Вата в лифчике

Ася росла у строгих родителей. Её никуда не пускали, её мнение стоило ровно три копейки, и любой разговор с родителями заканчивался скандалом.

Всё было нельзя.

Стричь волосы — а коса больно стягивала кожу, так что весь день ломило в висках, и мама суровыми жестами палача заплетала эти косы натуго. Стричь челку — а у всех девочек в классе была челка, неважно, идёт или не идёт. Прокалывать уши. Красить волосы вообще приравнивалось к измене родине.

Когда Ася заикнулась о том, чтобы осветлить пару прядей, её ждал дикий скандал. Мать орала, что с этого и начинается проституция. Что сегодня волосы красить, а завтра — на панель. А когда Ася невинно добавила, что у самой мамы волосы окрашены и не на панели ли она, началось такое… Соседи прибегали, думали — вооружённое ограбление.

Отец при всех этих воплях спокойно сидел и читал газету. Ася всегда гадала: как? Как он так может, полностью игнорировать хаос и выключаться из реальности?

Ася обожала «Секретные материалы». В их школе продавали постеры с Малдером и Скалли, и она на сэкономленные деньги купила себе один. И повесила, приколов на булавочки, на обои.

Что началось… Мать просто трясло от злости, она визжала: «Тут твоего ничего нет! Ты на эти обои не заработала!» Ася спокойно смотрела на беснующуюся мать и думала: «Неужели для тебя действительно старые обои важнее, чем я?»

Постер пришлось снять и свернуть в трубочку. По вечерам Ася пыталась через эту трубочку разглядеть звезды. А перед сном шептала туда пароль: «Истина где-то рядом».

Она не покупала булочки, и ей удалось на эти деньги купить пузырёк лака для ногтей. Лак был чёрным — только на такой хватило. Она накрасила ногти на ногах, первый раз в жизни. Получилось криво и странно. «Между покойницей и металлистом», — думала Ася. Она надела носки и ходила по квартире очень гордая. У неё была своя тайна.

Но был один вопрос, который Асю волновал. У неё росла грудь. И ей был нужен лифчик. Говорить с матерью и слушать насмешки вроде «Да куда тебе, на твои прыщики? Не смеши меня!» — это «не смеши меня» было любимым выражением матери, и Ася постоянно чувствовала себя неудачливым клоуном, который ходит и пристаёт к прохожим, а те отмахиваются от него.

Не с отцом же говорить. Ася вообще часто думала о феномене отца. Мать — безумная, истеричная, а вот отец… вроде был, а вроде и нет. Ну, жил в квартире мужчина. Человек. Ел, пил, ходил в туалет, мылся, потреблял какие-то калории. Ложился спать, смотрел телевизор и читал газеты. Наверное, хотя Асе было противно об этом думать, её родители даже занимались сексом. И удивительно, но этого человека как бы и не было. Он был вне их системы. Безумная мать и спокойная дочь.

Асино спокойствие раздражало мать ещё больше. «Бездушная!» — завывала она. А Ася не была бездушной. Она была привычной. Ведь если ты сидишь в тюрьме на долгий срок, рано или поздно привыкаешь к крикам надзирателей, и они не так… ранят.

Ася мечтала стать бездушной. Бесчувственной. Но увы. Её так же задевали проклятия матери, её злоба и оскорбления. Самое интересное, что Ася не понимала, за что мать её так ненавидит. Она пыталась спрашивать напрямую, но получила в ответ очередную волну оскорблений и обвинений в неблагодарности.

«Посмотрите на неё! Мы тут её поим и кормим, а она фыркает!» На словах «фыркает» Ася вообразила себя китом и рассмеялась. Мать ударила её по щеке. Больно. Обидно. Внутри полыхнуло. Но Ася продолжала смотреть на мать прямо. «Я как Зоя Космодемьянская, — подумала она про себя. — Меня пытают фашисты, а я держусь».

«Волчонок! — бросила ей мать. — И зачем я тебя родила!»
«Не рожала бы»,— ответила Ася максимально ровным голосом, хотя внутри всё клокотало.

После «волчонка» спрашивать про лифчик у матери было бесполезно. А вопрос стоял насущный. Бег на физкультуре, от которого грудь тряслась, как два мячика, крохотных, но всё же. И самый позор в том, что к ней подошёл их старый физрук и напрямую сказал, что без лифчика уже не прокатит. Что надо купить. «Скажи маме, что надо купить», — так он и сказал.

«Сам скажи ей, — ответила она про себя. — А она тебе про прыщики в ответ. И будет у вас диалог, дискуссия». На этом она снова хихикнула, представив себе дебаты, как по телевизору у политиков. «На повестке дня — вопрос о необходимости приобретения нижнего белья». Физрук принял её хихиканье на свой счёт и оскорблённо удалился. «Какие нежные взрослые», — вздохнула про себя Ася. «Тут меня по лицу бьют ни за что. А я ничего. В школу хожу. А это — оскорбление. И вообще, я могла бы вызвать мать на дуэль. Бросить ей перчатку в лицо и сказать: „Сударыня, вы меня оскорбили!“»

И деньги. Денег не было. Совсем. «Так я и правда пойду либо воровать, либо продаваться. Жаль, что ничего из этого не умею. И стыдно». На булочках, на которые давали через раз, много не скопишь. Тем более есть постоянно хотелось. Всегда хотелось есть. У Аси дома жил пудель, глупый как пробка. И он всегда хотел есть. Всегда. Он никогда не наедался. Даже отходя от миски, через пять минут он возвращался. Ася чувствовала себя пуделем. И булки ей помогали держаться. Дожидаться большой перемены, к примеру. Совсем от булок в пользу будущего лифчика она отказаться не могла.

