Глава 2. Русские европейцы и русские туземцы

ГЛАВА   2.  РУССКИЕ   ЕВРОПЕЙЦЫ   И   РУССКИЕ   ТУЗЕМЦЫ.

          Формирование народа русских европейцев происходило в несколько этапов. Первый этап – от начала петровских реформ до Манифеста о вольности дворянской (1762 год). В этот период из служилого сословия собственно европеизации подверглась только аристократическая верхушка дворянства. Для остальных же его слоёв европеизация носила, скорее, внешний характер. Второй этап определяется временными рамками правления Екатерины II Великой, так называемой «русской эпохи просвещения», когда процесс европеизации затронул все слои дворянства.

          Третий этап относится к 1-й половине XIX века, когда европеизация затронула разночинцев. К 1847 году 61,3 % чиновников составляли разночинцы. Впервые неопределённое слово «разночинец» употреблено ещё при Петре Первом в 1711 году. В конце XVIII века власти официально разъяснили, кто такие - разночинцы. В их число попадали отставные солдаты и унтер-офицеры, их жёны и дети, дети священников и разорившихся купцов, мелких чиновников. Им запрещалось покупать землю и крестьян, заниматься торговлей. Их удел – чиновничья служба или «свободные профессии» (врачи, учителя, художники, журналисты, юристы). Само правительство Российской Империи создало слой, расположенный ниже дворянства, но обладающий многими его привилегиями – пусть в меньшем объёме. Со времён Петра III чиновник имеет право на личную неприкосновенность. Он может получить паспорт для заграничного путешествия, отдать сына в гимназию, а в старости ему дадут ничтожную, но пенсию. Чиновник может быть очень беден, может прозябать в полном ничтожестве, если сравнить его с представителями дворянства, но всё же и он, какой никакой, а винтик управленческого механизма огромной Российской Империи. Служилый люд бреется, одевается в сюртуки, и уже по этим признакам – русские европейцы. В состав разночинцев входили врачи, учителя и артисты. Но правительство пытается распространить свои «чиновничьи-мундирные» привилегии и для тех, кто по самому смыслу своей деятельности должен был иметь независимый статус. Павел Первый ввёл почётные звания «мануфактур-советник», приравненные к  VIII классу Табели о рангах. «Профессорам при академии» и «докторам всех факультетов» давались чины IX класса – титулярного советника. Учёных вообще ценили невысоко, даже Ломоносов лишь под конец жизни получил от Екатерины II чин V класса – статского советника.

          Четвёртый этап датируется второй половиной XIX – началом XX века, когда народ русских европейцев включил в себя интеллигенцию. По переписи 1897 года интеллигенция в Российской Империи насчитывала 870 тысяч человек. Из них 4 тысячи инженеров, 3 тысячи ветеринаров, 23 тысячи служащих в правлениях дорог и пароходных обществ, 13 тысяч телеграфных и почтовых чиновников, 3 тысячи учёных и литераторов, 79,5 тысяч учителей, 68 тысяч частных преподавателей, 11 тысяч гувернёров и гувернанток, 18,8 тысяч врачей, 49 тысяч фельдшеров, фармацевтов и акушеров, 18 тысяч художников, актёров и музыкантов. Насчитывалось 151 тысяча служащих государственной гражданской администрации, 43,7 тысяч офицеров и генералов. В аппарате управления промышленностью и помещичьими хозяйствами трудились 421 тысяча человек. К 1917 году, всего за 20 лет, численность интеллигенции возросла в 2 раза и достигла 1,5 миллионов человек. Интеллигенция была крайне  неравномерно распределена по территории страны. В Средней Азии на 10 тысяч жителей врачей приходилось в 4 раза меньше, чем в Европейской России. Плотность интеллигенции сгущалась к городам, но Петербург и Москва уже не играли своей абсолютной роли, как в начале – середине XIX века. Среди сельских учителей число выходцев из крестьян и мещан к 1917 году по сравнению с 1880 возросло в 6 раз и составило почти 60 % всех сельских учителей.

