Время неискушенных

                ЧАСТЬ I
                ЭПОХА ПОТРЯСЕНИЙ


Я достала из пачки небольшие аккуратные пельмени, разложила их на разделочной доске стройными рядочками, посыпала сверху мукой, спрятала упаковочный пакет поглубже в мусорное ведро и вздрогнула от продолжительного уверенного звонка в дверь, как будто пойманная на месте преступления...
               

                Глава первая

                ЭЛЕГАНТНЫЙ, КАК «ROYAL»...

...А что еще остается делать, если муж категорически отказывается есть полуфабрикаты, а времени для приготовления домашних пельменей у меня совершенно нет. Вот такие пищевые капризы теперь проскакивают у моего любимого супруга, как будто и не он вовсе меньше года назад с огромным удовольствием поглощал на завтрак, обед и ужин исключительно картошечку в разных видах и как ребенок радовался, если в серванте вдруг появлялась пачка самого обычного печенья к чаю. Слава Богу, что все эти сложные времена мы смогли преодолеть, жаль только, что в прошлое также ушла и Сашкина профессия врача-­офтальмолога, выстраданная долгими годами учебы. А что оставалось делать, когда суровые девяностые с особой жестокостью методично выкручивали людям руки, систематически оставляя бюджетников без зарплаты, да и в магазинах надолго воцарилась абсолютная пустыня...


    Потом на прилавках неожиданно начали появляться продукты по непривычно завышенным ценам, но купить их двум начинающим врачам было не на что. Подаренные больными конфеты, шоколадки и коньяк мы сразу, не донося до дома, пристраивали на реализацию в соседний с больницей коммерческий ларек, процветающий из­-за своего удачного месторасположения, в основном за счет движения одного и того же товара по кругу: ларек – пациенты – врачи – ларек. Всех всё устраивало, а вырученные деньги позволяли нам кое-­как перебиваться до зарплаты.

   Мы жили в Нижнем Новгороде с моими родителями, занимая маленькую восьмиметровую комнатушку, которая когда-­то была моей детской. В то время самой большой мечтой, этакой идеей фикс, казавшейся нам несбыточной, было собственное жилье. Санька крутился, как мог. В своих попытках подзаработать хотя бы немного денег он использовал любую возможность. Он доставал по оптовой цене только что появившиеся в городе большие увесистые бутылки 96­градусного голландского спирта «Royal» с яркими красно­-белыми этикетками, а после работы в глазном отделении городской больницы мчался развозить его по ларькам. Сашкина внебольничная деятельность давала реальную возможность выживания, но всё это было очень непросто. Утром, занимаясь очередным пациентом, мой муж думал о спирте и его продаже, а собирая выручку по вечерам, он постоянно ловил себя на мыслях о какой-­нибудь только что прооперированной бабушке. Сашка постоянно шутил на эту тему, разглагольствуя о намечающемся «профессиональном» раздвоении личности, которое рано или поздно может привести к шизофрении, но торговлю спиртом не бросал.

   Он всегда был очень энергичным и деятельным. Еще с институтских времен, благодаря популярному советскому фильму, за ним закрепилась кличка «майор Вихрь». Он везде успевал, был в курсе всех событий и внешне удивительно напоминал главного героя. Такое же худощавое утонченное лицо с хорошо обозначенными скулами, точеный нос правильной формы, удлиненные светлые волосы, которые из-­за Санькиной подвижности всегда находились в полете, и неповторимые глаза, синие­-синие. Когда я впервые увидела их близко, то сразу вспомнила про гжель – блюдца, которые важно выглядывали из­-за стекла бабушкиного серванта и выставлялись на стол только по большим праздникам в паре с такими же яркими чашками. В нашей совместной жизни тоже командовал Санька, а я с удовольствием подчинялась. Он был моим генералом, я его солдатом, имевшим право высказывать свое мнение, всегда отстаива­ющим правду, даже способным на кратковременный бунт, но солдатом. Муж генерировал идеи, я подхватывала, и в нашем тандеме рождался результат.

   Когда Санька принес неожиданную новость о закрытии магазина «Березка», где можно было купить дефицитные товары за чеки Внешпосылторга, мы заметно приуныли. У нас еще со свадьбы  лежала кругленькая сумма, подаренная моими родителями­-врачами, достаточно долго проработавшими за границей. Мы отчаянно экономили чеки, пытаясь растянуть это удовольствие чуть ли не до конца жизни. «Березка» здорово выручала, была нашей единственной возможностью купить себе хоть что­-то приличное из одежды и казалась хрупким мостиком в неизвестный мир «фирмачей и загнивающего Запада». Удивительное и неспокойное время внесло свои коррективы даже в работу этого легендарного титана, казавшегося непотопляемым и напоминавшего рог изобилия посреди невзрачного ассортимента развитого социализма. Сначала товар на полках начал заметно таять, а потом и совсем исчез, превратив элитный магазин в настоящий саркофаг, почти лишенный признаков жизни.
 
    Неожиданная информация о привозе туда, будто напоследок, японской техники пришла в момент угасания последних надежд, и это была, пожалуй, единственная возможность для многих достать из тайников и отоварить сбереженные на черный день чеки. В противном случае их можно было просто выбросить или сжечь, символично превратив в пепел. В пепел превращалась и наша устоявшаяся, размеренная жизнь с ее привычными ценностями, принципами и возможностями, с твердой верой в профессию и в завтрашний день. Всё с необыкновенной легкостью и невероятной скоростью летело в тартарары, без шансов нажать на тормоза и спастись от надоевшего перестроечного рахита, не поддающегося никакому лечению. Об этом говорили все вокруг, но понимания причин не было. Было трудно успевать за калейдоскопом меняющихся событий, постоянно подстраиваться под законы нового времени и бояться пропустить что­-то важное, а еще хуже – сложить крылья и пойти ко дну.

    Мы быстро расстались с милой привычкой жить неспешно, вразвалочку, лениво поругивая коммунистическую партию и годы застоя. Жизнь больше не была расписана до мелочей на годы вперед, мы не знали, что будет с нами завтра. Накрывшее нас с головой бешеное ускорение девяностых уносило всех в неизвестном направлении, болезненно разрывая привычные стереотипы. Это была совсем другая, непривычная для нас жизнь, и мы, пытаясь ей соответствовать, тоже становились другими, проходя через огонь, воду, медные трубы, тернии, испытания, через всё, что могло препятствовать и мешать двигаться дальше.


  Новость о полном закрытии знакового магазина собрала у его дверей горластую толпу, быстро организовавшую очередь на японский дефицит с обязательной перекличкой два раза в день. Энтузиасты выдвинули из своих рядов самых активных и жестких для общего контроля и взаимодействия с руководством «Березки», чтобы ничего из предстоящего поступления не ушло «налево». Общая озлобленность людей, пытающихся спасти свои сбережения, энергетическим сгустком висела в воздухе, как огромная черная туча. Так начались наши ежеутренние и ежевечерние походы к закрытому на замки магазину, всё чаще с темными окнами. Пришел, отметился, шанс не потерял. Не успел вовремя – толпа тебя вмиг вычеркнет и выплюнет, а доказать, что еще вчера ты здесь присутствовал в полноправном статусе, будет, увы, невозможно. Так и мотались мы в эту очередь, иногда чередуясь с родителями, не зная толком, дождемся у моря погоды или нет.


   Походы к «Березке» перед работой в суровой серости неприветливого раннего утра были быстрыми и скупыми на разговоры. Зато вечером всё располагало к общению. Люди быстро шли к магазину, как на сходку тайного общества посвященных. За это время все успели привыкнуть друг к другу, перезнакомиться и даже с кем­-то подружиться, начав новое общение. Из разговоров мы поняли, что кто­-то эти чеки просто купил втридорога, в надежде потом перепродать полученную дефицитную технику с хорошим наваром. Были и такие, кто ходил отмечаться с целью перепродать уже саму очередь. Это место наших странных встреч постепенно превратилось в товарищескую маевку, где мы обсуждали политические новости, выпивали коньячок, получаемый путем смешивания спирта «Рояль» с крепкой чайной заваркой, менялись вещами, которые удалось достать где­-то по знакомству.


