Крылья цыганской души

 
             Разбудил натужный вой застрявшей в грязи машины. Затем тишина, мат и дребезжащий стук в окно.
           Встал. Одёрнул занавеску. Лицо мужика. За ним в луже самосвал.
           — Хозяин. Дай лопату. Застряли. У тебя нет чего под колёса?
           — Какого хрена стучишь! Все лопаты сломали. Ничего нет!
           Со злостью закрыл окно. Задёрнул занавеску. Идиоты!
             У поворота разбитой дороги, после каждого дождя растекалась большая лужа. Не объехать. Справа, на высоком пригорке мой дом. Слева чернозём. Застрянешь, влипнешь как муха.
           Со двора утащили всё что можно бросить под колёса. Изгородь, отделяющая задний двор от степи, пока стоит. За ней степь, раздолье для лошадей казаха Сабыза. Недалеко его загон и дом с конюшнями. Дальше дома соседей.
           Спать расхотелось. Открыл окно. Холодный влажный воздух. Бр — р — р — р — р. Мерзко. Засунул руки под мышки. Встряхнулся. Хмурое небо, светлое в стороне солнца, зашторено тучами. Пустой двор, пустые поля. Осень. Неуютно и скучно.
           Поставил чайник. Умылся. Вытираясь, опять услышал звуки с дороги. Ржание лошадей. Странно! Выглянул.

***

             У лужи стоял табор. Толпа цыган сгрудилась у самой лужи. Крик, шум, кто что говорит непонятно. Никто никого не слушает. Из стоявших сзади легковой машины вышел мужчина в белом свитере. Подошёл к толпе и спокойно, не повышая голоса стал что-то объяснять обступившим его цыганам.
            — Ну сейчас начнётся, — подумал я.
            Разговоры у лужи всегда заканчивались одним и тем же. Люди лезли ко мне на бугор и тащили под колеса всё что попадалось.
            Вначале уговаривал не брать, затем кричал и ругался, отбирая уносимые. Несколько раз дрался. Потом плюнул на всё, купил ружьё и при угрозе выходил на крыльцо и стрелял вверх холостыми. Бабахало здорово. Пугало ещё лучше. Но толку никакого. Растащили всё под чистую.
            Мужик в белом свитере вышел из толпы и стал один подниматься наискосок к дому. За ним двинулись другие. Мужик обернулся, что-то крикнул. Цыгане остановились.
            — Тьфу, чёрт! — чертыхнулся я, — Этому что надо!
            Достал двустволку. Зарядил холостыми. В карман прихватил три патрона. Вышел на крыльцо. Цыган увидел, замедлил шаг, но идти продолжал. Смелый, однако! Я ясно дал понять: буду стрелять. Знал, цыгане этого не любят. И если поблизости нет свидетелей, а их большинство, то разорвут в клочья.
            Наконец остановился!!
            Молча стояли, посматривая друг на друга.
            — Мир тебе и твоему дому, — сказал вдруг цыган, приподнимая в мою сторону обе руки с раскрытыми ладонями. Было видно, он улыбается.
           Это было неожиданно. Ожидал всего, только не такого.
           — Тебе тоже.
           — Поговорить нужно.
 Не приглашая его войти, повернулся, вошёл в дом, оставив дверь открытой.
            Сели за стол.
            — Меня зовут Марко, — сказал цыган, не подавая руки.
            — Барон?
            — Да.

***

            Марко – был красив, высок и гибок. Прямой хрящеватый с горбинкой нос. Карие глаза без суеты, не спеша ощупали всё что окружало. По-хозяйски положенные руки на стол, сразу же дали понять — он не боится, уверен в себе и равен тебе. В медленных движениях чувствовалась значимость. Может быть поэтому и в произнесённых им словах, я искал какой-то иной смысл, подтекст. Не находил. Возникло чувство, что я глупее его, лох и должен сразу же падать перед ним трусливой шавкой пузом вверх. Возникло желание идти против всего, чтобы он не предложил.
           В своих скитаниях по миру я встречал таких людей. Их было не много. Все они были сильными, волевыми, неординарными людьми. Великолепным произведением своего народа их делала справедливость и доброта. Все остальные - исчадие ада.