          В начале XVIII века русскими европейцами были, в основном, представители аристократии с высокими властными полномочиями. К началу XIX века русских европейцев уже больше полумиллиона, чуть более 1 % всего населения. Все они занимают высокое положение в обществе. В начале XX века русское европейство стало по-настоящему массовым – около 6 миллионов человек. В их рядах не только сановники и чиновники. Русские европейцы теперь – и учителя, и врачи, и инженеры, и практически всё чиновничество, и даже скромные телеграфисты, фельдшера, машинисты и прочие лица даже без высшего образования. За 40 – 50 лет после реформ Александра Второго произошёл качественный скачок: эти миллионы людей достигли численности небольшого народа. Изменилась структура, тоже став структурой небольшого народа, включив решительно все городские сословия. Население Петербурга, Москвы, крупнейших провинциальных городов – почти поголовно европейское.

          По мере того, как число «европейцев» в процентном отношении росло, а «туземцев» - уменьшалось, выходцам из рядов «русских туземцев» отводилось всё более скромное положение в обществе, - ведь с течением времени сам факт принадлежности к европейцам давал всё меньше преимущества. Привилегия, данная миллионам, - это уже не привилегия. Машинист или фельдшер, конечно, не сельский батрак и не рабочий без квалификации. Но и не человек из категории высокопоставленных и избранных. Положение таких русских европейцев – это положение не колонизаторов среди русских туземцев, а скорее, переселенцев из более культурной страны: немцев в России, русских крестьян в Средней Азии и Закавказье. А весь народ русских европейцев к 1917 году – это уже не столько колонизаторы, сколько привилегированное национальное меньшинство.

          Поведенческие инфинитивы являются одной из определяющих черт этнической принадлежности. Постоянный конфликт русских европейцев и русских туземцев, как и вообще всех туземцев и европейцев, - это конфликт двух культур, двух систем ценностей, двух этических систем. В системе оценок русских европейцев русские туземцы – это своего рода «глупые», или «недоразвитые» европейцы. Нужно им разъяснить всю глубину заблуждений, просветить – и они начнут жить «правильно». Для русских туземцев же русские европейцы – безумцы, не понимающие очевидных вещей. Например, они не понимают, что земля – Божья, её нельзя покупать и продавать. С тем, кто этого не понимает, нечего и говорить.

          Точно такой же конфликт возникает вообще при столкновении культур разного уровня. Для язычника христиане – это сумасшедшие язычники, поклоняющиеся нелепому Богу, зачем-то полезшему на крест. А для христиан язычники – это «недоделанные христиане», и сама идея проповеди основана на убеждении, что достаточно рассказать язычнику о христианстве, и он моментально «исправится».

          Спор «дурака» и «сумасшедшего» постоянно воспроизводится в системах колониального типа, как нормальное положение вещей. Колонизаторы постоянно обнаруживают в традициях туземцев «глупость», подлежащую искоренению для блага самих туземцев. Туземцы отказываются видеть собственную глупость, но как раз поведение колонизаторов для них бессмысленно до безумия. «Сумасшедшие» колонизаторы пытаются изменить традиционное общество и помочь «дуракам» стать умнее. «Глупые» туземцы отказываются принимать участие в безумии «сумасшедших».

          Московия – это и есть та туземная цивилизация, которую собирался европеизировать Пётр Великий. Это в Московии началась и была оборвана естественная модернизация XVII века. Это Московия стала ядром Российской Империи, а в ней самой народ жёстко разделился на европейцев и туземцев. Европейцы Российской Империи – это московиты, которые европеизировались по законам, созданным и придуманным Петром Первым. Будет неправильным сказать, что русские туземцы вообще не европеизировались. Ведь и в Российской Империи московиты, то есть русское простонародье, становилось европейцами – порой даже в большей степени, чем дворяне – но далеко не всегда по тем правилам, которые устанавливало правительство.

          С начала XVIII века язык русских европейцев начал отличаться от языка московитов. К концу  XVIII столетия он вобрал в себя множество заимствований из немецкого, латыни, французского, голландского, английского. Многие дворяне буквально разучились говорить на родном русском языке. Для них французский стал привычней и роднее. Но, даже не обсуждая таких крайностей, заметим: русский человек говорит, используя слова, которых не было в языке московитов, и нет в языке русских туземцев XIX века. А в языке туземцев были слова, пришедшие из Византийской Империи, из церковно-славянского, и почти забытые в русской европейской среде. К середине-концу XVIII века русский народ явственно разделялся на два весьма отличающихся друг от друга субэтноса. У каждого из них есть всё, что полагается иметь самому настоящему народу – собственные обычаи, традиции, порядки, суеверия, даже свой язык или, скажем так, своя особая форма русского языка. И дело не только в языке. Другие привычки, другие движения тела, языка и души. Другая народная память. Народовольцев, «идущих в народ», крестьяне разоблачали сразу же и разоблачали так, как ловят незадачливых шпионов: по неправильному ношению одежды, по бытовым привычкам, по незнанию характерных деталей, и, конечно же, по языку, который отличался, в том числе, звуковым рядом.

