Время неискушенных

                ЧАСТЬ I
                ЭПОХА ПОТРЯСЕНИЙ


Я достала из пачки небольшие аккуратные пельмени, разложила их на разделочной доске стройными рядочками, посыпала сверху мукой, спрятала упаковочный пакет поглубже в мусорное ведро и вздрогнула от продолжительного уверенного звонка в дверь, как будто пойманная на месте преступления...
               

                Глава первая

                ЭЛЕГАНТНЫЙ, КАК «ROYAL»...

...А что еще остается делать, если муж категорически отказывается есть полуфабрикаты, а времени для приготовления домашних пельменей у меня совершенно нет. Вот такие пищевые капризы теперь проскакивают у моего любимого супруга, как будто и не он вовсе меньше года назад с огромным удовольствием поглощал на завтрак, обед и ужин исключительно картошечку в разных видах и как ребенок радовался, если в серванте вдруг появлялась пачка самого обычного печенья к чаю. Слава Богу, что все эти сложные времена мы смогли преодолеть, жаль только, что в прошлое также ушла и Сашкина профессия врача-­офтальмолога, выстраданная долгими годами учебы. А что оставалось делать, когда суровые девяностые с особой жестокостью методично выкручивали людям руки, систематически оставляя бюджетников без зарплаты, да и в магазинах надолго воцарилась абсолютная пустыня...


    Потом на прилавках неожиданно начали появляться продукты по непривычно завышенным ценам, но купить их двум начинающим врачам было не на что. Подаренные больными конфеты, шоколадки и коньяк мы сразу, не донося до дома, пристраивали на реализацию в соседний с больницей коммерческий ларек, процветающий из­-за своего удачного месторасположения, в основном за счет движения одного и того же товара по кругу: ларек – пациенты – врачи – ларек. Всех всё устраивало, а вырученные деньги позволяли нам кое-­как перебиваться до зарплаты.

   Мы жили в Нижнем Новгороде с моими родителями, занимая маленькую восьмиметровую комнатушку, которая когда-­то была моей детской. В то время самой большой мечтой, этакой идеей фикс, казавшейся нам несбыточной, было собственное жилье. Санька крутился, как мог. В своих попытках подзаработать хотя бы немного денег он использовал любую возможность. Он доставал по оптовой цене только что появившиеся в городе большие увесистые бутылки 96­градусного голландского спирта «Royal» с яркими красно­-белыми этикетками, а после работы в глазном отделении городской больницы мчался развозить его по ларькам. Сашкина внебольничная деятельность давала реальную возможность выживания, но всё это было очень непросто. Утром, занимаясь очередным пациентом, мой муж думал о спирте и его продаже, а собирая выручку по вечерам, он постоянно ловил себя на мыслях о какой-­нибудь только что прооперированной бабушке. Сашка постоянно шутил на эту тему, разглагольствуя о намечающемся «профессиональном» раздвоении личности, которое рано или поздно может привести к шизофрении, но торговлю спиртом не бросал.

   Он всегда был очень энергичным и деятельным. Еще с институтских времен, благодаря популярному советскому фильму, за ним закрепилась кличка «майор Вихрь». Он везде успевал, был в курсе всех событий и внешне удивительно напоминал главного героя. Такое же худощавое утонченное лицо с хорошо обозначенными скулами, точеный нос правильной формы, удлиненные светлые волосы, которые из-­за Санькиной подвижности всегда находились в полете, и неповторимые глаза, синие­-синие. Когда я впервые увидела их близко, то сразу вспомнила про гжель – блюдца, которые важно выглядывали из­-за стекла бабушкиного серванта и выставлялись на стол только по большим праздникам в паре с такими же яркими чашками. В нашей совместной жизни тоже командовал Санька, а я с удовольствием подчинялась. Он был моим генералом, я его солдатом, имевшим право высказывать свое мнение, всегда отстаива­ющим правду, даже способным на кратковременный бунт, но солдатом. Муж генерировал идеи, я подхватывала, и в нашем тандеме рождался результат.

   Когда Санька принес неожиданную новость о закрытии магазина «Березка», где можно было купить дефицитные товары за чеки Внешпосылторга, мы заметно приуныли. У нас еще со свадьбы  лежала кругленькая сумма, подаренная моими родителями­-врачами, достаточно долго проработавшими за границей. Мы отчаянно экономили чеки, пытаясь растянуть это удовольствие чуть ли не до конца жизни. «Березка» здорово выручала, была нашей единственной возможностью купить себе хоть что­-то приличное из одежды и казалась хрупким мостиком в неизвестный мир «фирмачей и загнивающего Запада». Удивительное и неспокойное время внесло свои коррективы даже в работу этого легендарного титана, казавшегося непотопляемым и напоминавшего рог изобилия посреди невзрачного ассортимента развитого социализма. Сначала товар на полках начал заметно таять, а потом и совсем исчез, превратив элитный магазин в настоящий саркофаг, почти лишенный признаков жизни.
 
    Неожиданная информация о привозе туда, будто напоследок, японской техники пришла в момент угасания последних надежд, и это была, пожалуй, единственная возможность для многих достать из тайников и отоварить сбереженные на черный день чеки. В противном случае их можно было просто выбросить или сжечь, символично превратив в пепел. В пепел превращалась и наша устоявшаяся, размеренная жизнь с ее привычными ценностями, принципами и возможностями, с твердой верой в профессию и в завтрашний день. Всё с необыкновенной легкостью и невероятной скоростью летело в тартарары, без шансов нажать на тормоза и спастись от надоевшего перестроечного рахита, не поддающегося никакому лечению. Об этом говорили все вокруг, но понимания причин не было. Было трудно успевать за калейдоскопом меняющихся событий, постоянно подстраиваться под законы нового времени и бояться пропустить что­-то важное, а еще хуже – сложить крылья и пойти ко дну.

    Мы быстро расстались с милой привычкой жить неспешно, вразвалочку, лениво поругивая коммунистическую партию и годы застоя. Жизнь больше не была расписана до мелочей на годы вперед, мы не знали, что будет с нами завтра. Накрывшее нас с головой бешеное ускорение девяностых уносило всех в неизвестном направлении, болезненно разрывая привычные стереотипы. Это была совсем другая, непривычная для нас жизнь, и мы, пытаясь ей соответствовать, тоже становились другими, проходя через огонь, воду, медные трубы, тернии, испытания, через всё, что могло препятствовать и мешать двигаться дальше.


  Новость о полном закрытии знакового магазина собрала у его дверей горластую толпу, быстро организовавшую очередь на японский дефицит с обязательной перекличкой два раза в день. Энтузиасты выдвинули из своих рядов самых активных и жестких для общего контроля и взаимодействия с руководством «Березки», чтобы ничего из предстоящего поступления не ушло «налево». Общая озлобленность людей, пытающихся спасти свои сбережения, энергетическим сгустком висела в воздухе, как огромная черная туча. Так начались наши ежеутренние и ежевечерние походы к закрытому на замки магазину, всё чаще с темными окнами. Пришел, отметился, шанс не потерял. Не успел вовремя – толпа тебя вмиг вычеркнет и выплюнет, а доказать, что еще вчера ты здесь присутствовал в полноправном статусе, будет, увы, невозможно. Так и мотались мы в эту очередь, иногда чередуясь с родителями, не зная толком, дождемся у моря погоды или нет.


   Походы к «Березке» перед работой в суровой серости неприветливого раннего утра были быстрыми и скупыми на разговоры. Зато вечером всё располагало к общению. Люди быстро шли к магазину, как на сходку тайного общества посвященных. За это время все успели привыкнуть друг к другу, перезнакомиться и даже с кем­-то подружиться, начав новое общение. Из разговоров мы поняли, что кто­-то эти чеки просто купил втридорога, в надежде потом перепродать полученную дефицитную технику с хорошим наваром. Были и такие, кто ходил отмечаться с целью перепродать уже саму очередь. Это место наших странных встреч постепенно превратилось в товарищескую маевку, где мы обсуждали политические новости, выпивали коньячок, получаемый путем смешивания спирта «Рояль» с крепкой чайной заваркой, менялись вещами, которые удалось достать где­-то по знакомству.


   Деньги обесценивались нереальными темпами, поэтому никто ничего не продавал и не покупал. Время перемен напоминало своеобразное возвращение к натуральному хозяйству. Никто не покупал одну пару обуви, если была возможность взять больше. Так Сашкин отец очень удачно и своевременно притащил нам десять детских стеганых комбинезонов с белой синтетической опушкой и блок тайваньской губной помады непередаваемого цвета ядерного взрыва в роскошных ярко-­синих тюбиках с перламутровыми разводами. Цвет губ от этой помады был, конечно, ужасающим, но тюбики своим великолепием забирали всё внимание на себя, превращая ядреный морковный оттенок в незначительный побочный эффект. Возможность достать такое чудо из сумочки на глазах у всех и непринужденным движением легко коснуться губ не могла не доставлять радость. Это приводило меня в восторг и даже повышало самооценку. С комбинезонами и помадой я стала настоящей царицей очереди, ко мне подходили, что-­то предлагали, торговались, заключали сделки, и я выменивала для нашей семьи что-­то стоящее и необходимое. Люди были изголодавшимися по красоте, а волшебные тюбики манили, переливались и впечатляли. Постепенно войдя во вкус, я стала получать от этого обменного процесса удовольствие, по своим эмоциям напоминающее удачную рыбалку. Спустя время весь этот товарообмен переместился в близлежащий кинотеатр и существовал там достаточно продолжительное время, называясь ярмаркой. Кино на большом экране там давно не показывали, потому что его больше не снимали.

                Глава вторая

                СДЕЛАНО В ЯПОНИИ


   К тому моменту, когда Санька стал обладателем роскошной видеодвойки японского производства, мы уже перестали на что-­то надеяться и ходили к «Березке» скорее по привычке. Это была наша первая общая самостоятельная победа.
– Когда мы едины – мы непобедимы! Главное – верить в себя, нет, в нас! Ты – Виктория, мой талисман, приносящий победу! – ликовал муж, до боли расцеловывая меня в обе щеки.

   Наша радость не знала предела, но было немного грустно от того, что больше не нужно привычно идти к магазину, и очередной кусочек нашей жизни, связанный со стихийными знакомствами и достижением общей цели, остался за бортом нашего уплывающего в бурный океан кораблика. Сашка удивительно быстро скооперировался с одним из таких же счастливчиков, обладателем новой дефицитной техники, и началась совместная эпопея записи видеокассет. С вечера оба магнитофона были у нас, днем – в другой семье. Саня где-­то доставал пиратские копии новых американских фильмов и без устали всю ночь перегонял их с кассеты на кассету, ставя себе будильник через каждые два-­три часа для переустановки, а утром снова шел в больницу оперировать глаза. К «спиртовым» маршрутам добавился развоз кассет по адресам заказчиков. Санька обеспечивал новыми фильмами несколько видеозалов, оборудованных во всевозможных местах, начиная от административных помещений заводов до районных Дворцов культуры, небольших кинотеатров и детских спортивных школ. Они ежедневно собирали публику, жаждущую зрелищ.

   Мы и сами все совместные вечера проводили в просмотрах видео, открывая для себя абсолютно неведомый мир Голливуда, вызывавший восхищение на фоне убогой действительности. Мы подсели на эти фильмы настолько, что даже своего черного щенка-­пуделя назвали Крюгером в честь главного героя самого популярного ужастика. Время было сложным, а перспективы на будущее – туманными и непонятными. Сашка вываливался из штанов, еженедельно прокручивая новые дырочки в своем ремне.

   Я продолжала работать в кардиологическом отделении на две ставки, забирая себе  все предложенные  дежурства и постоянно выпрашивая у заведующего еще какую­-нибудь подработку. Регулярная задержка нашей скромной врачебной зарплаты, похоже, уже стала нормой. В свободное время я скупала вещи в секонд-­хенде, открытом моей школьной подругой, куда она меня запускала всегда самой первой, до начала общей распродажи. Что-­то я оставляла себе, что-­то перепродавала, возвращая одежде товарный вид с помощью стирки, глажки, отпаривания и перешивания этикеток.

Японский телевизор, всё еще запакованный в магазинную коробку, по­-прежнему возвышался в центре нашей маленькой спаленки, и мы с Сашкой ломали голову, как же этого красавчика выгоднее использовать. Непредсказуемое время девяностых, перевернувшее всё с ног на голову, с одной стороны, загоняло в угол безысходности, с другой – давало карт-­бланш неограниченным сумасшедшим и самых невероятным возможностям. Невиданная ранее техника японского производства из чекового магазина ценилась на вес золота и стала своеобразной валютой, приподняв нас над прежней нуждой и беспросветностью. От одного только словосочетания «сделано в Японии» у людей расцветали и преображались лица. Такой телевизор можно было легко поменять на что угодно. Отчасти это происходило по причине массовой эмиграции в Израиль и другие страны. Валюту купить было нереально, и поэтому на деньги за проданное жилье, как правило, покупали японскую бытовую технику. С ней и уезжали.
– Будем менять на квартиру! Цена-­то равнозначная! – Санька сразу задал высокую планку, незамедлительно начав шерстить объявления в местных газетах.
Начались просмотры квартир, вносившие в нашу жизнь новые эмоции, разнообразие и приятную суету.
– Знаешь, если когда­-нибудь нападет хандра, начинай играть в «покупку недвижимости», просматривая квартиры с видом богатого платежеспособного клиента! Пусть у тебя в кармане дырка от бублика, но этого же никто не знает, а свою порцию уважения получишь и самооценку точно поднимешь! – как­-то заметил Санька.

Он, включив всё свое обезоруживающее обаяние, становился владельцам квартир почти другом, договариваясь о выгодном обмене. Но почему-­то уже принятые и согласованные решения в последний момент рассыпались как карточный домик, стоило подуть легкому ветерку сомнений. Что­-то не давало людям переступить через внутренний порог и отдать «дом, милый дом» за красивую японскую игрушку, которая может вдруг взять и сломаться.
– Квартира не портится и может оставаться в продажном состоянии довольно­-таки долго, а срок выпуска телевизора имеет большое значение. С каждым месяцем он стареет и дешевеет, – изрекла я после очередной нашей неудачи. – Нужно что-­то срочно предпринимать!
– Значит, будем продавать телевизор и на эти деньги сразу же покупать квартиру, раз по-­другому не получается, тем более, что подходящее жилье мы уже нашли, – принял решение Санька. – Через год наш телик уже никому не будет нужен. Надо искать отъезжающих евреев, они скупают всё со страшной силой и не мелочатся, потому что у них нет времени и есть бабки.

Через какое-­то время Сашка нашел евреев, или евреи нашли Сашку. Они давали хорошие деньги, но искали видеодвойку, им мало было одного телевизора, они хотели купить еще и нашего кормильца, почти круглосуточно записывающего фильмы. Мы совещались недолго, в конце концов, видеомагнитофон за прошедшее время эксплуатировался не по­-детски, пахал, как настоящий бурлак на Волге, и тот факт, что любая техника имеет свой ресурс, был неоспоримым. Решение принялось само, покупатели явились по первому зову и принесли ровно такую сумму, о которой и договаривались. Сделка была совершена. После их ухода Сашка сложил все деньги, принесенные покупателями и накопленные нами за последнее время, на большой простыне, расстелив ее вместо скатерти на кухонном столе, и разлил по фужерам шипучее сладкое шампанское, каким-­то чудом избежавшее круговорота больничного ларька.
– За удачно проведенную операцию! – мы сидели с двух сторон денежного холмика весьма внушительного размера, смотрели то на банкноты, то друг на друга и впервые в жизни чувствовали себя уверенными в завтрашнем дне богачами.
Всё складывалось отлично. Нас ждала сделка по квартире, потом ремонт, на который, по всем прогнозам, должно было хватить средств, и начало новой, абсолютно самостоятельной жизни в собственном жилище. Это была вершина горы, на которую мы долго карабкались, обдирая руки и локти. Мы наливали игристое, ощущая, как лопаются и щекочут язык пузырьки, благодарили Боженьку за то, что отправил нас жить в это интересное время, обладающее нереальными возможностями для тех, кто не сидит на месте и пытается хоть что­-то делать. Мы пили за лихие, но благосклонные к нам девяностые и обсуждали расстановку мебели, с которой обещал помочь один мой очень сердечный пациент­-кооператор, выживший не без моего участия после серьезного инфаркта.
– Когда-­нибудь весь этот нервяк обязательно закончится, – улыбнулся слегка захмелевший Санька. – Мы заработаем себе не только на квартиру, но и на отдых, на самый лучший! Куда бы ты хотела поехать? В Италию? В Испанию? В Париж? Чтобы увидеть его и обязательно остаться жить дальше!
– Хочу во все страны мира, и пусть им не будет конца, главное – с тобой, потому что мы – банда!

    Утро было ярким и солнечным. Именно таким должно быть самое лучшее январское утро – с легким морозцем, высоким синим безоблачным небом и золотом лучей, нежно ласкающим и заряжающим всё вокруг неиссякаемой энергией. Настроение полностью соответствовало утру, а денежки, аккуратно завернутые в белую, похрустыва­ющую от крахмала простыню и надежно спрятанные в самый дальний угол антресоли, грели душу. Я достала из морозилки новые капроновые колготки, которые, по совету маминой подруги, хранила среди пельменей и котлет для увеличения их прочности, глотнула чаю с гренками и помчалась на работу.

В троллейбусе народ активно обсуждал какую­-то реформу, но я была настолько наполнена внутренней радостью, что находилась на своей волне отстраненности и безмятежного счастья, не обращая никакого внимания на чужие разговоры. Обвал произошел, когда я переступила порог клиники и сразу наткнулась на нашего заведующего с абсолютно обезумевшим взглядом. Из его бессвязной речи я поняла, что вчера вечером, когда мы с Санькой обмывали нашу удачную продажу, произошло нечто, перевернувшее жизнь миллионов людей, включая и самого заведующего. После ряда аккуратных наводящих и уточняющих вопросов я поняла, что в вечерней программе «Время» сообщили о подписании президентом Указа об изъятии из обращения пятидесяти­ и сторублевых банкнот образца 1961 года, уточнив, что в течение последующих трех дней их можно будет обменять на более мелкие, но с ограничениями – не более тысячи рублей на человека.
 
 Я сползла по стенке вниз прямо в пальто и в сапогах. Время остановилось, в голове начало постукивать сначала деликатными молоточками, потом кувалдами, а отстраненный внутренний голос, показавшийся мне чужим и звучащим издалека, произнес, что при такой пульсации обычно рвутся сосуды. Я понимала, что это мгновенная смерть всех наших надежд, планов, выстраданной долгожданной самостоятельности, да и всей нашей дальнейшей жизни в целом. Я медленно повернула голову в сторону телевизора, когда кто­-то из коллег включил «Выпуск новостей». Уверенным приятным голосом диктор сообщил, что реформа направлена на борьбу с фальшивыми банкнотами и имеет цель «заморозить» нетрудовые доходы спекулянтов и коррупционеров. Стук в голове прекратился и на смену ему пришел абсолютный вакуум, заполнивший всё свободное пространство. Я бросилась к телефону и попыталась дозвониться до Саньки. На другой стороне провода вежливо ответили, что он в операционной и выйдет нескоро.

Вокруг все с пеной у рта обсуждали свои вчерашние действия по спасению финансов. Кто­-то это делал со злым черным юмором, кто­-то со слезами на глазах, проклиная наше вурдалачное время, жестоко и неумолимо засасывающее в воронку вечной бедности. Некоторые коллеги успели поменять часть денег в кассах железнодорожных вокзалов и у таксистов, которые еще не подозревали о свалившихся на наши головы нововведениях.

Заведующий, всю жизнь копивший на постройку дачи для своей большой семьи и покупку машины, чтобы до этой дачи добираться, продемонстрировал чудеса невероятной смекалки и за вечер израсходовал месячную норму адреналина. Он сумел отправить родственникам в другие города крупные переводы через отделения почты при вокзале, работающие до полуночи, а потом еще там же купил самые дорогостоящие билеты на поезд до Владивостока и обратно на всю свою многочисленную семью, чтобы потом сдать их обратно и вернуть хоть что­-то в правильных купюрах. Глядя на бледного, суетливо сжимающего руки уже немолодого человека, да и на остальных, не находящих себе места, можно было догадаться, что все эти хаотичные манипуляции лишь немного облегчили ситуацию, но не спасли до конца. У большинства людей из моего окружения деньги были потеряны. Но они хотя бы пытались бороться, в то время как мы нелепо праздновали пиррову победу и наслаждались, купаясь в собственном «успехе».

Домой я бежала, нет, летела изо всех сил, спотыкаясь на высоких каблуках и путаясь в мыслях. Еще тлела слабая надежда, которой я усилием воли не позволяла угаснуть за весь этот безумный день. «Всё будет хорошо, – убеждала я себя. – Сейчас только доберусь до дома, посмотрю годы выпуска банкнот и выдохну!»

Я толкнула дверь и с порога уперлась в широко раскинутые ноги сидящего на полу Саньки. Перед ним лежала всё та же накрахмаленная белоснежная простыня со знакомой горкой денег и отдельно несколько одиноких десятирублевых купюр, вытащенных на свет из этой уже бесполезной обесцененной груды. Санька и сам был цвета злополучной простыни. Он поднял на меня свои синие глаза, полные тоски, и я поняла, что нашего вчерашнего богатства больше нет, и квартиры, в которой мы мысленно уже обжили каждый угол, тоже нет. Все чувства, мысли, всё наше состояние, добытое в трудах и битвах, в один миг превратились в прах и отправились в утилизацию. Мы оба это понимали и молчали, потому что говорить было уже нечего. Я почувствовала, что начала замерзать, и легкий озноб быстро превратился в крупную методичную дрожь, не поддающуюся никакому контролю.

Я включила телевизор, чтобы хоть как­-то разрядить обстановку. Толстый, с расплывающимся по экрану довольным лицом, премьер­-министр страны сообщал о первых успехах реформы в борьбе с «фальшивыми» банкнотами, «забрасываемыми недругами из-­за рубежа» и нетрудовыми доходами граждан, подразумевая, конечно же, нас и нам подобных.
– Видимо, благодаря нашим потерянным деньгам государство теперь сможет стабилизировать свое финансовое положение, – проговорил Санька, глядя в одну точку. – Одна радость, что хоть какую­-то пользу стране приносим.
– Видишь, как бывает: думали, что пришло счастье, оказалось – снова опыт. Зато евреям повезло. Не хотят обратно поменяться? – произнесла я, внимательно изучая гладкие, приторные до тошноты, черты лица толстого министра, в жизни которого явно не было места дефициту, недоеданию и нетрудовым доходам.
– Евреям тоже не очень повезло, они разбили телевизор, уронив его на лестнице в своем подъезде. Видимо, силы не рассчитали. Но меняться назад всё равно не хотят, звонил я им.

 Я села рядом с Санькой на пол, положила голову ему на плечо и почувствовала, как по всему телу стало растекаться глухое безразличие ко всему происходящему. Открывшая своим ключом дверь мама сразу оценила всё происходящее.
– Нечего тоску нагонять, в жизни всякое бывает. Живы, здоровы, руки-­ноги целы, всё получится. Пусть не с первого раза, значит, со второго. Вставайте, сейчас картошечки нажарим, я в магазине цыплёнка оторвала, повезло, что знакомую встретила, она меня к себе в очередь и пустила.
– Вы правы, нельзя привязываться к материальному. Нужно начинать всё сначала и пытаться идти дальше, – произнес мой немного успокоившийся муж и после сытного обеда поехал собирать выручку за спирт «Рояль».

Вечером он вернулся, неся в руках горшок со странным зеленым кустом, извивающимся толстым древесным стволом и подрагивающим кожистыми мясистыми овальными листьями.
– Знакомься, – это денежное дерево. Его зовут Зина, и оно вернет нам всё потерянное. Я весь вечер боролся с печалью и пытался не свихнуться от произошедшего, а прекрасная Зина навела меня на новую интересную мысль: если с телевизором мы были близки к обмену на квартиру, значит, с машиной всё это провернуть будет гораздо проще.
– Ты молодец, конечно, здорово всё придумал, только где взять машину и деньги на нее? – у меня снова защемило сердце, и я бросила быстрый взгляд на лежащую в углу смотанную простыню с нашим вчерашним богатством, превратившимся всего за один день в ворох бесполезных бумажек.
– «Где деньги, Зин?» – поинтересовалась я уже у растения, аккуратно устраивая его на подоконнике.
– Вика, твой дед прошел всю Великую Отечественную войну, а у ветеранов своя очередь на автомобили и цены там далеко не рыночные. Я уже позвонил ему, и знаешь, что он ответил? Ему, оказывается, уже пару раз предлагали новую машину, а он отказывался! Ты представляешь, отказывался! – Санька начал заводиться.
– Как так? Почему? – я присела на диван.
– Да вот так! Сказал, что на его век и старой «копейки» хватит. А нам не предложил, потому как у нас «всё равно денег на такую роскошь нет и в ближайшее время не будет». Его уже из этой очереди успели вычеркнуть, и полагаю, к большой радости всех остальных ветеранов, дума­ющих о собственных детях и внуках.
– Надо звонить бабуле! В их семье она настоящий командир! – воскликнула я и бросилась к телефону. Разговор с бабушкой был недолгим, в отличие        от деда­-военного она на лету улавливала, что от нее требуется, и сразу выстраивала возможные комбинации помощи.

   На следующий день наше старшее поколение с пониманием всей серьезности поставленной перед ними задачи отправилось восстанавливать потерянную очередь. Впереди уверенно вышагивала бабушка с хорошо поставленным голосом, позади дед в кителе с полным набором орденов, подтверждающим его высокую боевую готовность. У них был давно и прекрасно отработанный тандем, отшлифованный жизнью. Бабушка – небольшого роста, с очень прямой спиной, заставляющей не сомневаться в ее внутреннем стержне, и с умением говорить хорошо поставленным голосом диктора центрального телевидения. И высокий молчаливый дед, возвышающийся сзади, давящий своей фактурой и орденами. Он стоял, как второй фронт, как резервное вой­ско, готовое в любой момент вступить в схватку. Никто не подозревал, что дед очень не любил вступать в дебаты, что­-то объяснять и доказывать, да и никогда этого не делал. Это было поле боя бабушки, она любила атаковать, а его зона ответственности – это оборона; он просто стоял, напоминая мощную монументальную глыбу, выразительно молчал, собирая в кучку пушистые густые брови с проседью, и давил на собеседника обликом воина­-победителя. С поставленной целью дед обычно справлялся очень достойно.