   Деньги обесценивались нереальными темпами, поэтому никто ничего не продавал и не покупал. Время перемен напоминало своеобразное возвращение к натуральному хозяйству. Никто не покупал одну пару обуви, если была возможность взять больше. Так Сашкин отец очень удачно и своевременно притащил нам десять детских стеганых комбинезонов с белой синтетической опушкой и блок тайваньской губной помады непередаваемого цвета ядерного взрыва в роскошных ярко-­синих тюбиках с перламутровыми разводами. Цвет губ от этой помады был, конечно, ужасающим, но тюбики своим великолепием забирали всё внимание на себя, превращая ядреный морковный оттенок в незначительный побочный эффект. Возможность достать такое чудо из сумочки на глазах у всех и непринужденным движением легко коснуться губ не могла не доставлять радость. Это приводило меня в восторг и даже повышало самооценку. С комбинезонами и помадой я стала настоящей царицей очереди, ко мне подходили, что-­то предлагали, торговались, заключали сделки, и я выменивала для нашей семьи что-­то стоящее и необходимое. Люди были изголодавшимися по красоте, а волшебные тюбики манили, переливались и впечатляли. Постепенно войдя во вкус, я стала получать от этого обменного процесса удовольствие, по своим эмоциям напоминающее удачную рыбалку. Спустя время весь этот товарообмен переместился в близлежащий кинотеатр и существовал там достаточно продолжительное время, называясь ярмаркой. Кино на большом экране там давно не показывали, потому что его больше не снимали.

                Глава вторая

                СДЕЛАНО В ЯПОНИИ


   К тому моменту, когда Санька стал обладателем роскошной видеодвойки японского производства, мы уже перестали на что-­то надеяться и ходили к «Березке» скорее по привычке. Это была наша первая общая самостоятельная победа.
– Когда мы едины – мы непобедимы! Главное – верить в себя, нет, в нас! Ты – Виктория, мой талисман, приносящий победу! – ликовал муж, до боли расцеловывая меня в обе щеки.

   Наша радость не знала предела, но было немного грустно от того, что больше не нужно привычно идти к магазину, и очередной кусочек нашей жизни, связанный со стихийными знакомствами и достижением общей цели, остался за бортом нашего уплывающего в бурный океан кораблика. Сашка удивительно быстро скооперировался с одним из таких же счастливчиков, обладателем новой дефицитной техники, и началась совместная эпопея записи видеокассет. С вечера оба магнитофона были у нас, днем – в другой семье. Саня где-­то доставал пиратские копии новых американских фильмов и без устали всю ночь перегонял их с кассеты на кассету, ставя себе будильник через каждые два-­три часа для переустановки, а утром снова шел в больницу оперировать глаза. К «спиртовым» маршрутам добавился развоз кассет по адресам заказчиков. Санька обеспечивал новыми фильмами несколько видеозалов, оборудованных во всевозможных местах, начиная от административных помещений заводов до районных Дворцов культуры, небольших кинотеатров и детских спортивных школ. Они ежедневно собирали публику, жаждущую зрелищ.

   Мы и сами все совместные вечера проводили в просмотрах видео, открывая для себя абсолютно неведомый мир Голливуда, вызывавший восхищение на фоне убогой действительности. Мы подсели на эти фильмы настолько, что даже своего черного щенка-­пуделя назвали Крюгером в честь главного героя самого популярного ужастика. Время было сложным, а перспективы на будущее – туманными и непонятными. Сашка вываливался из штанов, еженедельно прокручивая новые дырочки в своем ремне.

   Я продолжала работать в кардиологическом отделении на две ставки, забирая себе  все предложенные  дежурства и постоянно выпрашивая у заведующего еще какую­-нибудь подработку. Регулярная задержка нашей скромной врачебной зарплаты, похоже, уже стала нормой. В свободное время я скупала вещи в секонд-­хенде, открытом моей школьной подругой, куда она меня запускала всегда самой первой, до начала общей распродажи. Что-­то я оставляла себе, что-­то перепродавала, возвращая одежде товарный вид с помощью стирки, глажки, отпаривания и перешивания этикеток.

Японский телевизор, всё еще запакованный в магазинную коробку, по­-прежнему возвышался в центре нашей маленькой спаленки, и мы с Сашкой ломали голову, как же этого красавчика выгоднее использовать. Непредсказуемое время девяностых, перевернувшее всё с ног на голову, с одной стороны, загоняло в угол безысходности, с другой – давало карт-­бланш неограниченным сумасшедшим и самых невероятным возможностям. Невиданная ранее техника японского производства из чекового магазина ценилась на вес золота и стала своеобразной валютой, приподняв нас над прежней нуждой и беспросветностью. От одного только словосочетания «сделано в Японии» у людей расцветали и преображались лица. Такой телевизор можно было легко поменять на что угодно. Отчасти это происходило по причине массовой эмиграции в Израиль и другие страны. Валюту купить было нереально, и поэтому на деньги за проданное жилье, как правило, покупали японскую бытовую технику. С ней и уезжали.
– Будем менять на квартиру! Цена-­то равнозначная! – Санька сразу задал высокую планку, незамедлительно начав шерстить объявления в местных газетах.
Начались просмотры квартир, вносившие в нашу жизнь новые эмоции, разнообразие и приятную суету.
– Знаешь, если когда­-нибудь нападет хандра, начинай играть в «покупку недвижимости», просматривая квартиры с видом богатого платежеспособного клиента! Пусть у тебя в кармане дырка от бублика, но этого же никто не знает, а свою порцию уважения получишь и самооценку точно поднимешь! – как­-то заметил Санька.

Он, включив всё свое обезоруживающее обаяние, становился владельцам квартир почти другом, договариваясь о выгодном обмене. Но почему-­то уже принятые и согласованные решения в последний момент рассыпались как карточный домик, стоило подуть легкому ветерку сомнений. Что­-то не давало людям переступить через внутренний порог и отдать «дом, милый дом» за красивую японскую игрушку, которая может вдруг взять и сломаться.
– Квартира не портится и может оставаться в продажном состоянии довольно­-таки долго, а срок выпуска телевизора имеет большое значение. С каждым месяцем он стареет и дешевеет, – изрекла я после очередной нашей неудачи. – Нужно что-­то срочно предпринимать!
– Значит, будем продавать телевизор и на эти деньги сразу же покупать квартиру, раз по-­другому не получается, тем более, что подходящее жилье мы уже нашли, – принял решение Санька. – Через год наш телик уже никому не будет нужен. Надо искать отъезжающих евреев, они скупают всё со страшной силой и не мелочатся, потому что у них нет времени и есть бабки.

Через какое-­то время Сашка нашел евреев, или евреи нашли Сашку. Они давали хорошие деньги, но искали видеодвойку, им мало было одного телевизора, они хотели купить еще и нашего кормильца, почти круглосуточно записывающего фильмы. Мы совещались недолго, в конце концов, видеомагнитофон за прошедшее время эксплуатировался не по­-детски, пахал, как настоящий бурлак на Волге, и тот факт, что любая техника имеет свой ресурс, был неоспоримым. Решение принялось само, покупатели явились по первому зову и принесли ровно такую сумму, о которой и договаривались. Сделка была совершена. После их ухода Сашка сложил все деньги, принесенные покупателями и накопленные нами за последнее время, на большой простыне, расстелив ее вместо скатерти на кухонном столе, и разлил по фужерам шипучее сладкое шампанское, каким-­то чудом избежавшее круговорота больничного ларька.
– За удачно проведенную операцию! – мы сидели с двух сторон денежного холмика весьма внушительного размера, смотрели то на банкноты, то друг на друга и впервые в жизни чувствовали себя уверенными в завтрашнем дне богачами.
Всё складывалось отлично. Нас ждала сделка по квартире, потом ремонт, на который, по всем прогнозам, должно было хватить средств, и начало новой, абсолютно самостоятельной жизни в собственном жилище. Это была вершина горы, на которую мы долго карабкались, обдирая руки и локти. Мы наливали игристое, ощущая, как лопаются и щекочут язык пузырьки, благодарили Боженьку за то, что отправил нас жить в это интересное время, обладающее нереальными возможностями для тех, кто не сидит на месте и пытается хоть что­-то делать. Мы пили за лихие, но благосклонные к нам девяностые и обсуждали расстановку мебели, с которой обещал помочь один мой очень сердечный пациент­-кооператор, выживший не без моего участия после серьезного инфаркта.
– Когда-­нибудь весь этот нервяк обязательно закончится, – улыбнулся слегка захмелевший Санька. – Мы заработаем себе не только на квартиру, но и на отдых, на самый лучший! Куда бы ты хотела поехать? В Италию? В Испанию? В Париж? Чтобы увидеть его и обязательно остаться жить дальше!
– Хочу во все страны мира, и пусть им не будет конца, главное – с тобой, потому что мы – банда!