          Кардинально отличались у русских европейцев и русских туземцев дома, условия быта и, прежде всего, условия работы и хозяйствования. Великая Гигиеническая революция, произошедшая у русских европейцев одновременно с другими народами Европы, коснулась русских туземцев только во 2-й половине XX века.

          Европейцы – индивидуалисты. Для них понятие человеческой  личности является определяющим. Им дико поведение людей, не выделяющим себя из общины и большой семьи. В традиционном же обществе нет места понятию «человеческая личность». Человек – часть семьи, общины, сословия. Он делает не то, что хочет, а то, что он должен делать, исходя из традиций. Уклоняется? Всегда найдутся силы, которые его обуздают. Русские туземцы – стихийные коллективисты, им дико поведение русских европейцев.

          В традиционном обществе у русских туземцев власть обычая чрезвычайно велика. Русский туземец никогда не нарушает обычаи. Даже в начале XX века крестьянин довольно легко нарушает писанный закон, но не обычай. Мало того, что обычай не нарушается: человек не только делает, он ещё и чувствует то, что должен. В Московии, а потом у русских туземцев обычай определял и поведение человека, и его эмоциональную жизнь, внутреннее психологическое состояние. Русский туземец раз и навсегда знал, как «надо» относиться к самому себе, к своим родственникам, всему роду, общине, к иностранцам восточным и западным, к Царю и его указам. Известно было для всех и навсегда на правах непререкаемой истины в самой последней инстанции. Человек не подчиняется обычаю, стискивая зубы от гнева, нет, он следует обычаю с удовольствием, легко изменяя своё внутреннее состояние на «должное».

          Московия была цивилизацией великороссов с XIV по конец XVII века. С рубежа XVII - XVIII  веков московиты оттеснены от управления страной, от сложных форм книжной, элитной культуры. Лев Николаевич Гумилёв хорошо сказал о таком процессе обезглавливания культуры в своём труде «От Руси к России»: «вытеснение в крестьянство». Московитов «вытеснили в крестьянство» и поставили в положение неравноправного, закабалённого, эксплуатируемого большинства, которое русские европейцы всё больше и больше превращали в двуногий рабочий скот.

          Как такое могло произойти? Главное объяснение - «хронический» характер, который приобрёл процесс модернизации России. Даже в таких далёких от  Европы странах, как Индия, Филиппины или Япония, модернизация не занимала более 3 поколений. Это был мучительный, жестокий катаклизм, унёсший много жизней и сломавший много судеб. Это была беспощадная ломка привычного уклада жизни. Но этот катаклизм завершался менее чем за столетие.

          Московия столкнулась со своим отставанием во время Ливонской войны. Начало модернизации стоит датировать фактическим правлением Бориса Фёдоровича Годунова. XVIII и XIX века прошли под знаком модернизации Российской Империи. В XX веке – тоже сплошные проблемы модернизации до самого конца столетия. Четыре века – срок жизни 16 – 20 поколений. Огромный отрезок истории России – сплошная модернизация. Какое-то вечное движение к цивилизации, хронически подвешенное состояние.

          Поражает отрыв от реальности русских европейцев – тех, кто живёт в полной духовной изоляции от всего остального народа. Но дело в том, что во всех других странах не сложился общественный слой, кровно заинтересованный в том, чтобы модернизация никогда не закончилась. А в России такой слой сложился – это порождённое Петром дворянство нового типа, объявленное русскими европейцами среди полчищ русских азиатов. Русские европейцы были созданы, как слой, призванный европеизировать весь народ, но кровно заинтересованный в том, чтобы никогда его до конца не европеизировать. Русское дворянство имеет право на свои привилегии только до тех пор, пока ведёт общество к сияющим вершинам просвещения. Как только модернизация закончится, исчерпается цель самого существования дворянства, моральное оправдание его власти и влияния.
 