Но Ася не была тем, кто потерял надежду. Она была капитаном корабля, пусть и потерявшим корабль и команду. Но она была капитаном по сути. Она знала, что нет безвыходных ситуаций, и верила. Вера. В ней всегда жила вера.

Она даже развернула свой постер и долго смотрела на него дома. «Истина где-то рядом. Истина где-то рядом».

Ася полезла на антресоли. Там лежало барахло, которое никто не доставал годами. Ася действовала очень быстро и методично. Надо было успеть до прихода матери. И она нашла! Старый материнский лифчик, что был ей мал, и целый мешок ваты.

Маяк подмигнул ей с дальнего берега. Она была на верном пути.

Лифчик стал переломным моментом. Её точкой бифуркации. Она не смогла его отстирать от жёлтых пятен, стирать и сушить тоже приходилось тайком. Была одна проблема: он был ей велик. На рёбрах он сидел более-менее, а в том месте, где должна была быть грудь, зияла пустота. Положить в лифчик ей было особо нечего.

Но Ася была капитаном. А капитаны никогда не сдаются. Никогда. Даже если они плывут, сидя на сундуке в океане, и их окружила стая акул. «Истина где-то рядом», — пробормотала она. И стала утрамбовывать лифчик ватой.

И на следующий день в школу пошла уже не Ася. В школу пошёл Наполеон в лифчике. Она держала голову так высоко, что не видела пола под ногами. Она чувствовала себя властителем мира. Мир прогнулся под неё. Она стала женщиной. Её новая ватная грудь нравилась ей чрезвычайно. Она тихо гладила её на уроке. Она гордо выпятила её прямо перед самым наглым и насмешливым парнем класса, Красиковым. И увидела, как округлились у него глаза. «А у тебя такой нет, завидуй», — бросил ему Наполеон словами Аси.

Дома она взяла в руки ножницы. Отстригла косу и челку. Сама. Перед зеркалом. Вышло странно. Но свободно. Наполеон улыбнулся ей. « La victoire est a nous ! En avant ! » Победа за нами.

Она нашла материнскую осветляющую краску и намазала пряди своих волос спереди. Подержала по инструкции. Смыла. Получилось. Оттенок — вызывающая желтизна. «То что надо, солдат. То что надо».

Потом она пошла в комнату и проколола себе уши. Сама. Помазала иголку спиртом. И проколола мочки. Было сложно и больно. «Терпи, солдат, — говорил ей Наполеон. — Победа на твоей стороне. Через тернии к звёздам. Per aspera ad astra».

Серёжки ей подарила бабушка сто лет назад. Так что было что вставить. И она начала готовиться к битве. В том, что битва будет тяжёлой, как Бородинское сражение, она не сомневалась. Но вата в лифчике стала её броней. Её кольчугой.

Мать пришла, и началась великая битва. И победила Ася. Путём членовредительства. Она сломала матери палец. Мать начала больно тыкать ей пальцем в грудь и вопить: «Я тебя побрею налысо! Я вырву твои серёжки!» и прочее. Ася просто не выдержала. Она схватила палец матери и вывернула его. И, глядя ей в глаза, хладнокровно сказала: «Ещё раз ты меня тронешь, клянусь, я сломаю тебе руку. И мне не будет стыдно».

Мать с проклятиями, завываниями и угрозами посадить Асю в тюрьму отправилась в травмпункт снимать побои и накладывать гипс.

Во время их битвы отец читал газету. Потом он вышел к Асе на кухню. И сказал: «Ты молодец, что дала отпор. Я вот до сих пор не решился». И добавил: «Я горжусь тобой». И показал на её стрижку с окраской. «Красиво, дочка, очень. Тебе идёт».

«Папа, — ответила ему Ася. — Мне деньги нужны. Я расту, у меня месячные, мне на прокладки нужно, и учитель сказал, что лифчик нужен на физру. А у меня нет. И вообще, я хочу лак для ногтей, и не чёрный, а розовый. Можно даже прозрачный. Я же девочка, папа».

С тех пор всё поменялось. Отец встал на её защиту первый раз в жизни. Скалой. Он вставил ей щеколду в дверь её комнаты, и она могла запираться внутри. Он сказал, что сам заработал на те обои, так что можно на них хоть рисовать, хоть лепить. Ася прицепила булавочками Малдера и Скалли и прошептала в них: «Истина где-то рядом».

Отец отвел её в магазин нижнего белья и оплатил несколько комплектов. Отец отвел её в магазин косметики. Отец отвел её в магазин одежды, и она первый раз купила себе то, что хотела. И даже ботинки на платформе. Отец отвел её в парикмахерскую, где её подстригли аккуратнее и затонировали вызывающую желтизну.

Мать с ней перестала разговаривать.Навсегда.

Прошло много лет. И Ася выросла. Идёт, гуляет с лабрадором, отвела дочь в школу, достаёт телефон и говорит в него: «Па, я сегодня пирог пеку с вишней, ты же Милку заберёшь из школы и мороженое купите, хорошо? Ну всё, папочка, целую тебя».

А у девочки Миланы есть мамочка.
А у девочки Миланы есть папочка.
А у девочки Миланы есть лучший друг— дедушка Саша.
А у девочки Миланы есть ещё комплект бабушки и дедушки.
А у девочки Миланы есть собака лабрадор.
И у девочки Миланы целый ящик с нижним бельём.

Истина где-то рядом. И дай нам Бог не сбиться с пути.