    Утро было ярким и солнечным. Именно таким должно быть самое лучшее январское утро – с легким морозцем, высоким синим безоблачным небом и золотом лучей, нежно ласкающим и заряжающим всё вокруг неиссякаемой энергией. Настроение полностью соответствовало утру, а денежки, аккуратно завернутые в белую, похрустыва­ющую от крахмала простыню и надежно спрятанные в самый дальний угол антресоли, грели душу. Я достала из морозилки новые капроновые колготки, которые, по совету маминой подруги, хранила среди пельменей и котлет для увеличения их прочности, глотнула чаю с гренками и помчалась на работу.

В троллейбусе народ активно обсуждал какую­-то реформу, но я была настолько наполнена внутренней радостью, что находилась на своей волне отстраненности и безмятежного счастья, не обращая никакого внимания на чужие разговоры. Обвал произошел, когда я переступила порог клиники и сразу наткнулась на нашего заведующего с абсолютно обезумевшим взглядом. Из его бессвязной речи я поняла, что вчера вечером, когда мы с Санькой обмывали нашу удачную продажу, произошло нечто, перевернувшее жизнь миллионов людей, включая и самого заведующего. После ряда аккуратных наводящих и уточняющих вопросов я поняла, что в вечерней программе «Время» сообщили о подписании президентом Указа об изъятии из обращения пятидесяти­ и сторублевых банкнот образца 1961 года, уточнив, что в течение последующих трех дней их можно будет обменять на более мелкие, но с ограничениями – не более тысячи рублей на человека.
 
 Я сползла по стенке вниз прямо в пальто и в сапогах. Время остановилось, в голове начало постукивать сначала деликатными молоточками, потом кувалдами, а отстраненный внутренний голос, показавшийся мне чужим и звучащим издалека, произнес, что при такой пульсации обычно рвутся сосуды. Я понимала, что это мгновенная смерть всех наших надежд, планов, выстраданной долгожданной самостоятельности, да и всей нашей дальнейшей жизни в целом. Я медленно повернула голову в сторону телевизора, когда кто­-то из коллег включил «Выпуск новостей». Уверенным приятным голосом диктор сообщил, что реформа направлена на борьбу с фальшивыми банкнотами и имеет цель «заморозить» нетрудовые доходы спекулянтов и коррупционеров. Стук в голове прекратился и на смену ему пришел абсолютный вакуум, заполнивший всё свободное пространство. Я бросилась к телефону и попыталась дозвониться до Саньки. На другой стороне провода вежливо ответили, что он в операционной и выйдет нескоро.

Вокруг все с пеной у рта обсуждали свои вчерашние действия по спасению финансов. Кто­-то это делал со злым черным юмором, кто­-то со слезами на глазах, проклиная наше вурдалачное время, жестоко и неумолимо засасывающее в воронку вечной бедности. Некоторые коллеги успели поменять часть денег в кассах железнодорожных вокзалов и у таксистов, которые еще не подозревали о свалившихся на наши головы нововведениях.

Заведующий, всю жизнь копивший на постройку дачи для своей большой семьи и покупку машины, чтобы до этой дачи добираться, продемонстрировал чудеса невероятной смекалки и за вечер израсходовал месячную норму адреналина. Он сумел отправить родственникам в другие города крупные переводы через отделения почты при вокзале, работающие до полуночи, а потом еще там же купил самые дорогостоящие билеты на поезд до Владивостока и обратно на всю свою многочисленную семью, чтобы потом сдать их обратно и вернуть хоть что­-то в правильных купюрах. Глядя на бледного, суетливо сжимающего руки уже немолодого человека, да и на остальных, не находящих себе места, можно было догадаться, что все эти хаотичные манипуляции лишь немного облегчили ситуацию, но не спасли до конца. У большинства людей из моего окружения деньги были потеряны. Но они хотя бы пытались бороться, в то время как мы нелепо праздновали пиррову победу и наслаждались, купаясь в собственном «успехе».

Домой я бежала, нет, летела изо всех сил, спотыкаясь на высоких каблуках и путаясь в мыслях. Еще тлела слабая надежда, которой я усилием воли не позволяла угаснуть за весь этот безумный день. «Всё будет хорошо, – убеждала я себя. – Сейчас только доберусь до дома, посмотрю годы выпуска банкнот и выдохну!»

Я толкнула дверь и с порога уперлась в широко раскинутые ноги сидящего на полу Саньки. Перед ним лежала всё та же накрахмаленная белоснежная простыня со знакомой горкой денег и отдельно несколько одиноких десятирублевых купюр, вытащенных на свет из этой уже бесполезной обесцененной груды. Санька и сам был цвета злополучной простыни. Он поднял на меня свои синие глаза, полные тоски, и я поняла, что нашего вчерашнего богатства больше нет, и квартиры, в которой мы мысленно уже обжили каждый угол, тоже нет. Все чувства, мысли, всё наше состояние, добытое в трудах и битвах, в один миг превратились в прах и отправились в утилизацию. Мы оба это понимали и молчали, потому что говорить было уже нечего. Я почувствовала, что начала замерзать, и легкий озноб быстро превратился в крупную методичную дрожь, не поддающуюся никакому контролю.

Я включила телевизор, чтобы хоть как­-то разрядить обстановку. Толстый, с расплывающимся по экрану довольным лицом, премьер­-министр страны сообщал о первых успехах реформы в борьбе с «фальшивыми» банкнотами, «забрасываемыми недругами из-­за рубежа» и нетрудовыми доходами граждан, подразумевая, конечно же, нас и нам подобных.
– Видимо, благодаря нашим потерянным деньгам государство теперь сможет стабилизировать свое финансовое положение, – проговорил Санька, глядя в одну точку. – Одна радость, что хоть какую­-то пользу стране приносим.
– Видишь, как бывает: думали, что пришло счастье, оказалось – снова опыт. Зато евреям повезло. Не хотят обратно поменяться? – произнесла я, внимательно изучая гладкие, приторные до тошноты, черты лица толстого министра, в жизни которого явно не было места дефициту, недоеданию и нетрудовым доходам.
– Евреям тоже не очень повезло, они разбили телевизор, уронив его на лестнице в своем подъезде. Видимо, силы не рассчитали. Но меняться назад всё равно не хотят, звонил я им.

 Я села рядом с Санькой на пол, положила голову ему на плечо и почувствовала, как по всему телу стало растекаться глухое безразличие ко всему происходящему. Открывшая своим ключом дверь мама сразу оценила всё происходящее.
– Нечего тоску нагонять, в жизни всякое бывает. Живы, здоровы, руки-­ноги целы, всё получится. Пусть не с первого раза, значит, со второго. Вставайте, сейчас картошечки нажарим, я в магазине цыплёнка оторвала, повезло, что знакомую встретила, она меня к себе в очередь и пустила.
– Вы правы, нельзя привязываться к материальному. Нужно начинать всё сначала и пытаться идти дальше, – произнес мой немного успокоившийся муж и после сытного обеда поехал собирать выручку за спирт «Рояль».