          В этом же положении оказываются и все остальные слои русских европейцев. Например, русская интеллигенция, жаждавшая просвещать народ. Но что она стала бы делать, если бы народ и впрямь просветился? Единственный способ для неё уцелеть и получить возможность продолжения – это вечно просвещать, а народ - чтобы вечно не просвещался и никогда не просветился. Ведь как только модернизация закончится, интеллигенция тут же станет ему совершенно не нужна.

          Потому дворянство, а потом разночинцы и интеллигенция приложат все усилия, чтобы любой ценой не изменилось главное условие их существования – не закончилась бы модернизация страны. Каждое из то ли пяти, то ли шести русских «просвещений» модернизировались одними темпами и примерно в одни сроки, что у японцев и филиппинцев. Но вместо одного на всех «просвещения» у нас их - целый каскад, растянувшийся на века. Пять или шесть раз всё новые русские европейцы садились на шею московитам и уже не хотели с неё слезать.

                … … … … … … …

          Мы вынуждены прийти к парадоксальному, но совершенно очевидному выводу: у русских европейцев и русских туземцев в Имперский период – совершенно разная история. Одни и те же события абсолютно по-разному видны с туземной и европейской точек зрения.

          Эпоха Анны Иоанновны, правление её фаворита Бирона для истории русских европейцев – чудовищный эксцесс. В результате репрессий было казнено 10 тысяч дворян, то есть 10 % всего сословия. Простолюдинов было казнено тоже 10 тысяч. При оценочной численности русских туземцев в 15 миллионов человек, это 0,06 %. Для русских дворян 10 лет правления Анны – непреходящий кошмар. Для московитов – такое же время, как любое другое, наполненное теми же проблемами и делами.

          Возьмём эпоху Наполеоновских войн. Трудно найти дворянскую семью, в которой нет по крайней мере 1 – 2 убитых. В некоторых семьях вообще не осталось мужчин. По масштабам это сравнимо с потерями народа в Великой Отечественной войне. Но ничего подобного у 40 миллионов русских туземцев. В рекруты брали пятерых из тысячи. Кроме того, жребий не бросали среди единственных и первых сыновей. Из русских туземцев воевали и сложили головы немногие, буквально единицы. О патриотизме русских крестьян написано много. Но было и явление, которое историками названо «второе издание пугачёвщины». Там, куда пришли французы, и где нет больше власти Российской империи, крестьяне жгли помещичьи имения и не пускали на свою территорию вооружённых людей обеих армий.

          На торжественном параде 1815 года, подводя итоги войнам с Наполеоном, Александр I Благословенный, раздавая привилегии и благодаря все «свободные» сословия всех областей страны, произнёс: «А народ наш христианский (те самые крестьяне, русские туземцы) мзду свою получит от Бога». Фраза из тех, которые трудно забыть и простить. Таким образом, война 1812 года для русских европейцев была Отечественной, чего никак нельзя сказать о русских туземцах.

          Это не единственные примеры того, как русская история пишется от имени исчезающе малого процента россиян. 1 – 2 % русских людей, живших в 1812 году, - это уже как бы и есть весь русский народ. Вся русская история XVIII, XIX, начала XX века написана людьми из народа русских европейцев. Читая книги по истории Российской Империи, впору решить: в России жили одни дворяне и разночинцы, потом появились ещё интеллигенция, образованные купцы и ремесленники.

          99 %, 90 %, 80 % русского народа не участвуют в этой истории. Действительно, а чем жили русские туземцы в Имперский период? Что волновало их? К чему они стремились? Как они-то воспринимали раздел Речи Посполитой и вступление русской армии в Варшаву? А взятие русскими войсками Берлина в 1760 году? Войну на Кавказе?

          К середине XIX века между русскими европейцами и русскими туземцами уже возникли какие-то промежуточные группки и прослойки. Пропасть между дворцом и хижиной заполнены мещанством, третьим сословием, буржуазией. Всё усложнилось, но поразительным образом история по-прежнему пишется от имени меньшинства – пусть это меньшинство всё же увеличилось в числе. И это меньшинство очень плохо представляет себе, а каково оно, большинство?

