканон, справщик до трех раз принимался черкать и марать рукопись, делая поправки – частью руководясь утвердившимися в Москве церковными обычаями, частью на основании печатных и рукописных книг, частью просто до своему усмотрению.

По смерти Иоасафа († 28 ноября 1640) до посвящения патр. Иосифа (27 марта 1642) печатание книг не прекращалось; заведовавшие печатным делом продолжали руководиться личными соображениями. Напр. при издании Каноника было повторено филаретовское издание (1631 г.);106 напротив, при издании церковного Устава (1641 г.) справщики как бы намеренно игнорировали труды своих предшественников по изданию Устава 1633 года; внесли 19 новых статей против последнего и в общем возвратились к уставу 1610 года, осужденному патр. Филаретом.107

При патриархе Иосифе главными книжными справщиками состояли протопоп московского во имя Черниговских чудотворцев собора Михаил Рогов и ключарь большого Успенского собора Иван Наседка, помощниками – старец Савватий и миряне Шестой Мартемьянов и Захарий Афанасьев.108 Под конец патриаршества вновь были определены: архимандрит Андроньевского монастыря Сильвестр – главным справщиком, Захарий Новиков и Сила Григорьев – помощниками. Иосифовские справщики работали усердно и много; при п. Иосифе было издано книг столько, сколько не выходило ни при одном из прежних патриархов, и большинство изданий принадлежало к разряду книг богослужебных. Исправление в последних теперь коснулось как состава книг и распорядка статей, так и языка их. По изложению иосифовские богослужебные книги представляются сравнительно лучшими; по содержанию они в одном сходны с изданиями иовлевскими, в другом с филаретовскими, в ином с иоасафовскими, а во многом разногласят со всеми.109 Так как поправление производилось только по славянским книгам, то недостатки были неизбежны. Сами иосифовские справщики хорошо сознавали неисправность русских богослужебных книг, как рукописных, так и печатных, о чем и засвидетельствовали в предисловиях и послесловиях своих изданий.

§ 6. История обрядовых особенностей на Руси и утверждение мнений ошибочных
В то время, как созревал вопрос о наших богослужебных книгах, постепенно выдвигался и другой вопрос – о церковных обрядах. Церковные обряды переходили к нам из Греции: так было при принятии христианства, так было и впоследствии. Так как в восточной Церкви в разное время и в разных местах употреблялись различные обряды, то это разнообразие разными путями было заносимо и в русскую Церковь. Позднейший обряд, случалось, вытеснял прежде употреблявшийся, между тем как в греческой церкви получал всеобщее употребление именно этот последний. Таким образом и в обрядовой стороне русская Церковь с течением времени порознилась от греческой. Когда в Москве появилось книгопечатание, русские обрядовые особенности, будучи заносимы в церковнобогослужебные книги, чрез это самое получили в глазах общества, так сказать, узаконение, именно как отличительная особенность неповрежденного русского православия в его отличии от «замутившегося» православия греческого.