  Бабушка быстро объяснила всем присутствующим, что отказывались они исключительно от определенных моделей машин и их удаление из очереди может обернуться для всего ветеранского фонда большим скандалом. На этих словах дед подался вперед всем корпусом, заставив звякнуть медали, и уже в следующее мгновение вопрос решился положительно. Деда восстановили в очереди, и новая машина должна была прийти уже через месяц. Это означало, что у нас есть один месяц, чтобы раздобыть солидную кучку денег.
– Где деньги, Зин? – задала я вопрос, продолжавший меня мучить, едва приоткрыла утром глаза. – Может, кого ограбить? Мигрируем из очереди в очередь, что за жизнь? И у нас в запасе всего один месяц...
– У нас целый месяц, и нужно действовать! Мы не можем упустить два шанса подряд, – ответил Сашка. – Давай начнем с того, чтобы обменять и вернуть хотя бы то, что разрешено этим министром-­разорителем.
 
  День пролетел в трудах и заботах. Душевное состояние, благодаря появлению новых задач, немного восстановилось. Очень кстати один мой благодарный пациент с нарушением ритма, работающий на местном станкозаводе большим начальником, при выписке поделился, что они обменяли по бартеру большую партию своих станков на новые японские двухкассетные магнитолы. И я могу через него приобрести их по очень комфортной цене, причем часть оплаты он согласился взять купюрами, предназначенными для обмена. Я подумала: «И зачем весь этот странный бартер нужен Западу? Чтобы эти станки не достались тем, кто в них нуждается в нашей стране?»

 Сюр, окружавший нас со всех сторон, настолько беспардонно входил в жизнь, плотно смыкая кольцо, что уже ничего не удивляло. Я только в очередной раз с грустью отметила, что деньги медленно, но верно уходят из нашей жизни, а вылезающие из всех щелей признаки натурального хозяйства отбрасывают нас далеко назад. Стало обыденным делом менять французские духи на домик для Барби; коробку киндер­-сюрпризов на упаковку колготок; дефицитные гастрономические деликатесы, включая шпроты и печень трески, на популярный турецкий свитер с орнаментом и вышитой иностранной надписью на животе. Удивить чем­-то стало сложно. Принцип «ты – мне, я – тебе» закреплялся и процветал. Обмен по принципу «ты мне корову – я тебе место на кладбище» уже не выглядел чем-­то шокирующим.

На производстве теперь платили зарплату тем, что сами и производили, и наш смешливый сосед по подъезду ежемесячно делал обход по всем квартирам, предлагая то выданные ему на работе утюги, то грязно-­серого цвета рожки с макаронной фабрики, где работала его жена. А один наш товарищ, работающий в Опытном конструкторском бюро машиностроения, известном и весьма уважаемом учреждении города, собравшем под своей крышей лучших специалистов, получил зарплату курицами. Такого точно нарочно не придумаешь. Подогнали к учреждению фуру с живыми домашними птицами и засунули туда в приказном порядке нашего приятеля и еще пару мужиков для убиения несчастных. Не выдали ни ножей, ни топоров. Никаких орудий для этого жуткого дела в ОКБМ не нашлось, а время поджимает, фура должна успеть возвратиться засветло на свою птицеферму. Вот и начали эти мужики прижимать головы несчастных прямо ногами да отрывать их от тел по живому или шеи ломать. Крики птичьи в фуре стояли пронзительные и несмолкаемые, обе стороны всё понимали, но деваться им было некуда.
 Товарищ наш от этих нежданных испытаний чуть в обморок не упал, благо его пожалели и отправили на выдачу неощипанных еще теплых куриных тел сотрудникам умственного труда в соответствии со списками личного состава. А потом он не мог спать. Закроет глаза и сразу слышит этот стон приговоренных к смерти. С тех пор он курятину есть перестал и из ОКБМ уволился. Кто-­то называл его слабаком,  кто-­то даже смеялся, а я старалась гнать из головы эту историю, острым сверлом вонзавшуюся в мою голову и причиняющую почти физическую боль.

 Я старалась принимать всё происходящее, как данность и сосредотачиваться исключительно на самом важном. Доминировал на тот момент только один вопрос: как найти недостающие деньги для покупки авто в условиях цейтнота.

 Санька прочно засел в операционной, и дозвониться до него не было возможности. Недолго думая, я приняла решение воспользоваться услугами благодарного пациента и рискнула купить три магнитолы. Уже к вечеру абсолютно счастливая я явилась домой с добычей – с тремя здоровенными коробками. Сверху всё было заклеено яркими липкими лентами с надписями на иностранном языке, добавляющими покупке респектабельности. Как я их тащила до дома – отдельная история. Можно было, конечно, позвонить Саньке, всё рассказать, и он бы обязательно сразу примчался меня встречать, помогая с этой нелегкой ношей. Но я не стала этого делать. Намеренно не стала. Уж больно мне хотелось увидеть и прочувствовать его восторг и радость от моего эффектного появления, снова зажечь его взгляд и вернуть в наш дом радость после всего произошедшего накануне.
– Вот так Виктория! Вот это, я понимаю, поступок! С тобой не пропадешь! Ты в любой ситуации можешь собраться и найти выход. С тобой можно хоть в разведку, хоть на край света!

   Санька не скрывал потрясения и возрождался буквально на глазах. Он аккуратно, стараясь не повредить тару, снял яркие клеевые ленты и достал черный блестящий магнитофон, издающий особый запах новизны и надежды, нежно провел рукой по его темному, почти зеркальному краю.
– Тебя не сломить, ты очень сильная женщина, и ты сделала сегодня очень своевременный, нужный и важный для нас шаг. Мы заработаем на эту чертову машину. Справимся. Обязаны. Когда мы едины, мы непобедимы!

    Уже через пять минут муж обзвонил всех своих друзей, сообщив, что есть шанс приобрести чудо-­технику по разумной стоимости. Все три магнитофона были проданы в течение часа. Мы не заламывали цену, понимая, что жадность порождает бедность. Расплата была произведена червонцами, десятирублевыми купюрами, которых, к счастью, не коснулась грабительская реформа.

   Утром Санька проснулся вдохновленным и успокоенным. То ли повлияло удачное завершение вчерашнего вечера, то ли за ночь родилась новая идея. Первым делом он подал два объявления в две разные газеты, одно в раздел «Куплю», другое в раздел «Продам», указав всё те же пресловутые магнитофоны, которых у нас уже не было. Звонки посыпались как из рога изобилия. Сашкина ставка на то, что в городе появилась такая аппаратура, сработала. Желающие избавиться от магнитофонов появлялись так же часто, как и желающие их приобрести. У Саньки был явный талант предпринимателя, дар покупать и продавать с выгодой для себя. Всё остальное было делом техники и сноровки, он что-­то рассказывал о перенасыщенном рынке и большом количестве подобных предложений, уговаривал, откровенно пудрил мозги и делал покупку, максимально уменьшая цену, а потом дорого продавал, расхваливая товар так, что даже мне с этими магнитофонами становилось нелегко расставаться. Сашка покупал и продавал, как подорванный, разница оставалась у него, и это приближало нас к цели. А между делом мой муж по-­прежнему оперировал глаза...


                Глава третья

                ОПЕРАЦИЯ«МЕДОВЫЙ СПАС»

Мы сидели за кухонным столом и обсуждали всё ту же неизменную, терзающую нас тему: «Что делать?». Я заварила в небольшом чайничке крепкий душистый чай с ягодами шиповника и смородиновым листом, а Сашка достал бутылку коньяка и две рюмки.
– У моего отца есть давнишний приятель, он живет в том же поселке, где находится дача у родителей. Работает этот человек начальником заготконторы. Со всего района везут ему мед, ягоды сушеные, грибы и другие дары природы. Взамен он выдает справки с указанием перечня и объема сданной продукции, а люди по этим справкам потом в магазине встречной продажи товары дефицитные получают. Мы так через него маме норковую шапку покупали, обувь какую-­то, даже одеяла пуховые, правда, ягоды тогда не сами собирали, а у соседей недорого брали.
– Надо же, какое название придумали интересное – магазин встречной продажи! Мне нравится! – под удивленным взглядом мужа я достала два прозрачных граненых стакана. Он ухмыльнулся и схватился было за коньяк, но я ловко вставила эти стаканы в дедушкины старинные посеребрённые подстаканники, и вся обратилась в слух.
– Вчера отец сообщил, что теперь через этот магазин тоже можно получить технику. К ним тоже начали приво­зить телевизоры, видеомагнитофоны, пылесосы.
– О господи, мы стали какими­-то скупщиками-­перекупщиками! Это называется: хочешь жить – умей вертеться. В чем­-то может и прав этот толстый министр, организовавший борьбу с нами и нашими нетрудовыми доходами!
– Знаешь, я всю жизнь мечтал быть врачом и получать за хорошую работу хорошую, ну или хотя бы просто адекватную зарплату, чтобы можно было жить, пусть без излишеств, но и без откровенной нищеты. Мечтал диссертацию защитить, по этой стезе продвинуться и стать лучшим. Хотелось во время операции думать исключительно об операции. А сейчас всё это кажется какой­-то невероятной и невыполнимой роскошью... Просто желание из списка космических! Мы лечим, оперируем, выхаживаем за какие­-то условные копейки, которые нам по два­-три месяца не выплачивают. Всё держится на привычке приходить в отделение и идеях гуманизма, плотно вбитых в голову Советским Союзом... – Санька одним махом опрокинул рюмку. – Но давай сосредоточимся на деле! Ты видишь, рынок наполняется. Такими темпами через год этой техникой никого не удивишь!
– Сань, опять телевизоры! Опять танцы на краю вулкана! С ними нам не сильно везет!
– С этими точно повезет! Да, Зин? – Муж обернулся к денежному дереву, сделал вид, что весь обратился в слух, потом хитренько улыбнулся, словно дождался ответа и добавил: – Молчание – знак согласия!

  На следующий день стало известно, что для получения в заготконторе вожделенной техники нужно 160 килограммов  меда, и мы бросились искать мед. Я подняла всех врачей в отделении, выясняя пароли и явки знакомых пасечников, а Сашка даже умудрился съездить на окраину области к одному из своих больных, который однажды отблагодарил его банкой собственного меда. Вернувшись, он прискорбно сообщил, что из­-за цены на мед наша гипотетическая сделка вмиг стала нерентабельной. Такие обмены выгодны только самим пасечникам, но никак не посредникам. Я начала грустить и чувствовать приближающуюся осторожными шагами безысходность.

  После работы мы сидели с Санькой в небольшом уютном кафе на центральной улице города, очень удачно переделанной в пешеходный променад, и пытались провести очередной мозговой штурм. Все мысли так и крутились вокруг этой заманчивой многоходовки: деньги – техника – авто – квартира. Иногда мы с тоской смотрели сквозь стекло на спешащих по своим делам людей, которым для достижения своих целей не нужно было «для того чтобы продать что-­нибудь ненужное, сначала купить что­-нибудь ненужное»... по методу кота Матроскина.

 Я чувствовала, что мозги начали заплетаться в тугую косу, образуя свежие извилины. Мое предложение обратить внимание на изучение рынка сушеной травы и ягод Санька решительно отверг, будучи не в состоянии оторваться от темы меда и предлагая разные варианты его незаметного разведения водой, фруктовым соком или сахарным сиропом для увеличения общего объема и экономии денежных средств. Я категорически не хотела химичить с медом. Не потому, что была против всех этих афер из­-за своей чрезмерной правильности – в нашей ситуации все методы были хороши, – просто мы элементарно не умели этого делать, и научиться было негде и, пожалуй, уже и некогда.
– Похоже, что мы проиграли! Куда ни сунься – всё без шансов! – Санька произнес то, о чем я постоянно думала, но боялась озвучить.
– Нет! Нельзя сдаваться! – в меня тут же вселился дух противоречия, дающий новый глоток воздуха и обновля­ющий силы. – Ты сам говорил, что никто из нас не может быть вдохновлён каждый день. Мы все выдыхаемся. Мы все устаем, расстраиваемся и терпим неудачи в погоне за мечтой! Но мы не стоим на месте, даже если выбились из сил, мы продолжаем двигаться вперед! Это главное! Каждый человек, которым ты когда-либо восхищался, даже самый-самый успешный, хотя бы раз чувствовал поражение, но это не помешало ему в итоге достичь своих целей.
– Я всё понял, главное – верить, несмотря ни на что, и черепки обязательно превратятся в золото!

   За разговорами и рассуждениями мы вышли на улицу и остановились, потому что не остановиться от этой невероятной зимней красоты было невозможно. На фоне полного безветрия снежинки падали с небес крупными пушистыми хлопьями так, словно каждой в этом вселенском чудном узоре было отведено свое место. Они летели и замирали в кружевном переплетении веток деревьев, превращая их в объемные пушистые сугробы, и укладывались на землю белым морем лебяжьего пуха. Они освобождали нас от тревоги и отправляли мысли в сказочные чертоги Снежной Королевы.
– Нужно просто взять паузу, – прошептала я, не в состоянии оторваться от созерцания настоящего снежного бала, украсившего всё вокруг белой воздушной негой. – Мы с тобой шпарим без остановки, поэтому и не получается ничего. А в жизни всё по­-другому: пауза – рывок, вдох – выдох, день – ночь, зима – лето. Даже сердце работает в режиме сокращения и расслабления, вспомни рисунок ЭКГ – вверх, вниз, вверх, вниз, но обязательно вперед. На дискотеках чередуются быстрые и медленные мелодии, и после грома всегда тишина. Надо сделать паузу, как перед прыжком, собраться с силами, в конце концов... Просто какое­-то время ничего не делать, совсем ничего, только стоять и любоваться волшебным творчеством  матушки­-природы, как сейчас!

   Санька на несколько секунд замер, проникнувшись моими словами и подставив лицо парящим снежинкам.
– Пауза закончена, перегруппироваться успела? – муж схватил меня за рукав пальто и потащил в сторону магазина «Природа», стоящего на другой стороне улицы. – Мечты не работают, пока не работаешь ты. Извини за минутную слабость. И на старуху бывает проруха!

  Полупустые прилавки с окаменевшими камушками кураги и чернослива, съежившимися в процессе многолетнего усыхания на витрине, наводили на мысли об опасности их употребления без предварительного недельного вымачивания. Одиноко лежащие в большой посудине ягоды шиповника производили впечатление бутафории для отвлечения внимания от пронзительной пустоты витрин. Неожиданно Сашка замер в дальнем углу и буквально завис над прилавком, обнаружив что­-то интересное в этом абсолютно бесперспективном, на мой взгляд, пространстве.
– Я нашел то, что нам нужно! – он махнул рукой, не поворачивая головы. – Смотри, мед из верблюжьих колючек! Цена – что надо! И не надо никакого развода, в смысле, разведения. Качество, судя по всему, на букву «г», но мед же!
Сашка тут же сообщил толстой продавщице в замызганном халате о своем желании купить медку. Она неторопливыми движениями достала специальный половник и начала делать вялые попытки что­-нибудь отковырять от застывшей намертво желтой массы.
– Зачем вам эта гадость? Его никто не покупает! Возьмите лучше цветочный, – милосердно предложила продавщица.
– А нам нужен именно этот, мы только его любим!
– Сколько взвесить?
– Сто шестьдесят килограммов! – мне показалось, что Сашка даже кайфанул при озвучивании этой цифры.

   В голове женщины явно что-­то не складывалось, она пыхтела и тянула с ответом, продолжая ковырять мед на прилавке. Через какое­-то время она подошла к своей старшей коллеге в противоположной стороне магазина, о чем­-то шепотом спросила ее и, получив ответ, вернулась к нам.
– Только два килограмма в руки! – недобро сообщила продавщица, продолжая свой напряженный мыслительный процесс.
– Так это же гадость и ее никто не покупает! Почему только два килограмма? Товарищ продавец, ведь рынок же на дворе! – начал возмущаться Санька.
– Я вам повторяю: два килограмма в руки, больше не положено! – сказала она как отрезала и, вспотев от непривычной умственной нагрузки, вся покрылась красными пятнами.
– Да он у вас уже замерз на прилавке, скоро совсем испортится! – Сашка начинал закипать.
– Давайте мы купим весь ваш остаток, и вы сразу выполните план. Ведь у вас же должен быть план по продажам? – вступила в разговор я, предлагая новые аргументы как новые снаряды для нашей дуэли.
 Но, похоже, этот бой мы проиграли. Продавщица прочно закрепилась на занятой позиции, и сместить ее оттуда было невозможно.

 Мы возвращались домой, почти не разговаривая и не обращая внимания на усиливающийся снегопад и появление колючего пронизывающего ветра. Санька периодически вздыхал и задавал только один вопрос: «Ну почему у нас всё так непросто?»
Вечером за ужином, обсуждая с моими родителями создавшуюся ситуацию, выяснилось, что мама училась с директрисой магазина «Природа» в одном классе.
– Ого! – Санька аж на стуле подскочил. – Дело набирает новые обороты. Вот ведь как всё закручивается! Чувствую себя котенком, охотящимся за бантиком на ниточке. Только-­только я прицелюсь для прыжка, как кто-­то дергает за ниточку и бантик прямо из-­под носа улетает. Но стоит мне на секунду успокоиться, как на тебе! Снова бантик перед глазами, и опять пошла игра по новому кругу.
– Кто ищет, тот обычно находит! – мама не стала тянуть время и, покопавшись в записной книжке, быстро отыскала нужный номер.

 Жизненно важный вопрос решился положительно на первой же минуте, а потом мама еще минут сорок обсуждала с одноклассницей женитьбы и разводы, успехи и неудачи, болезни и здоровье только им известных людей, напрочь забыв об остывшем ужине и собственной семье, ожидающей результата и алгоритма дальнейших действий.

День, на который была назначена секретная операция «Медовый Спас», выдался пасмурным и ветреным. Мы пробирались в сторону магазина по мокрому бездорожью, перепрыгивая по ледяным островкам через хлюпающее слякотное месиво. В самый неподходящий момент моя нога поехала по льдинке, и я, чтобы не рухнуть плашмя в топь серой, размокшей от воды жижи, быстро выставила впереди себя спасительную руку, которая и приняла на себя всю тяжесть моего летящего тела. Что­-то тихонько хрустнуло, и боль острым сверлом пронзила до самой макушки. Санька меня быстро поднял, встряхнул за шиворот, заглянул в глаза, вытер носовым платком мокрые от брызг и слез глаза, потом грязную руку, подмигнул голубым глазом, и мы резво помчались дальше. Времени на раздумья и жалость к себе не было. Рука очень прилично ныла, но я почти не обращала на нее внимания, сконцентрировавшись исключительно на пузатых флягах с верблюжьими колючками.

  Мамина одноклассница была любезна и учтива, никаких проблем в покупке нужного объема меда не возникло, единственное, о чем она попросила, – это вернуть назад тару. Вчерашняя противная тетка сменила замусоленный халат на свежий и растекалась сладкой патокой вокруг нас, помогая с погрузкой и нахваливая по порядку то Саньку, то меня, то мед. Я даже немного засомневалась, точно ли это она была такой категоричной накануне.

  Мы с огромным трудом запихали здоровые, неподъемные фляги в старую «Волгу» Сашкиного отца, ожидавшего нас у заднего входа в магазин, и помчались в районный центр. По плану было сдать в заготконтору товар, заехать на дачу, чтобы помочь отцу сделать там какие­-то дела, и к вечеру всем вместе вернуться домой. Мед приятно напоминал о себе легким бренчанием алюминиевых фляг о стенки багажника, рядом со мной на заднем сидении важно возлежал еще один пузатый сеньор-­бидон, дающий о себе знать на каждой кочке. Выданная мне таблетка немного уняла боль, настроение заметно улучшилось, хотелось побыстрее сдать мед и победно вернуться домой с новой японской техникой.
– Ну и ну! Чего это вы мне привезли­-то? – местный начальник Федор Степанович открыл тяжелую крышку и засунул свой смешной острый нос внутрь.
Когда он повернул разочарованное лицо к нам, я была очень удивлена, что кончик его «клюва» так и остался чистым. – Это что, верблюжьи колючки? В самом деле? Ох-­хо­-хо, дела!
У меня сразу подкосились ноги, снова заныла рука, а вместе с ней и живот. Санька как­-то неестественно выпрямился, словно на параде и сейчас будет сдавать рапорт.
– Степаныч, ты не серчай! Всё остальное они по деньгам не потянут. Эти-­то фляги еле выцарапали, и то не без приключений. Уж помоги, пожалуйста, от тебя сейчас всё их будущее благосостояние зависит! – включился в разговор отец.
– Ладно, перегружайте в «буханку», – Федор Степанович махнул в сторону обшарпанного уазика и в задумчивости почесал свой затылок с остатками редких волос. – Что­-нибудь придумаем.
– А зачем в уазик? – удивилась я.
– Зачем­-зачем! Шевелитесь, давайте! В город повезем, в специализированную лабораторию сдавать! – от его слов мы все трое чуть не рухнули. – А потом мед ваш попадет на продажу в магазины.
– Как назад в город?! Мы сюда почти три часа добирались, – Санька вытер рукавом влажный лоб.
– А вот так. Правила такие! Сначала сюда, потом туда. Как всё будет сделано и всё примут, я вам сразу просигнализирую. Куда вы торопитесь? Всё равно новую партию телеков еще не привезли. Уж мед­-то перегружать не будем, заберите сразу пустую тару себе в машину.

  Степаныч выкатил четыре пустые фляги и хитро подмигнул нам. После недолгого обсуждения было решено в город на уазике с главным человеком заготконторы и медом отправить меня, а мужчины вернутся позже, как только сделают на даче всё задуманное.

  Обратный путь в мало приспособленном для путешествий автомобиле показался мне адом, каждая колдобинка на дороге выстреливала в руку. Я пыталась дремать, но ничего не получалось. Степаныч все три с половиной часа о чем­-то долго и нудно рассказывал, а я только молча кивала в ответ и считала минуты до возвращения в город. Потом мы перекатывали бадьи с медом, разгружали какие­-то коробки с сушеными дарами природы, и мне всё больше казалось, что этот день никогда не закончится.
– А вот и Федор Степаныч пожаловал! – откуда ни возьмись, появилась веселая девушка-­лаборантка в бело-­сером халате со смешной светлой косой, наспех накрученной на затылок. – Ну, давай поглядим, что там у тебя сегодня.
Она открыла крышку нашей первой фляги и, сморщив свой молодой, но опытный нос, с ехидной улыбкой поинтересовалась:
– Степаныч, ты нам что, мед из верблюжьих колючек привез?
– Верблюжачий лишь врагу, разве Люсеньке могу? Нет, конечно!
Так шутками-­прибаутками Степаныч разрядил обстановку, а потом в его руках каким-­то магическим образом неожиданно оказалась большая коробка конфет и трехлитровая банка отборного липового меда. Он ловким движением снял пластиковую крышку и, подмигнув мне, со смаком вдохнул тонкий сладкий аромат. Этот чудесный запах долетел даже до меня, стоявшей в отдалении.
– Вот как он так умеет? Оглянуться не успеешь и понять не сможешь, как окажешься в его сладком плену! – девушка наскребла в ложку немного твердеющего меда и отправила его в пробирку, а это означало, что первая часть нашей операции проходит успешно.
– У вас нет случайно таблетки анальгина? – обратилась я к лаборантке.
Терпеть боль было уже невозможно и, закатав рукав теплой куртки, я с ужасом обнаружила, что моя левая рука в области запястья посинела и раздулась до невероятных размеров.
– Что это? – Степаныч только присвистнул от удивления, а девушка Люся быстро умчалась внутрь в поисках лекарства. – Пожалуй, отсюда я отвезу тебя сразу в травмпункт.

  Лаборантка, выдав мне целую упаковку анальгина и стакан воды, ускорила темп приемки груза от Степаныча.

Дежурный молодой травматолог диагностировал перелом и наложил гипс.
– Саня! Я руку сломала! – крикнула я в трубку, как только муж подошел к телефону.
– Кому, Вика? – оказалось, что Санька с отцом уже давным-­давно вернулись. – Мы тебя потеряли и очень волнуемся!
– Снимок сделали, гипс наложили, теперь я инвалид недели на три! Забери меня отсюда, пожалуйста! – реагировать на его дурацкие шутки не было сил, да и телефон в травмпункте использовался исключительно в служебных целях, о чем меня предупредили заранее.

 ...Мы ехали домой, и Сашка хохотал над моими рассказами, искренне удивляясь, как я продержалась так долго со сломанной рукой, умудряясь еще и таскать тяжести.
– Вика, ты гигант, преодолевающий боль и страдания! Горжусь тобой! Пусть с потерями, но мы вместе продвигаемся вперед! Цель и одержимость – вот он, залог нашего успеха! – комментировал мой муж, кипящий множеством разных новых идей.
– А еще адреналин, и он творит чудеса! – парировала я и с удовольствием ловила на себе Сашкины взгляды, полные восхищения.

  Через пару дней мы завезли пустую тару в магазин «Природа». У заднего входа стояла знакомая обшарпанная «буханка». Мужики выгружали тяжелые фляги с медом из верблюжьих колючек, завершивших свою самую настоящую «кругосветную» эпопею. Круг замкнулся и удивительным образом колючки вернулись всё в тот же магазин «Природа», а Санька с отцом, благодаря «руководящей и направляющей» помощи Степаныча, отоварили «медовые» талоны и привезли в дом три внушительных коробки с телевизором, видеомагнитофоном и пылесосом. К огромной радости всех домочадцев мы еще на один шажок приблизились к своей мечте.