 ***

            — Мой табор просит дать место на твоём дворе. Переночуем здесь. Завтра уйдём по другой дороге. Всё будет в порядке. Ничего не тронем. Веришь?
             Он не спросил согласен ли я дать ему место, а спросил, верю ли я его словам. Судя по тому как слушались его люди табора, ему можно было верить. И я сказал, — Верю.
           — У меня в таборе небольшой табун. Я уведу его в степь, — он махнул рукой в сторону окна, — Они тебя не потревожат. Я тебе покажу моего коня. Красавца. Драго звать. Огонь. Ты ещё услышишь о нём.
            — Любишь лошадей?
            — Они крылья моей души.

***
 
              За окном послышался топот лошадей и гортанные крики. Это Сабыз гнал свой табун по степи.
           Марко вскочил, прильнул к окну. Ни слово ни говоря выскочил на крыльцо, перепрыгнул через изгородь и, пощёлкивая пальцами, что-то покрикивая, с удовольствием смотря как расстилается по степи табун. Впереди, чуть отстав от Сабыза скакал Маркиз. Косячный жеребец, гордость и любовь Сабыза.
           Цыган, поднял обе руки. Закричал, призывно махая руками. Сабыз подъехал с мальчишкой-табунщиком. Спешился. Поговорили. Мальчишка ускакал.
           Сабыз что-то говорил, дёргая Марко за рукав. Тот слушал, затем повернулся к загону. И всё!!! Весь мир для него исчез. Он неотрывно смотрел на жеребца, которого вёл к ним мальчишка Сабыза.
           Маркиз ещё не остыл от бега. Бока вздымалась, ноги не стояли на месте. Каждая жилка  не закончила свой стремительный степной полёт. Он не шёл, а танцевал под неслышимую музыку земли, а она играла им, подбрасывала и любовно перекладывала с руки на руку
           Сабыз ласково похлопал жеребца по изящно изогнутой шеи, по крупу, погладил спину. Прижался лбом к голове зашептал, что-то тихое, нежное, понятное только им обоим. Чуть отошёл. Неожиданно крикнув побежал впереди коня, держа его за недоуздок и не боясь попасть под копыта. Громадный, по сравнению с Сабызом, конь точно выверял дистанцию, не переступая опасной черты сближения. Они понимали друг друга. Они хорошо понимали друг друга.
            Сабыз показывал Марко своё чудо, которое великий Аллах (Да будет Он прославлен) дал только ему. Как будто нехотя Сабыз показывал молодость, красоту, изящество и гордый характер этого испанского гранда, неведомо как занесённого в полупустыни Южного Казахстана.
           Стать, дикий нрав и детское трогательное отношение коня к Сабызу покорили Марко. Да! Это был настоящий косячный вожак табуна. Настоящий вожак с большим сердцем. И колючее остриё зависти больно впилось в душу цыгана.