Вечером он вернулся, неся в руках горшок со странным зеленым кустом, извивающимся толстым древесным стволом и подрагивающим кожистыми мясистыми овальными листьями.
– Знакомься, – это денежное дерево. Его зовут Зина, и оно вернет нам всё потерянное. Я весь вечер боролся с печалью и пытался не свихнуться от произошедшего, а прекрасная Зина навела меня на новую интересную мысль: если с телевизором мы были близки к обмену на квартиру, значит, с машиной всё это провернуть будет гораздо проще.
– Ты молодец, конечно, здорово всё придумал, только где взять машину и деньги на нее? – у меня снова защемило сердце, и я бросила быстрый взгляд на лежащую в углу смотанную простыню с нашим вчерашним богатством, превратившимся всего за один день в ворох бесполезных бумажек.
– «Где деньги, Зин?» – поинтересовалась я уже у растения, аккуратно устраивая его на подоконнике.
– Вика, твой дед прошел всю Великую Отечественную войну, а у ветеранов своя очередь на автомобили и цены там далеко не рыночные. Я уже позвонил ему, и знаешь, что он ответил? Ему, оказывается, уже пару раз предлагали новую машину, а он отказывался! Ты представляешь, отказывался! – Санька начал заводиться.
– Как так? Почему? – я присела на диван.
– Да вот так! Сказал, что на его век и старой «копейки» хватит. А нам не предложил, потому как у нас «всё равно денег на такую роскошь нет и в ближайшее время не будет». Его уже из этой очереди успели вычеркнуть, и полагаю, к большой радости всех остальных ветеранов, дума­ющих о собственных детях и внуках.
– Надо звонить бабуле! В их семье она настоящий командир! – воскликнула я и бросилась к телефону. Разговор с бабушкой был недолгим, в отличие        от деда­-военного она на лету улавливала, что от нее требуется, и сразу выстраивала возможные комбинации помощи.

   На следующий день наше старшее поколение с пониманием всей серьезности поставленной перед ними задачи отправилось восстанавливать потерянную очередь. Впереди уверенно вышагивала бабушка с хорошо поставленным голосом, позади дед в кителе с полным набором орденов, подтверждающим его высокую боевую готовность. У них был давно и прекрасно отработанный тандем, отшлифованный жизнью. Бабушка – небольшого роста, с очень прямой спиной, заставляющей не сомневаться в ее внутреннем стержне, и с умением говорить хорошо поставленным голосом диктора центрального телевидения. И высокий молчаливый дед, возвышающийся сзади, давящий своей фактурой и орденами. Он стоял, как второй фронт, как резервное вой­ско, готовое в любой момент вступить в схватку. Никто не подозревал, что дед очень не любил вступать в дебаты, что­-то объяснять и доказывать, да и никогда этого не делал. Это было поле боя бабушки, она любила атаковать, а его зона ответственности – это оборона; он просто стоял, напоминая мощную монументальную глыбу, выразительно молчал, собирая в кучку пушистые густые брови с проседью, и давил на собеседника обликом воина­-победителя. С поставленной целью дед обычно справлялся очень достойно.

  Бабушка быстро объяснила всем присутствующим, что отказывались они исключительно от определенных моделей машин и их удаление из очереди может обернуться для всего ветеранского фонда большим скандалом. На этих словах дед подался вперед всем корпусом, заставив звякнуть медали, и уже в следующее мгновение вопрос решился положительно. Деда восстановили в очереди, и новая машина должна была прийти уже через месяц. Это означало, что у нас есть один месяц, чтобы раздобыть солидную кучку денег.
– Где деньги, Зин? – задала я вопрос, продолжавший меня мучить, едва приоткрыла утром глаза. – Может, кого ограбить? Мигрируем из очереди в очередь, что за жизнь? И у нас в запасе всего один месяц...
– У нас целый месяц, и нужно действовать! Мы не можем упустить два шанса подряд, – ответил Сашка. – Давай начнем с того, чтобы обменять и вернуть хотя бы то, что разрешено этим министром-­разорителем.
 
  День пролетел в трудах и заботах. Душевное состояние, благодаря появлению новых задач, немного восстановилось. Очень кстати один мой благодарный пациент с нарушением ритма, работающий на местном станкозаводе большим начальником, при выписке поделился, что они обменяли по бартеру большую партию своих станков на новые японские двухкассетные магнитолы. И я могу через него приобрести их по очень комфортной цене, причем часть оплаты он согласился взять купюрами, предназначенными для обмена. Я подумала: «И зачем весь этот странный бартер нужен Западу? Чтобы эти станки не достались тем, кто в них нуждается в нашей стране?»

 Сюр, окружавший нас со всех сторон, настолько беспардонно входил в жизнь, плотно смыкая кольцо, что уже ничего не удивляло. Я только в очередной раз с грустью отметила, что деньги медленно, но верно уходят из нашей жизни, а вылезающие из всех щелей признаки натурального хозяйства отбрасывают нас далеко назад. Стало обыденным делом менять французские духи на домик для Барби; коробку киндер­-сюрпризов на упаковку колготок; дефицитные гастрономические деликатесы, включая шпроты и печень трески, на популярный турецкий свитер с орнаментом и вышитой иностранной надписью на животе. Удивить чем­-то стало сложно. Принцип «ты – мне, я – тебе» закреплялся и процветал. Обмен по принципу «ты мне корову – я тебе место на кладбище» уже не выглядел чем-­то шокирующим.

На производстве теперь платили зарплату тем, что сами и производили, и наш смешливый сосед по подъезду ежемесячно делал обход по всем квартирам, предлагая то выданные ему на работе утюги, то грязно-­серого цвета рожки с макаронной фабрики, где работала его жена. А один наш товарищ, работающий в Опытном конструкторском бюро машиностроения, известном и весьма уважаемом учреждении города, собравшем под своей крышей лучших специалистов, получил зарплату курицами. Такого точно нарочно не придумаешь. Подогнали к учреждению фуру с живыми домашними птицами и засунули туда в приказном порядке нашего приятеля и еще пару мужиков для убиения несчастных. Не выдали ни ножей, ни топоров. Никаких орудий для этого жуткого дела в ОКБМ не нашлось, а время поджимает, фура должна успеть возвратиться засветло на свою птицеферму. Вот и начали эти мужики прижимать головы несчастных прямо ногами да отрывать их от тел по живому или шеи ломать. Крики птичьи в фуре стояли пронзительные и несмолкаемые, обе стороны всё понимали, но деваться им было некуда.
 Товарищ наш от этих нежданных испытаний чуть в обморок не упал, благо его пожалели и отправили на выдачу неощипанных еще теплых куриных тел сотрудникам умственного труда в соответствии со списками личного состава. А потом он не мог спать. Закроет глаза и сразу слышит этот стон приговоренных к смерти. С тех пор он курятину есть перестал и из ОКБМ уволился. Кто-­то называл его слабаком,  кто-­то даже смеялся, а я старалась гнать из головы эту историю, острым сверлом вонзавшуюся в мою голову и причиняющую почти физическую боль.

 Я старалась принимать всё происходящее, как данность и сосредотачиваться исключительно на самом важном. Доминировал на тот момент только один вопрос: как найти недостающие деньги для покупки авто в условиях цейтнота.

 Санька прочно засел в операционной, и дозвониться до него не было возможности. Недолго думая, я приняла решение воспользоваться услугами благодарного пациента и рискнула купить три магнитолы. Уже к вечеру абсолютно счастливая я явилась домой с добычей – с тремя здоровенными коробками. Сверху всё было заклеено яркими липкими лентами с надписями на иностранном языке, добавляющими покупке респектабельности. Как я их тащила до дома – отдельная история. Можно было, конечно, позвонить Саньке, всё рассказать, и он бы обязательно сразу примчался меня встречать, помогая с этой нелегкой ношей. Но я не стала этого делать. Намеренно не стала. Уж больно мне хотелось увидеть и прочувствовать его восторг и радость от моего эффектного появления, снова зажечь его взгляд и вернуть в наш дом радость после всего произошедшего накануне.
– Вот так Виктория! Вот это, я понимаю, поступок! С тобой не пропадешь! Ты в любой ситуации можешь собраться и найти выход. С тобой можно хоть в разведку, хоть на край света!

   Санька не скрывал потрясения и возрождался буквально на глазах. Он аккуратно, стараясь не повредить тару, снял яркие клеевые ленты и достал черный блестящий магнитофон, издающий особый запах новизны и надежды, нежно провел рукой по его темному, почти зеркальному краю.
– Тебя не сломить, ты очень сильная женщина, и ты сделала сегодня очень своевременный, нужный и важный для нас шаг. Мы заработаем на эту чертову машину. Справимся. Обязаны. Когда мы едины, мы непобедимы!