                Глава четвертая

                ДЖОКЕР

     Почти неделя ушла на продажу всего этого добра. Сашка виртуозно доставал буквально из-­под земли платежеспособных покупателей, и всё разлетелось достаточно быстро, кроме симпатичного японского пылесоса глубокого вишневого цвета, который никак не хотел с нами расставаться. Для покупки машины не хватало совсем чуть­-чуть. Я предлагала занять у родителей, но Санька категорически отказался, и я понимала, почему. Ему хотелось самостоятельно завершить этот нелегкий проект, не влезая ни в какие долги, чтобы не делить потом ни с кем славу победителя и убедить всех и в первую очередь себя, что он при желании может добиться всего, чего захочет. В этом был весь Санька, и спорить с ним было бесполезно. Муж иногда проговаривался, что в случае острой необходимости всегда можно одолжить нужную сумму у его очень небедного однокурсника по кличке Жук, с которым он дружил все институтские годы и до сих пор сохранил теплые душевные отношения. Жук владел сетью коммерческих ларьков, через которые и шла реализация небезызвестного спирта «Рояль». Поговаривали, что Санькин приятель был близок с местными бандитами, которые крышевали его бизнес, а может, и принимали в нем самое непосредственное участие. Конкретики, естественно, никто не знал. Одно можно было сказать точно: о возвращении в медицину Жук точно не помышлял, хотя учился в институте очень неплохо и подавал большие надежды. Жук был нашей своеобразной денежной страховкой, придающей уверенности в успехе, джокером, который всегда в кармане на крайний случай.

   Недолго думая, Санька сложил все непроданные видеокассеты с записанными фильмами в коробку и отправился продавать их на центральную площадь города к магазину «Книги», где всегда собирались спекулянты-­фарцовщики нашего города. В последнее время эта сплоченная, почти профессиональная группа людей, сильно трансформировалась и разнообразилась за счет обнищавшей интеллигенции, пытающейся сбыть с рук самые непредсказуемые вещи. Там можно было купить и продать всё, что угодно, договориться и просто познакомиться для будущих товарно-­денежных отношений. Санька положил во внутренний карман немного денег на всякий случай, потом подумал и положил еще. Я уцепилась с ним в последний момент, взяв с собой коробку с пылесосом в надежде его там продать. Вдруг повезет, чем черт не шутит!

  Всё было на своих местах: и магазин «Книги», и прогуливающаяся с невозмутимым видом публика, напоминающая на первый взгляд интеллектуальное сборище по интересам, клуб филателистов или шахматистов. Не было никакой спешки и суеты, люди направлялись друг к другу, обменивались информацией, потом разбредались дальше или отходили в сторону для дальнейших действий. С пылесосом там точно никто больше не гулял. Вытащить его и поставить для всеобщего обозрения не было никакой возможности, это был не рынок и не барахолка, тут были свои отработанные правила, которые не хотелось нарушать. Ко мне начали подходить интересующиеся люди, и я немедленно вовлеклась в процесс, быстро уяснив правила. Краем глаза я увидела, что Санька отошел в сторону и общается с симпатичным невысоким улыбчивым пареньком в спортивном костюме, что-­то активно обсуждая. Потом муж сел в такси желтого цвета с шашечками на боку, и через минуту на этом месте не было ни такси, ни Саньки, ни сумки с кассетами.

 Я стояла в центре площади, крутила по сторонам головой, вяло отвечала на вопросы подходящих ко мне людей и не знала, что делать. Через час Санька не вернулся, и я поняла, что дело пахнет керосином. Я проклинала себя, что не запомнила номера такси, что не ходила всё это время рядом с мужем – двоих бы точно не увезли, – что цель во что бы то ни стало пристроить пылесос меня полностью поглотила, и я с головой ушла в этот процесс, напрочь забыв о безопасности.

 Я бросилась домой, проклиная всё подряд на своем пути. «Он уже дома, конечно, он дома, где же ему еще быть, как не дома!» – беспрестанно повторяла я, как мантру, подгоняя автобус, а потом несясь между сугробами, рискуя сломать себе что­-нибудь еще... Саньки дома не было. Он не пришел и через час, и через два, и через три. Хотелось выть и лезть на стены. Родителей дома не было, и посоветоваться было не с кем.
Звонок в дверь раздался ближе к вечеру, он был короткий и осторожный. Санька никогда так не звонил, это не соответствовало его размашистой и открытой широте натуры. Это не он. Это что­-то плохое. У меня подкосились ноги, и я медленно поплелась к двери, остановилась, словно пытаясь задержать дурную весть, и повернула рукоятку замка. Передо мной стоял Санька, только он был какой­-то совсем другой, не мой, не такой, каким я его давно знаю, не Санька, а его оболочка. Он медленно вошел в квартиру, кинул в угол пустую сумку и молча прошел в ванную, звонко щелкнув задвижкой. Я стояла под дверью, слушала бесконечный успокаивающий звук текущей воды, и пыталась понять, что не так с моим мужем. Ответ пришел очень быстро – его взгляд. Пустой, ничего не выражающий взгляд потухших глаз, цвет которых изменился до неузнаваемости, будто полинял всего за несколько часов его отсутствия.

 Я достала из серванта спасительный коньяк и порезала на доске всё, что смогла отыскать в холодильнике. Санька вышел из душа немного расслабленным, махнул без закуски рюмку, потом сразу вторую, уселся напротив, кинул на черный хлеб несколько тоненьких кусочков сала, найденного мной в морозилке, откусил, откинулся на стуле, на мгновение замер, глядя на меня, и подмигнул мне одним глазом. Я выдохнула: Санька вернулся. Мой Санька.
Его рассказ был мало эмоциональным и от этого продирал еще сильнее.
– Я сел в эту машину без задней мысли. Во-­первых, такси с номером, который можно запомнить, во-­вторых, с парнем вроде бы обо всем договорились, да и показался он мне приятным и понятливым. Я помню только, как дверцу машины открыл, а уже через мгновение оказался на заднем сидении посередине, а по бокам – два мордоворота, и парень, как по мановению волшебной палочки, трансформировался в нечто, напрочь забывшее нормальный русский язык. Мотали меня по городу с издевками и допросами – то сколько денег у меня в карманах, то часы покажи, то кроссовки... Про деньги я им не соврал, часы у меня недорогие – даром никому не нужны, да и хорошо, что Крюгер у меня пятку одной кроссовки в свое время обгрыз, а то пришлось бы босиком возвращаться. Сначала остановились у кинотеатра. Этот недоросток, оказавшийся у них главным, сразу ушел внутрь с коробкой кассет, а минут через десять он вернулся с той же коробкой, не придерешься, хотя я уверен, что внутри уже тогда было пусто.

    Потом меня бесконечно долго возили по разным районам города, они решали какие-­то свои дела, пили, жрали, ржали, к какой­-то телке успели по порядку сходить, а я всё это время сидел в машине без шансов выбраться наружу и всё пытался понять, убьют меня или нет, ведь я запомнил номер такси. Это было реально страшно! В какой-­то момент я им сам предложил забрать всё, что у меня было, но вместо этого с пятиэтажными угрозами меня повезли на окраину города в безлюдное место на берег реки. Кажется, тогда я попрощался с жизнью, но вдруг появилась надежда – машина резко остановилась, и мою коробку демонстративно выставили на обочину. Проехав еще метров двести, главный достаточно вежливо попросил меня рассчитаться за такси. Наверное, это была самая дорогая моя поездка. Мне пришлось отдать все деньги, после чего меня вышвырнули из машины и приказали бежать. Когда они скрылись за горизонтом, я, конечно, вернулся к коробке, ну так на всякий случай посмотреть. Любопытно же! Конечно, кассет в ней не было, вместо них были только старые скомканные газеты. Вот такая история со мной приключилась сегодня.
– Но ты же запомнил номер такси! Это всё меняет! У папы есть кто-­то в милиции, их можно будет отыскать!
Во время Сашкиного рассказа у меня до такой степени пересохло горло и всё сжалось внутри, что даже дышать стало трудно. Я не могла сделать полноценный вдох, и понимала, что это результат нервного стресса.
– Мы не пойдем в милицию. Я заходил к Жуку, он ориентирован в этих вопросах лучше многих. Нам нечего предъявить им, они всё сделали по пацански грамотно. Это их хлеб. Меня никто пальцем не трогал, в такси типа сел сам, деньги отдал тоже сам за извоз. Не к чему придраться, а про коробку с кассетами всегда можно сказать, что ее обчистил кто­-то другой, пока я к ней двести метров шел. К ним не подкопаешься, только геморрой себе наживешь. Они могли бы просто всё это отобрать, но это уже статья. Вот такие у них игры, будоражащие кровь. Чувствую себя опытным, постаревшим камикадзе. С ума бы не сойти от этих качелей, то густо, то пусто. А эти уроки, видимо, нужны, как впрочем, и деньги. И деньги нужны уже завтра.
– Ты спросил денег взаймы у своего Жука?
– Спросил. Не даст.
– Как не даст? – я почувствовала начало головной боли.
– А вот так. Он спросил, на что мне деньги, и я ему в подробностях рассказал все наши телодвижения за последнее время: и про мед, и про технику, и про квартиру будущую. Жук всё внимательно выслушал и ответил, что сам смог пока только комнату в коммуналке купить, и машины новой у него нет, что слишком я широко шагаю, могу штаны порвать, да и не верит он в успех этого чересчур хитроумного плана.
– Ну и что, что у меня дом старый, главное, что у соседа новый сгорел! Из этой серии дружбан твой?! Не нужно было ему всё рассказывать.
– А что мне надо было отвечать? На что мне деньги? На память? – Санька начал заводиться, но видно было, что он тоже обескуражен ответом Жука. – Так и придется просить у твоих родителей.
– Ладно, главное, что ты живой. Всё, забыли! Проблема в том, что родителей нужно было предупреждать заранее о нужной сумме. Они готовы нам одолжить, но деньги не лежат у них под подушкой, они же говорили об этом. Может обратимся к твоим?
– У моих нет денег, я уже спрашивал.

 Сашка был краток и всем видом показывал, что не хочет углубляться в эту тему. Мы оба замолчали, исчерпав все возможные источники финансовой помощи. У меня защипало глаза от понимания, что ускользает из рук то, что было очень близко, почти осязаемо и вряд ли еще когда-­нибудь представится подобный шанс. Сашка выпил еще рюмку, поднялся и начал наматывать шаги по квартире, сморщив свой красивый гладкий лоб. Я вытянула ноги на соседний стул и стала перебирать в голове, что еще можно продать. Продать было нечего, кроме пылесоса, и я начала собираться в обход по подъезду по проторенной дорожке утюгов и лапши наших соседей, изо всех сил пытаясь не паниковать, но отчаяние холодной лентой вползало внутрь и начинало потихонечку давить, снова мешая нормально дышать. Выхода не было. Я понимала это всё отчетливее, но молчала. Санька полез за записной книжкой, в надежде продать пылесос хотя бы за какие­-то деньги.

  Мои мысли прервал громкий и неожиданный телефонный звонок, от звука которого я вздрогнула. В трубке знакомый с детства, хорошо поставленный родной дикторский голос сообщил, что все машины «Жигули» девятой модели, на которую был оформлен наш заказ, закончились, и поступление их больше не предвидится. Остались только «шестерки» и это даже дешевле. Потом бабуля назвала сумму, копеечка в копеечку, которая была у нас на руках, сминусовав именно ту цифру, которую мы никак не могли найти. Я заорала нечеловеческим голосом, давая свое согласие и выпуская пар накопившихся эмоций, изрядно напугав бабушку и пуделя Крюгера, забившегося под диван. Санька сначала тоже опешил, потом, уловив, о чем речь, начал скакать вокруг меня, издавая только ему понятные нечленораздельные звуки. Получалось, что нужные деньги были собраны к сроку. Так мы стали владельцами шестой модели автомобиля «Жигули» редкого цвета пожарной машины.

               
                Глава пятая

                ВОЛШЕБНАЯ СИЛА ИСКУССТВА


    Удобно расположившись в кресле водителя нашего новенького авто, запах которого соблазнял и искушал, Сашка загрустил.
– А может, себе оставим? Ведь никогда в жизни у нас не будет новой «шестерки», – предложил он чуть подсевшим голосом с несвойственной ему робостью.
– Категорически нет! – взбунтовалась я. – Объявление об обмене машины на квартиру уже подано, начались первые звонки. Будем искать квартиру и доводить задуманное до логического завершения!
Я слишком сильно взмахнула от возмущения руками и почувствовала легкий отголосок боли в месте перелома.
Всё совпало, и нам повезло! Мы очень быстро нашли то, что хотели. Большая светлая двухкомнатная квартира ушедшего на пенсию военного, планирующего переехать в другой город, располагалась через два дома от моих родителей. О такой можно было только мечтать, но были сложности, куда же без них. Государственные квартиры нельзя было продавать, а она именно такой и являлась. Поменять можно, а продать нет. Возник вечный вопрос «что делать», не оставлявший нас в последнее время ни на секунду. Санька беспрерывно гонял мысли или размышлял вслух на эту тему, делая звонки продавцу в любое время суток. Военный со своей стороны тоже прекрасно понимал, что мы его шанс, иначе квартиру придется просто сдать своему ведомству, и был готов на любые варианты, кроме откровенно преступных.
Я ныла, что у нас никогда и ничего не бывает просто, прекрасно понимая, что мы зашли в очередной тупик, и продолжала потихоньку смотреть другие варианты в надежде встретить еще что­-нибудь достойное, но в кооперативном доме. Ничего не попадалось, и я лишний раз убеждалась, что лучшее – враг хорошего.
– А кто сказал, что должно быть просто? Пусть будет сложно, но результативно. Я всё придумал! – воскликнул Санька однажды  утром, едва продрав глаза. – У твоих родителей ведь квартира кооперативная?
– Ну да, трехкомнатная кооперативная квартира. Это ты к чему?
Я лениво повернулась на бок, покосилась на будильник и, убедившись, что можно поспать еще пару часов, закрыла глаза. Но не тут­-то было, Санька безжалостно растолкал меня и выложил новый план действий, прогнав остатки сна.
– Вика, включись немедленно! Мы выпишемся из квартиры твоих родителей и пропишемся... правда, еще пока не знаю куда, потом поменяем их кооперативную «трешку» на государственную «двушку» нашего военного. Он становится владельцем кооперативной родительской квартиры, так? Следующим этапом он продает ее нам без всяких препятствий, если точнее, то меняет ее на машину, но оформляем мы сделку в любом случае как покупку. Получается, что родители становятся владельцами государственной «двушки», мы владельцами их «трешки», а военный – хозяином нового пожаротушительного «жигуленка». После всего этого мы с родителями произведем обратный обмен, и все останутся при своих интересах.
– Санька, ты гений! – за его мыслью было непросто успеть, но я справилась и сразу стала анализировать скользкие моменты. – Всё здорово, но кто нас к себе пропишет? И самое главное, пойдут ли на эти небезопасные махинации родители? Вдруг военный поменяться­-то поменяется, а продавать нам родительскую квартиру откажется? Тут всё основано на доверии и вере в порядочность.
– Не посмеет. Во-­первых, побоится. Мы ведь можем такой шухер поднять, что вовек не отмоется. Честь офицера и аферы с ведомственными квартирами – вещи несовместимые. Это дело слишком серьезное. А во­-вторых, он грезит новой машиной, я это сразу прочувствовал, у него даже лицо при упоминании о ней меняется.
Разговор с моими родителями прошел гораздо легче, чем нам изначально представлялось. Они сразу поняли, что это наш реальный шанс на собственную жилплощадь, и дали согласие. Думаю, что их желание разъехаться с нами было тоже достаточно сильным. Вопрос с временной пропиской мама быстренько взяла в свои руки, и через несколько дней мы стали жильцами соседней квартиры, прославившейся своими утюгами и макаронными изделиями. Как уж мама с ними договорилась и на каких условиях, так и осталось для нас тайной.

   В итоге мы стали хозяевами отдельной двухкомнатной квартиры. Всё сложилось, и никто не подвел. Конечно, риски были, но как же без них. Главное – мы справились. И это была наша общая победа. Это было невероятное по эмоциям время, нам хотелось находиться только там, в нашем новом жилище, пусть с ободранными полами и стенами, требующими основательного ремонта, пусть без мебели и со старой, вызывающей слезы, сантехникой. Мы переехали в первый же день, собрав все свои нехитрые пожитки, прихватив из нашей комнаты низкий журнальный столик с тремя ногами и старый драный диван. А чего ждать? Денег на ремонт всё равно не было и пока не предвиделось.

   Наш первый вечер в новом доме врезался в память неповторимостью ощущений. Мы сидели на полу при выключенном свете с зажженными свечами и пировали. Стен с остатками убогих обоев и облезлого пола видно не было, и только легкие трепещущие движения вытянутых теней призрачно свидетельствовали о том, что мы не грезим, и всё это действительно происходит именно с нами. На полу стояла бутылка сладкого шампанского – уже традиция! – и два огромных хрустальных фужера, подаренных бабушкой на мое восемнадцатилетие. Вся эта атмосфера с мерцанием свечей, неуловимым блеском ребристого стекла, шелестом лопающихся пузырьков обжигающе холодного напитка давала ощущение умиротворения. Я часто, словно ненароком, дотрагивалась до стен и гладила драный линолеум на полу, получая нереальное удовлетворение от впервые возникшего чувства собственности.
Вдруг мне показалось, что в нашем общем с соседями коридорчике, объединяющем две квартиры, послышался непонятный шорох. Я прислушалась, и шорох повторился. Буквально на цыпочках я подкралась к дверному глазку, и как раз в этот момент, словно в разведку, раздался робкий однократный звонок. Я распахнула дверь и зажмурилась от яркого света, мощно ударившего мне в глаза. Передо мной стояла высокая и очень худенькая девушка лет тридцати в широком холщовом комбинезоне, щедро обляпанном краской разных цветов. У нее была необыкновенно обаятельная улыбка – широкая и распахнутая миру – и лучистые серые глаза.
– Я ваша соседка, – испачканной в краске рукой она поправила разлетающиеся во все стороны волосы цвета соломы и представилась. – Меня зовут Светлана!
Я отметила, что имя подходит ей необыкновенно. Она была по-­настоящему светлая и очень открытая, напоминающая солнышко с веснушками из старых советских мультиков. Вечер мы продолжили уже втроем, найдя сразу много общих тем для разговоров. Новая соседка оказалась художницей. Ее крохотная однокомнатная квартирка была полностью заставлена картинами, которые никто не покупал. Картины были везде, яркие, красочные, легкие, с хорошей игрой цвета и сочетанием, казалось бы, несочетаемого. Я не очень хорошо разбираюсь в живописи, но от ее работ хотелось улыбаться и жить дальше. Передвигаться по ее квартире, ничего не задев, было весьма проблематично. В углу притаился мольберт с холстом и новыми зарисовками. Сама Света жила на кухне: ела, спала на узком диванчике, смотрела маленький телевизор, установленный в углу, разговаривала по телефону.
– Угощайтесь! – художница распахнула перед нами дверку высокого холодильника, плотно уставленного огромным количеством разноцветных баночек с йогуртами самых разнообразных сортов и вкусов.
– Вот это размах! – воскликнул Санька, взяв в руки внушительный стаканчик, украшенный аппетитными румяными ягодами черешни с прозрачными капельками на тугих крепких боках. – Богато живешь! Откуда такая роскошь?
– Махнула не глядя на одну из своих картин в надежде, что эти баночки продать в наше голодное время гораздо легче, чем мое не всем понятное искусство. Йогурты и правда хорошо покупают, только есть пара нюансов – условия хранения и срок годности, истекающий достаточно быстро. Это уже вторая партия продукта за мою работу, но будут еще. Ешьте, это очень вкусно! Импорт! Я слышала, что при ежедневном потреблении живого йогурта можно избавиться от депрессии. Лактобактерии снижают в крови уровень «гормона несчастья» – кинуренина. С трудом, но запомнила название...
– Я могу помочь с продажей в больнице! – Санька открыл свою коробочку и запустил в рот ложку с нежным бело-­розовым содержимым, напоминающим крем.
– У меня тоже есть, кому предложить! Поможем, не дрейфь!

 Мне достался двухслойный йогурт с персиком и воздушными шариками, похрустывающими на зубах, с выраженной кислинкой и спрятанным на дне                фруктово­-ягодным слоем. Я неторопливо смаковала новый вкус и разглядывала картины.
– Почему их не покупают? Это же как глоток свежего воздуха! Ты сама      
девочка-­весна и картины твои весенние. Смотришь на них и настроение сразу улучшается. Я бы купила у тебя что­-нибудь, но мы после безумных трат на квартиру сидим совсем на мели, да и большинство людей сейчас не в лучшей ситуации. Может быть, тебе цену снизить?
– Не могу. Дешевое никогда цениться не будет. А так у моих работ хоть какое­-то будущее есть. – Света завораживающе улыбнулась. При всей нежности и хрупкости в ней четко прослеживался тот самый стержень, который есть далеко не у всех. – А хотите, я вам в знак дружбы что­-нибудь на стене нарисую. В память о нашем знакомстве!
– Конечно, хотим, а то мы не знали с чего начать наш ремонт! Бери ключи и твори! – закричали мы в унисон.
Из-­за самой большой картины на наши восторженные крики выполз здоровенный лохматый белый кот с бордово­-красным боком и вопросительно громко мяукнул.
– Не переживайте, это краска краплак, уж очень она напоминает свежую кровь. Обтер всё, что можно, теперь гулять просится, а я не пускаю. Боюсь, что примут за раненного и прибьют, чтоб не мучился. Так и сидит дома со мной, и отмыть его толком не могу, не дается.
Через два дня, вернувшись домой после ночного дежурства, я обнаружила на стене комнаты большую, разно­цветную «Птицу счастья», переливающуюся богатым контрастным оперением из ярких мозаичных узоров. Света исполнила свое обещание, и в нашей новой пустой квартире поселилась птичка с необычным хвостом, напомина­ющим карнавальный веер, добавляющая настроения, охраняющая домашний уют и семейное счастье.

– Вик, мне тут одну наводку дали – в областную больницу поступила партия японской техники, и там один мужик, тоже врач, своим да нашим видики продает по хорошей цене,– начал прямо с порога Саня под мое активное махание руками и головой.
– Всё, хватит видиков, телеков, пылесосов! Нет, нет и нет! Одни риски с ними. Квартира у нас уже есть, на ремонт и мебель потихоньку заработаем.
– Видики сегодня – это валюта, скоро вся эта лафа закончится и шансов заработать быстро и много уже не будет. Нужно ковать железо, пока оно куется!
Санька не сдавался, ему хотелось иметь всё и сразу. Я медленно оглядела нашу квартиру при дневном свете, заглядывая и ощупывая взглядом каждый уголок, и почему-­то представила красивые качественные обои, новый цветной линолеум на полу, а еще лучше паркет, симпатичную стенку, которую можно было бы заказать у кооператоров, занимающихся производством мебели.
– Где деньги, Зин? – обратилась я к мужу, хоть денежное дерево переехало вместе с нами и уже заняло достойное место на подоконнике. – На что покупать?
– Я займу у своего заведующего, он вчера родительский домик в деревне продал. Возьму деньги под проценты, напишу расписку, в конце концов... – по Санькиному сморщенному лбу я поняла, что спорить с ним бесполезно.
– У меня есть условие – я иду с тобой. Одного больше никуда не отпущу, – мой тон тоже не допускал никаких возражений, и Сашке пришлось смириться.

  Мы прибыли в назначенное место в назначенный час. Большое пространство знакомого холла областной больницы мало изменилось со времен нашей учебы в медицинском институте: кругом снующие веселые лица студентов, сосредоточенные пациенты с анализами в руках, вечная очередь к аптечному киоску и суетливо спешащие в столовую сотрудники в белых халатах. Мы сели на старенький топчан у окна и стали ждать назначенного времени. Рядом уже сидела молодая женщина в красной шляпе, а вскоре к нам присоединился невысокий мужчина средних лет. Минут через десять быстрым шагом подошел симпатичный молодой человек лет тридцати пяти в хирургическом костюме.
– Я извиняюсь, у меня очень мало времени, уже в операционную пора, поэтому давайте в темпе. Кто за аппаратами? – очень деловито поинтересовался он. В ответ все закивали: и женщина, и мужчина, и конечно, мы.
– Сегодня только два аппарата, может быть завтра будет еще. На всех точно не хватит!
– Мы вдвоем, – Санька показал на меня, и врач с пониманием кивнул.
– Я первая! – как на пружинах подскочила женщина и протянула конверт с деньгами.
Врач забрал конверт, приоткрыл его, взглянул внутрь и удалился. Буквально минут через пять он вернулся с запечатанной компактной коробкой с надписью Panasonic. Женщина аккуратно вскрыла коробку, и мы все увидели ее содержимое – новенький японский видеомагнитофон.
– Ребята, я очень тороплюсь, кто следующий?
– Мы! – чуть ли не крикнул Санька и шустро протянул конверт.
Врач взял наши деньги и снова растворился в больничных стенах. Мы выдохнули и проводили взглядом довольную женщину в шляпе, уносящую с собой заветную коробку.
Санька не мог спокойно сидеть на одном месте, он встал и начал ходить вдоль топчана туда и обратно.
А у меня на душе появилось чувство тревоги. И чем больше проходило времени, тем тревожнее становилось. Куда же он пропал? Уже полчаса прошло. Неужели в операционную все-­таки затащили? Мог бы и предупредить как-­то...
– Ребята, похоже, вас кинули! Мои соболезнования! – мужчина, который остался сидеть вместе с нами, поднялся с топчана и неспешной походкой отправился к выходу под наше оглушающее молчание.
– Картина Репина «Приплыли»... – произнес Санька, когда прошло еще два часа. – Живешь и не знаешь, к какому тебя завтра берегу прибьет.
– Не знаю, что будет завтра, а сегодня прибило по полной!
Я встала с мягкого топчана и попыталась немного размять ноги.
– Может, до операционной дойти? Вроде он в хирургии работает?
Саня посмотрел мне в глаза взглядом проштрафившегося ребенка, и я поняла, что он сам мало верит в то, что предлагает. Огромная областная больница – это настоящий лабиринт, там десятки хирургических отделений, семь корпусов, связанных между собой множеством переходов, входов и выходов. И как только раньше мы об этом не подумали...
Домой мы добирались, не разговаривая друг с другом, потому что слова все закончились, как только пришло понимание произошедшего. Страшно было подумать, что нас теперь ждет. Через месяц нужно было отдать деньги, да еще с процентами. Это была катастрофа, фиаско, очередной крутой жизненный зигзаг, поворот, на котором было слишком сложно удержаться.
– У умных людей всегда есть определенные сомнения, а идиоты всегда полны уверенности. Так вот, мы в данной ситуации – полные идиоты, ничего не понимающие в этой изменчивой коварной действительности. Мы никак не можем запомнить правила рискованной игры, опасности не чувствуем, тычемся по углам, как слепые котята, барахтаемся и захлебываемся, так и не научившись плавать в бушующем океане, и понятия не имеем, выбросит нас этот шторм на берег и пощадит или утащит в бескрайние воды и утопит без сожаления. Мы без конца наступаем на одни и те же грабли... – наконец смогла заговорить я.
– Никто этого не знает, все барахтаются. Сначала мы делаем ошибки, потом эти ошибки делают нас. Просто время такое наступило – время неискушенных! – глухо ответил мой муж. – Кто не рискует, тот не пьет шампанского, в конце концов.
– Да к черту это шампанское, одна изжога от него! Ты ставишь задачи, которые нам не под силу!
– Никто не знает предела своих сил, они появляются по мере приближения к задуманному, а цели изначально должны быть большими, по ним сложнее промахнуться, – Санька отвернулся к окну. – И еще я уверен, что в конце пути Боженька, видя все наши старания и страдания, обязательно что­-нибудь придумает и даст нам шанс или новую идею.