***

             Марко застонал, повернулся к табору. Свистнул. Подбежал цыган. Марко быстро что-то сказал и через несколько минут уже держал поводок своего любимца, Драго.
              Маркиза увели. Теперь Сабыз изумлённо стоял с замершим сердцем и смотрел на коня Барона.
            Вороной был прекрасен. Его природная грация и благородство линей никак не вписывалась в раздолбанную цыганскую жизнь. Совершеннейшее изделие многовекового жесточайшего отбора. Без малейшего грамма жира и изъяна мускулистое тело обтягивала чёрная бархатистая кожа. Она была, тонка, свежа и упруга. Под ней перекатывались напрягаясь и расслабляясь мышечные жгуты, опоясывающие тело красавца. Отточенный до совершенства бесчисленными поколениями косячный жеребец был воплощением ромалов — вольных, диких, сильных и своенравных людей беспорядочно разбросанных по землям России.
          Марко отпустил поводок. Жеребец мотнул головой, заржал и сорвавшись с места полетел в степь. Бег был настолько стремительным, что казалось по степи плавно несётся что-то не земное, не похожее на живое. Не сбавляя скорости развернулся и  понёсся назад. Это был настоящий бег породистого скакуна, обтекаемость которого эволюция довела до совершенства. Но всё равно, это был дикарь.  Инстинкт лидерства альфа-жеребца мог выбросить в кровь такое количество гормона бешенства, что любой, даже маломальский повод мог привести к драке намного кровопролитнее, чем в волчьей стае.
           Это был достойный соперник Маркиза. Это поняли все и сразу.
           Подошедший цыган увёл коня. Марко и Сабыз облокотились на изгородь. Разговор был долгий.
            Проходя к табору мимо меня Марко сказал.
           — После обеда посмотрим чей жеребец лучше. Не в беге. Степь сырая, земля вязкая, могут сломать ноги. Пусть дерутся.
           — Ты что можешь заставить жеребцов драться? Ты думаешь у тебя получиться?
           — Да смогу!

***

           Табор расположился во дворе. Разожгли костры. Повесили котелки. Табун Марко увёл в степь оставив с ним нескольких мальчишек. После обеда за изгородью появился Сабо с Маркизом и несколькими лошадьми из его косяка. За ними шла толпа мужиков. Встали на краю истоптанной поляны.
            Драго с лошадьми из его косяка поставили по другую сторону.
 Я понял замысел Марко. Жеребцы будут драться каждый за свой косяк.
            

***

               Два косяка Маркиза и Драга стояли по краю вытоптанного круга. Цыгане и мужики стеной отделяли косяки друг от друга. Лошади равнодушно, опустив головы рвали жухлую траву. Жеребята жались к матерям.
           Сабыз махнул рукой, мужики разошлись. Сразу же расступились и цыгане.
            Драго уже на подходе почуял Маркиза. Это была угроза. Угроза его гарему. Он скользнул взглядом и увидел соперника. И тут же мгновенно выброшенный в кровь адреналин, заставил трепетать ноздри. Застил глаза злобой. Дыхание участилось, стало влажным и хриплым. Наклонив голову он развернулся и медленно, почти не колыхая крупом, пошёл по кругу опустив морду. Грива свисала почти до земли, закрывая глаза. Но он видел. Видел только Маркиза. Всё остальное было пустым и не нужным. Поднял морду, отрывисто и громко заржал. Ещё раз. Это не было обычное мирное ржание. Это был злой голосовой вскрик через оскаленные зубы, вызов, перчатка брошенная через поляну. Опустил голову к земле жеребец с храпом и трепетанием ноздрей всасывал в себя влагу сырой земли, глинистой, комковатой и холодной после прошедшего дождя.
             Ответное пронзительное, режущее уши злобное ржание Маркиза лишь на мгновение отстало. Резко взмахнул мордой. Грива взметнулась. Быстрый косой взгляд мгновенно нащупал Драго. Лёгкие с шумом выбросили воздух через вибрирующие ноздри. Медленно, склонив голову почти до земли, направился в сторону Драго.
            Над переполненными злобой альфа-самцами, сильными, удачливыми и опытными бойцы властвовали только один закон природы — слабый должен погибнуть или бежать. Он не достоин потомства! Косячным жеребцом, после драки, останется один. И только его гены будут переданы на сохранение потомству.