          Скажем, на Манифест от 17 февраля 1861 года об освобождении крепостных крестьян русские европейцы отреагировали, в основном, восторженно. Даже те, кто владел крепостными, зачастую хотели освобождения, и восприняли его с энтузиазмом. Известны случаи, когда помещики добровольно раздавали землю, сами давали много больше, чем обязаны. А ведь к тому времени владельцы крепостных - от силы 15 % всего народа русских европейцев. Невладельцы ликовали тем более искренне и горячо. Наверное, правительство и 99 % либеральных русских бар ждали волны народных восторгов, массового умиления, приступов монархической верноподданности. Но реакция крестьянства оказалась более сложной. На освобождение 17 февраля 1861 года крестьянство реагировало по-разному: одни положительно, другие недоуменно и даже с протестом. Были повстанцы, бунтовщики, с точки зрения которых Манифест «баре подменили», не донесли до народа настоящую волю Царя. Не мог же Царь, на самом деле, одной рукой освобождать крестьян, а другой рукой отнимать у них землю?! Ясное дело, по приказу бар на сходках читают неправильный Манифест. В 117 деревнях и весях Российской Империи произошли самые настоящие восстания – в них то священник, то грамотный мужик читали настоящий Манифест, в котором чаяния крестьян получали полное удовлетворение. Прошла волна самозванчества: люди в поддёвках и шапках называли себя «статскими, значица, советниками» и «анаралами» и приносили прям от Царя-освободителя текст настоящего правильного Манифеста. Многое в этом прямо напоминает пугачёвщину – в первую очередь, само самозванчество и «настоящие» Манифесты.

          В конце XIX – начале XX века приходится спрашивать точно так же, как о разделах Польши: а как оценивали крестьяне, вообще все русские туземцы поражение Российской Империи в Крымской войне? Русско-турецкую войну 1878 – 1879 годов? Политику Победоносцева?

          Известно, как популярны были среди крестьян реформы Столыпина. Но среди каких именно крестьян? Среди какого их количества? Известно, что из общины вышли примерно 25 % мужиков. Эти народные русские европейцы боготворили Столыпина и вешали в домах его портреты. Когда Столыпин приехал в Новороссийск, крестьяне выпрягли лошадей и на себе повезли своего кумира в гостиницу. Они до поздней ночи мешали Петру Аркадиевичу спать, он несколько раз выходил на балкон, и толпа встречала его рёвом. Всё так – но был ли Пётр Аркадиевич таким же кумиром для 75 % крестьян, которые не вышли из общины? Эти-то как его воспринимали и как о нём говорили? Неизвестно, потому что и для XX века русскую историю пишут так, словно русские европейцы и есть весь русский народ. Остальные как бы и не существуют.

          По отношению к началу XX века мы изучаем уже историю не 1 %, а 20 – 25 %. Но ведь всё равно – меньшинства.    

          О русских туземцах не писали исторических сочинений. В истории их как бы не было. О них писали исключительно этнографические исследования – об их домах, одежде, пище, хозяйстве, суевериях. Книги эти написаны с разной степенью достоверности, в разной мере интересны. Что в них несомненно общее, так это сугубо этнографический подход. Самое большое, фиксируются именно этнографические изменения: появился картуз вместо шапки; стали меньше носить сарафаны, больше платья «в талию»; смазные сапоги вытеснили лапти и т.д. Что характерно: материальная культура русских туземцев изучена куда лучше духовной.

          Русские туземцы ушли с исторической арены не изученными. Для нас они остались совершенно таинственным народом. Мы достаточно знаем его этнографию, но не более того. О духовной культуре русских туземцев мы знаем очень мало и совершенно не знаем их истории. Ведь их строй понятий, миропонимание вовсе не оставались неизменными весь Петербургский период нашей истории. Полагалось исходить из того, что изменяющийся, живущий в динамичной истории и сам творящий историю слой русских европейцев живёт среди вечно неизменного, пребывающего вне истории народа русских туземцев.

          Мы затронули вопрос Манифеста об освобождении крестьян 1861 года. Но общественная и историческая психология русских туземцев не изучена даже для начала XX века. Почему народ русских туземцев в основной своей массе совершенно не хотел Первой Мировой войны? Массовый энтузиазм? Но чей? Русские европейцы, и правда, войны хотели. Когда началась Первая Мировая, улицы Петербурга запрудили ликующие толпы. Всенародное ликование происходило не только в столице и крупных городах Российской Империи. Подобные явления происходили по всей Европе. Вся Европа готовила Первую Мировую и радовалась, когда она началась. В каждой крупной стране предвкушали победу. Но ничего подобного не происходило в российской глубинке. Не было там ни ликования, ни всплесков патриотического восторга. Была лояльность – готовность выполнять долг. Но уже осенью 1914 года число дезертиров превосходило всякую вероятность.