   В моей голове спасительных мыслей не было совсем, кроме как кинуться в ноги родителям и признать себя лохами. Как говорится, без лоха и жизнь плоха!
Санька играл желваками, хранил молчание и без конца, как одержимый, поливал денежное дерево. Он не мог переступить через себя и признаться в том, что его так легко и беспонтово развели. Я постоянно разговаривала с птицей на стене, задавая ей один и тот же вопрос про наше заблудившееся счастье. Настроение в нашем доме всё больше напоминало агонию умирающего тела, пытающегося из последних сил сохранить то, что неминуемо разрушалось.

По вечерам заходила соседка Света, пытаясь нас хоть немного развеять и привести в чувство.
– Наши ошибки тоже нужны, они как наждачная бумага, со временем полирующая нас до безупречной гладкости, доводящая до идеала.
– Ненавижу идеальность. Это мертвая форма, – тихо парировал Санька.
– Завтра ко мне придет одна очень важная и богатая особа, ценительница искусства и коллекционер, будет смотреть картины и, возможно, приобретать. Она жена известного в городе чиновника при хорошей должности, имеет вес и связи, говорят, что легкая и комфортная в общении. Если купит что-­нибудь, я вас этими деньгами обязательно выручу, если нет, то попробуем у нее попросить взаймы. Ты тоже приходи! – обратилась она ко мне. – Сейчас главное – перезанять.
Света говорила разумные вещи, и в назначенное время я сидела у нее за кухонным столом в ожидании высокого визита.
Звонок был долгим и требовательным. Лариса Андреевна, так звали важную гостью, заняла сразу всё пространство, как только переступила порог. Крупная, уверенная в себе женщина, благоухающая до боли знакомыми французскими духами «Climat», никак не могла развернуться в маленьком коридорчике, удивляясь, как можно тут жить и творить. Она осторожно повесила свою шикарную светло­-бежевую дубленку на вешалку и весело развернулась к нам, поправляя идеально уложенные волосы. Ее брючный костюм молочного цвета из мягкого гладкого трикотажа с идеально вывязанной шоколадной отделкой, вызывал восхищение. Лариса Андреевна вошла в комнату, присвистнула от удивления и начала долго и тщательно перебирать картины. По ее лицу можно было определить, что ей весь этот процесс очень нравится. Она потирала пухлые руки с крупными объемными кольцами на каждом пальце, просила достать то одно, то другое полотно и с восхищением замирала. Ее ухоженное, чуть обвисшее от полноты лицо, оживлялось с каждым новым холстом, который она то передвигала ближе к свету, то, наоборот, разворачивала в другую сторону. Света по второму кругу перебирала картины, а я, понимая, что до моего вопроса дело дойдет еще нескоро, ушла на кухню заваривать чай. Наконец, были отобраны три работы, а после долгих обсуждений и сравнений из трех осталась только одна.
Я выдохнула и подошла ближе, предчувствуя свое близкое спасение. Лариса Андреевна с трудом натянула на себя потрясающую дубленку пудрового оттенка,   
по-­хозяйски взяла в руки картину, очаровательно улыбнулась нам и ласково нараспев произнесла:
– Я знаю, Светочка, что ты никогда не сможешь взять с меня денег! Спасибо тебе, дружок, за такое счастье прикоснуться к настоящему искусству!

  Мы обе онемели и одеревенели от такого неожиданного поворота событий и всё, что смогли сделать, – это только нервно переглянуться. Ощущение было такое, будто нас бесцеремонно прокрутили в стиральной машине на самой высокой скорости, потом отжали и выбросили за ненадобностью. Я смотрела на сытую и довольную жизнью чиновницу, а в голове проговаривались и выстраивались в цепочку слова, которые я собиралась сказать Светке, как только за беспардонной Ларисой Андреевной захлопнется дверь: «Ничего­-ничего, это только пока она стоит на более высокой ступени, причем, исключительно с ее же точки зрения восприятия действительности. Но как только ты станешь известной, а это обязательно произойдет, эта «точка» упадет в ее безупречные модные белые штаны и там останется навсегда, не смея больше выползать наружу».
Словно подслушав мои рвущиеся наружу мысли, безуспешно пытающийся в очередной раз прорваться на улицу кот с нежным мурлыканием потерся о ногу уходящей гостьи свежевыкрашенным красным боком. Кажется, такая краска называлась краплак...



                Глава шестая

                ПОЧУВСТВУЙТЕ РАЗНИЦУ!

     Мы перестали спать ночами, ворочаясь с боку на бок и вздыхая в поисках спасения. Ничего не получалось. Саня уходил на кухню и долго курил у открытой форточки.
– Сейчас многие ездят в Польшу челноками, покупают здесь ложки, вилки, медицинские скальпели, таблетки, стиральные порошки, водку, сигареты, секаторы и прочую ерунду, потом продают это всё полякам и приобретают на вырученные деньги одежду, которая сейчас в дефиците, обувь, игрушки детские и реализуют здесь по знакомым или через комиссионки. Может, стоит попробовать?
– Саня, остановись! Это не выход.
Я на секунду представила рискованную поездку в Польшу с пудовыми сумками инструментов, на которые тоже требовались немалые средства.
– Такое впечатление, что меня столкнули в бездонный колодец, и я лечу вниз с бешеной скоростью и нечеловеческими перегрузками, понимая, что для подъема наверх уже вряд ли хватит воздуха. Взлететь бы, да крылья ампутированы! И чего­то жить дальше всё меньше хочется... – Санька резко откинул со лба свою длинную челку и посмотрел на меня непривычным и странным взглядом безжизненных глаз.
– Встряхнись немедленно, всегда нужно знать, для чего и для кого ты обязан жить дальше! А если таких причин нет, значит, их нужно просто придумать! У меня тоже в душе черная дыра, но любые дырки можно залатать и починить. Мы падаем вниз и поднимаемся вверх только благодаря себе самим, – жестко возразила я, прекрасно понимая, что время расплаты наступает на пятки и давит своей неминуемостью.
Денег по­прежнему не было и никакой положительной динамики не предвиделось. Светка каждый день таскала нам йогурты для борьбы с «гормоном несчастья», но не помогало. У меня за грудиной поселился реально ощутимый нервический комок, не дающий нормально дышать и спокойно жить. Сеть, в которую мы попали, затягивалась и уносила нас в бездонную долговую топь, из которой не было видно выхода.
Всё поменяла случайная встреча Саньки с бывшим одноклассником. Один короткий разговор, дающий шанс выйти на новую профессиональную орбиту с приличной зарплатой, и огромное желание выскочить из нищеты предопределили наше совместное решение, принятое молниеносно. В нашем колодце отчаяния вдруг обнаружилось дно, от которого мы изо всех сил оттолкнулись и начали совместное движение вверх, увидев небо и спасительную желтую таблетку солнца. Мы отчетливо понимали, что по нынешним временам два врача в одной молодой семье – это слишком большая роскошь, да и обстоятельства были гораздо сильнее нас, а экспертные советы людей, высокопарно распространяющихся о верности профессии, но не побывавших ни разу в этом жутком колодце, не имели никакого значения.

    Так начался новый период нашей жизни. Мой муж под руководством своего друга из далекого детства, сумевшего сложными и непонятными для нас путями организовать небольшую, но стабильную фирму при достаточно крупном заводе, в одно мгновение превратился из врача в бизнесмена, сменив белый халат на модный костюм из толстого фактурного драпа. Саня очень быстро расплатился со всеми долгами и с воодушевлением бросился осваивать химическую промышленность. Его крылья снова выросли, быстро определив направление нового интересного полета, а в нашей стране на одного талантливого офтальмолога стало меньше.
Бывший одноклассник и нынешний Сашкин шеф Григорий Дементьевич был невысокого роста, плотноватый, с уже обозначившимся животиком и наметившимися залысинами в темных волнистых волосах. Неизменные очки в тонкой оправе добавляли его облику авторитетности и начальственного лоска. У него на всё было свое мнение, которое он излагал в неторопливой манере, так нажимая на слова, как будто укладывал кирпичики, возводя между собой и собеседником крепкую, непробиваемую стену, сразу обозначая границы и устанавливая дистанцию. Разговаривать с ним было непросто, работать, думаю, тоже. Григорий был кандидатом химических наук и в процессах производства разбирался хорошо, а вот с организационными моментами, с вопросами менеджмента и маркетинга, с созданием новых связей для реализации конечного продукта имел сложности. Именно для этих целей и был взят на работу Саня, получивший пост директора по развитию. Звучала его новая должность весьма весомо и многообещающе, но и сам Саня, и, боюсь, весь свеженабранный коллектив не имели нужного практического опыта для предстоящей деятельности. Но все были молоды, полны энергии и мечтали выбраться из глубокой ямы затянувшегося безденежья.

    Заводик потихоньку пыхтел, набирала обороты и удачно приклеенная к нему фирма. Григорий с командой находили по доступным ценам сырье, платили заводу деньги за его переработку, а потом сами реализовывали готовый продукт с хорошей наценкой. Схема так называемого давальческого сырья, которое возвращается заказчику в виде готового продукта, была выгодна всем участникам производственного процесса, включая сам завод. Контракты заключались, фирма росла, обороты увеличивались, все заинтересованные лица зарабатывали, продукт становился качественнее, а настроение сотрудников всё лучше. Мы очень быстро смогли сделать приличный евроремонт, сохранив на стене птицу, приносящую счастье, купили весьма приличную мебель у знакомого кооператора, пристроили парочку картин соседки-­художницы новому шефу и начали покупать продукты, не глядя на ценники. А еще я перестала в каждый салат добавлять картошку для увеличения объема блюда, и это было здорово.

                *    *    *

      ...Я достала из пачки небольшие аккуратные пельмени, разложила их на разделочной доске стройными рядочками, посыпала сверху мукой, спрятала упаковочный пакет поглубже в мусорное ведро и вздрогнула от продолжительного уверенного звонка в дверь, как будто пойманная на месте преступления.
Звонок продолжал надрываться... Я легко стряхнула с рук муку, но мыть их намеренно не стала: зачем уничтожать следы непосильного труда? Я даже наоборот, специально провела испачканными пальцами себе по щеке с целью усиления эффекта и распахнула входную дверь.
– Виктория, дорогая, мы едем в Италию! Да­да, нам предстоит вояж к буржуям! – с порога сообщил запыхавшийся Саня, влетев в квартиру стремительным вихрем, на ходу подпрыгивая и издавая несуразные дикие вопли, обозначающие радость и щенячий восторг.
Его волосы растрепались, худощавое лицо раскраснелось, глаза возбужденно блестели в предвкушении невероятной, почти сказочной для нас перспективы! От такой новости не впасть в ступор было невозможно. Да и что тут скажешь, когда за окном – самое начало девяностых, а самые продвинутые и успешные в нашем окружении только­только начали осторожно открывать для себя Турцию, посещая почему­то один и тот же отель со сказочным названием «Караван­сарай». Мы и сами периодически грезили такой поездкой, мечтая когда­нибудь обязательно рвануть в неведомые заграничные дали. Когда­нибудь! Но чтобы вот так сразу – и в Италию! Потрясающе! Мне захотелось обнимать весь мир, я лихо подхватила на руки нашего любимца, черного пуделя Крюгера, и закружилась с ним в странном инопланетном танце, щедро распыляя по сторонам белую пушистую взвесь, напоминающую полет снежинок, и безжалостно пачкая всё вокруг остатками муки.
– Представляешь, Викусь: Рим, Ватикан, Леонардо да Винчи, Микеланджело...
Саня с бешеной скоростью поглощал магазинные пельмени, причмокивая и нахваливая их, и рассказывал последние новости. Итак, Италия, страна, которая примет нас в свои объятия совсем скоро, ибо билеты уже заказаны, отели забронированы, индивидуальный тур определен, и он будет обязательно необыкновенным, невиданным, неслыханным, неповторимым и феноменальным.
– Едем впятером, за счет компании, по возрасту все рядом, самому старшему еще нет тридцати. Кроме нас с тобой будет Гриня, вернее Григорий Дементьевич с женой, и еще один наш сотрудник – Стасик Фёклин. Гришка представил его как гениального человека, который никогда не видел моря. А таким, по его мнению, нужно обязательно помогать!
Саня внимательно посмотрел на выстроенные, как на парад, ровные ряды идеально слепленных пельменей, уже успевших слегка разморозиться и выглядевших от этого еще натуральней и правдоподобней.
– Сварить еще десяточек? – я, не дожидаясь ответа, быстро поставила на огонь кастрюлю.
– Так вкусно, что трудно остановиться! И никакого сравнения с покупными пельменями: мясо с рынка, ручки золотые, называется – почувствуйте разницу! Когда только ты всё успеваешь? Но пора, пожалуй, переключаться на макароны и привыкать к новой кулинарной специфике. Впереди Италия!


                Часть II
                ИТАЛЬЯНСКИЙ ДЕБЮТ


                Глава первая

                ОТЕЛЬ «КОНКОРДИЯ»

Самолет совершил мягкую посадку в аэропорту Венеции «Марко Поло». Волею судьбы я оказалась на соседнем кресле с тем самым гениальным Фёклиным, о котором уже была наслышана, и всю дорогу из боязни обидеть серьезного человека невниманием была вынуждена выслушивать долгие, заунывные и малоинтересные для меня рассказы про его жизнь под мерное похрапывание собственного мужа, удобно расположившегося с другой стороны. Из всей нашей команды Фёклин выделялся самым высоким ростом, выраженной худобой вплоть до измождения и заметной сутулостью, характерной для подростков, неожиданно быстро переросших всех своих одноклассников. Ничем особенным он более не выделялся: длинные худые руки и ноги, потерявшиеся в широких штанинах брюк, небольшая голова на вершине узкого и бесконечного тела, обрамленная жидковатыми и не очень чистыми темными волосами, мелкие черты лица, напоминающие растревоженную и взъерошенную птичку. Когда Стасик начинал что­-то рассказывать, он обязательно разворачивал голову в мою сторону в ожидании ответной реакции и тем самым удерживал меня весь полет в постоянном изматывающем напряжении. Сидя рядом с ним невозможно было задремать или думать о чем­-то своем, голова на длинной шее тут же поворачивалась и приближалась, заглядывая в глаза в поисках ответа.

  Я неимоверно устала от такого соседства, от полета и от своей постоянной готовности поддерживать дурацкий разговор. За это время я узнала, что Фёклин все свои двадцать девять лет живет вместе с мамой, хотя у него есть постоянная подруга, почти невеста, а у нее, счастливой обладательницы собственной квартиры, есть шестилетний ребенок. Долгие и подробные рассуждения Стасика о том, что же он привезет им из страны Ромео и Джульетты, «Феррари», Версаче и Гуччи выматывали и раздражали, но я держалась, мысленно проклиная сладко спящего Саньку за такую подставу с соседом. Фёклин достаточно часто доставал из кармана небольшой блокнотик, делал там какие-­то пометки, что-­то перечитывал, улыбался своим мыслям и снова возвращался ко мне со своими беседами. У меня было полное ощущение попадания на школьную политинформацию, когда и сбежать нельзя, и слушать невыносимо.
– Я перед поездкой беседовал со знающими людьми. Здесь собраны все советы бывалых и много другой полезной информации! – Фёклин потряс перед моим носом внушительным блокнотом, когда самолет уже совершил посадку и почти остановился. – Например, в каждом аэропорту сидит своя тетя Фри и торгует беспошлинными товарами, поэтому у нее всегда всё гораздо дешевле, чем в городских магазинах!

   Пожалуй, это была единственная информация, которую я нашла полезной для себя и вынесла из долгих часов полета.

   Я без сожаления отвернулась от Фёклина, толкнула в бок мужа и поймала понимающий, даже сочувствующий взгляд жены нашего строгого командира Григория Дементьевича. Ее звали Любава, и она полностью соответствовала своему необычному имени, напоминая царевну, только не из сказки, а из мультфильма. Все черты ее лица были как будто нарисованы художником­-мультипликатором: круглые глаза в обрамлении длинных ресниц, вздернутый носик, хорошо очерченный ротик с пухлыми губками, овал лица в форме сердечка. О ней хотелось говорить исключительно в уменьшительно-­ласкательной форме и никак иначе, хотя ростом Любава была на голову выше своего мужа. Несмотря на это, она никогда не сутулилась и каблуки принципиально не снимала. Грива темно-­рыжих волос густого оттенка свежей ржавчины придавали ее облику яркость и неповторимость. Не обратить на Любаву внимания было невозможно. Все вокруг, кто исподтишка, а кто и в открытую, на нее заглядывались. Она это прекрасно понимала, но подчеркнуто не обращала на окружающих никакого внимания.

Сойдя с трапа самолета, я при первой же возможности оторвалась от Фёклина и подошла к ней. Слово за слово, и у нас, кроме вопросов по поездке, сразу обнаружились общие темы для разговора, общие знакомые, обозначились похожие взгляды на жизнь, тем более, что мы обе не так давно окончили наш медицинский институт, правда, разные факультеты. Времени, потраченного на получение багажа, оказалось вполне достаточно, чтобы познакомиться поближе и понять, что мы на одной волне, а это так нужно и важно в поездке. Любава подкупала своей легкостью во всем. С ней хотелось трещать без умолку, обсуждая всё на свете, хохотать над Фёклиным и подглядывать за модными итальянками, отпуская свои хлесткие комментарии.

Мы приготовились к долгой процедуре паспортного контроля и нашей идентификации по всем жестким правилам капиталистического государства, но улыбчивые итальянцы пропустили нас, молниеносно прощелкав печати в паспорта, а проходящие мимо две громадные овчарки в намордниках лишь ненавязчиво обнюхали и, не обнаружив ничего запрещенного, вяло пошли дальше. И всё, здравствуй, Италия! Страна высокой моды, крутых автомобилей и макарон, о которой мы еще вчера даже и мечтать не смели.

На выходе из зоны получения багажа нас встречал симпатичный черноволосый кудрявый парень, крепко сжимающий в вытянутых руках табличку с надписью «Фёклер». Поскольку фамилия одного из нас однозначно перекликалась с этой надписью, все тут же покатились со смеху, заметно напугав итальянца такой неожиданной и громогласной реакцией.
– Извини, Григорий, но, похоже, что товарищ «Фёклер» начал захват власти! – заявил Санька почти серьезно.
– Капитализм выбрал тебя, Стасик. Интересно, почему? И был ли предварительный сговор?! – улыбнулся Григорий, а Фёклин только развел длинными несуразными руками.

Выйдя из здания аэропорта в накрывающий сумрак ночи, мы остановились перед широкой зеркально-­ровной гладью воды с редкими барашками волн, деликатно раскачивающих небольшой белоснежный катер с ярким названием «Water taхi». Эмоции зашкаливали, удивление перерастало в восхищение, неконтролируемый восторг от всего происходящего рвался наружу.

Боже мой, мы в «сапожке»! Мы даже не успели об этом по­-настоящему помечтать, как будто за годы социализма в нашем внутреннем коде были наглухо закручены пробки всех хотелок, особенно о путешествиях в дальние страны. Это было как приз, свалившийся с небес, конвертированный в абсолютное счастье.

Водное такси уверенно начало движение, прорезая волны и окутывая нас мелкими, переливающимися на свету бисеринками соленых освежающих брызг. Играла приятная музыка, певец исполнял что-­то волнительно­-чару­ющее на тягучем и соблазняющем итальянском, медленно и откровенно затягивая красотой и чистотой звучания в свои коварные, но такие притягательные дьявольские сети. Впереди яркими огнями торжественно приветствовал чужой, загадочный и абсолютно новый для нас мир.

Раздающаяся кругом иностранная речь радовала слух, обилие ярких витрин и вывесок на чужом языке сбивало с толку. Кудрявый парень, сопровождающий нас и        по-­прежнему крепко сжимающий в руках табличку «Фёклер», лихорадочно и безуспешно пытался что-­то объяснять сначала по­-итальянски, потом по­-английски. Для убедительности и ускорения нашего понимания он добавлял к своему рассказу взмахи руками и смешное звуковое сопровождение: «Чуф-­чуф-­чуф ту Болонья!», смешно изображая, какое транспортное средство нас ждет после Венеции. Мы его не слушали и ничего особо не понимали или не хотели понимать, находясь в состоянии эйфории, неожиданно попав в новое измерение и наслаждаясь этим изумительным моментом, теряя голову, разум, ощущение земного притяжения, чувствуя, что такой взрыв душевных волнений вряд ли еще когда­-нибудь повторится.

Ни у одного из нас не было опыта заграничных поездок. Даже в пресловутой Болгарии, никто из нас никогда не был! «Курица не птица, Болгария не заграница», – любил говорить Саня будучи еще студентом, когда после долгой и неудачной беседы с лучшими представителями коммунистической партии нашего института ему запретили выезд по путевке, усомнившись в его благонадежности.

От нереальности происходящего мы хохотали всё громче, рискуя сорвать голос и не обращая никакого внимания на нашего погрустневшего сопровождающего. Мы читали стихи, приходящие на ум, всё, что помнили, без разбора, пытались даже что­-то петь, перекрикивая шум мотора, и с удовольствием подставляли лица теплому морскому ветру, полностью отдаваясь предвкушению своего первого европейского отдыха.

Отель «Конкордия» с видом на легендарную центральную площадь Сан­-Марко встретил нас чопорно и немного надменно. Мы влетели в дверь и остановились в нерешительности. Здесь ничто не располагало к безумному хохоту, в холле царила строгая тишина и прохлада. Старинная мебель, мрамор и скульптуры хранили ауру прошлых веков. За стойкой стоял высокий седовласый господин с идеальной осанкой и в безупречном черном костюме с белоснежным воротничком, подчеркивающим смуглость его кожи.
– Здесь остановилось время! – прошептала Любава и, тряхнув рыжей гривой, засияла своей обезоруживающей улыбкой.

Господин в черном – почему-­то назвать его по-­другому язык не поворачивался – медленно поднял на нас свои большие графитовые глаза и удивительно густым баритоном произнес что-­то на своем певучем языке. Всё происходящее с нами было по-­прежнему далеко от реальности, но этот космический голос, которому впору было звучать в Ла Скала, стал неожиданно быстро возвращать нас на Землю. Мы ничего не понимали из того, что он говорил, ну совсем ничего. Мы слушали его речь, как музыку, и беспомощно смотрели друг на друга. Я оглянулась по сторонам в поисках сопровождавшего нас кудрявого итальянца, но он растворился в сумраке ночи, доведя нас до входной двери и написав на бумажке время утренней встречи. Никто из нашей компании иностранных языков не знал. Нет, мы, конечно, учили когда­-то английский в школе, не сильно понимая, зачем это нужно, и пребывая в полной уверенности, что никакой другой язык, кроме русского, нам никогда в жизни не пригодится. Человек в черном несколько раз методично и невозмутимо повторял одну и туже фразу, а мы хлопали глазами, не в состоянии что­-нибудь выдавить из себя в ответ.

Это продолжалось до тех пор, пока великолепный бас не произнес нараспев знакомое слово «Фёклер», показавшееся нам спасательным кругом, попавшим в самый последний момент в руки утопающих. Как по мановению волшебной палочки, все одновременно вынырнули из ступора и сразу активно закивали головами, компенсируя такой долгий и неловкий период молчания. Мы на разные лады повторяли слово «Фёклер», как главный аргумент, выдвигая вперед немного удивленного Стасика и тыкая в него пальцами, будто именно от этого момента зависит, где мы проведем сегодняшнюю ночь. Происходило что-­то среднее между цирком и зоопарком, но смеяться совсем не хотелось. Улыбался только Фёклин, неожиданно распрямив согнутую спину и посматривая на всех с высоты своего «птичьего полета», показывая всем своим видом, что чудесное слово «Фёклер» имеет непосредственное отношение только к нему. Вторым распознанным словом было «паспорт», и это зарождающееся понимание было сродни нашедшему нас счастью. Через пару минут мы заселились в один из лучших отелей Венеции!