***

            Сразу, без всякой задержки, два жеребца бросились навстречу друг другу. И не дай Бог, чтобы кто-нибудь в этот миг оказался между несущими навстречу друг другу косячными королями. Не дай Бог! Раздавят, изломают, искрошат и втопчут остатки плоти в податливую холодную глину.
               Встретившись не разбились насмерть, а встав на дыбы мгновенно загасили скорость. Высоко поднятые передние полусогнутые ноги с тяжёлыми копытами способны с верхового маха размозжить в кусочки и раздробить в осколки череп любой крепости. Даже косой удар копытом может так взболтнуть нежную субстанцию мозга, что вмиг ставшее не живым тело грохнется на землю. Земля примет. Она всегда всех принимает. Но вспотевшие тела сдвинуты так плотно, что замах не возможен. Удар без замаха не удар, а толчок. Безобидный.
             У поднятых на дыбы лошадей опасны не копыта, а морды с распахнутыми пастями и острыми крупными желтоватыми зубами. Здесь главное уклониться от надвигающихся челюстей. Если застыл.  Всё! Конец!  Перекусить замершую хоть на мгновение морду врага, раз плюнуть. Часто в сильном жоме с храпа сдирается вся кожа, оставляя белую кость и страшную боль. Это конец. И бою и жеребцу.
             Первую схватку никто не выиграл. Опустились.
             Вставая на все ноги Маркиз развернулся боком. Это была ошибка! Драго оскалив зубы куснул спину не успевшего увернуться Маркиза. Вскинув круп, всхрапнув от боли, Маркиз отбежал и ударил бежавшего за ними Драго задним правым копытом. Удар прошёл вскользь. Опять удар. Промах.
               Маркиз резко развернулся и они встали голова к голове. Морды с раздуваемыми ноздрями чуть опустились, гривы свесились почти до земли. Никакого движения. Только тяжёлые копыта правых передних ног с силой бьют по земле. Её подрагивание ощущают ноги зрителей и нечисть, наблюдающая драку из преисподней.
            Вскинувшись Драго бьёт правым копытом вперёд, в приподнимающуюся морду Маркиза, слышится стук по кости. Маркиз уворачивает голову и встаёт на дыбы и двумя передними копытами бьёт в сторону поднимающегося на дыбы Дарко. Дарко заржав, уворачивается. Раздаётся клацание. Что это? Удар или стук захлопывающей пасти? Заржав, поднимается и Драго. Короткие удары передними копытами, не приносят результата. Вновь опускаются.