    Уже через пять минут муж обзвонил всех своих друзей, сообщив, что есть шанс приобрести чудо-­технику по разумной стоимости. Все три магнитофона были проданы в течение часа. Мы не заламывали цену, понимая, что жадность порождает бедность. Расплата была произведена червонцами, десятирублевыми купюрами, которых, к счастью, не коснулась грабительская реформа.

   Утром Санька проснулся вдохновленным и успокоенным. То ли повлияло удачное завершение вчерашнего вечера, то ли за ночь родилась новая идея. Первым делом он подал два объявления в две разные газеты, одно в раздел «Куплю», другое в раздел «Продам», указав всё те же пресловутые магнитофоны, которых у нас уже не было. Звонки посыпались как из рога изобилия. Сашкина ставка на то, что в городе появилась такая аппаратура, сработала. Желающие избавиться от магнитофонов появлялись так же часто, как и желающие их приобрести. У Саньки был явный талант предпринимателя, дар покупать и продавать с выгодой для себя. Всё остальное было делом техники и сноровки, он что-­то рассказывал о перенасыщенном рынке и большом количестве подобных предложений, уговаривал, откровенно пудрил мозги и делал покупку, максимально уменьшая цену, а потом дорого продавал, расхваливая товар так, что даже мне с этими магнитофонами становилось нелегко расставаться. Сашка покупал и продавал, как подорванный, разница оставалась у него, и это приближало нас к цели. А между делом мой муж по-­прежнему оперировал глаза...


                Глава третья

                ОПЕРАЦИЯ«МЕДОВЫЙ СПАС»

Мы сидели за кухонным столом и обсуждали всё ту же неизменную, терзающую нас тему: «Что делать?». Я заварила в небольшом чайничке крепкий душистый чай с ягодами шиповника и смородиновым листом, а Сашка достал бутылку коньяка и две рюмки.
– У моего отца есть давнишний приятель, он живет в том же поселке, где находится дача у родителей. Работает этот человек начальником заготконторы. Со всего района везут ему мед, ягоды сушеные, грибы и другие дары природы. Взамен он выдает справки с указанием перечня и объема сданной продукции, а люди по этим справкам потом в магазине встречной продажи товары дефицитные получают. Мы так через него маме норковую шапку покупали, обувь какую-­то, даже одеяла пуховые, правда, ягоды тогда не сами собирали, а у соседей недорого брали.
– Надо же, какое название придумали интересное – магазин встречной продажи! Мне нравится! – под удивленным взглядом мужа я достала два прозрачных граненых стакана. Он ухмыльнулся и схватился было за коньяк, но я ловко вставила эти стаканы в дедушкины старинные посеребрённые подстаканники, и вся обратилась в слух.
– Вчера отец сообщил, что теперь через этот магазин тоже можно получить технику. К ним тоже начали приво­зить телевизоры, видеомагнитофоны, пылесосы.
– О господи, мы стали какими­-то скупщиками-­перекупщиками! Это называется: хочешь жить – умей вертеться. В чем­-то может и прав этот толстый министр, организовавший борьбу с нами и нашими нетрудовыми доходами!
– Знаешь, я всю жизнь мечтал быть врачом и получать за хорошую работу хорошую, ну или хотя бы просто адекватную зарплату, чтобы можно было жить, пусть без излишеств, но и без откровенной нищеты. Мечтал диссертацию защитить, по этой стезе продвинуться и стать лучшим. Хотелось во время операции думать исключительно об операции. А сейчас всё это кажется какой­-то невероятной и невыполнимой роскошью... Просто желание из списка космических! Мы лечим, оперируем, выхаживаем за какие­-то условные копейки, которые нам по два­-три месяца не выплачивают. Всё держится на привычке приходить в отделение и идеях гуманизма, плотно вбитых в голову Советским Союзом... – Санька одним махом опрокинул рюмку. – Но давай сосредоточимся на деле! Ты видишь, рынок наполняется. Такими темпами через год этой техникой никого не удивишь!
– Сань, опять телевизоры! Опять танцы на краю вулкана! С ними нам не сильно везет!
– С этими точно повезет! Да, Зин? – Муж обернулся к денежному дереву, сделал вид, что весь обратился в слух, потом хитренько улыбнулся, словно дождался ответа и добавил: – Молчание – знак согласия!

  На следующий день стало известно, что для получения в заготконторе вожделенной техники нужно 160 килограммов  меда, и мы бросились искать мед. Я подняла всех врачей в отделении, выясняя пароли и явки знакомых пасечников, а Сашка даже умудрился съездить на окраину области к одному из своих больных, который однажды отблагодарил его банкой собственного меда. Вернувшись, он прискорбно сообщил, что из­-за цены на мед наша гипотетическая сделка вмиг стала нерентабельной. Такие обмены выгодны только самим пасечникам, но никак не посредникам. Я начала грустить и чувствовать приближающуюся осторожными шагами безысходность.

  После работы мы сидели с Санькой в небольшом уютном кафе на центральной улице города, очень удачно переделанной в пешеходный променад, и пытались провести очередной мозговой штурм. Все мысли так и крутились вокруг этой заманчивой многоходовки: деньги – техника – авто – квартира. Иногда мы с тоской смотрели сквозь стекло на спешащих по своим делам людей, которым для достижения своих целей не нужно было «для того чтобы продать что-­нибудь ненужное, сначала купить что­-нибудь ненужное»... по методу кота Матроскина.

 Я чувствовала, что мозги начали заплетаться в тугую косу, образуя свежие извилины. Мое предложение обратить внимание на изучение рынка сушеной травы и ягод Санька решительно отверг, будучи не в состоянии оторваться от темы меда и предлагая разные варианты его незаметного разведения водой, фруктовым соком или сахарным сиропом для увеличения общего объема и экономии денежных средств. Я категорически не хотела химичить с медом. Не потому, что была против всех этих афер из­-за своей чрезмерной правильности – в нашей ситуации все методы были хороши, – просто мы элементарно не умели этого делать, и научиться было негде и, пожалуй, уже и некогда.
– Похоже, что мы проиграли! Куда ни сунься – всё без шансов! – Санька произнес то, о чем я постоянно думала, но боялась озвучить.
– Нет! Нельзя сдаваться! – в меня тут же вселился дух противоречия, дающий новый глоток воздуха и обновля­ющий силы. – Ты сам говорил, что никто из нас не может быть вдохновлён каждый день. Мы все выдыхаемся. Мы все устаем, расстраиваемся и терпим неудачи в погоне за мечтой! Но мы не стоим на месте, даже если выбились из сил, мы продолжаем двигаться вперед! Это главное! Каждый человек, которым ты когда-либо восхищался, даже самый-самый успешный, хотя бы раз чувствовал поражение, но это не помешало ему в итоге достичь своих целей.
– Я всё понял, главное – верить, несмотря ни на что, и черепки обязательно превратятся в золото!

   За разговорами и рассуждениями мы вышли на улицу и остановились, потому что не остановиться от этой невероятной зимней красоты было невозможно. На фоне полного безветрия снежинки падали с небес крупными пушистыми хлопьями так, словно каждой в этом вселенском чудном узоре было отведено свое место. Они летели и замирали в кружевном переплетении веток деревьев, превращая их в объемные пушистые сугробы, и укладывались на землю белым морем лебяжьего пуха. Они освобождали нас от тревоги и отправляли мысли в сказочные чертоги Снежной Королевы.
– Нужно просто взять паузу, – прошептала я, не в состоянии оторваться от созерцания настоящего снежного бала, украсившего всё вокруг белой воздушной негой. – Мы с тобой шпарим без остановки, поэтому и не получается ничего. А в жизни всё по­-другому: пауза – рывок, вдох – выдох, день – ночь, зима – лето. Даже сердце работает в режиме сокращения и расслабления, вспомни рисунок ЭКГ – вверх, вниз, вверх, вниз, но обязательно вперед. На дискотеках чередуются быстрые и медленные мелодии, и после грома всегда тишина. Надо сделать паузу, как перед прыжком, собраться с силами, в конце концов... Просто какое­-то время ничего не делать, совсем ничего, только стоять и любоваться волшебным творчеством  матушки­-природы, как сейчас!