          У народов Европы дезертирство было чрезвычайно непочтенным явлением. В России был слой, в котором Георгиевский крест и вернувшихся инвалидов почитали. Но гораздо больший процент крестьян воевать не хотели и только терпели призыв, как «налог кровью», и  то пока армия побеждала. К концу же 1916 года дезертиры делали почти неуправляемой ситуацию в прифронтовой полосе, а в деревнях количество дезертиров составило половину от числа призывников. В начале 1917 года толпы дезертиров хлынули с фронта, а в Петрограде стала возможна Февральская революция, опиравшаяся на части, которые не хотели попасть на фронт.

          Почему это были именно русские туземцы? Во-первых, потому что в Европе не было ничего подобного. В том числе в Германии и Австро-Венгрии, где в 1918 году тоже произошли революции. Но вот массового дезертирства, как  политической проблемы, в них не было. Во-вторых, интересно поведение этих дезертиров: они громят не только помещичьи усадьбы, но и хутора крестьян, которые в ходе столыпинских реформ выделились из общины. Дезертиры явно враждебны всем проявлениям русской Европы, в том числе и в крестьянской среде.

          Вот громадная загадка истории: почему русские туземцы в начале XX века так не хотят воевать? Вся Европа хочет, а они не хотят! Эти туземцы сопротивляются то пассивно, всячески уклоняясь от призыва,  потом бегут от воинской повинности, и, наконец, доведённые до крайности, бросаются на русских европейцев. Загадка огромной значимости, решение которой позволило бы гораздо лучше понять нашу историю, причём совсем недавнюю. Понять это – значит, совсем по-новому посмотреть на историю России, а может быть, и на самих себя.

          Слава ещё ожидает того, кто напишет хотя бы начало истории русских туземцев, пусть в самых общих чертах. Историю не государства Российского и не историю России с точки зрения русских европейцев, а историю народа, которого как бы не существует – русских туземцев. Историю их участия в войнах с Наполеоном, в Первой Мировой войне, в Гражданской войне 1918 – 1920 годов. Пока такая история даже не начала писаться.

                … … … … … … …

          Так что же представлял собой народ русских туземцев?

          И в Московии и в Имперский период нашей истории русские туземцы были необычайно разнообразны. Основную часть их составляли крестьяне. По первой ревизии 1719 года их 90 % всего населения страны, по десятой ревизии 1857 года – 83 % всего населения Российской Империи. По данным Всероссийской переписи населения 1897 года их 74 %, то есть более 93 миллионов человек. До 1861 года эти миллионы людей, основное население страны, фактически принадлежат к разным сословиям. Дворцовые крестьяне принадлежат Царской семье. Государственные и церковные крестьяне считаются лично свободными, но в законе неравноправны, и уходить со своих наделов не могут. Крепостные помещичьи крестьяне составляли большинство крестьянства. Александр I ввёл новое сословие вольных хлебопашцев. Но их количество не превышало 4 % всего крестьянского населения. Среди помещичьих крестьян была бесправная дворня, не имевшая никакой вообще собственности. Были сидевшие на барщине, особенно в чернозёмных губерниях, и были оброчные крестьяне, которым жилось посвободнее.

          До 1905 года все крестьяне оставались неравны в правах. Ни получить паспорта, ни выехать за границу, ни переселиться в город они не могли. Всё строго с разрешения начальства. Суд присяжных введён в России с 1866 года. Но крестьян до 1903 года судил особый волостной суд, и именно для этого сословия сохранялись телесные наказания. Окончательно крестьян уровняли в правах только в 1905 году. Тогда же, в 1905 году, по инициативе П.А. Столыпина признано право крестьян выходить из общины.

          На рубеже XIX – XX веков основной критерий разделения крестьян уже не феодальный, по правам и повинностям, а по имуществу. К 1917 году в России было 2 миллиона кулацких, 3 миллиона середняцких, 15 миллионов бедняцких крестьянских хозяйств и 4,5 миллиона батраков.

          По сравнению с громадным миром крестьян «свободных городских обывателей», мещан, было немного. В 1811 году в Империи жило 950 тысяч  мещан (35 % всего городского населения), а в 1897 году – 7,5 миллионов (44 % городского населения). По губернской реформе 1755 года к мещанам отнесли всех посадских людей, у которых собственности было меньше, чем на 500 рублей. Исходно мещане были типичными московитами: могли не брить бород, одевались по-русски, не имели права переезжать с места на место, платили подушную подать и несли рекрутскую повинность. Во второй половине XIX века, получая образование, мещане становились интеллигенцией и вливались в ряды русских европейцев.