Номера «Конкордии» были выполнены в изящном венецианском стиле эпохи Ренессанса. Здесь всё дышало стариной и роскошью: массивная мебель с объемным декором и инкрустацией разноцветными кусочками камня и стекла, античные скульптуры, выполненные из дорогих пород дерева, обилие декоративной отделки и фресок повсюду, тяжелые бархатные занавеси пурпурного цвета с вышитым золотом рисунком, ванные комнаты в мраморе и огромные уникальные зеркала с изысканными резными ажурными рамами в серебре и золоте. От этой фундаментальности, от этой переливающейся цветовой гаммы, напоминающей знаменитый карнавал, от этого великолепия, лоска и изящества мы – дети, вскормленные суровой эстетикой Советского Союза, – улетели в неизвестном направлении, куда-­то очень далеко, на Луну, на Марс, в стратосферу... Мы, как ненормальные, бегали из номера в номер и фотографировали друг друга на аппарат Polaroid, представлявший на тот момент последнее слово техники и выплевывающий заветные цветные фотографии сразу после нажатия одной кнопки. Возбуждение от всего увиденного, услышанного и происходящего зашкаливало, и спать было совершенно невозможно.
– Ничто не имеет такого успеха, как излишняя роскошь. Так и до эмоционального срыва недалеко!

Григорий Дементьевич поправил очки на носу и вытер рукой капельки пота. Он выглядел немного озабоченным, хоть и не прыгал по номерам с фотоаппаратом, как это делали все остальные. Он вообще был серьезным и вдумчивым, в меру тонизирующим и вовремя дисциплинирующим окружающих. И только когда речь заходила о четырехлетней дочери Полине, на его лице расцветала блаженная беззащитная улыбка, сразу уничтожающая всю строгость и важность. Голос менялся, и Григорий превращался в трепетного папашу, знающего о своем ребенке буквально всё. О Полинке он мог говорить бесконечно, растекаясь мыслями и припоминая с удивительной точностью даже самые мимолетные и вроде бы не слишком важные моменты, связанные с ней. Санька меня сразу предупредил, что, если я хочу подружиться с его шефом, то нужно поинтересоваться его ребенком и ни в коем случае не перебивать, пока он сам не выдохнется. Обо всем остальном Григорий говорил немного, но всегда четко по делу и был однозначным лидером в нашей итальянской банде.

Первое время я чувствовала себя в его присутствии не очень уютно, мне хотелось обращаться к нему исключительно по имени­-отчеству и тщательно подбирать слова в разговоре, прекрасно понимая, что это работодатель мужа, от которого на сегодняшний день зависит вся материальная составляющая нашей жизни. Саня относился к нему проще, все­-таки одноклассники, но определенную дистанцию тоже выдерживал, безоговорочно уступая ему главенство во всех вопросах.

Наша поездка была оплачена компанией как награда за удачно проведенный рабочий год. Григорий сразу объявил, что питание в ресторанах будет тоже за счет работодателя, и это добавило новую порцию оптимизма.
– Ого! Оказывается, о нас тут позаботились! – воскликнула Любава, открывая дверку небольшого вмонтированного в шкаф холодильника. – Да здесь настоящий мини­бар! – она лихо начала доставать маленькие бутылочки с разноцветными этикетками, шоколадки, конфетки, баночки с пивом и соками.
– Мини­бар входит в стоимость номера, – уверенно констатировал Фёклин, листая свой пухлый блокнот. – Мне об этом один знакомый сказал. Он в Турцию ездил, аж даже два раза.
– Нужно сначала всё уточнить, может быть, спросить на ресепшен? – Саня достал бутылку шампанского с розовой фольгой и торжественно, слегка наморщив лоб, сделал попытку прочитать: – Моё!
– Моё­-твоё! – засмеялась Любава, откинувшись на спинку нарядного бархатного кресла цвета зрелой рябины. – У кого ты спрашивать собрался и на каком, смею спросить, языке?
– Может, «Моет», только кто кого, непонятно! – я тоже покрутила в руках красивую бутылку.
– Не думал, что вы такие отсталые! Это всемирно известное игристое вино «Моэт Шандон» появилось еще во времена правления Людовика ХV во французской провинции Шампань. Без этого вина в знатных домах не обходится ни один праздник. Мы обязательно должны его попробовать, время пришло! – дал команду Григорий Дементьевич.

Фёклин быстренько пробежался по мини­барам всех наших номеров и собрал три бутылки знаменитого шампанского. Любава по­-хозяйски вытащила из холодильника шоколадки и сырки в ярких обертках, объявив без лишних церемоний итальянские каникулы открытыми.
– Я где-­то читал, что этот напиток, имеющий роскошный вкус с оттенком спелых груш, персиков, яблок, цитрусовых и даже крыжовника, оставляет великолепное послевкусие, – продолжал образовывать нас Григорий.
– Да, мой генерал, время пришло! – тряхнула огненными волосами Любава и отпила волшебного напитка, крепко зажмурив глаза.
Потом она осторожно отпила еще немного, уже с открытыми глазами, и в ожидании посмотрела на меня. Я взяла свой фужер и замерла в предвкушении. После первого глотка я поняла, что мои надежды обмануты. Я всегда любила шампанское, наше сладкое «Советское шампанское», может быть, потому что ничего другого я в своей жизни и не пробовала, но все мои ожидания были связаны именно с этим вкусом, а тут упс... и ничего подобного!
– Что­-то не чувствую никакого волшебства, и послевкусие оставляет желать лучшего! – я непроизвольно скорчилась и по хохоту Любавы поняла, что она снова солидарна со мной и ощущает примерно то же самое.
– Не нравится – не пейте! – взорвался Григорий. – Вкусы надо воспитывать, а из рамок Совка пора выпрыгивать. Чего вы ждали? Сладкой газированной бурды?

Фёклин радостно кивал, подтверждая свое полное согласие с линией главнокомандующего. Остаток знаменитого шампанского они допили на двоих, потом в ход пошли маленькие бутылочки, потом всё, что было в наличии здесь и в мини­барах всех наших номеров. Душа томилась и требовала праздника, поэтому недолго думая мы отправились к выходу, гордо прошествовав мимо важного хранителя оте­ля и его средневековых тайн. Чарующий бас пропел что­-то приятное нам вслед, мы сделали вид, что поняли его, помахав на прощание руками, и смело толкнули дверь навстречу неизвестности.


                Глава вторая

                FROM KENIA WITH LOVE

 Венецианская ночь накрывала город, распахивая для нас свои объятия. Было немноголюдно. Волнующие запахи ресторанов пробуждали чувство голода, а выпитое нами зелье из мини­бара придавало смелости и уверенности. Центральная площадь Сан-­Марко заставила остановиться и замереть в некотором ошеломлении от великолепия архитектуры, от ее масштаба, размаха, от невообразимого количества кафе и ресторанов с живой музыкой. Всю эту красоту хотелось цедить по капельке, не торопясь, смакуя каждый момент и каждую неповторимую секундочку, чтобы не спеша вобрать в себя всё это волшебство, а потом вспоминать каждую деталь, каждый штрих, каждый нюанс. Я пребывала в эйфорической завороженности от увиденного, чувствуя, как неповторимый дух загадочной Венеции проникает внутрь и делает меня другой.
– Боже! Я никогда не буду прежней! – произнесла Любава, словно услышав мои мысли, и подняла руки вверх, как будто обращаясь к высшим силам.

 Мы обосновались в приятном ресторанчике на открытом воздухе. Совсем рядом симпатичный итальянец средних лет пел бархатным голосом что­-то из Фрэнка Синатры. Толстое меню пестрело названиями на чужих непонятных языках, и только три названия показались нам знакомыми: кофе, омлет и водка. Именно это и было заказано Григорием с помощью уверенных тычков указательным пальцем по нужным строчкам. Невозмутимый официант едва заметно улыбнулся краешками губ и замер в услужливом кивке. И тут я осмелилась добавить в заказ креветки, которые сильно полюбила, попробовав лишь раз несколько лет назад. Их нежное деликатесное мясо – настоящая вкуснятина, что-­то среднее между семгой и нашими раками.
Достать креветки в нашем городе было нереально, только если вдруг случайно повезет. Мне тогда повезло, правда пришлось отстоять огромную очередь, причем сделать это три раза, так как в руки выдавали по одной коробочке. Зато потом я несколько дней наслаждалась этим потряса­ющим блюдом, растягивая удовольствие и уносясь мыслями к далекому соленому морю, рыбацким сетям и ветру, поднимающему приятную водяную пыль.

  На витрине при входе в ресторан я увидела их сразу. Креветочки лежали в большой плетеной корзине, подсвеченные с разных сторон яркими огоньками, такие манящие, завлекающие и откровенно предлагающие себя. Я сглотнула слюну, представила их почти забытый вкус и уже не могла думать ни о чем другом. Не понимая ни одного слова по-­итальянски и по­-английски, я подозвала официанта непосредственно к витрине, ткнула пальцем в корзину с розовыми хвостиками, потом себя в грудь и искренне улыбнулась. Губы невозмутимого официанта вновь едва заметно дрогнули, голова склонилась в многообещающем поклоне, а я вернулась на место, весьма довольная собой.

 Сначала принесли водку, потом четыре омлета, потом выгребли из корзины всё, что там было. При ближайшем рассмотрении креветки выглядели совсем не так аппетитно и без волшебной подсветки были откровенно заветренными и утомленными долгим лежанием на всеобщем обозрении. Я совсем не претендовала именно на эти витринные экземпляры, просто нашла единственно возможный путь объяснения своих пожеланий. Но итальянцы оказались людьми слишком буквальными и, подозреваю, небесхитростными, поэтому к водке, омлетам и кофе быстро присоединились креветки не первой свежести. В любом случае, мы справились, ужин в Венеции был заказан, и это стало нашей первой маленькой победой над бесстыдно «загнивающим Западом».
– Мне мама всегда говорила, что в чужой город надо брать больше денег. Это развязывает самые сложные узлы и помогает справиться с любой ситуацией, – Григорий довольно похлопал себя по грудному карману. – Тут всё наше благосостояние на предстоящие две недели! Берегите меня, и всё у вас будет хорошо! Не понимаю, почему в Италии мы должны слушать Синатру, а не итальянцев! – он решительно встал, достал стодолларовую купюру, выставил ее на всеобщее обозрение в вытянутой руке, чуть покачнулся, поправил очки и отправился в сторону музыкантов.
– Только не это! Всех предупреждаю, он, когда переберет, превращается в Жозефину! – Любава встала, хотела пойти за Григорием, но передумала.
– Это как? В Жозефину?! – не поняла я, наблюдая издалека за нашим всегда серьезным и правильным шефом, часто цитирующим свою маму.
– Да вот так! Это когда нимб лезет на глаза и застилает горизонт, когда с невероятной легкостью получается срывать пломбы с души, когда море по колено и полная уверенность, в том, что всемогущий Наполеон где-­то рядом и в любой момент примчится на спасение. Фильм такой даже был. Я как посмотрела, сразу сказала: «Точно про моего!». Если попытаться объяснить еще проще, то мальчик Знайка очень легко превращается в мальчиша Плохиша, и остановить этот процесс невозможно, выходит из-­под контроля. А потом наступает утро раскаяний и разочарований. Жозефина скукоживается и растворяется, словно ее и не было! – Любава сверкнула зелеными глазами и снова приподнялась, решительно положив руки на тонкую талию.

Под звуки всем известной песни «Мamma Маria» Григорий Дементьевич возвратился к нам, довольно приплясывая. Он и не собирался садиться за стол. Уверенным движением руки Гриша, прокричав что-­то про Викторию и победу над миром буржуев, выдернул меня с места, оторвав от креветок, и потащил внутрь ресторана. Весь наш танец, полный страсти и огня, абсолютно не соответствующий звучащей музыке, напоминал что-­то среднее между танго и пасодоблем, имитирующим испанскую корриду. Энергия шефа хлестала через край, он вытворял немыслимые па, разбавляя их движениями из русско-­народных плясок, а я лихорадочно соображала, что же он подумает про мои испачканные креветками руки, которые я даже не успела вытереть. Проносясь в танце мимо его лица на очень близком расстоянии, я увидела абсолютную отстраненность и необыкновенную одухотворенность. Гриша был далек от всех нас, да и вообще от всего земного, не сильно задумываясь, с кем он в данный момент танцует. Он принадлежал только себе и парил где­-то высоко, полностью отдаваясь музыке, полету танца и движению своего тела. Честно говоря, Гриша не переставал меня удивлять. Его удивительная проворность в этот вечер, очаровательная, но заставляющая волноваться раскрепощенность и неожиданная способность к танцам открывали Григория в совершенно новом свете. Несмотря на заметный животик, нависший над туго натянутым брючным ремнем, на явную склонность к полноте и медлительности, он дружил с ритмом и грацией, напоминая разбуженного отъевшегося кота, проявляющего чудеса ловкости и покоряющего всех вокруг. Видимо, это Любава и называла образом Жозефины, который не только шел ему невероятно, но и ускорено уничтожал установленную в нашем общении дистанцию, стирая все границы.

Одна песня сменяла другую. Саня с Любавой выплясывали рядом, изображая не то животных, не то поезд, издавая странные звуки, напоминающие одновременно гудок паровоза и рёв диких слонов. Они держались друг за друга, как вагончики, и скакали то вперед, то назад. Рядом длинной струёй вытянулся одинокий, покачивающийся вокруг своей оси Фёклин, увеличивший свой рост еще больше за счет бесконечных рук, устремленных в небо и напомина­ющий одну из двух возвышающихся над морем гранитных колонн на центральной площади Венеции. Неожиданно Гриша, проявив удивительную резвость, в один прыжок добрался до свободного столика, ловким и быстрым движением содрал с него белую скатерть и накинул ее на Фёклина. Стасик в одно мгновение продел под полотно руки и вновь вытянул их вверх. Получилось длинное белое привидение, вынырнувшее из стен старинного замка.
– Оу­! Вот и наш Каспер! Добро пожаловать в Венецию, в страну вечного карнавала! – закричал Гриша и запрыгнул двумя ногами на стол, где еще совсем недавно красовалась та самая скатерть.

 По его лицу блуждала хулиганская улыбка, а в глазах прыгали черти. Григорий Дементьевич в долю секунды стащил со стены венецианскую маску и водрузил ее на самый верх нашего покачивающегося «привидения», придав образу полную завершенность.

К Грише незамедлительно бросились сразу два официанта, но крупные купюры из нагрудного кармана вмиг их успокоили. Наш командир быстро опрокинул очередную стопочку, закусил куском остывшего омлета, закинул в рот креветку, забыв ее почистить, и снова бросился в пляс, подпевая знакомые слова во весь голос. В ресторанчик подтягивалось всё больше народу, свободных столиков уже не осталось, милые итальянцы танцевали вокруг нас паровозиками, копируя Саньку с Любавой, официанты бегали, как заведенные, не успевая обслуживать всё прибыва­ющих клиентов. Вокруг заведения собралось великое множество любителей просто поглазеть, они оккупировали все стоячие места для удобного обзора, лихо аплодируя нам и что-­то покрикивая.
– Where are you from? ( Вэ а ю фром?)
– Они интересуются, откуда мы взялись! – шепнула я Саньке.
– Фром Кения! – молниеносно выпалил мой муж и продолжил взрывать паркет дикими плясками, сводя с ума искушенную публику славного итальянского города до самого закрытия ресторана.

  В отель идти не хотелось, было принято решение прогуляться по ночной Венеции и проверить, действительно ли здесь в каждом старинном замке, доме, дворце живет свое привидение. Мы шли вдоль каналов с черно-­смоляной водой, заглядывали в зияющие пасти подворотен, проверяя лабиринты едва освещенных переулков. Ночь обнимала и вовлекала в нечто тайное, неведомое, непознанное. Вокруг никого не было, ни одной живой души, и среди полнейшей тишины гулко раздавались только наши шаги. Мы сначала негромко переговаривались, а потом совсем перестали, погружаясь в атмосферу ночного города­-призрака, как известно, постепенно уходящего под воду. Фонарей становилось всё меньше. Наши тени, подтверждающие нашу реальность в этом мире и в этом городе парадоксов и загадок, были тонкими, длинными и очень четкими. Они появлялись сбоку, какое-­то время двигались рядом, а потом неожиданно обгоняли нас, оказываясь впереди и заставляя искать объяснение этим своим непонятным поступкам.
– Здесь есть улица Смерти и канал Мертвецов, мост Дьявола, улица Убийц, – негромко докладывал Фёклин, заглядывая в свой блокнот.
– Думаете, здесь живут тихие венецианские бабушки и только? За этими стенами на протяжении веков бушуют страсти и совершаются кровавые убийства, поэтому в каждом доме однозначно существует свое привидение! – подхватил его зловещим шепотом Саня, и словно в ответ на его слова тишину спящего города стали нарушать какие­-то странные звуки: то непонятные хлопки, идущие из глубины мощеных проулков, то завывание ветра, напомина­ющее тихий шепот, то громкие всплески воды.

 Ночной город со всеми его звуками и движениями стал похожим на живое существо, умеющее дышать, нежно дотрагиваться, обнимать и захватывать, а потом снова отпускать. Или не отпускать, оставляя у себя навсегда.
– Слышите? – Санька остановился и замер. – Это они подают нам знаки, привлекая внимание. Если их не беспокоить, они обычно никого не трогают. Но мы же не можем не беспокоить? – его лицо приняло хищное выражение, он повернул голову и перегородил поток света, идущий от фонаря.

  Получилось немного жутковато, словно внутри моего мужа включилась электрическая подсветка, заставля­ющая выглядеть его несколько иначе. Я разглядывала хорошо знакомый точеный профиль, тонкий нос с легкой горбинкой, нахмуренные брови и изо всех сил пыталась успокоиться, чтобы адекватно воспринимать его вкрадчивую речь, наполненную непривычными свистящими звуками. Меня не оставляла мысль, что это уже и не Санька вовсе, а привидение, забравшееся в его тело. Я автоматически стала искать его тень. Муж, увидев мою появившуюся напряженность и озабоченность, повернулся ко мне, скочевряжил смешную физиономию и подмигнул одним глазом. Я выдохнула, это был точно Санька, и тень его в подтверждение моим мыслям сразу нашлась.
– Сосредоточься и ощути мир кожей! Внимай и попытайся услышать дыхание спящего города!
Саня обращался уже непосредственно ко мне. Я прикрыла глаза и сразу почувствовала, что голова моя кружится всё сильнее, чувство дурноты нарастает то ли от рассказов и усиливающейся тревожности, то ли от непривычной обстановки, то ли от всего выпитого и съеденного.

Всё спит – дворцы, каналы, люди,
Лишь призрака скользящий шаг,
Лишь голова на черном блюде
Глядит с тоской в окрестный мрак.

  Григорий, вынырнув из небытия, разорвал зловещую тишину ночи стихами Блока. Он театрально поднял вверх свои руки и неистово прокричал:
– Глупости, никаких приведений нет! Не­е­ет! – и сделал уверенный шаг в темноту.
Его слова повисли в воздухе, отозвавшись громким всплеском. Я подумала, что   где­-то совсем рядом вынырнул большой кит и изо всех сил ударил своим огромным хвостом по глади черной воды. Из канала пахнуло чем­-то неприятным, напоминающим аммиак, смешанный с йодом и вонючими несвежими креветками. Еще секунда – и я в коленопреклоненном состоянии зависла над водой, сбрасывая туда всё съеденное и выпитое за этот бесконечный вечер.
– Гриша­а­а­а! – нечеловеческий вой Любавы прорезал ночь. Сразу захлопали ставни, скрипучий голос сверху пытался выяснить что-то на своем родном итальянском языке. Любава рыдала и отвечала ему по­-русски. И они вроде бы понимали друг друга. Саня бегал вдоль канала и пытался искать Гришу. Фёклин заламывал руки и сокрушался, что теперь всё пропало. Я пыталась уже подняться на ноги, когда услышала рядом с собой тихий голос Григория Дементьевича, доносящийся из канала.
– Он здесь! – заорала я, вложив в крик все эмоции прожитого дня.

  И еще я совершенно четко ощутила, что мое состояние заметно улучшилось. Буквально через пару минут Гриша был общими усилиями извлечен из венецианского канала и вытащен на сушу. Выглядел он плачевно. Вода стекала с него ручьями, брюки прилипли к ногам, подчеркивая их несовершенство. На белой рубахе висели какие­-то водоросли, мелкие палочки, напоминающие сено, и остатки моих креветок. Весь этот антураж с беспощадной очевидностью обнажал степень Гришиного опьянения, чего мы, будучи сами сильно подшофе, до сего момента не замечали. Но его Жозефина никак не хотела сдаваться, и он продолжал жеманно крутиться в разные стороны, вытягивая губы, чтобы поцеловать жену, и заявляя, что нормы ГТО по каналам сданы на отлично.
– Ну, разве можно так пугать, Гришастик! Приключения циркового тюленя продолжаются! – Любава брезгливо снимала с него остатки моей еды.
– Оставь меня, старушка, я в печали! – не переставал юморить наш командир. – Теперь, Любастик, главное – это пробраться партизанскими тропами в наш великолепный отель и просочиться мимо грозного Джона Бэрримора, не наткнувшись на злобную собаку Баскервилей! И чтобы без позора! Все слышали? По нам будут судить о нашей стране!



                Глава третья

                «СМЕРТЬ» В ВЕНЕЦИИ

   Я проснулась от густого мерного храпа рядом. Видимо, интригующая, загадочная и завораживающая ночь все-­таки завершилась. Я не спешила открывать глаза, пытаясь привести мысли в порядок и восстановить цепочку событий вчерашнего дня. Храп рядом сменился тихим подсвистыванием, потом затаился на несколько секунд, как будто собираясь с силой, и выдал новую невероятную звуковую волну с высокой амплитудой и милым причмокиванием в конце. Сашка никогда не храпел, даже после сильных возлияний он спал тихонько, как сурок, только изредка глубоко вздыхал и перебирал ногами. А этот «духовой оркестр» – что­то новенькое в нашей семейной жизни, неужели я смогу к этому привыкнуть? Или всю свою оставшуюся жизнь теперь придется провести в берушах?

Я потянулась и приоткрыла глаза. Смелый и яркий солнечный лучик пробивался в щель между тяжелыми бархатными занавесками и нежно щекотал лицо. Я улыбнулась и повернула голову. Рядом, на соседней подушке возлежал шеф и одноклассник моего мужа Григорий Дементьевич с широко, ну просто до неприличия, открытым ртом и методично выводил протяжные свистяще­-шипящие звуки. За несколько секунд я успела рассмотреть все его пломбы, увидела подрагивающий розовый небный язычок и тонкую струйку слюны, вытекающую на подушку.

От всего этого «очевидного и невероятного» мне резко вступило в голову. Да­да, именно так когда-­то говорила моя бабушка, а я плохо понимала значение этого выражения. Мне реально вступило в голову. Это такое состояние, когда все мышцы, все сосуды, всё содержимое твоей головы с полушариями, ганглиями и нейронными клетками единым разом приходит в такой тонус, что начинаешь реально ощущать внутри своей черепной коробки огромный морской узел из толстенного каната, завязанный так плотно и крепко, что сделать ничего нельзя, и шевеление своих собственных волос уже совсем не пугает, а воспринимается как незначительное дополнение ко всему происходящему. В таких случаях, наверное, и случается мгновенная смерть.

Я медленно приподняла свое одеяло и увидела, что на мне моя любимая вискозная пижамка с собачками, напоминающими нашего пуделя Крюгера. Не могу сказать, что стало сильно легче, но немного отпустило. На полу вокруг кровати, на креслах, на журнальном столике, на моей тумбочке, – повсюду в комнате валялись доллары. Такое настоящее буйство денежных купюр, разбросанных среди шикарной обстановки золота, бархата и античных скульптур. Может быть, пока я спала, прошел денежный дождь или мимо пробегала золотая антилопа из популярного советского мультика?
Мои вопросы не находили ответов. Художественный храп Григория перешел в многоголосье. Я резко села и сразу увидела Любаву. Она лежала, свернувшись калачиком на маленьком диванчике с противоположной стороны.
– Прощения просим! – Любава тоже приподнялась, поправив толстый махровый белоснежный халат, и залезла к нам на кровать, устроившись в ногах у своего мужа. – Я всех предупреждала, что с Жозефиной сладить трудно. Уж извини, Гришастик перепутал номера и рухнул на Санькино место, а вытащить его отсюда было просто нереально. И ты уже так сладко спала, что будить не хотелось. Поэтому по согласованию оставшихся в живых сторон было принято единственное обоюдо-правильное решение всех оставить на местах, обеспечив разными одеялами.
– А это ваша расплата за причиненные мне неудобства? – валяющиеся кругом деньги не давали мне покоя.
– Доллары сушатся после ночного заплыва Гришастика. Они спасены общими усилиями, а это значит, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается, и мы по­-прежнему в Италии, в городе мечты и при бабках. И Венеция для нас остается открытой вместе с остальным миром буржуев!
Раздался аккуратный стук в дверь. Мы переглянулись, хихикнули и, будучи в полной уверенности, что это из соседнего номера явился Саня, в один голос заорали «Welcome!».При этом, конечно, приникли с разных сторон к продолжающему упорно храпеть телу Григория Дементьевича, добавив чуточку гротеска и будоражащего артистизма и изо всех сил пытаясь изобразить запретную любовь втроем. Любава одним быстрым движением руки растрепала свои рыжие волосищи и склонилась над свистящим на разные лады мужем, приоткрыв рот и состряпав хищную гримасу. А я, изогнувшись змеей, мгновенно положила свою голову на его вздымающуюся грудь, добавив взгляду тумана и высунув кончик языка. Дверь осторожно приоткрылась, и в номер заглянула породистая седовласая голова важного и обходительного Бэрримора с традиционно бесстрастным выражением лица. Он приоткрыл было рот, чтобы о чем-­то спросить, но моментально передумал, увидев наше трио. Гриша продолжал петь храпом, а мы замерли в дурацких и совершенно нелепых позах венецианских блудниц среди обильного денежного листопада. Голова исчезла так же быстро, как и появилась, не дрогнув ни одной черточкой своего лица и не проронив ни слова, а мы завыли от смеха, забившись в настоящих конвульсиях на широкой кровати.
– Я жив или мне это только кажется? – Григорий Дементьевич неожиданно перестал храпеть, протер глаза и в недоумении посмотрел на мою пижаму с собачками, а потом на жену.
– Ты жив, но в страшном грехе, от которого тебе теперь не отмыться даже в каналах Венеции! – голос Любавы звучал угрожающе. – Найди в себе силы собрать себя воедино и уйти в собственный номер, а сюда уже верни скорее Сашку на его, между прочим, законное место! Остальное я тебе расскажу наедине, если обещаешь себя хорошо вести! – Любава медленно и немножко театрально сползла с кровати и начала аккуратно собирать валюту с пола, внимательно разглядывая ее, сдувая невидимые пылинки и посылая виртуальные поцелуи каждой зеленой бумажке.
– Я за любые действия, кроме некролога! – Гриша покряхтывая вылез из моей постели, накинул белый махровый халат, вежливо доставленный Любавой из ванной комнаты, потряс головой, как будто пытаясь избавиться от головной боли и покинул номер. – Вот так отдыхают дети хрущевок, знай наших! За мной, моя рыжая бестия!