   Санька на несколько секунд замер, проникнувшись моими словами и подставив лицо парящим снежинкам.
– Пауза закончена, перегруппироваться успела? – муж схватил меня за рукав пальто и потащил в сторону магазина «Природа», стоящего на другой стороне улицы. – Мечты не работают, пока не работаешь ты. Извини за минутную слабость. И на старуху бывает проруха!

  Полупустые прилавки с окаменевшими камушками кураги и чернослива, съежившимися в процессе многолетнего усыхания на витрине, наводили на мысли об опасности их употребления без предварительного недельного вымачивания. Одиноко лежащие в большой посудине ягоды шиповника производили впечатление бутафории для отвлечения внимания от пронзительной пустоты витрин. Неожиданно Сашка замер в дальнем углу и буквально завис над прилавком, обнаружив что­-то интересное в этом абсолютно бесперспективном, на мой взгляд, пространстве.
– Я нашел то, что нам нужно! – он махнул рукой, не поворачивая головы. – Смотри, мед из верблюжьих колючек! Цена – что надо! И не надо никакого развода, в смысле, разведения. Качество, судя по всему, на букву «г», но мед же!
Сашка тут же сообщил толстой продавщице в замызганном халате о своем желании купить медку. Она неторопливыми движениями достала специальный половник и начала делать вялые попытки что­-нибудь отковырять от застывшей намертво желтой массы.
– Зачем вам эта гадость? Его никто не покупает! Возьмите лучше цветочный, – милосердно предложила продавщица.
– А нам нужен именно этот, мы только его любим!
– Сколько взвесить?
– Сто шестьдесят килограммов! – мне показалось, что Сашка даже кайфанул при озвучивании этой цифры.

   В голове женщины явно что-­то не складывалось, она пыхтела и тянула с ответом, продолжая ковырять мед на прилавке. Через какое­-то время она подошла к своей старшей коллеге в противоположной стороне магазина, о чем­-то шепотом спросила ее и, получив ответ, вернулась к нам.
– Только два килограмма в руки! – недобро сообщила продавщица, продолжая свой напряженный мыслительный процесс.
– Так это же гадость и ее никто не покупает! Почему только два килограмма? Товарищ продавец, ведь рынок же на дворе! – начал возмущаться Санька.
– Я вам повторяю: два килограмма в руки, больше не положено! – сказала она как отрезала и, вспотев от непривычной умственной нагрузки, вся покрылась красными пятнами.
– Да он у вас уже замерз на прилавке, скоро совсем испортится! – Сашка начинал закипать.
– Давайте мы купим весь ваш остаток, и вы сразу выполните план. Ведь у вас же должен быть план по продажам? – вступила в разговор я, предлагая новые аргументы как новые снаряды для нашей дуэли.
 Но, похоже, этот бой мы проиграли. Продавщица прочно закрепилась на занятой позиции, и сместить ее оттуда было невозможно.

 Мы возвращались домой, почти не разговаривая и не обращая внимания на усиливающийся снегопад и появление колючего пронизывающего ветра. Санька периодически вздыхал и задавал только один вопрос: «Ну почему у нас всё так непросто?»
Вечером за ужином, обсуждая с моими родителями создавшуюся ситуацию, выяснилось, что мама училась с директрисой магазина «Природа» в одном классе.
– Ого! – Санька аж на стуле подскочил. – Дело набирает новые обороты. Вот ведь как всё закручивается! Чувствую себя котенком, охотящимся за бантиком на ниточке. Только-­только я прицелюсь для прыжка, как кто-­то дергает за ниточку и бантик прямо из-­под носа улетает. Но стоит мне на секунду успокоиться, как на тебе! Снова бантик перед глазами, и опять пошла игра по новому кругу.
– Кто ищет, тот обычно находит! – мама не стала тянуть время и, покопавшись в записной книжке, быстро отыскала нужный номер.

 Жизненно важный вопрос решился положительно на первой же минуте, а потом мама еще минут сорок обсуждала с одноклассницей женитьбы и разводы, успехи и неудачи, болезни и здоровье только им известных людей, напрочь забыв об остывшем ужине и собственной семье, ожидающей результата и алгоритма дальнейших действий.

День, на который была назначена секретная операция «Медовый Спас», выдался пасмурным и ветреным. Мы пробирались в сторону магазина по мокрому бездорожью, перепрыгивая по ледяным островкам через хлюпающее слякотное месиво. В самый неподходящий момент моя нога поехала по льдинке, и я, чтобы не рухнуть плашмя в топь серой, размокшей от воды жижи, быстро выставила впереди себя спасительную руку, которая и приняла на себя всю тяжесть моего летящего тела. Что­-то тихонько хрустнуло, и боль острым сверлом пронзила до самой макушки. Санька меня быстро поднял, встряхнул за шиворот, заглянул в глаза, вытер носовым платком мокрые от брызг и слез глаза, потом грязную руку, подмигнул голубым глазом, и мы резво помчались дальше. Времени на раздумья и жалость к себе не было. Рука очень прилично ныла, но я почти не обращала на нее внимания, сконцентрировавшись исключительно на пузатых флягах с верблюжьими колючками.

  Мамина одноклассница была любезна и учтива, никаких проблем в покупке нужного объема меда не возникло, единственное, о чем она попросила, – это вернуть назад тару. Вчерашняя противная тетка сменила замусоленный халат на свежий и растекалась сладкой патокой вокруг нас, помогая с погрузкой и нахваливая по порядку то Саньку, то меня, то мед. Я даже немного засомневалась, точно ли это она была такой категоричной накануне.

  Мы с огромным трудом запихали здоровые, неподъемные фляги в старую «Волгу» Сашкиного отца, ожидавшего нас у заднего входа в магазин, и помчались в районный центр. По плану было сдать в заготконтору товар, заехать на дачу, чтобы помочь отцу сделать там какие­-то дела, и к вечеру всем вместе вернуться домой. Мед приятно напоминал о себе легким бренчанием алюминиевых фляг о стенки багажника, рядом со мной на заднем сидении важно возлежал еще один пузатый сеньор-­бидон, дающий о себе знать на каждой кочке. Выданная мне таблетка немного уняла боль, настроение заметно улучшилось, хотелось побыстрее сдать мед и победно вернуться домой с новой японской техникой.
– Ну и ну! Чего это вы мне привезли­-то? – местный начальник Федор Степанович открыл тяжелую крышку и засунул свой смешной острый нос внутрь.
Когда он повернул разочарованное лицо к нам, я была очень удивлена, что кончик его «клюва» так и остался чистым. – Это что, верблюжьи колючки? В самом деле? Ох-­хо­-хо, дела!
У меня сразу подкосились ноги, снова заныла рука, а вместе с ней и живот. Санька как­-то неестественно выпрямился, словно на параде и сейчас будет сдавать рапорт.
– Степаныч, ты не серчай! Всё остальное они по деньгам не потянут. Эти-­то фляги еле выцарапали, и то не без приключений. Уж помоги, пожалуйста, от тебя сейчас всё их будущее благосостояние зависит! – включился в разговор отец.
– Ладно, перегружайте в «буханку», – Федор Степанович махнул в сторону обшарпанного уазика и в задумчивости почесал свой затылок с остатками редких волос. – Что­-нибудь придумаем.
– А зачем в уазик? – удивилась я.
– Зачем­-зачем! Шевелитесь, давайте! В город повезем, в специализированную лабораторию сдавать! – от его слов мы все трое чуть не рухнули. – А потом мед ваш попадет на продажу в магазины.
– Как назад в город?! Мы сюда почти три часа добирались, – Санька вытер рукавом влажный лоб.
– А вот так. Правила такие! Сначала сюда, потом туда. Как всё будет сделано и всё примут, я вам сразу просигнализирую. Куда вы торопитесь? Всё равно новую партию телеков еще не привезли. Уж мед­-то перегружать не будем, заберите сразу пустую тару себе в машину.