Важнейшие из таких обрядовых особенностей суть следующие: а) посолоние в церковных кругохождениях. Когда и откуда явился на Руси обычай ходить по солнцу, – сказать трудно. Один памятник XVI века, писанный на Афоне, называет посолоние латинским обычаем.110 Когда в XV веке в Москве возгорелся спор о том, что правильнее – посолоние или противосолоние, то последнее одержало верх; но с течением времени противосолоние стало уступать посолонию, так что, когда открылось книгопечатание, требование посолония было занесено в Требник 1602 года в чине венчания,111 в Устав 1610 года в наставлении – как осенять крестом в праздник Воздвижения, и в Требник 1623 года в чине освящения церкви.112 б) сугубая аллилуия. Так как в греческой Церкви произношение песни «аллилуиа» в разное время было не одинаково: в древнейший период употреблялось троение аллилуиа, затем, начиная с XI века, вместе с троением имело место и двоение, наконец, вероятно уже в первую половину XVII века, троение стало господствующим,113 – то и в русской Церкви не могло быть единообразия. Сомнение о том, как петь аллилуиа, возникло, как известно, в XV веке; спустя более столетия после этого на Стоглавом соборе подучил узаконение один способ этого песнопения – усугубление. Устав 1610 года – первая московской печати книга, в которой в первый раз встречается сугубая аллилуия, в) седмипросфорие. Число просфор, употребляемых на проскомидии, в разное время было неодинаково, как в греческой Церкви, так и в русской: в первой оно доходило до семи, во второй до восьми, хотя существенно необходимою признавалась собственно одна просфора – для изъятия агнца, почему, по нужде, и в Греция и в России, дозволялось совершать литургию и на одной просфоре. В частности, седмипросфорие вошло в практику русской Церкви позднее (XV в.), чем пятипросфорие (XIII в.), узаконено же было только в патриаршество Иоасафа, при издании Номоканона (1639 г.); в киевском издании Номоканона, с коего производилось печатание Номоканона в Москве, согласно с греческим подлинником говорится: «на святой проскомидии пять просфор да имаши»; иоасафовский справщик, зачеркнув слово «пять», написал сверху «семь» и, затем, указал значение каждой просфоры, дав таким образом общее правило седмипросфория. Что же касается московских старой печати Служебников, то в них полагалось только шесть просфор и лишь в монастырях семь.114 г) двоеперстие, ставшее важнейшею из всех обрядовых особенностей. Трудно сказать с точностью, когда и как проник с Востока в Россию обычай молиться двуперстно, но то несомненно, что в XV веке двуперстие вступило в борьбу с троеперстием, обрядом также восточного происхождения. Послышались речи: «аще кто не крестится двумя перстами, якоже и Христос, да есть проклят». Раздались и ответные голоса: «аще кто не крестится тремя перстами, да будет проклят». Какой-то грамотей, выпустил в свет подложное «Феодоритово слово», в котором доказывал, что крестное знамение нужно совершать тремя перстами. Нашлись книжники, которые наклонили «Феодоритово» писание в другую сторону, которые переделали его в том смысле, что креститься нужно двумя перстами. Последний подлог получил довольно широкое распространение в старой русской письменности. Начали появляться статейки, проповедовавшие двоеперстное сложение. Статейки эти из московской Руси проникли и в южнорусскую письменность и оттуда снова возвращались в Русь московскую. Только как-то плохо авторы этих статеек справлялись на первых порах с некоторыми не несущественными деталями своего учения. Говоря о двух перстах, они то требовали иметь их наклоненными, то повелевали держать их простертыми, то вели речь, наконец, о наклонении одного указательного пальца. В XVI веке, на Стоглавом соборе, последовало узаконение двоеперстия. Но что же видим? Собор дал наставление «простирать» два перста, указательный же при этом «мало нагнуть», хотя разумел собор другое по форме двуперстие – с «наклонением» великосреднего перста. Точно также и после этого двоеперстие долго не находило себе «определенного выражения». Характерен пример из патриаршества Филарета. В 1627 году в Москве было напечатано сочинение литовского протопопа Лаврентия Зизания Великий Катехизис. Так как в подлиннике было изложено учение о троеперстии, то издатели Катехизиса решились переделать это учение, но выполняли свою роль неумело, неудачно, так что в книге, при требовании двоеперстия, остались ясные следы учения о троеперстии.115 И только уже в Псалтири 1641 года встречаем первое точное наставление о двуперстии; она печаталась с 9 сентября по 15 ноября 1641 года, следовательно в междупатриаршество – Иоасаф умер, а Иосиф не был еще посвящен – и была издана «повелением» светской власти – царя.116 При патр. Иосифе наставление о двуперстии было напечатано уже в нескольких книгах. Сюда прежде всего относятся Псалтири – Следованная (1642 г.) и Учебная (1645 г.). Тогда, видимо, старались, чрез молодое поколение, учившееся по Псалтири, провести двуперстие в простой народ, в среде которого непрерывно, даже после определения Стоглавого собора, продолжало существовать троеперстие. С целью дать именно точное наставление о двуперстии, при издании южнорусских произведений иосифовские справщики позволяли себе делать дополнения и переделки. И однако же и здесь результаты получались не совсем удачные. Так, при перепечатании (1649 г.) Малого Катехизиса наставление о троеперстии, содержащееся в киевском издании этой книги (1645 г.), было переделано на учение о двуперстии, но при этом оба перста указано держать простертыми, вопреки требованию иосифовских Псалтирей чтобы великосредний перст был наклонен; при издании Кирилловой книги (1644 г.) нужные дополнения и разъяснения в южнорусском памятнике были сделаны удачно,117 но в той же Кирилловой книге, было напечатано сказание Максима Грека о двуперстии, требующее исключительно «протяжения» двух перстов.

Из отдельных статей, содержащих в себе те или другие положительно неправильные мнения и однако же напечатанных для руководства в церковной жизни, заслуживают упоминания две: «Изложение» собора 1620 года о перекрещивании латинян и всех крещенных поливательным крещением – при Иноческом Потребнике 1639 года и статья «О стрижении брад», предписывающая «не брити брады и усов не подстригати» – при Мирском Потребнике 1639 года.118 – В патриаршество Иосифа были, между прочим, напечатаны два больших сборника, один под именем Кирилловой книги, другой – Книги о вере. Кириллова книга издана в 1644 году трудами книжных справщиков Михаила Рогова и Ивана Наседки.119 Представляя, за незначительными исключениями, простой свод из разных южнорусских сочинений, большею частью полемического характера – против латин, лютеран и армян, книга эта содержит в себе не только не мало таких мнений, которые несогласны с толкованиями церковных учителей, но и несколько таких рассказов, которые имеют характер баснословный. Таков – пример второго рода – цинический рассказ о происхождении брадобрития, таково же – образец первого рода – мнение о папе, как «наивышнем» предтече антихриста, и об восьмой тысяче лет, как такой, в которую должна последовать кончина мира: «второй Христов приход имать быть в осьмом веце».120 Книга о вере, составленная игуменом киевского Михайловского монастыря Нафанаилом, была напечатана в Москве в 1648 году121 «тщательством» царского духовника Стефана Вонифатьева.122 Это – сборник догматико-полемических статей на униатское отступление. Книга эта также не всегда согласна с церковным учением. Особого внимания заслуживает 30-я глава – об антихристе. Составитель её, неизвестный по имени, повторил мысль о кончине мира по истечении семи тысяч лет и указал на 1666 год, как опасный для московского православия. «По седмих тысящах будет приход» Христов и «по еже седмитысящными леты будет кончина»: говорит составитель главы.123 И затем, сделав «оберегание», как бы в 1666 году, как заключающем в себе апокалиптические числа 1000 и 666, «не пострадать» отпадением от веры, как прежде пострадали Запад и униаты,124 составитель главы словами Захарии Копыстенского – из его Палинодии гадательно выразился: «кто знает, 1666 год не есть ли время явления явственных предтеч антихриста или даже его самого».125

* * *

В таком положении находился вопрос о наших богослужебных книгах и церковных обрядах в половине XVII века, когда на патриарший престол вступил Никон. Мы подходим к вопросу об обстоятельствах возникновения раскола, чтобы получить ответ, почему раскол появился именно во второй половине XVII века.

В. § 7. Перемена в давнем взгляде русских на православие греков, совершившаяся в половине XVII века – § 8. Первые распоряжения патр. Никона и первые его противники – § 9. Приготовления к исправлению богослужебных книг – § 10. Издание новоисправленных книг