 Завтрак проходил в зале с видом на базилику Сан­-Марко, самый посещаемый и великолепный храм Венеции. Солнце играло на крыше собора, отсвечивало, бликовало, хулиганило, пуская солнечные зайчики в наше окно и высвечивая золотом необыкновенные волосы Любавы. Голова моя побаливала, очень хотелось кофе и яичницы. Мы терпеливо сидели вчетвером в ресторане отеля в ожидании Фёклина и еды. Вдоль стены стоял длинный стол, сервированный разными аппетитными булочками, фруктами, тарелочками с сыром, колбаской и всякой всячиной. Официант несколько раз подходил, пытаясь что-­то до нас донести на итальянском, но понимания не было от слова совсем.
– Чего он завтрак­-то не несет? Тоже Фёклина ждет?

 Саня начал злиться, так как не терпел голода, а запах вкусной еды здесь царил, дразнил, заставлял сглатывать слюну и выделять пищеварительные соки. Саня поманил официанта рукой и произнес вытащенное из глубоких недр школьных знаний хорошо спрятанное слово «breakfast». Официант быстро перешел на английский, мы выловили знакомые слова «orange fresh juice» и дружно закивали головами в ожидании свежевыжатого сока.
– Наконец-то апельсины в кадре, всё рыжее мне обычно приносит удачу, а сегодня, похоже, что именно они спасут наш хрупкий мир, – Гриша потрепал яркие волосы жены и впервые за утро улыбнулся.
Фёклин появился в дверях одновременно с доставленным апельсиновым соком, немного помятый и понурый после вчерашних событий, сообщив, что у него по утрам бывает дисания. Необычное слово рассмешило, а попытки дать этому слову всевозможные неприличные объяснения, основываясь исключительно на созвучиях, добавило веселья. Но хмурый Фёклин объяснил, что это всего лишь состояние, при котором тяжело вставать утром с постели. Он вообще любил вставлять в свою речь заумные словечки, чем сильно напрягал и даже раздражал Любаву. Она с первого взгляда воспылала к Стасику неприязнью и постоянно подтрунивала над ним.
Фёклин одним движением опрокинул стакан свежевыжатого сока, потом достал свой блокнотик, полистал его и поинтересовался, давно ли мы тут сидим.
– Так давно, что скоро штаны просидим! – Саня недобро посмотрел на официанта.
– Вы слышали что­-нибудь про шведский стол? – Фёклин оторвал взгляд от уже затертой и скручивающейся от постоянного чтения странички и посмотрел на нас. Ответом ему было наше молчание, и Стасик продолжил: – Это значит, ешь сколько хочешь из всего того, что тут выставлено. Ешь, пока не умрешь! Но выносить с собой ничего нельзя.

  В этот момент в дверь вошла нежно воркующая между собой молодая пара. Они взяли со стола в руки большие белые тарелки и со знанием дела стали открывать прямоугольные посудины из нержавейки с поднимающимися крышками, что­то оттуда выбирать и неторопливо выкладывать себе на блюдо. Запах еды поплыл по комнате, усиливаясь с каждой поднятой крышкой, давя на мозги, снося наши нюхательные анализаторы и не оставляя никаких шансов нашему терпению. Общая реакция оказалась одномоментной и молниеносной. Через минуту наши тарелки уже ломились от местных деликатесов. Фёклин быстро освоил приспособление для жарки хлеба и обеспечил всех горячими тостами. Мы ели, как будто только что прибыли из блокадного Ленинграда, словно основной нашей целью было наесться на неделю вперед. Я всегда старалась ограничивать себя в еде и держать в форме, а тут как с цепи сорвалась, добравшись до вкусной халявы. Наваливая очередную порцию сладкого десерта, я вдруг подумала, что слова Стасика про смерть рядом со шведским столом могут стать пророческими. Я посмотрела на Любаву, вталкивающую в рот шоколадный рогалик с красивым названием круассан, потом на Фёклина, поедающего что­-то мясное стоя, – видимо, в таком положении могло больше влезть, – потом на молодую пару, которая давно перестала ворковать и смотрела на нас, как на варваров или стаю голодной саранчи, потом на окаменевшего официанта, с бледного лица которого давно сошла дежурная улыбка... Эту дичь пора было заканчивать, и я первая покинула завтрак, посоветовав всем остальным сделать тоже самое.


                Глава четвертая

                ГОЛУБИ И ГОНДОЛЫ

     Яркое и доброжелательное утро Венеции было полной противоположностью безмолвной и жутковатой ночи. Город заливало солнце. Вокруг было такое движение людских потоков, что казалось, стоит сделать один неверный шаг – и город подхватит тебя на руки и унесет в неизвестном направлении без шансов на сопротивление. Русской речи не слышно было вообще, как будто мы были одни из России. Я остановилась и почувствовала себя маленькой песчинкой, попавшей в бесконечный людской водоворот. Кругом витал потрясающий запах свежей выпечки, заполняя всё вокруг и не давая возможности пройти мимо уличных кафешек. Бескрайние просторы столиков, за которыми сидели безмятежные люди с кофе, круассанами и газетами, успокаивали взгляд. Гул от их разговоров плыл в одной упряжке с запахами. Кругом что­-то обсуждали, слышался скрип тележек, перевозящих товары, окрики торговцев местных лавок, металлическое лязганье уползающих вверх рольставней. Все четко знали, что им нужно делать этим чудесным утром. Все, кроме меня. Голова от всего происходящего сегодня, а, может, и от выпитого вчера, слегка плыла. Я посмотрела в небо. Оно было бесподобного бирюзового оттенка, облака курчавились, сплетались в кольца и браслеты, лениво двигаясь по своему усмотрению, и на какие-­то мгновения перекрывали раскаленное яблоко солнца. Крыши и купола соборов сверкали, посылая мне отовсюду щекотливых солнечных зайчиков.
– Бонджорно! Бонджорно!

Рядом со мной стояла пожилая пара и улыбалась мне, как старой знакомой. Люди пытались мне что­то рассказать, активно жестикулируя. Я улыбнулась в ответ и оглянулась в поиске своих. Григорий с Любавой и Саня стояли невдалеке и тоже махали руками. От этого знака приветствия парочка возрастных итальянцев пришла в полный восторг и стала неуклюже изображать странные движения. Что-­то до боли знакомое шевельнулось в глубине. А после того, как старушка выкинула вверх свою ногу с изумительным вывертом, не узнать вчерашние танцы Григория Дементьевича стало невозможно. В этот день мне показалось, что нас знает вся Венеция. Ну, пусть не вся, но большая ее часть точно. Каждый пятый, проходящий мимо, с радостью хорошего знакомого приветствовал нас, кланялся и пытался о чем-­то рассказать. Сначала мы испытывали чувство неловкости, но Фёклин выдал каждому по паре маленьких бутылочек, захваченных из мини­бара, и стеснительность быстро прошла, головокружение и признаки мигрени тоже, стало значительно легче и веселее, мы начали привычно хохотать в ответ на каждое «бонджорно». Потом дело дошло до братания и разговоров на улице на непонятном межнациональном языке.

Торговец украшениями из соседней лавки так настойчиво зазывал к себе, что мы с Санькой юркнули в его маленький прохладный магазинчик в надежде на спасение и временную передышку от неожиданной популярности, свалившейся на наши головы. От изобилия изделий из муранского стекла, тарелочек с видами Венеции, изящных ваз, строгих подсвечников, магнитиков, бижутерии, картин и всякой всячины разбегались глаза, и было сложно устоять. Руки так и тянулись к ярким вещицам, которые хотелось непременно потрогать, примерить и срочно унести с собой. Я оглянуться не успела, как торговец начал вставлять мне в уши разные серьги, причем делал это так быстро и профессионально, что его невесомые движения были почти незаметными. Я смотрела на себя в небольшое старинное овальное зеркало, обрамленное сложным замысловатым узором из меди с легким налетом патины, и размышляла...

«Вот странное это дело – зеркала. Смотришься в них и чувствуешь себя то уродом, то красоткой. Вчера, например, я была однозначно красоткой. Из каждого зеркала мне подмигивала и улыбалась стройная, хорошо двига­ющаяся, уверенная в себе симпатичная черноволосая девица с модной короткой стрижкой и правильными чертами лица. А сегодня из полумрака маленького магазинчика на меня таращилось нечто отекшее, даже одутловатое, с узкими глазенками и торчащими в разные стороны жесткими волосами, требующими немедленного мытья и причесывания. Что это? Следы вчерашних обстоятельств с массовым разгулом или со мной что-­то не так?»

Торговец ловко вкрутил мне в уши длинные серьги с темными кораллами в серебряном обрамлении. Я слегка качнула головой и серьги тоже качнулись. Они были настолько хороши, что я смотрела только на них, полностью переключив внимание со своего потрепанного отражения. Я качнула головой еще раз и поняла, что все остальные теперь тоже будут смотреть исключительно на серьги и не заметят так печалившего меня безобразия. Я повернулась к Сане. Он смотрел на серьги, что подтверждало абсолютную правильность моих мыслей. Санька держал в руках фантастическую собачью миску из прозрачного муранского стекла, пронизанного множеством хаотично сплетенных волокон тонких цветных слоеных прутиков и нитей.
– Ого! Вот это эксклюзив! – воскликнула я, аккуратно проведя рукой по гладкому разноцветному краю.
– Викусь, я без этого не уйду, – прошептал муж. – И как дальше жить без такой красоты нашему Крюгеру?

Торговец, не понимающий ни одного слова по-русски, технично завернул миску в тонкую шуршащую и благо­ухающую бумагу, сложил серьги в специальную коробочку, улыбнулся и написал на бумажке «100 $», даже не вспомнив про свои родные итальянские лиры. Санька уверенно протянул продавцу банкноту, и мы к взаимному удовольствию стали обладателями сразу двух потрясающих и абсолютно бесполезных вещей – собачьей миски из муранского стекла, от которой наш пудель потом будет долго шарахаться, и  объёмных тяжелых сережек из кораллов и серебра, доходящих почти до плеч и так оттягивающих уши, что носить их больше получаса было невыносимо.
На площади Сан-­Марко мы сразу попали в окружение голубей. Их было много, слишком много! Они хлопали крыльями, с шумом взлетали и приземлялись, с каждым разом подбираясь всё ближе. Я оглянулась на Саню – он пребывал в состоянии безмятежного счастья, щурился на солнце и сиял совершенно детской обезоруживающей улыбкой. Он держал в руках невесть откуда взявшийся белый хлеб и, отрывая от него кусочки, щедро разбрасывал их вокруг. Птицы от Саниной булки совершенно обезумели, перестали бояться и начали лезть в лицо, садиться ему на руки и на голову. Я достала свой «Поляроид» и быстро сделала пару снимков на память.
– Птицы, не окружайте людей таким вниманием! Пожалуйста! Я задыхаюсь от вашей любви! – кричал мой муж и извивался, пытаясь освободить лицо.
– Почему­-то голуби около нашего гастронома тебя не приводят в такой восторг! А их там не меньше, особенно зимой! – подметила я с некоторой ехидцей.
– Между прочим, птиц здесь кормить запрещают, потому что Венецию поглощает голубиный помет. Они не успевают оттирать город, – добавила Любава. – Поистине, это город контрастов: грязная ввода в каналах, птичий помет и прозрачный жемчужный свет, пробивающийся отовсюду. Роскошь и преступления, слепящее солнце и бархат ночи, воздушное великолепие дворцов и обшарпанность старых стен, которые вырастают прямо из воды...
– Чтоб был город веселей, кормите свеклой голубей! – Саня взмахнул руками, и птицы устремились ввысь.

 Дворец дожей потряс невероятным сочетанием изящества с мощью и благородством. Перед входом нас встретил молодой парень-­экскурсовод с уже знакомой табличкой «Фёклер». Он старался на совесть, энергично водил нас по прохладным залам, рассказывал много и обстоятельно, но исключительно по­-немецки. Откуда и почему вдруг свалился на наши головы гид с немецким языком, понять трудно, но с уверенностью замечу, что это мало что изменило в нашем восприятии. Из нашей двухчасовой беготни я поняла только два слова: «Гитлер» и «инквизиция», но экскурсия мне всё равно понравилась.

– Без гондолы за сто долларов и Венеция не Венеция, – заявил Гриша, удобно расположившись на атласных подушках и предаваясь мерному баюкающему ходу изящно вытянутой лодки.

 Я сидела рядом, не в силах оторваться от тонких рваных облаков и просвечивающего сквозь них неба, отражающегося в каналах. Теперь мы любовались старинным городом из царства воды, и создавалось удивительное впечатление, что все эти дома, палаццо и дворцы плывут к нам навстречу нескончаемой вереницей.
– Между прочим, в Венеции вся канализация «впадает» прямо в каналы! – как бы между прочим заметила Любава и хитро подмигнула мне. – И туалеты здесь отыскать невозможно. Что остается делать людям? Правильно вы подумали, другого выхода нет. И запахи тут, скажем так, своеобразные именно поэтому.
– А знаете, почему средневековые венецианки предпочитали носить белые волосы? – оживился Фёклин. – Краски в те времена не было, и женщины осветляли волосы лошадиной мочой, которую специально собирали и хранили.
– Ну всё, хватит уже! – поморщился и глубоко вздохнул Григорий, глядя в темную воду каналов. – К черту подробности! Теперь в программе исключительно здоровый образ жизни!
– Вздыхай поглубже, Гришастик! Впереди известный на весь мир мост Вздохов, ведущий прямо в тюрьму! Осужденные любовались напоследок потрясающим видом, вдыхали воздух утраченной свободы и исчезали в казематах, – блистала знаниями Любава.
– К черту тюрьму! Давайте любоваться неприукрашенной Венецией! Такой, какая она есть на самом деле. С налетом времени, с бахромой из тины и водорослями, спускающимися в воду по ступеням прямо с парадных порталов, – поддержал товарища Санька.

 Наш гондольер слегка одернул свою рубашку поло в яркую синюю полоску и запел неожиданно высоким голосом, лихо оттолкнувшись ногой от темной влажной старинной стены, изъеденной раковинами, потом ловко развернул лодку на водном перекрестке и неторопливо направил ее в сторону Большого канала. Солнце, находившееся в самом зените, вынырнуло из­-за прячущих его разноцветных крыш и подсветило коньячные волосы Любавы шикарной позолотой. Она сидела недалеко от поющего гондольера, улыбалась и как будто сама вся светилась изнутри, стреляя по сторонам жадными до впечатлений зелеными глазами «венецианского» оттенка.
– Колливубл проснулся и подает признаки жизни!– с важным видом заметил Фёклин. – Что, никто даже не догадывается, о чем я? Я сейчас говорю о легком урчании в животе, заставляющем подумать о необходимости срочного перекуса прямо здесь и сейчас!
И Стасик начал неторопливо доставать из своей сумки бананы, апельсины, яйца и еще много всякой всячины, смело позаимствованной на завтраке в отеле.
– Слушай, мистер «Фёклер», со шведского стола разве можно тырить? Сам же зачитывал про «умри, но съешь на завтраке»! – удивленно развел руками Григорий.
– Нельзя, конечно! – серьезно подтвердил Санька и вслед за Стасиком достал из широких штанин пару яблок и печеньки.
Я тут же влилась в общий процесс орешками и курагой, а Любава, чуть виновато улыбнувшись, вытащила из своего рюкзачка багет весьма приличного размера с ветчиной и сыром.
– Мы же цивилизованные люди, приехали Европу покорять! У нас в плане обед в хорошем ресторане, а вы всё никак не можете оставить совковые привычки бедного студенчества!
Гриша схватился за голову и издал вопль, тут же названный Любавой плачем Ярославны. Гондольер перестал петь, громко присвистнул и произнес вопросительную фразу, к которой мы за последнее время уже начали привыкать.
– Where are you from?
– From Kenia! – незамедлительно ответили мы дружным хором.



                Глава пятая

                ГОРОД РЫЖИХ

Мы провели в Венеции три замечательных дня, с головой нырнув в атмосферу необыкновенного города. К вечеру мини­бары наших номеров опустошались, а на следующий день, как в сказке про скатерть­-самобранку, снова пополнялись. Пить не хотелось, но не пропадать же бутылочкам, которые каждое утро снова и снова появлялись на своих местах в волшебном холодильнике. Мы их привычно сгружали в чемодан вместе с мыльцами и шампуньками в симпатичных упаковках, которые щедро оставляли горничные после каждой уборки номера. Фёклин без конца приставал то ко мне, то к Любаве с вопросами по поводу подарка для его девушки и ее ребенка. Мы мотались с ним вместе по разным магазинчикам, сувенирным лавкам, помогали, что­-то советовали, вместе с ним выбирали. Стасик внимательно выслушивал, долго крутил ту или иную вещицу в руках, уходил в себя, предаваясь долгим размышлениям, пытался порассуждать вслух, переводя валюту в наши деревянные рубли, и ничего не покупал. В конце концов, терпение наше лопнуло, и мы бросили Фёклина на произвол судьбы и на растерзание местным опытным торговцам, хотя это, конечно, еще вопрос, кто кого будет терзать.
– Ну, надо же быть таким жадным! Как бедная девушка только терпит такого жлоба и редкого зануду! – Любава с трудом сдерживала себя после наших общих походов по местным лавочкам. – Ответь мне, пожалуйста, кому нужны такие Стасики! Убила бы своими руками в первый же совместный день!
– Санька рассказывал, что он умный и очень перспективный. Он участвовал в разработке ДВК, так сокращенно называется «диалоговый вычислительный комплекс», и занимается программированием.
– А ты знаешь, что он вчера Грише предложил выдать его часть денег за питание, не хочет, видите ли, есть вместе с нами в ресторанах, мечтает прожить этот итальянский отпуск на хлебе, воде и унесенных с завтрака продуктах, а заодно и заработать!

 Любава стояла в воинствующей позе, сжимая в руках пакеты с венецианскими масками. Я непроизвольно опустила глаза и стала разглядывать необыкновенные атрибуты карнавала через прозрачную упаковку. Маски, конечно, были очень красивыми, ничего подобного я раньше никогда не видела, но куда столько? Любава, перехватив мой взгляд, сразу выдала ответ.
– Это подарки для сотрудников фирмы. Представляешь, как обрадуются! Придет Гришастик на работу, а там все в масках сидят! Вжух... и карнавал продолжается в домашних стенах, и все довольны! Моя идея!
– Так я правильно поняла, что «Фёклер» больше с нами не ест?!
– Что и где будет есть наш Стасик – это его личное дело, но денег он никаких не получит. Гришастик считает, что на каждую хитрую лису есть гайка с левой резьбой. Поэтому придется ему, несчастному, привыкать к ресторанам и осваивать итальянскую кухню.

 Заключительный вечер в Венеции был ознаменован великолепным закатом огромного, нереального по размеру солнца, которое медленно садилось прямо в воду, переливаясь и окрашивая всё вокруг в ярко-­оранжевые тона. Смотреть на этот большущий огненный шар, раскидывающий повсюду свои волшебные лучи, можно было вечно.

 Я перевела взгляд на Любаву и получила настоящее эстетическое удовольствие от представшей взору картины. Свет заходящего солнца выгодно подчеркивал ее яркие волосы и точеную фигурку с узкой талией в платье густого насыщенного красного цвета – цвета вина и молодости. В воздухе разливалось фантастическое смешение красок, и Любава среди всего этого великолепия точно была своей и даже занимала особое место, идеально встраиваясь в эти природные интерьеры. Это был ее город. Здесь даже розовый закат выглядел как вариант рыжей гаммы.

 Я перевела взгляд на стоящего неподалеку нашего командира и отметила про себя, что он выглядит совсем не как Григорий Дементьевич, а как самый настоящий Гришастик, вдруг выпустивший собственное лицо из-­под постоянного контроля и пойманный мной врасплох в нежном романтическом настрое. Он по­детски расплывался в какой­то совсем беззащитной улыбке от очарования и безграничной красоты происходящего, поймавшего его в сети и не желающего отпускать, а еще от неприкрытой любви к собственной жене, не в состоянии сопротивляться мощному приливу эмоций, которые нисходили на него со всех сторон.
«Поистине, Венеция – это город рыжих и людей, которые их любят!» – подумала я, достала «Поляроид» и сделала снимки, поймав удивительный момент настоящей искренности.
– «А я с ума сходил от этой красоты!» – неожиданно громко запел мой муж и в момент всех расколдовал, вернув с небес на землю.
– Это день не блондинок и не брюнеток! Сегодня царствуют те, кто родился морковного рыжего цвета, – весело и громко подхватила я.
– Я не рыжая, я золотая! Прошу принять это к сведению и навсегда запомнить! – Любава, щедро отмеченная и обласканная солнцем, стояла очень прямо и смело улыбалась всем окружающим, притягивая взгляды прохожих и за­тмевая всё вокруг. Так и осталась навсегда в моей памяти эта картинка яркого огненного заката, волшебного города и девушки, как будто специально придуманной для всего этого великолепия, выпадающего из реальности.

Наш отъезд был торопливым и немного сумбурным. Откуда­то появился кудрявый парень по кличке «Чуф­чуф­чуф ту Болонья!», встречавший нас в первый день в аэропорту. Он снова так яростно повторял свою любимую фразу, что пришлось включить головы и общими усилиями догадаться, что впереди поездка на электричке до Болоньи, где нам предстоит самостоятельно пересесть на поезд до Римини – следующего пункта нашего итальянского путешествия. Вежливый и бесстрастный итальянский «Бэрримор», внимательно посмотрев в монитор компьютера, распечатал чек на пятьсот долларов – наш долг за выпитое, съеденное и унесенное из мини­баров отеля, включая все бутылочки, печеньки, шоколадки и соки, заботливо сложенные в сумки и чемоданы. Григорий молча расплатился, не выказав никаких эмоций, и только долгий, красноречивый взгляд в сторону Фёклина обозначил его внутреннее неспокойствие. Стасик как­то сразу скукожился, заметно уменьшился в росте и суетливо спрятал свой блокнотик в самый дальний карман рюкзака.
– Вот теперь мы точно знаем, что мини­бар не входит в стоимость проживания. «И опыт, сын ошибок трудных!» – почти пропел Санек, надвинув себе почти до носа новую модную шляпу гондольера – нашу очередную бестолковую покупку.
– Надо было воды налить в бутылочки с водкой и джином и крышечки закрутить, как мы не сообразили! –понуро пробормотал Фёклин вполголоса.
– А вместо коньяка ты что планировал налить? – грозно рявкнул наш командир, вмиг превратившись в грозного Григория Дементьевича.
– Мне на ум почему­то приходит только один ответ! – с хитрецой в голосе невозмутимо вклинился Санек. – Может, стоит вернуться и попробовать?
Мы с Любавой больше не могли сдерживаться, посмотрели друг на друга и громко прыснули от смеха, поскольку мысли в наших головах снова совпали, в очередной раз доказывая, что мы ягоды одного биополя.



                Глава шестая

                ГРЕНАДЕРША МАША

Поездка до Болоньи прошла без приключений. Довольно быстро наши мужчины нашли на вокзале табло с надписью «Римини» и указанием номера пути и времени отправления. Сразу полегчало, так как внутри у каждого сидело напряжение и сомнения в собственных силах, в чем мы решительно никак не хотели друг другу признаваться. Вера в себя вернулась, когда мы наконец дотащились до поезда и нашли нужный вагон. Захотелось немедленно шутить, обсуждать и строить планы на будущее и ни о чем другом не думать, что мы и делали, только Саня сосредоточенно завис над своим открытым паспортом, что­то внимательно изучая.
– Странное дело – в нашей итальянской визе указаны только два города – Венеция и Рим, даже без намека на Римини. И спросить­то не у кого, – задумчиво произнес он.
– А в графе «действительно от первого въезда в Италию» стоит странная цифра «6». Что это? Количество разрешенных дней пребывания в стране? – заглянула я через плечо мужа.
Коллектив дружно занялся своими документами, громко шелестя страницами. Магическая шестерка была обнаружена у всех.
– А вдруг нас не выпустят в Россию? У нас же двухнедельный тур, значит, будет целых восемь дней просрочки и нахождения в стране без визы? – в голосе Любавы мне померещились нотки надежды.
– Да кому мы тут нужны? Выкинут, да еще и пинка дадут для ускорения! – Фёклин ковырялся в рюкзаке в поисках своего потрепанного блокнотика.
– У нас еще есть как минимум три дня, чтобы во всем разобраться, давайте сначала доберемся до Римини, – закрыл тему Григорий.
– Саня, ну какого черта ты полез в свой паспорт? Лишняя информация всегда отягощает ум и мешает полноценному отдыху!

 Я начала было сокрушаться, но отвлекла подошедшая к нам высокая крупная темноволосая девушка, пыта­ющаяся что­то выяснить на итальянском. Ее внушительная фигура напоминала нависшую над нами скалу, загородившую солнце. В мыслях я сразу нарекла ее Гренадершей и даже немного съежилась от неожиданно пришедшего ощущения собственного физического бессилия. Мы уже привыкли пожимать плечами и разводить руками, ничего не понимая в чужестранной речи. Эти движения в последнее время были доведены почти до автоматизма, поселившись где­то рядом с ощущениями собственной немоты и ущербности.
– Извините, это поезд до Римини? – поинтересовалась Гренадерша на английском. Не понять слово «извините» и «Римини» довольно­таки сложно, поэтому мы стали наперебой кивать и пытаться достать из глубин школьной программы хоть какие­то слова для общения. Удивительно, но мы начали понимать друг друга, сумев даже обменяться какими­то впечатлениями об Италии. Мы с Санькой показали девушке, где находится ближайшее привокзальное кафе, а потом проводили до табло, где она смогла убедиться, что это именно ее поезд. Девушка же в свою очередь объяснила нам, что нужно прокомпостировать билеты, о чем мы даже не подозревали.