  Степаныч выкатил четыре пустые фляги и хитро подмигнул нам. После недолгого обсуждения было решено в город на уазике с главным человеком заготконторы и медом отправить меня, а мужчины вернутся позже, как только сделают на даче всё задуманное.

  Обратный путь в мало приспособленном для путешествий автомобиле показался мне адом, каждая колдобинка на дороге выстреливала в руку. Я пыталась дремать, но ничего не получалось. Степаныч все три с половиной часа о чем­-то долго и нудно рассказывал, а я только молча кивала в ответ и считала минуты до возвращения в город. Потом мы перекатывали бадьи с медом, разгружали какие­-то коробки с сушеными дарами природы, и мне всё больше казалось, что этот день никогда не закончится.
– А вот и Федор Степаныч пожаловал! – откуда ни возьмись, появилась веселая девушка-­лаборантка в бело-­сером халате со смешной светлой косой, наспех накрученной на затылок. – Ну, давай поглядим, что там у тебя сегодня.
Она открыла крышку нашей первой фляги и, сморщив свой молодой, но опытный нос, с ехидной улыбкой поинтересовалась:
– Степаныч, ты нам что, мед из верблюжьих колючек привез?
– Верблюжачий лишь врагу, разве Люсеньке могу? Нет, конечно!
Так шутками-­прибаутками Степаныч разрядил обстановку, а потом в его руках каким-­то магическим образом неожиданно оказалась большая коробка конфет и трехлитровая банка отборного липового меда. Он ловким движением снял пластиковую крышку и, подмигнув мне, со смаком вдохнул тонкий сладкий аромат. Этот чудесный запах долетел даже до меня, стоявшей в отдалении.
– Вот как он так умеет? Оглянуться не успеешь и понять не сможешь, как окажешься в его сладком плену! – девушка наскребла в ложку немного твердеющего меда и отправила его в пробирку, а это означало, что первая часть нашей операции проходит успешно.
– У вас нет случайно таблетки анальгина? – обратилась я к лаборантке.
Терпеть боль было уже невозможно и, закатав рукав теплой куртки, я с ужасом обнаружила, что моя левая рука в области запястья посинела и раздулась до невероятных размеров.
– Что это? – Степаныч только присвистнул от удивления, а девушка Люся быстро умчалась внутрь в поисках лекарства. – Пожалуй, отсюда я отвезу тебя сразу в травмпункт.

  Лаборантка, выдав мне целую упаковку анальгина и стакан воды, ускорила темп приемки груза от Степаныча.

Дежурный молодой травматолог диагностировал перелом и наложил гипс.
– Саня! Я руку сломала! – крикнула я в трубку, как только муж подошел к телефону.
– Кому, Вика? – оказалось, что Санька с отцом уже давным-­давно вернулись. – Мы тебя потеряли и очень волнуемся!
– Снимок сделали, гипс наложили, теперь я инвалид недели на три! Забери меня отсюда, пожалуйста! – реагировать на его дурацкие шутки не было сил, да и телефон в травмпункте использовался исключительно в служебных целях, о чем меня предупредили заранее.

 ...Мы ехали домой, и Сашка хохотал над моими рассказами, искренне удивляясь, как я продержалась так долго со сломанной рукой, умудряясь еще и таскать тяжести.
– Вика, ты гигант, преодолевающий боль и страдания! Горжусь тобой! Пусть с потерями, но мы вместе продвигаемся вперед! Цель и одержимость – вот он, залог нашего успеха! – комментировал мой муж, кипящий множеством разных новых идей.
– А еще адреналин, и он творит чудеса! – парировала я и с удовольствием ловила на себе Сашкины взгляды, полные восхищения.

  Через пару дней мы завезли пустую тару в магазин «Природа». У заднего входа стояла знакомая обшарпанная «буханка». Мужики выгружали тяжелые фляги с медом из верблюжьих колючек, завершивших свою самую настоящую «кругосветную» эпопею. Круг замкнулся и удивительным образом колючки вернулись всё в тот же магазин «Природа», а Санька с отцом, благодаря «руководящей и направляющей» помощи Степаныча, отоварили «медовые» талоны и привезли в дом три внушительных коробки с телевизором, видеомагнитофоном и пылесосом. К огромной радости всех домочадцев мы еще на один шажок приблизились к своей мечте.


                Глава четвертая

                ДЖОКЕР

     Почти неделя ушла на продажу всего этого добра. Сашка виртуозно доставал буквально из-­под земли платежеспособных покупателей, и всё разлетелось достаточно быстро, кроме симпатичного японского пылесоса глубокого вишневого цвета, который никак не хотел с нами расставаться. Для покупки машины не хватало совсем чуть­-чуть. Я предлагала занять у родителей, но Санька категорически отказался, и я понимала, почему. Ему хотелось самостоятельно завершить этот нелегкий проект, не влезая ни в какие долги, чтобы не делить потом ни с кем славу победителя и убедить всех и в первую очередь себя, что он при желании может добиться всего, чего захочет. В этом был весь Санька, и спорить с ним было бесполезно. Муж иногда проговаривался, что в случае острой необходимости всегда можно одолжить нужную сумму у его очень небедного однокурсника по кличке Жук, с которым он дружил все институтские годы и до сих пор сохранил теплые душевные отношения. Жук владел сетью коммерческих ларьков, через которые и шла реализация небезызвестного спирта «Рояль». Поговаривали, что Санькин приятель был близок с местными бандитами, которые крышевали его бизнес, а может, и принимали в нем самое непосредственное участие. Конкретики, естественно, никто не знал. Одно можно было сказать точно: о возвращении в медицину Жук точно не помышлял, хотя учился в институте очень неплохо и подавал большие надежды. Жук был нашей своеобразной денежной страховкой, придающей уверенности в успехе, джокером, который всегда в кармане на крайний случай.

   Недолго думая, Санька сложил все непроданные видеокассеты с записанными фильмами в коробку и отправился продавать их на центральную площадь города к магазину «Книги», где всегда собирались спекулянты-­фарцовщики нашего города. В последнее время эта сплоченная, почти профессиональная группа людей, сильно трансформировалась и разнообразилась за счет обнищавшей интеллигенции, пытающейся сбыть с рук самые непредсказуемые вещи. Там можно было купить и продать всё, что угодно, договориться и просто познакомиться для будущих товарно-­денежных отношений. Санька положил во внутренний карман немного денег на всякий случай, потом подумал и положил еще. Я уцепилась с ним в последний момент, взяв с собой коробку с пылесосом в надежде его там продать. Вдруг повезет, чем черт не шутит!

  Всё было на своих местах: и магазин «Книги», и прогуливающаяся с невозмутимым видом публика, напоминающая на первый взгляд интеллектуальное сборище по интересам, клуб филателистов или шахматистов. Не было никакой спешки и суеты, люди направлялись друг к другу, обменивались информацией, потом разбредались дальше или отходили в сторону для дальнейших действий. С пылесосом там точно никто больше не гулял. Вытащить его и поставить для всеобщего обозрения не было никакой возможности, это был не рынок и не барахолка, тут были свои отработанные правила, которые не хотелось нарушать. Ко мне начали подходить интересующиеся люди, и я немедленно вовлеклась в процесс, быстро уяснив правила. Краем глаза я увидела, что Санька отошел в сторону и общается с симпатичным невысоким улыбчивым пареньком в спортивном костюме, что-­то активно обсуждая. Потом муж сел в такси желтого цвета с шашечками на боку, и через минуту на этом месте не было ни такси, ни Саньки, ни сумки с кассетами.

 Я стояла в центре площади, крутила по сторонам головой, вяло отвечала на вопросы подходящих ко мне людей и не знала, что делать. Через час Санька не вернулся, и я поняла, что дело пахнет керосином. Я проклинала себя, что не запомнила номера такси, что не ходила всё это время рядом с мужем – двоих бы точно не увезли, – что цель во что бы то ни стало пристроить пылесос меня полностью поглотила, и я с головой ушла в этот процесс, напрочь забыв о безопасности.