          Купцы в Имперский период никогда не были многочисленны, в отличие от Московии, где развитие буржуазных отношений шло опережающими темпами, и было прервано последствиями «прогрессивных реформ» Петра Перового. В 1840 году их было 219 тысяч человек, в 1897 – 226 тысяч. Купечество разделялось на гильдии по размеру объявленного капитала. В 1756 году к 1-й гильдии относились купцы с капиталом в 10 тысяч рублей, в 1863 – с капиталом более 50 тысяч рублей. Определённая часть высшего купечества смогла выйти в дворяне: Демидовы, Строгановы, Гончаровы и т.д. Основная масса оставалась русскими туземцами ещё в середине XIX века. Купеческий быт строился по древнейшим традициям, восходившим к Московии. Купцы и мещане европеизировались быстрее крестьян, потому что жили в городах, были поневоле современнее и активнее. К 80-м годам XIX века эти городские туземцы европеизировались почти полностью.

          По ревизии 1719 года значилось 97400 душ духовенства обоих полов. Численность этого сословия практически не росла. В 1912 году в Российской Империи значилось 110 тысяч священников, а в общей сложности 250 тысяч духовенства обоих полов. В XVIII – 1-й половине XIX века священнослужители в абсолютном большинстве оставались ярко выраженными туземцами, но особыми – туземцами с образованием. Образование это было чисто гуманитарным, средневековым. Это было московско-византийское образование, в котором необходимо было знать церковнославянский и греческий языки, которое строилось на изучении православной философии, богословия и риторики, как в XV – XVI веках. В середине XVIII века в Славяно-греко-латинской академии стали изучать ещё физику, философию, медицину, латынь, немецкий и французский языки. К началу XX века в России было 4 духовных академии и 58 семинарий, в которых обучалось 19,9 тысяч человек для занятия церковных должностей. Духовенство оставалось в сложном, подвешенном положении до самого Катаклизма. Многие священнослужители, и уж по крайней мере, верхушка, быстро европеизировались, но основная масса священников, особенно сельских батюшек, жила непросто. Вроде бы, они русские европейцы, уже в силу своего образования. В 1840 – 1870 годы, когда стремительно формировалась русская интеллигенция, выяснилось – сыновья священников лучше других юношей готовы получать образование, становиться специалистами. Хоть какое-то образование в их семьях получило уже несколько поколений. И в то же время они туземцы. Дворяне и потомственная интеллигенция смеются над поповичами: полученное в семинариях образование несовременно и недостаточно. Поведение, одежда и внешний вид священников – чисто туземные. Многие представители духовенства к XX веку становятся русскими европейцами из народа, которые никак не связаны с государством и с высшими слоями русского общества.

          Все эти разные слои русских туземцев были даже внешне не похожи друг на друга и вели разный образ жизни. Но общее у них было, и состояло оно в том же, что и у всякого народа, - в общих инфинитивах и в подходе к действительности. Ведь и немцы очень разные в разных землях, а их дворяне отличались от крестьян и от бюргеров даже внешне. В мирное, спокойное время их общность в глаза не бросалась. Но при войнах и общенациональной опасности эта общность проявлялась. И проявлялась она даже не в том, что все сразу объединялись, а в том, что все вели себя примерно одинаково. Так же и русские туземцы, последние московиты, доживающие свой век под пятой русских европейцев. Чуть происходит что-то по-настоящему важное – и множество людей, никак не связанных между собой, действуют одинаково, совершенно не сговариваясь.

          Одной из важнейших черт национального характера русских туземцев был природный монархизм. Монархистами были все русские люди XVIII – начала XX веков. Даже большинство кадетов в Думах были или монархистами, или людьми, легко принимавшими  и монархическую, и республиканскую форму правления. Убеждённые республиканцы даже перед Катаклизмом 1917 года, даже в народе русских европейцев, оставались в явном меньшинстве.

          Но монархистами московиты были не такими, как русские европейцы. Их монархизм был архаичнее и корнями уходил в культ вождя древних славян,  в восточную деспотию князей Северо-Восточной Руси, в культ Византийских императоров. Для русских европейцев монарх был своего рода пожизненным наследственным президентом. Формально он был неограниченным монархом, но фактически стоявшие у трона высшие царедворцы, да и масса дворян, ограничивали его власть, причём значительно. Один французский посол точно определил, что в России «неограниченная монархия, ограниченная удавкой».