 Мы ехали в одном вагоне. Гренадерша сидела напротив меня, мотала в такт поезду большой ногой в объемном черном ботинке с толстой рифлёной подошвой, а я потихоньку рассматривала ее тяжеловатые круглые щёки, смешной, чуть вздернутый нос, большие глаза тоже округлой формы, надутые икры, широкие щиколотки и запястья. Наша новая знакомая была вся такая большая, громоздкая и напоминала смешную картофелину из детской книжки. У нее была хорошая открытая улыбка, обнажающая ровные белые зубы, а роскошные черные сияющие волосы, спадающие по плечам гладкими локонами, говорили о явном итальянском происхождении. Я с первого дня обращала внимание на качество волос и прически местных жительниц: все косматые, кудрявые и с шикарным блеском.
– Where are you from?– спросила наша попутчица, устраиваясь поудобнее рядом и интересуясь, откуда же мы взялись на ее голову.
– From Kenia! – очень четко и отработанно ответили мы, в который раз наслаждаясь взлетающими вверх удивленными бровями собеседницы.
– Интересно, это не выглядит унижением Кении? – поинтересовалась я, лениво вытягивая ноги.
– Вы что, русские?! – воскликнула девушка без какого­либо намека на западный акцент и замерла с полуоткрытым ртом, словно собиралась улыбнуться, но забыла об этом.
Смех накрыл, нет прихлопнул всех через секунду, пробивая почти до слез, ведь мы, как идиоты, провели целый час общаясь с сородичем на чужом труднодоступном языке без возникновения с обеих сторон каких­либо минимальных подозрений. Девушку звали Машей. Наша русская Маша из славного волжского города Ярославля сидела напротив нас в поезде, следующим в итальянский Римини, хохотала, радовалась встрече и болтала своими здоровенными ногами так, что я отодвинулась подальше, пытаясь уменьшить риск нечаянной травматизации. Это было потрясающе, как будто мы все неожиданно получили глоток свежего воздуха. Царь­девица Маша сразу углубилась в тему Кении, сообщив, что когда­то в институте писала большую работу по этой стране и тут же ринулась выяснять, действительно ли там популярны самодельные сандалии с подошвами из старых автомобильных покрышек и правда ли, что кенийские женихи после свадьбы обязательно должны ненадолго нарядиться в женскую одежду. Второй взрыв смеха был от понимания того, что Маша по­прежнему считает нас приехавшими из этой далекой африканской страны, просто русскими по происхождению.
Любава, вытирая слезы с глаз, заметила:
– Мы дураки дурацкие! Пора бы нам уже что­нибудь почитать про Кению и обогатить себя хоть какими­то знаниями, ведь не просто так эта далекая страна появилась в нашей жизни буквально ниоткуда.

 Наш путь в Римини был скрашен новой знакомой и свежей информацией про море, пляжи и магазины. Мы были настолько ей рады, будто встретили старую добрую подругу. Маша тоже была довольна, она находилась в Италии на стажировке уже третий месяц и первый раз за всё это время получила возможность поговорить на родном языке. Она не замолкала ни на минуту, не скрывая того, что наслаждается общением. Хотя, чему тут удивляться, земляки в чужой стране – это почти как родственники.

Фёклин заметно оживился, то и дело посматривая на Машу и предлагая обязательно отметить наш приезд на новое место. Он похлопывал руками по рюкзаку и напоминал, что там присутствует немалое количество бутылочек из венецианского мини­бара. Время в пути пролетело незаметно. Мы успели изложить Маше нашу проблему с визами в паспортах, а она в свою очередь пообещала сходить с нами в полицейский участок и помочь всё выяснить.

Выгрузившись на железнодорожном вокзале Римини, мы двинулись в сторону нашего отеля. После узких и тесных улочек Венеции здесь было раздолье. Широта и простор городка, видимо, способствовали насыщению кислородом местного воздуха, здесь дышалось полной грудью, хотелось двигаться, куда­нибудь бежать или лететь, распахнув руки. Мне уже слышался где­то совсем рядом шум волн и крики чаек, я ощущала на своем лице ветер с солеными капельками моря и предвкушала восторг от новых впечатлений.

Мы кинули вещи в наш четырехзвездный отель, показавшийся нам после венецианской роскоши строгим и консервативным, и сразу двинулись в полицейский участок под предводительством Маши, умеющей немного говорить на итальянском. Нам, конечно, хотелось сразу отправиться к морю, броситься в его теплые ласкающие волны и замереть, раствориться в нем на несколько часов или дней, смывая дорожную усталость и наполняя себя его волшебной энергетикой, заряжаясь так, чтобы хватило надолго... Но наш босс, включив Григория Дементьевича, принял волевое решение начать наш курортный отдых с посещения полицейского участка.
– Ну почему ты такой, до невозможности правильный, Гришастик! Ну почему мы такие разные? Почему, когда мне хочется в море, тебе приспичило во что бы то ни стало тащиться в полицию? – ныла Любава.
– Мы должны выяснить и решить этот вопрос раз и навсегда, пока с нами Маша. И не начинай спорить, бесполезно, я сегодня как сталь. И точка. Ты же меня за это не бросишь? – Гриша улыбнулся, подмигнул жене и смело толкнул тяжелую дверь с тонизирующей вывеской «Полиция».
– Железобетонный несгибаемый столб! Тьфу, противно даже и скучно!
Любава вошла следом и с недовольным лицом добавила:
– Трудно, конечно, бросить курицу, несущую золотые яйца, но не вынуждай меня на эти радикальные меры, предупреждаю официально и прилюдно и требую срочной реабилитации с морской волной, янтарным песочком и жгучим солнцем. И точка.

 Полицейский участок навеял воспоминания о комиссаре Каттани из нашумевшего сериала «Спрут». Мы как будто сразу погрузились в рабочую обстановку борьбы с мафией и местными бандитами. Здесь обитали люди особого настроения и определенного шарма, способные неведомым образом понимать друг друга с полуслова и полувзгляда. Все они были заняты своими делами и энергично сновали из кабинета в кабинет, вполголоса переговариваясь между собой, бросая короткие, только им понятные фразы. Всё это навевало мысли о хорошо отрегулированной машине, в которой каждый элемент на своем месте и выполняет свою функцию. Это вызывало ощущение попадания в мир кино.

 Я смотрела на расслабленного веселящегося Саню в шляпе гондольера, на сконцентрированного, как перед боем, Григория Дементьевича в белой синтетической рубашке, которой не хватало только контрастного галстука, чтобы отправиться на важное заседание; на недовольную Любаву в едва прикрывающем грудь сарафанчике, подчеркивающем безудержное стремление на пляж; на длинного, худого Фёклина в слишком коротеньких шортиках, без стеснения выставляющего напоказ свои тощие до неприличия, бледные ноги с синюшным отливом, напоминающие дохлого куренка из советского продуктового магазина... Он как будто надел эти детские штанишки лет в десять и не снимал всё это долгое время, не заметив, как вырос. Я не понимала, что мы делаем в полицейском участке, такие разные и чужеродные, объективно не вписывающиеся в обстановку.

Никто не обращал на нас ни малейшего внимания, просто абсолютно никакого, словно мы были невидимками или неважной мелочью, назойливыми мухами или мошкарой, лишь отвлекающей людей от нужной и важной работы. Маша упорно пыталась объяснить нашу проблему, но от нее все отворачивались или отмахивались.

В центре большого кабинета в кресле на колесиках полулежал, видимо, самый главный полицейский, решающий все вопросы в этом городе, потому что после долгих Машиных метаний, нас отправили именно к нему. Красивый профиль, нос с легкой горбинкой, мускулистые загорелые руки в летней форменной рубашке, кобура с пистолетом, показавшаяся мне огромной, и вытянутые на столе ноги завершили полное погружение в атмосферу фильма про итальянскую мафию и борьбу с ней честного комиссара. Я настолько залюбовалась всем происходящим под скромное лепетание Маши, тщательно подбирающей слова, что поплыла и почти отключилась от действительности, вздрогнув от неожиданности лишь когда комиссар громко потребовал наши паспорта, а потом резко оттолкнулся от стола ногами и на кресле с колесиками отъехал в противоположный конец кабинета. Машин голос становился всё менее уверенным и всё более жалостливым, но в ответ прилетали только жесткие и короткие фразы, не предвещающие ничего хорошего. «Комиссар Каттани» что­то нервно прокричал на итальянском, быстрыми движениями проштамповал каждый паспорт и запустил их сходу прямо в нас через всю комнату, что напомнило о существовании летающих тарелок, а потом резко отвернулся, прорычав «баста», всем своим видом показывая, что наша аудиенция закончена.

В гробовой тишине, слегка онемевшие от неожиданности всего происходящего, мы забрали свои паспорта и вышли на улицу. За время нашего пребывания в полиции ветер нагнал туч, солнце спряталось, и затихшая природа в ожидании грозы и дождя пришла в полное соответствие с нашим пасмурным состоянием.
– И что он сказал?– невесело хохотнул Саня, зябко поведя плечами, хотя на улице было совсем не холодно.
– Он сказал, что у вас есть ровно 24 часа, чтобы покинуть территорию Римини. – Маша виновато развела большими руками.
– Ну что, доволен? План по абсурду на сегодня выполнен? – Любава развернулась к Грише и приняла воинственную позу под названием «руки в боки». – Что теперь? До свидания, курорт, добро пожаловать в непонятную пипендень? Может, ещё кто­нибудь хочет плеснуть керосинчику в общий котёл этой шизофрении? Не живется спокойно! Всё, баста!
– А я, наоборот, за нас совершенно спокоен. Мы теперь находимся под надзором полиции, а этой чести удостаивается не каждый, – Саня начал приходить в себя и юморить.
– Я думаю, если вы не будете купаться в фонтанах, пытаться что­нибудь поджечь или взорвать, о вас никто не вспомнит, – попыталась нас успокоить Маша.
– А если вспомнит? Тогда что? – рука Григория потянулась, чтобы поправить галстук, но галстука не было.
– Не вспомнит! – заорали мы все вместе, уже начав уставать от происходящего.

Как будто в ответ на наш крик, где­то не очень далеко громыхнуло и на нас, как из решета, посыпался мелкий теплый дождь, быстро разбавляющий тягучую обжига­ющую жару. Мы запрокинули головы к небу, темнеющему тысячью оттенков серого, подставляя лица теплым каплям и засмеялись. Вода смывала напряжение тяжелого дня, и вся эта нелепая ситуация начала потихоньку рассасываться под его каплями. Под крышу уходить не хотелось, да никто и не делал таких попыток. Гриша расстегнул свою синтетическую рубашку, даже от вида которой становилось душно, потом совсем снял ее и как будто отдался странному ритуалу полного слияния с природой. Я смотрела на него и удивлялась, как в одном человеке может быть намешано столько разного. Он был очень решительным в бизнесе, ставил грандиозные цели и шел к ним то напролом, то на мягких лапах, обходя препятствия. Григорий был не лишен здорового авантюризма, мог рисковать, хоть и не всегда оправданно, доказывая, что Боженька любит и помогает смельчакам. Он был начитан, мог поддерживать разговор на любую тему, подставить плечо в нужный момент и дать дельный совет, часто выпадающий из стандартных благоразумных рамок. Одновременно с этим Гриша был очень правильным, особенно в ситуациях, когда дело касалось людей, за которых он отвечал – семьи или его ненаглядной дочки Полинки. Он обожал Любаву, тщательно пытался скрывать это от всех, включая себя, но очевидное не поддавалось никакой маскировке.

Дождик закончился, и мы поплелись в отель переодеваться. На пляж уже не хотелось, да и дело было к вечеру.
– Вы чувствуете этот запах? – Гриша остановился и начал медленно водить головой, определяя нужное направление.
– Еды? – Саня громко зашмыгал носом, поворачиваясь в разные стороны, и я поняла, что костлявая рука голода проснулась и начала действовать, ведь Саня, когда хотел есть, не мог говорить ни о чем другом.
– Я обожаю этот неповторимый аромат после дождя,– Гриша дотронулся до влажных волос. – Струи воды прибивают пыль, воздух очищается и обогащается кислородом, а от дрожащего от зноя воздуха остаются лишь воспоминания. Это запах свежести...
– Это петрикор. Так называется запах земли после дождя, – между делом вставил Стасик Фёклин. – Мельчайшие частицы масел растительного происхождения и огромное число почвенных бактерий разносятся воздушными потоками и создают этот запах.
Все­-таки эрудиция Фёклина подкупала, и за это ему можно было простить многое, включая немытую голову, детские шортики с протертыми участками и изрядное занудство.
– Надо же, какие у вас умные и замечательные друзья! – Маша обращалась к Григорию, но в восхищении смотрела на Стасика, который был примерно ее роста, а я лишний раз убедилась, что хорошие мозги у мужчины перекрывают любые его недостатки. – Такие друзья на дороге не валяются!
– С моими всякое бывает! – таинственно улыбнулся в ответ Гриша и объявил сбор через тридцать минут в холле нашего отеля.
В назначенное время народ вышел переодетым, посвежевшим, повеселевшим и, как метко заметил Саня, готовым к разврату. Снова не было только Фёклина. Любава шепнула мне, что Маша не поехала в свой отель, чтобы не терять время, а решила принять душ в номере у Стасика.
– Он сразил ее глубиной познаний, это очевидно! – поделилась я мыслями с подругой.
– «Поверхностные энциклопедические сведения разбрасывают ум, а не сосредоточивают его». Это еще Николай Васильевич Гоголь сказал! – откуда-­то сзади раздался голос подслушавшего нас Сани.
– Тебе приятнее думать, что знания у Стасика поверхностные? – я обернулась к мужу.

Он был в прекрасном расположении духа, хотя голод терпел с большим трудом и из последних сил, но предвкушение вкусного ужина давало ему заряд бодрости. Санька выглядел отдохнувшим, его немного выгоревшие волосы цвета зрелой пшеницы слегка подрагивали от теплого ветра, на лице играла безмятежная улыбка. Я невольно залюбовалась им. Все­-таки повезло мне с мужем! Красивый и умный, открытый – весь как на ладони, не держащий никаких гадостей за пазухой, подкупающий своей откровенностью. Что еще нужно в жизни?! Нет, феноменальной памятью и энциклопедическими знаниями, как Фёклин, он, конечно, никогда не блистал, но всегда сверкал остроумием и юморил по поводу и без. Соскучиться с ним невозможно. Люди преображались от общения с ним. Санька мгновенно располагал к себе, завлекал и мог обаять кого угодно. Я подумала, что, вернувшись домой, обязательно налеплю ему пельменей сама, как положено. Схожу на рынок, куплю мяса, проверну в мясорубке и налеплю. Целую гору пельменей. Чтобы надолго хватило. Заморожу и буду его кормить хоть каждый день. Потому что он этого заслуживает.

Римини играл огнями, отовсюду звучала музыка, а от музыки, как известно, зависит очень много: и общее состояние, и дальнейшие действия, и даже взлетающий пульс, и, самое главное, настроение, которое происходит от слова «настраивать». А музыка настраивала на нужную волну и располагала исключительно к позитиву. Проходя мимо симпатичного кафе с «нашей» итальянской музыкой, которая манила и будоражила, Гриша притормозил и начал приплясывать, вызывая у меня эффект дежавю. Саня весь ушел в мир запахов, доносящихся из заведения, и взмолился бросить наши кости именно тут, картинно подняв руки к небу.
А дальше всё пошло по уже отработанному сценарию. Григорий сообщил, что ему после безумного дня потерянных нервов срочно нужно успокоительное.
– Возьми пол-­литра водочки! – довольный и непривычно веселый Фёклин усаживался рядом с Машей на мягкий диванчик, декорированный большим количеством разно­цветных подушек.
– Кто предложит что­-нибудь посерьезнее? – в Гришином взгляде появилась хитринка, не предвещающая спокойного вечера.
– Тогда возьми литр! –предложил Саня.
– Кто-­то совсем недавно выступал за здоровый образ жизни, или я ошибаюсь? – Любава нырнула в подушки и оказалась напротив мужа.
– Здоровый образ жизни – это когда всем здорово! – подытожил Саня и открыл меню.

 Поскольку с нами в этот раз была Маша, наше общение с официантами заметно облегчилось, а заказ блюд разно­образился, и к всеобщей радости мы наконец-­то обошлись без омлета. Трапеза началась с сочного ростбифа с соусом из меда диких пчел, запеченного целым куском под хрустящей корочкой. Внутри мясо было розоватым и таяло во рту, а на срезе из него сочилась кровь. Любава попыталась срочно отправить блюдо на дожарку, но Мария сообщила, что классический ростбиф готовится именно так, а Саня сразу вцепился в этот кровавый кусок мертвой хваткой человека, дорвавшегося наконец до любимой пищи.
– Это именины сердца! – причмокивал и похрустывал корочкой мой муж.
– Это любимое блюдо Уинстона Черчилля, между прочим. И он его умел великолепно готовить собственноручно! – вставил Стасик под восторженным взглядом Маши, разливая водку по фужерам.

Рюмочек нам категорически не несли, но разве это могло остановить русских, жаждущих праздника? К ростбифу добавилось неведомое ранее карпаччо, оказавшееся тонкими кусочками сырой говяжьей вырезки под соусом из оливкового масла и лимона, вареные улитки, необычный бесформенный пирог «Сформато» со шпинатом, напоминающий суфле, а также ассорти сыров, издающих необычный несвежий запах, и паста с чернилами каракатицы, имевшая вид тонкой лапши странного и непривычного черного цвета.

Мы провозгласили первый тост за вселенную итальянской кухни, которую можно исследовать бесконечно. А дальше всё понеслось в уже привычном отработанном режиме. Танцевальную часть вечера Григорий начал со шпагата. Саня, оторвавшись от кровавого ростбифа, с призывом фантазировать телом бросился за ним.
– Не стойте покойниками, делайте жесты! Обожаю дивные минуты, когда ты уже напился, но пока еще не жалеешь об этом! – муж улыбнулся мне                в полупрыжке­-полуполете, и уже не в первый раз в нем промелькнуло что­-то вампирское. Его рот издалека напомнил зияющую черную дыру, и по моим рукам побежали мурашки.
– Это всего лишь чернила каракатицы, не пугайся! – шепнула мне в ухо Маша.
Я от неожиданности вздрогнула и резко повернула к ней голову. Мария сидела очень близко от меня, держала за руку Фёклина и улыбалась мне черными зубами.
– Этот танец у нас песней зовется! – Фёклин ловко орудовал свободной рукой по стоящим на столе тарелкам и активно запихивал в рот сырое мясо, непонятный пирог, улиток, которых я так и не осмелилась попробовать, вонючие сыры и полировал всё это мёдом диких пчёл.
– Заканчивай уже этот аттракцион невиданного голода! – кричал Гриша, отбивая чечетку. – И присоединяйся к нам!
– Голод похож на настроение, а голодное настроение трудно контролировать, потому что оно действует вне сознания, – Фёклин продолжал метать в рот всё, что попадало в его поле зрения. – К тому же у меня одна нога немного короче, это мешает танцам.
– Зато другая-­то длиннее! Используй её! – заорал Саня.
Но Фёклин упрямо продолжал набивать желудок, только иногда прерываясь на томные танцы с Машей, Любава привычно сокрушалась, что лучшие вещи в этой жизни делают нас либо жирными, либо беременными, либо пьяными.
Гриша отплясывал всё активнее, привычно доказывая, что энергия рождается только в движении. Через какое-­то время он захотел купаться и предложил срочно отправиться на поиски близлежащего фонтана.
– Тебя поймают и посадят в тюрьму! – кричала Любава, но Жозефина внутри Григория Дементьевича уже проснулась, зашевелилась, попросилась наружу и хотела буйствовать.
– Мы же не хулиганы! Ну почему всегда так?!
Купание в фонтане в итоге состоялось. К счастью, первый попавшийся нам фонтан находился не на центральной улице, а отсутствие яркого освещения и гуляющих людей помогло избежать неприятностей.
– У кого жизнь не фонтан? За мной! – громко выкрикнул Григорий, лихо перелетая через красивый мраморный бортик и погружаясь в прохладу вечерней воды.
Вслед за Гришей туда немедленно запрыгнул Саня и наша новая знакомая Маша, поразив всех своей бойкой непредсказуемостью. Это напоминало купание зверей на водопое. Брызги летели во все стороны. Любава бегала вокруг, не понимая, почему в каждом городе непременно нужно найти лужу для купания.
– Ты меня совсем не любишь, Гришастик! Хоть бы потерпел до фонтана Треви, там хоть почище.
– Очень люблю! Ты, рыжая-­бесстыжая, у меня на первом месте после танцев, фонтанов и Полинки! – отвечал Гриша, лежа на спине, раскинув руки и мягко болтаясь на искусственно организованных волнах. – А про Треви это ты хорошо придумала. Почему бы и нет! Там мы точно оторвемся!

Я достала свой «Поляроид», нажала на нужную кнопочку и снова остановила время, запечатлев на фото Саньку, прыгающего среди брызг, гренадершу Машу, пытающуюся изобразить ласточку в полете, и Гришу, уверенно лежащего по центру и имеющего большое сходство с морской звездой.

Удивительно, но это купание неожиданно оказалось очень продуктивным, подарив нарушителям ночного спокойствия возможность расслабиться, освежиться, зарядиться энергией, общими усилиями вернуть «Жозефину» на положенное укромное место и начать совместное возвращение в мир трезвости.



                Глава седьмая

                ГЕНИАЛЬНОСТЬ И ПОМЕШАТЕЛЬСТВО

Завтрак в отеле мы дружно проспали и вытряхнулись из номеров только ближе к обеду. Гриша с тоской во взоре объявил, что после вчерашнего веселья у нас имеются санитарные потери. Среди нас в очередной раз не было Фёклина, и я сразу сделала вывод, что потерян именно он. Проблемы с желудком у Стасика начались уже вечером после ресторана. Гриша что-­то говорил об отравлении и искал по номерам таблетки. Саня предлагал налить водки для дезинфекции, Любава искала кувшин для воды с лимоном, объясняя срочную необходимость восстановления водно­электролитного баланса.
– Одна голова хорошо, а одна нога плохо! Чем больше танцуешь, тем меньше ешь,– попытался пошутить Сашка, но Гриша на него так посмотрел, что мой муж тут же за­ткнулся.
– Мы все ели одно и то же. У всех всё нормально, а у Стасика проблема. Может, это ротавирус из фонтана? – Любава на мгновение замерла, пытаясь осмыслить новую идею.
– В фонтане он не купался – это раз. А ел он, конечно, то же самое, но в каких-­то нереальных количествах! И улиток, и сырое мясо, и всё, что не приколочено... Дорвался парень! – не сдержалась я.
– Во всем виноваты мёд диких пчел и Маша, всё это заказавшая, – подытожил Саня. – А может, вообще виновата эта Маша? Откуда взялась эта диверсантка? Кинули Стасика под этот танк без зазрения совести, а он и не сдюжил, заболел вот теперь!
– Замечу, что и танцы он вчера не танцевал, и водочку особо не пил, нельзя же так отрываться от коллектива, в конце концов. Вот и пришла расплата! Получи теперь фашист гранату! – Любава откинула назад яркую рыжую прядь и хитро улыбнулась.


Фёклин возлежал в своём номере, сливаясь с подушкой. Он выглядел очень бледным, больным, несчастным и терялся в белоснежных волнах огромного одеяла, напоминающего облако. Рядом с кроватью нашего умирающего друга возвышалась с виноватым видом Маша, сильно сжимая в руках стакан с водой. С утра она показалась мне еще больше, а может, это просто казалось в сравнении с исчезающим на глазах и уже почти невидимым Фёклиным. Маша напоминала большого неповоротливого медведя на стартовой позиции, готового с несвойственным для него проворством броситься на помощь в любую секунду. «Маша-­медведь» – пронеслось в голове. А ровно через секунду Саня шепнул мне в ухо тоже самое, в очередной раз подтверждая родственность наших душ и единомыслие на атомном уровне.

– Ну, шпионка­-вредительница, что ты сделала с нашим Стасиком, отвечай!
Голос Гриши звучал подчеркнуто строго. Маша под его напором немного съежилась и неожиданно тоже уменьшилась в размерах. А может быть, это мне снова показалось. Она хлопала глазами, глубоко вздыхала, была такая потерянная и виноватая, готовая на любые действия ради спасения нашего общего друга, что мне стало ее жалко.

– За все удовольствия в этой жизни нужно платить, – обратился Саня к Фёклину, имея ввиду то ли вчерашний пищевой разврат, то ли стоящую по стойке смирно Машу.

Потом были выданы все возможные советы и сказаны слова поддержки. Таблеток у нас собой было негусто, но, как говорится, чем богаты. Все имеющиеся в запасе лекарства немедленно перекочевали в номер вышедшего из строя товарища.