 Я бросилась домой, проклиная всё подряд на своем пути. «Он уже дома, конечно, он дома, где же ему еще быть, как не дома!» – беспрестанно повторяла я, как мантру, подгоняя автобус, а потом несясь между сугробами, рискуя сломать себе что­-нибудь еще... Саньки дома не было. Он не пришел и через час, и через два, и через три. Хотелось выть и лезть на стены. Родителей дома не было, и посоветоваться было не с кем.
Звонок в дверь раздался ближе к вечеру, он был короткий и осторожный. Санька никогда так не звонил, это не соответствовало его размашистой и открытой широте натуры. Это не он. Это что­-то плохое. У меня подкосились ноги, и я медленно поплелась к двери, остановилась, словно пытаясь задержать дурную весть, и повернула рукоятку замка. Передо мной стоял Санька, только он был какой­-то совсем другой, не мой, не такой, каким я его давно знаю, не Санька, а его оболочка. Он медленно вошел в квартиру, кинул в угол пустую сумку и молча прошел в ванную, звонко щелкнув задвижкой. Я стояла под дверью, слушала бесконечный успокаивающий звук текущей воды, и пыталась понять, что не так с моим мужем. Ответ пришел очень быстро – его взгляд. Пустой, ничего не выражающий взгляд потухших глаз, цвет которых изменился до неузнаваемости, будто полинял всего за несколько часов его отсутствия.

 Я достала из серванта спасительный коньяк и порезала на доске всё, что смогла отыскать в холодильнике. Санька вышел из душа немного расслабленным, махнул без закуски рюмку, потом сразу вторую, уселся напротив, кинул на черный хлеб несколько тоненьких кусочков сала, найденного мной в морозилке, откусил, откинулся на стуле, на мгновение замер, глядя на меня, и подмигнул мне одним глазом. Я выдохнула: Санька вернулся. Мой Санька.
Его рассказ был мало эмоциональным и от этого продирал еще сильнее.
– Я сел в эту машину без задней мысли. Во-­первых, такси с номером, который можно запомнить, во-­вторых, с парнем вроде бы обо всем договорились, да и показался он мне приятным и понятливым. Я помню только, как дверцу машины открыл, а уже через мгновение оказался на заднем сидении посередине, а по бокам – два мордоворота, и парень, как по мановению волшебной палочки, трансформировался в нечто, напрочь забывшее нормальный русский язык. Мотали меня по городу с издевками и допросами – то сколько денег у меня в карманах, то часы покажи, то кроссовки... Про деньги я им не соврал, часы у меня недорогие – даром никому не нужны, да и хорошо, что Крюгер у меня пятку одной кроссовки в свое время обгрыз, а то пришлось бы босиком возвращаться. Сначала остановились у кинотеатра. Этот недоросток, оказавшийся у них главным, сразу ушел внутрь с коробкой кассет, а минут через десять он вернулся с той же коробкой, не придерешься, хотя я уверен, что внутри уже тогда было пусто.

    Потом меня бесконечно долго возили по разным районам города, они решали какие-­то свои дела, пили, жрали, ржали, к какой­-то телке успели по порядку сходить, а я всё это время сидел в машине без шансов выбраться наружу и всё пытался понять, убьют меня или нет, ведь я запомнил номер такси. Это было реально страшно! В какой-­то момент я им сам предложил забрать всё, что у меня было, но вместо этого с пятиэтажными угрозами меня повезли на окраину города в безлюдное место на берег реки. Кажется, тогда я попрощался с жизнью, но вдруг появилась надежда – машина резко остановилась, и мою коробку демонстративно выставили на обочину. Проехав еще метров двести, главный достаточно вежливо попросил меня рассчитаться за такси. Наверное, это была самая дорогая моя поездка. Мне пришлось отдать все деньги, после чего меня вышвырнули из машины и приказали бежать. Когда они скрылись за горизонтом, я, конечно, вернулся к коробке, ну так на всякий случай посмотреть. Любопытно же! Конечно, кассет в ней не было, вместо них были только старые скомканные газеты. Вот такая история со мной приключилась сегодня.
– Но ты же запомнил номер такси! Это всё меняет! У папы есть кто-­то в милиции, их можно будет отыскать!
Во время Сашкиного рассказа у меня до такой степени пересохло горло и всё сжалось внутри, что даже дышать стало трудно. Я не могла сделать полноценный вдох, и понимала, что это результат нервного стресса.
– Мы не пойдем в милицию. Я заходил к Жуку, он ориентирован в этих вопросах лучше многих. Нам нечего предъявить им, они всё сделали по пацански грамотно. Это их хлеб. Меня никто пальцем не трогал, в такси типа сел сам, деньги отдал тоже сам за извоз. Не к чему придраться, а про коробку с кассетами всегда можно сказать, что ее обчистил кто­-то другой, пока я к ней двести метров шел. К ним не подкопаешься, только геморрой себе наживешь. Они могли бы просто всё это отобрать, но это уже статья. Вот такие у них игры, будоражащие кровь. Чувствую себя опытным, постаревшим камикадзе. С ума бы не сойти от этих качелей, то густо, то пусто. А эти уроки, видимо, нужны, как впрочем, и деньги. И деньги нужны уже завтра.
– Ты спросил денег взаймы у своего Жука?
– Спросил. Не даст.
– Как не даст? – я почувствовала начало головной боли.
– А вот так. Он спросил, на что мне деньги, и я ему в подробностях рассказал все наши телодвижения за последнее время: и про мед, и про технику, и про квартиру будущую. Жук всё внимательно выслушал и ответил, что сам смог пока только комнату в коммуналке купить, и машины новой у него нет, что слишком я широко шагаю, могу штаны порвать, да и не верит он в успех этого чересчур хитроумного плана.
– Ну и что, что у меня дом старый, главное, что у соседа новый сгорел! Из этой серии дружбан твой?! Не нужно было ему всё рассказывать.
– А что мне надо было отвечать? На что мне деньги? На память? – Санька начал заводиться, но видно было, что он тоже обескуражен ответом Жука. – Так и придется просить у твоих родителей.
– Ладно, главное, что ты живой. Всё, забыли! Проблема в том, что родителей нужно было предупреждать заранее о нужной сумме. Они готовы нам одолжить, но деньги не лежат у них под подушкой, они же говорили об этом. Может обратимся к твоим?
– У моих нет денег, я уже спрашивал.

 Сашка был краток и всем видом показывал, что не хочет углубляться в эту тему. Мы оба замолчали, исчерпав все возможные источники финансовой помощи. У меня защипало глаза от понимания, что ускользает из рук то, что было очень близко, почти осязаемо и вряд ли еще когда-­нибудь представится подобный шанс. Сашка выпил еще рюмку, поднялся и начал наматывать шаги по квартире, сморщив свой красивый гладкий лоб. Я вытянула ноги на соседний стул и стала перебирать в голове, что еще можно продать. Продать было нечего, кроме пылесоса, и я начала собираться в обход по подъезду по проторенной дорожке утюгов и лапши наших соседей, изо всех сил пытаясь не паниковать, но отчаяние холодной лентой вползало внутрь и начинало потихонечку давить, снова мешая нормально дышать. Выхода не было. Я понимала это всё отчетливее, но молчала. Санька полез за записной книжкой, в надежде продать пылесос хотя бы за какие­-то деньги.

  Мои мысли прервал громкий и неожиданный телефонный звонок, от звука которого я вздрогнула. В трубке знакомый с детства, хорошо поставленный родной дикторский голос сообщил, что все машины «Жигули» девятой модели, на которую был оформлен наш заказ, закончились, и поступление их больше не предвидится. Остались только «шестерки» и это даже дешевле. Потом бабуля назвала сумму, копеечка в копеечку, которая была у нас на руках, сминусовав именно ту цифру, которую мы никак не могли найти. Я заорала нечеловеческим голосом, давая свое согласие и выпуская пар накопившихся эмоций, изрядно напугав бабушку и пуделя Крюгера, забившегося под диван. Санька сначала тоже опешил, потом, уловив, о чем речь, начал скакать вокруг меня, издавая только ему понятные нечленораздельные звуки. Получалось, что нужные деньги были собраны к сроку. Так мы стали владельцами шестой модели автомобиля «Жигули» редкого цвета пожарной машины.
      
                ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...