***

             По обе стороны круга стоят зрители. Мужики, соседи Сабыза и мальчишки табунщики. Напротив, у изгороди, табор цыган.
             Предельный накал драки  мгновенно сжёг все выстроенные шаткие конструкции цивилизации в башке мужиков. Разум покинул их отдав во власть инстинктов. Зверь полез из всех мужицких тайников и заполнил нутро. Дикарь засветился в глазах, сжал кулаки, напружинил мышцы. Сейчас каждому из них было плевать на всё что окружало этот театр в степи. Призывы женщин, испуганные крики девочек, шарахающие в испуге мальчишек всё это было где-то там, далеко, далеко. А здесь был интерес. Зудящий до крови интерес к драке. Не почешешь, подохнешь. И они с наслаждением смотрели на двух жеребцов, у которых на кону не их спортивный талант, а дикая сила, выносливость и воля к победе.
            Женщины не подходили к изгороди. То ли боялись, то ли не желали показать свой интерес. Они то молча стояли, то переходили с места на место, крикливо и недовольно выплёскивая свои эмоции в сторону мужчин, товарок, девочек прижавших к ним и мальчишек стоящих поодаль. Их тёмные узкие ладошки, пальцы в кольцах, сухощавые кулачки с побелевшими костяшками были в непрестанном движении, кому-то грозили, от кого-то отмахивались, куда-то показывали, что-то доказывали. Драка лошадей им не нравилась. Они не понимали зачем всё это. Их нутро не смирялось, бунтовало, негодовало. Они не раз встречались с этим проклятым мужским безумием. Укротить его было не возможно. Оно всегда было не обузданным и потому опасным. На их гневные, протестующие крики мужики не обращали внимания и они, в бессилии что-то сделать, поднимали глаза и руки к небу, взывая к Бога, единственному мужчине понимающего их.
           Девочки боязливо жались к матерям. Вцепившись ручками-прутиками в ниспадающую мягкую ткань юбки они не смотрели, а испуганно подсматривали за происходящим ужасом. Всё  было  непонятно и плохо. Коротенькая жизнь ещё не сформировала их женскую сущность, не определила приоритетность в равномерно перемешанных чувствах. Но просыпающиеся гормоны уже начали формировать душевные качества — любовь, добро, спокойствие и доброжелательность. Это потом они станут основой их существования в этом неспокойном мире. А сейчас они поднимают глаза и смотрят наверх на мать с немым ворсом. Что делать? Рука сверху успокаивающе гладит по голове.
           Мальчишки воробьиными шариками обсыпали изгородь. Им страшно и стайка готова мгновенно упорхнуть. Но выброшенный в кровь мужской стероид заглушал страх и они, цепляясь за влажную шероховатую жердь, смотрели, смотрели и смотрели. И только тогда, когда дышащие жаром туши, нависали над ними резко пахнущей громадой, они отбегали. И вновь возвращались.
            Детский, чувствительный мозг всасывал быстро меняющиеся оттенки, мазки и штрихи стремительно разворачивающегося конского мордобоя и не сортируя их по важность, остроте и опасности, распихивал по кладовкам памяти. Потом, когда этот сумасшедший день уйдёт в прошлое и забудется, в памяти останется только его небольшая крупица — драка жеребцов. И она не раз и не два будет осмысливаться, переживаться, примерятся к себе, формируя характер. И взрослеющие пацаны под удивлённые взгляды будут пробовать остриё бритвы на язык, с размаху полосовать тонкую кожу руки припрятанным ножом. Или с улыбкой крикнув «Эй рамало» идти на выставленный навстречу заточенный кончик штыря. И всё это ради того, чтобы получить бесценную золотую награду — веру в себя. И эта вера определит их судьбу и тот успех который они достигнут на своей разбитой цыганской дороге.
          Сзади стоял совсем маленький цыганёнок. Он ничего не видел, не понимал и не боялся. Про него забыли. Вцепившись одной рукой за штанину брата, он другой тёр мокрые глаза, размазывая потёки на грязном лице. Один одинёшенек в этом драчливом мире.

***

          Бой закончился неожиданно для всех.
                Драго, после очередного жёсткого столкновения с Маркизом, вдруг повернулся и поскакал в степь. Маркиз не отставал, отгоняя соперника всё дальше и дальше.
          Все молча наблюдали.
          Сабыз свистнул. Затем крикнул что-то по казахски. Ещё раз. Ещё. Маркиз вернулся.  Погладив и поцеловав жеребца, Сабыз надел недоуздок и, похлопав по шеи, отдал мальчишки-табунщику.
             Сельские мужики, будто проснувшись, стали расходиться, оживлённо и шумно обсуждая происшедшее. Тихо переговариваясь, уходил табор.
           У истоптанной копытами земли остался один Марко. Он стоял молча не обращая ни на кого внимания, тихо и равномерно постукивая по сапогу плёткой. Драго вернулся сам. Встал поодаль опустив голову. Жалкий, побитый, виноватый.
           Марко повернулся в сторону жеребца и что-то гортанно и резко выкрикнул. Конь подошёл, тихо потряхивая опущенной головой. Марко положил руку на шею.
           Табор остановился и молча наблюдали.
           Два Барона — косячный из табуна и Марко из табора одиноко стояли на краю стылой, поблёкшей, широко раскинувшейся степи. Марко смотрел вдаль, по щекам текли слёзы. Сломалось крыло цыганской души.
                Рано утром табор ушёл.
           Я вышел на крыльцо. Только зольные пятна потухших костров напоминали, что здесь останавливался цыганский табора
               
                Эх Марко, Марко!!