          Из всех князей Северо-Восточной Руси, с XI по XIV век только один был убит своей собственной знатью – Андрей Боголюбский, основатель деспотического правления во Владимирском княжестве. Ни один из Великих князей Московских не был убит заговорщиками. 16 монархов - и ни одной насильственной смерти. В Имперский период удивляет скорее естественная смерть. Начиная с Петра Первого и до 1917 года, на престоле сидело 14 императоров. Среди них наверняка умерли своей смертью только Екатерина Первая, Пётр Второй, Анна Иоанновна, Елизавета Петровна и Екатерина Великая – явное меньшинство.

          В отличие от европейского монарха, Царь московитов – обожествляемый владыка. Иван Грозный вполне серьёзно считает себя Богом, спрашивая у Курбского: «Кто убо тя постави судию или владетеля надо мною? По что не изволил еси от мени, строптиваго владыки, страдати и венец жизни наследити?» Общественное мнение Московии даже сами «бесчинства» Грозного считало показателем его божественности. Царь имеет право на полный произвол, и нельзя ждать от него разумности, логики, доброты и вообще постижимости земным разумом. С точки зрения московитского общества, служение Царю есть религиозная норма, и Царь сам решает, соответствует ли эта служба предъявляемым к ней требованиям. «Отлучая» от своей особы и от службы себе, «опалившись», он тем самым отлучает от церкви и ввергает преступников в Ад, то есть проявляет власть, равную власти Бога. А тот, на кого Царь «опалился», впадает в смертный грех, сравнимый с грехом самоубийства. В эпоху Московской Руси умерших в   «государевой опале» не хоронили в освещённой земле.

          Екатерина Великая пишет Н.И. Панину: «В одном месте по дороге мужики свечи давали, чтобы передо мною их поставить, с чем их прогнали». Для крестьян императрица была живой иконой, а может быть, и живым божеством. И для священников тоже, то есть для русских туземцев. Русские европейцы убивали и свергали своих императоров, а в частной переписке называли их «дураками», «чертями», «уродами» и т.п. Московитам и в голову не могло произнести такое про «почти Бога», а уж тем более покуситься на его жизнь.

          Обожествляемый Царь должен ещё быть «настоящим», то есть ложиться в матрицу народных представлений о Царе. «Истинный» Царь – это почти истинный Бог, он и ведёт себя соответственно, и даже внешне отличим – на его теле должны быть особые «царские знаки», вроде тех, что являл народу Емельян Пугачёв. Если Царь не соответствует народным представлениям – значит, он ненастоящий. Ненастоящего – свергнуть, и посадить на престол того, кто народным представлениям соответствует. В этом смысле очень характерно самозванчество.

          Настоящий Царь в представлении московитов был не только живым Богом, но и народным вождём. Справедливым верховным арбитром, воплощением  народных представлений о разуме и порядке. С Царём можно было спорить, убеждать его в чём-то, договариваться. В тяжёлую годину Царь обращается к народу и вместе с ним обсуждает общие дела. Самое удивительное, в Московский период истории такие Цари, и правда, были! Алексей Михайлович Тишайший в кризисные моменты своего правления не раз обсуждал с народом государственные дела. Память о таких царях русские туземцы донесли до XX века. О царях, которые, с одной стороны, - живые Боги, а с другой, - воплощение народной справедливости, правды для всех и для каждого.

          Очень важно для объяснения реакций народа русских туземцев в период Великого Катаклизма начала XX века правильное понимание таких эксцессов времён правления Николая II, как давильня на Ходынском поле «18» мая 1896 года и Кровавое воскресенье «9» января 1905 года. По поводу этих событий прекрасно высказался крупный предприниматель Савва Морозов: «Эти два идиота, августейшие Николай Александрович и Александра Фёдоровна, сделали для пропаганды революции больше, чем все народовольцы и террористы вместе взятые». После Ходынки и Кровавого воскресенья русские туземцы окончательно уяснили себе, что Николай Александрович – царь не «настоящий». Вряд ли все последовавшие события начала  XX века отучили этот народ искать «правильного» Царя. Они и искали его, пока, наконец, не нашли в Иосифе Виссарионовиче Сталине.