Для завтрака Гриша выбрал спокойный и проверенный «Макдональдс», хоть Любава и пыталась вяло протестовать. После вчерашнего веселья с танцами у меня болело всё тело, и я с огромным удовольствием расположилась на уютном диванчике прямо под кондиционером, предоставив Сане возможность самому выбрать для меня заказ.
– Я так устал, что у меня болят волосы и чешутся зубы! – мой муж как всегда находился со мной на одной волне, буквально считывая мысли.
– Вот скажи, Гришастик, зачем ты потащил с собой в поездку этого Фёклина? Одни проблемы с ним. То понос, то золотуха. Адская смесь неприкаянности с набором странностей, плюс избыточная жадность. Удивительно, почему матушка природа его так обделила?
– Ты не права. Фёклин – гений, и за это ему можно простить всё. А гений должен хорошо отдыхать, чтобы потом творить. Будущее за компьютерами и программированием, а на этом поприще нет никого, кто встал бы со Стасиком рядом на одну ступеньку и кто смог бы приблизиться к нему в радиусе хотя бы десяти километров. Он впереди всех – умный, безобидный, добродушный, часто предсказуемый и ещё очень порядочный, что по нынешним временам большая редкость. К счастью, он не болен своим величием и даже не осознает его, а уровень притязаний Стасика совсем невысок, что еще больше поднимает его в глазах окружающих. Да, определенные странности есть, но у какого гения их нет?
– Добродушный – это когда душно от добра? – уточнил Санёк, допивая молочный коктейль.
– Да ну вас! Ничего не понимаете. Когда­-нибудь еще гордиться будете, что были с ним знакомы. Еще вспомните меня! Он бесхитростный, совсем не зазнайка и еще не осознает своего потенциала.
Гриша доел большой чизбургер и объявил, что в планах на сегодня посещение    Сан-­Марино – маленького старинного государства, окруженного со всех сторон территорией Италии.
– О нет, нам нужен отдых от вчерашнего отдыха со срочным восстановлением и реабилитацией, желательно в горизонтальном положении и у моря! – простонала Любава, но Григорий был непреклонен, уверенно заявив, что лазание по башням в этом необычном месте быстро приведет нас в чувство и подарит новые эмоции, попутно обогатив интересной информацией.

Утреннее небо с проседью из облаков и легкий освежающий ветерок подтверждали правильность принятого решения. Мы провели чудесный день в Сан­-Марино среди старинных замков, неприступных стен и мощеных улочек с мостовыми, начищенными до блеска, полностью утратив ощущение реальности мира, напрочь забыв про еще недавнюю лень и состояние разбитости. Кругом царил средневековый колорит, создавалось полное впечатление попадания в далекое прошлое. Я бы не удивилась, если бы из-­за угла показались рыцари на конях, а из окон им стали бы махать платочками барышни, смахивая слезы и провожая в дальний путь. Настоящая ожившая иллюстрация к какой­-нибудь древней саге...

От всей этой необычности хотелось молчать и созерцать, даже Любава перестала проситься на море, фотографируя вазончики, цветочки, красивые ухоженные церкви и своего Гришастика на мой «Поляроид». Командир объявил, что нам для полного счастья в предстоящей жизни обязательно нужно подняться на девять башен города, три из которых являются символом свободы этого маленького государства. Сопротивляться не имело смысла, и мы уже были готовы лезть куда угодно, когда мимо нас прошагала парочка иностранных туристов пенсионного возраста, активно обсуждая что-­то на своем языке. Женщина вертела в руках великолепную кожаную сумку коричневого цвета с рыжими подпалинами с еще не оторванной этикеткой. Сумка необычной формы поблескивала на солнце и переливалась разными оттенками рыже-коричневой гаммы, притягивая взгляды окружа­ющих. Ничего подобного я никогда не видела. Не сумка, а произведение искусства! Она была настолько хороша, что вмиг перекрыла всю прелесть средневековых улочек. Я посмотрела на Любаву. Любава, не отрываясь, с восторгом смотрела на сумку, не в состоянии отвести взгляда.
– Это что­-то нереальное, никогда ничего подобного не встречала! Мне кажется, эта сумочка ошиблась с хозяйкой, просто что-­то перепутала нечаянно и досталась этой старой тетке. Зачем она ей? Или сумочку продали в рабство без ее на то согласия. Это так грустно. Мне так хочется ее обнять и прижать к себе. Но невозможно! – глубоко вздохнула Любава и прошептала: – И будет теперь она жить с этой бабусей среди возрастных запахов ее шкафа, ходить с ней по блошиным рынкам, больницам и вечеринкам для пенсионеров. Вот так неторопливо ковылять и страшно страдать. Какая несправедливость! Я чувствую, как печаль забирается мне прямо в сердце.
– Нашла проблему. Там, за углом, этих сумок немерено! – Гриша стоял рядом и задумчиво изучал карту-­путеводитель. – Но сначала башни.

  Не сговариваясь, мы стартовали с Любавой во все лопатки, ринувшись одновременно на соседнюю улицу, не реагируя на раздающиеся позади крики наших мужей. Улочка, кажущаяся бесконечной, представляла собой настоящее скопище магазинчиков, лавочек и народа, унося всю эту снующую массу далеко вверх. Я почему-­то подумала, что все жители этого городка работают именно здесь и исключительно торговцами. Нас закружило среди гула чужой многоязычной речи, а потом людской поток выплюнул нас именно к нужной лавочке с теми самыми великолепными сумками.
– Идите к мамочке скорее, миленькие вы мои! – запричитала Любава, оглаживая их по порядку.

  Гриша с Саней настигли нас уже только у прилавка. Они что­-то говорили про башни и про то, что чем выше поднимаешься по этой торговой улице, тем дешевле товар. Но Любава заставила их замолчать одним взглядом. Он был ледяным, жестким, до мурашек по коже, не допускающим никаких возражений. Гриша махнул рукой, понимая бесполезность слов и присел на лавочку. Мы перебирали, примеряли, открывали и закрывали сумочки, получая огромное удовольствие от процесса. Любава что­-то мурчала себе под нос, то ли разговаривая сама с собой, то ли договариваясь о чем-­то с портмоне, ридикюлями и кошельками. Её взгляд заметно потеплел, стал мягким и слегка затуманенным. От сумок разбегались глаза. Мы, дети Советского Союза, были совершенно не подготовлены к этому роскошному многообразию, буквально выносящему мозг. Я вытащила два симпатичных варианта и развернулась к Саньку за его последним словом. Мой муж, развалившись, полулежал на лавке рядом с Гришей и дремал, активно демонстрируя безразличие. На мой оклик он лениво приоткрыл один глаз и подчеркнуто медленно повернул в мою сторону голову.
– Бери ту, в которую умещается хотя бы бутылка шампанского, кочан капусты и молоток, на всякий случай! И чтобы отделений побольше. Я в них буду хранить свои заначки, там ты их точно не найдешь.
– Это ты прав. Какую бы сумку я себе ни покупала, к вечеру она становилась хозяйственной, факт... – улыбнулась я, нежно прижав к себе ту, что была побольше.
Мы покорили все намеченные Григорием башни с новыми сумками на плечах. Ну, почти все! На последних двух он сам сломался, усадив нашу веселую компанию пить кофе в маленькой кафешке на самой верхней точке Сан­-Марино. Но мы бы могли пройти всё до конца. Сумки продуцировали невероятную энергию, согревающую душу.
– Как мало нужно людям, – констатировал Гриша, глядя на наши довольные улыбающиеся физиономии. – Почему мы дома всего этого лишены? Вроде бы такая ерунда, а столько счастья приносит. Какие-­то мы до смешного не­опытные, наивные что ли, неискушенные! Я вот, например, чуть в обморок не упал, увидев местные витрины с сырами. В нашем универсаме мне никогда даже в голову не приходило узнавать марку сыра. Главным вопросом было, есть ли вообще в продаже продукт с таким названием или, что чаще бывало, нет. А если есть, то хватай, пробивай и снова очередь занимай. И каждый брал максимальное количество, которое давали в руки, и все были счастливы, что смогли что­-то урвать. А тут пятьдесят сортов, крыша едет, а проклятые и избалованные капиталисты еще думают, нюхают, пробуют, носы морщат и принимают весь этот достаток и избыток как должное.

Солнце светило ярко, но изнуряющей жары не было. Волосы Любавы привычно играли разными оттенками, длинные темные ресницы с загнутыми вверх кончиками были прикрыты, а на лице разливалось благостное умиротворение. У меня в голове всегда возникали разные образы и ассоциации, особенно при первом знакомстве с человеком, и, как правило, они оказывались верными. Еще в институте я дружила с девочкой, которую с первой встречи называла ветром. Она и оказалась впоследствии именно такой – воздушной, невесомой, веселой, порывистой, часто с изменчивым настроением, но легким характером. Была у меня и одноклассница­-море                с темно­-синими огромными глазищами, в которых жила непознанная стихия, и я в них видела то спокойствие штиля, то бешено бурлящую пучину вод, одновременно завораживающую и внушающую страх своей непредсказуемостью. Глядя на дремлющую Любаву на вершине Сан-­Марино среди расстилающихся вокруг бескрайних просторов, я вдруг поняла, что она – девушка-­солнце. Врывающаяся без предупреждения, обжигающая, жаркая, шальная, огненная, способная зажечь всё вокруг своим темпераментом и пламенем знойных волос, а если зазеваешься, то и сжечь всё дотла, как вариант.

В тот день всё было замечательно: и настроение, и горный воздух, ошеломляющий своей чистотой и эфирной легкостью, и многослойные запахи, напоминающие изысканную парфюмерную композицию, и прохлада летнего ветерка, разбавленного свежестью послегрозового озона вчерашнего дня, и, конечно, наши новые   
сумочки-­милашки, перекрывающие все перечисленные выше эмоции. Спускаясь вниз по торговой улочке, мы увидели, что наша сумочная лавка уже закрыта. Мне стало дурно от одной мысли, что мы могли прислушаться к наставлениям Гриши и остаться без наших потрясающих сокровищ...
– Послушай мужчину и сделай всё наоборот! – кажется, так звучит известная фраза в новой трактовке? – ухмыльнулась Любава, обращаясь к мужу. – Сегодня, Гришенька, твой день и ты даже представить не можешь, какого скандала ты смог избежать!
– А я и не сопротивляюсь сильно, даже привык к нашему постоянному обмену мнениями, как сегодня, например: пришел со своим мнением, ушел с твоим. Замечательная сумка! Ты очень ей подходишь!
Стасик Фёклин лежал в том же месте и на той же подушке, но что­-то неуловимо в нем изменилось, наверное, стал другим цвет лица. Он порозовел и заметно повеселел, что­-то оживленно рассказывая в несвойственной ему манере: Стасик безостановочно говорил и сам первый же над этим смеялся.
«Да он просто пьян, банально пьян! В наших рядах рецидивист­-алкоголик!» – пронеслось в моей голове, и я посмотрела на Машу. Она в очередной раз развела руками и сообщила, что Стасик в целях дезинфекции выпил все свои бутылочки из венецианского мини­бара.

Ужинали мы снова вчетвером, но на этот раз в отеле. Гриша сообщил, что наши завтраки и ужины будут проходить здесь и они оплачены при покупке тура. Беседа за столом не очень клеилась, да и усталость сказывалась. Все разговоры так или иначе сводились к Фёклину и Маше.
– Какого черта она там с ним осталась? Может, на своем отеле экономит? – Саня был заметно раздражен.
– Может, у нее любовь? Или у них любовь? – рассуждала я, пытаясь встать на защиту.
– Как можно было допустить всё это?! И сидит рядом, ручки сложила... Хотя бы с Фёклиным вместе пила, чтобы ему меньше досталось! – Саня распалялся еще больше.
– А чего ты так переживаешь за него? Может, Стасик сознательно пытается уйти от действительности и самоликвидироваться? – улыбнулась я.
– Да эта медведица для него дар божий! Кого он еще сможет себе найти? Вернее, кто позарится на эту адскую смесь гениальности и алкоголизма? Может, в кои-­то веки парню счастье привалило, а он с ним справиться не смог? – вставила свои пять копеек Любава.

Сашка не ответил. И Гриша тоже пребывал в странной задумчивости, наводящей меня на мысли, что я не знаю о чём-­то важном.

Вышколенные и одетые с иголочки официанты пытались выяснить, что мы будем заказывать, доводя вопросами до полуобморочного состояния. Я заметила, что начинаю потихоньку привыкать к хроническому ощущению своей неполноценности. Официанты улыбались всё менее естественно, натянутость их лиц становилась заметнее, чувствовалось, что терпение заканчивается. В какой-­то момент мы то ли от бессилия и беспомощности, то ли от тупости и в очередной раз создавшейся идиотской ситуации начали неприлично и громко ржать.
– Чего хотят эти гиены Европы? Видят же, что мы ни бельмеса не понимаем. Тащили бы уже что-­нибудь, так нет, издеваются! – не выдержал Саня.
Наконец, один из официантов, постоянно подсовыва­ющий нам меню, спросил с надеждой в голосе,
– Fish or meat?
– Он спрашивает, рыба или мясо! – буквально подпрыгнул на своем стуле мой муж, неожиданно собрав воедино все скудные остатки своих школьных познаний. Радости официанта не было предела, когда он понял, что мы поняли. Любава и Саня уверенно выбрали fish, мы с Гришей решили ударить по мясу. А дальше нам на стол начали наконец­-то носить еду, к великой радости уставших и голодных.
– Нет ничего невозможного для человека с высшим образованием! – Саня потирал руки, закидывая в рот невиданное вкуснейшее копчёное мясо с моей тарелки, нарезанное тончайшими полупрозрачными кусочками, причмокивал и радовался нашей маленькой победе над собственной темнотой и безграмотностью. В конце ужина Санька бросил смятую салфетку в пустую тарелку и к огромной радости официантов произнес родное и понятное для них слово «баста».

Всё последующее наше времяпровождение в Римини можно описать без особых подробностей. Это был повторяющийся день-­тюлень с морем, оказавшимся мелким и мутным, и ленивым утренним прокаливанием боков на солнце, великолепными шведскими столами на завтраках и «Fish or meat» на ужинах, заканчивавшихся непременным «баста». А также с ежевечерними променадами по бесконечной торговой улице со скупкой нужного и ненужного под девизом: «Кто смог найти дешевле?» и ночными возвращениями в отель мимо уже известного фонтана – опробованного самыми искрометными из нас – с плавающими окурками и листьями. Почему-­то это был единственный фонтан, который пребывал в таком плачевном состоянии. Ну надо же было найти именно его! Любава каждый раз пыталась успокоить грустного Гришу, что этот водоём перестали чистить исключительно после публичного и яркого омовения нашей компании в день приезда. Потом мы просто перестали ходить мимо неправильного фонтана, чтобы лишний раз не травмировать нашего командира, открыв для себя четырехколёсные велосипеды, которые лихо и с ветерком доставляли нас в любую желаемую точку.

Наш день­-тюлень приносил нам исключительно положительные эмоции. Это было такое невесомое легкое счастье ничегонеделания и хорошего физического отдыха. День Стасика Фёклина назывался немного по-­другому. Это был день сурка, ознаменованный алкогольным помутнением сознания. Когда я увидела Стасика пьяным на второй день, я удивилась, когда на третий – забеспокоилась, когда на четвертый – испугалась, а на пятый – привыкла. Он по­-прежнему не выходил из номера, сказываясь больным. В его комнате висел тяжелый запах перегара, не оставляющий никаких сомнений в его болезненном состоянии. Маша таскала ему еду и пару раз я ее видела с бутылкой в руках. Мы по порядку пытались разговаривать и с Машей, и с Фёклиным, но всё было бесполезно. Любава закатывала глаза к небу,
– Оказывается, он ещё и алкоголик! Боже мой!
– Человек, не имеющий машины и жены, практически беззащитен перед алкоголем. А может, он специально пьет, чтобы отделаться от этой Маши. Нужно ему немного помочь. Может, это он так пытается убежать и от себя, и от нее? – развивал разные гипотезы Саня.

Маша хлопала глазами и назойливо суетилась вокруг Фёклина, выполняя любое его распоряжение. А Стасик по-­прежнему возлежал на мятых и уже потерявших вид простынях, торжественный и спокойный, старательно изображая страдающего от тяжелого недуга, стараясь не шутить и не смеяться. Мы все делали вид, что верим.
– Ещё немного подождать нужно, бывает это у него, но не часто и длится, как правило, семь дней, – нарушил молчание Григорий.

Мы все тут же начали считать дни и радоваться, что конец близок, имея ввиду, естественно, хороший конец.

Мы уезжали из Римини на большом туристическом автобусе, специально заказанном для нас турфирмой еще в России. В автобусе были только мы впятером и больше никого, и это лишний раз подтверждало приятную индивидуальность нашего тура. Фёклина под руки доставили в автобус, посадили в кресло и приложили к окну. В руках он крепко сжимал пакетик с морскими камушками и ракушками.
– Если в нетрезвом виде приложить к уху раковину большой ракушки, то можно услышать голос бывшей! – съязвила Любава, явно призывая Стасика вспомнить его девушку, оставшуюся в родном городе.
– Если к уху приложить пустой кошелёк, то можно услышать, как плакали твои денежки! – подключился Гриша, обращаясь больше к жене.
– Если приложить ухо к раковине, то можно услышать звук воды, льющейся во второе ухо! – вступил в словесную дуэль Саня.
Фёклин открыл пакетик, достал ракушку, покрутил ее в руках и сообщил, что благодаря Маше у него теперь есть подарок для дочки своей подруги,
– Что ещё ребенку надо, камушки с моря и ракушки. Пусть играет.

Автобус тронулся, оставляя на тротуаре рядом с нашим отелем грустную и не совсем мне понятную девушку Машу, напоминающую большого дрессированного медведя. А еще – гротескных героинь из фильмов Феллини, что вполне укладывалось в тонкий замысел провидения, ведь Римини – родина итальянского гения... Маша грустно улыбалась и махала нам большой мужской ладонью. Через какое-­то время она скрылась из виду и именно с этого момента Стасик начал приходить в себя и восстанавливаться. Через несколько часов, при подъезде к Риму, было сложно даже заподозрить его в неделе алкогольной отключки от окружающего мира. Фёклин достал свой блокнотик, поковырялся в нем и сообщил:
– Впереди Рим – колыбель цивилизации. Но имейте ввиду, что тут много воришек. Когда в древности великий полководец Ганнибал решил захватить Рим, при подъёме флота по реке Тибр у него украли галеру. Отсюда появилось слово «стибрить».
– А в городе Пиза у него случайно ничего не крали? – тут же с серьезным лицом поинтересовался Саня.
– Здесь кругом история, от Колизея до дорожной пыли – улыбнулся Гриша, поднял вверх указательный палец и важно продолжил. – И мы не должны ничего пропустить.



                Глава восьмая

                ДЕТИ ПАПЫ РИМСКОГО

Рим был заключительным и самым грандиозным городом нашего итальянского путешествия. Бросив вещи в оте­ле, мы были готовы тут же ринуться исследовать город, но Гриша притормозил, сообщив о заказанном автомобиле, который будет возить нас по городу все положенные три дня пребывания здесь. Первая экскурсия предстояла в Ватикан, и уже через час должна была состояться встреча с гидом прямо у входа в святилище братьев-­католиков. За прошедшие дни пребывания в Италии я адаптировалась к отсутствию здесь русских и к нашей необычной роли странников, познающих чужой неизведанный мир. Наверное, именно так чувствуют себя первооткрыватели всего нового и незнакомого. Незаметно для себя я втянулась в приятную атмосферу волшебства, встречающего путешественника в каждой подворотне, и привыкла к ощущению притаившейся буквально за каждым углом мировой истории. Но слово Ватикан резануло по сердцу предвкушением чего-­то великого, грандиозного и фундаментального.

К входу в отель очень медленно подъехал огромный белоснежный шестидверный «Мерседес», отполированный до блеска. Если честно, мы не подозревали о существовании таких автомобилей. Все напряглись от этой неспешной торжественности, важности и необычности.
– Сейчас из этой машинищи выйдет Майкл Джексон или как минимум Чак Норрис, или сам папа Римский! – прошептала я и быстро начала искать в сумке «Поляроид», чтобы успеть запечатлеть всю эту роскошь.

Из ослепительно белого мерседеса вальяжно вышел темнокожий водитель в        кипенно-­белом кителе. Ослепительно! Я подумала, что именно это слово отражает полную картину происходящего, потому что вся эта тройка, включая самого афроамериканца, его форму и шестидверный чудо-­мерседес были поразительны по своей неповторимости и изысканной красоте. Водитель роскошного автомобиля неторопливо, с чувством собственного достоинства и значимости поднял вверх табличку с надписью «Фёклер», и именно в этот момент под восхищенно-­удивленный «вау!» своих товарищей я щелкнула затвором фотоаппарата. Это был эффект разорвавшейся бомбы. Такого точно никто не ожидал.
– Привыкайте! – сказал Григорий, довольный произведенным впечатлением, и первым лихо запрыгнул в прохладу просторного салона.
– А в свободное от русских горе-­путешественников время в этом катафалке наверняка возят гробы богатых римлян! – произнес быстро пришедший в себя Саня, оглядываясь вокруг.

«Мерседес» важно скользил по неимоверно узким улицам, с риском попасть в пробку без возможности развернуться, но водитель чувствовал себя уверенно, и его спокойствие передавалось нам.

У входа в Ватикан прогуливалась молодая симпатичная улыбчивая женщина, напряженно вглядывающаяся в лица, оказавшаяся нашим гидом. Что-­то в ее облике было неуловимо родное, почти знакомое. Интуиция меня не подвела – наша новая знакомая оказалась русской Таней из Воронежа. Я слушала ее и получала забытое и очень приятное удовольствие от милого сердцу родного языка, понимая, как мы одичали за это время, варясь в основном в собственном соку. Гидом Татьяна работала второй месяц и еще только осваивалась на новом рабочем месте. Минут через десять мы знали о ней всё или почти всё. Русских туристов здесь всегда было немного, но в последнее время их количество стало расти, поэтому Таня получила эту работу. Она мечтала выйти замуж за своего итальянского друга, а друг изо всех сил тянул с этим вопросом и сопротивлялся, одновременно не переставая уверять в силе своих чувств. Всё дело в том, что жениться в Италии гораздо проще, чем разводиться. Развод здесь – это тяжелая многолетняя бумажная волокита. Итальянцы шутят, что развестись без участия высших сил невозможно, к тому же женщина после развода всю жизнь потом получает алименты и становится обеспеченной.
– Вот бы выйти замуж за итальянца! Почему я раньше этого не знала? – Любава забавлялась, подначивая Гришу и постреливая зеленью красивых глаз в обрамлении пушистых ресниц.
– И почему говорят, что рыжие совсем не злые? – Григорий уверенной походкой ступил на территорию Ватикана.
– Это только если их не дразнить! – Саня подмигнул Любаве и проследовал за ним.


Резиденция папы римского и католической церкви сразу выводила из равновесия и срубала наповал великолепием своих садов и музеев. От грандиозности размеров собора Святого Петра, его мощи и величия у меня по телу побежали мурашки, а Сашкины шутки сразу показались не­уместными. Да и он сам, чувствуя важность момента соприкосновения с вечным, как­-то примолк. Хотелось вдыхать поглубже этот необыкновенный воздух, чтобы пропитаться им насквозь и вобрать в себя эту красоту. В Сикстинской капелле время остановилось... Я стояла, задрав голову вверх, не в состоянии пошевелиться, у меня перехватывало дыхание, где­-то совсем близко просились на выход слёзы. Гид Таня о чём­-то самозабвенно рассказывала, но мне не хотелось ее слушать, как будто слова могли разрушить мою только что наметившуюся тонкую связь с великим Микеланджело.

Мне вдруг вспомнился Стендаль, не переносящий лицезрения произведений искусства без слез и сердцебиений и даже падающий иногда в обморок от переизбытка красоты. Я была близка к такому, абсолютно несвойственному для меня состоянию. А может быть, это нормально, и каждый из нас немного Стендаль? Наверное, просто нужно ловить эти редкие моменты катарсиса от нереальности увиденного, когда невозможно представить, что это великолепие сделано руками человека, ловить и складывать в виртуальную шкатулочку, чтобы потом перебирать, доставать время от времени, пристально рассматривать детали, снова восхищаться и, может быть, когда никто не видит, снова превращаться в Стендаля.

Я посмотрела на мужа. Он выглядел непривычно умиротворенным. Я улыбнулась: все-­таки приятно находиться в культурном шоке не в одиночку! Будет, что потом обсудить тихими зимними вечерами. Сашка поймал мой взгляд, быстро перестроился, вернув себе привычное выражение лица с хитринкой, и шепнул мне прямо в ухо.
– Представляешь, в этой стране не может быть сирот, ведь у них есть один общий папа! Вот здорово – папа римский!

Гриша договорился с нашим гидом Татьяной о совместном обеде, и мы по ее совету впервые отправились в китайский ресторан. Очередная неизвестность будоражила, начались неконтролируемые разговоры про жареных воробьёв, летучих мышей, крыс, насекомых и всякую другую нечисть, приготовленную под кисло­сладким соусом. Кто-­то заметил, что подобную пищу нужно обязательно запивать большим количеством алкоголя, чем не привнес ничего нового в нашу жизнь.
– «Что день грядущий мне готовит?» – осторожно пропел тонким голоском Саня.
– Может, иногда стоит менять традиции? – Любава с надеждой посмотрела на Гришу. – Я понимаю, что это новый город и новый ресторан, но может обойдёмся без нового удара по печени?
– Интересно, а далеко отсюда фонтан Треви? – тут же встрепенулся в ответ развеселившийся Григорий.

Китайский ресторан встретил полумраком, драконами на подушках и привычно огромным меню с отсутствием странички на русском языке.
– Не могу отделаться от ощущения, что всё время продираюсь по неизведанной тропке среди дремучего леса, пытаясь обойти капканы, – заметил Саня.

Мы расположились вокруг большого круглого стола, в центре которого находилась большая и тоже круглая подставка из стекла. Татьяна взяла бразды правления в свои руки и с разрешения Гриши сделала общий заказ. Разговор в ожидании еды оживился и всё больше напоминал встречу старых закадычных друзей, когда за ограниченное время нужно успеть обсудить большое количество интересу­ющих всех тем. Мы говорили про контактных, говорливых, доброжелательных итальянцев, чей менталитет отдаленно напоминал наш, про вечный город Рим с его величием и настроением, про лучшие рестораны, тонкости местного быта, перемешивая всё это с личными историями из жизни.
– У всех местных жителей волосы с необыкновенным блеском! Что это? Генетика? – Любава задала давно волнующий нас вопрос.
– Это специальный гель, рекомендую приобрести и для себя, и в качестве подарков! – Таня тут же дала координаты магазина. – Там же советую приобрести особую отбеливающую зубную пасту, обеспечивающую безукоризненность цвета и настоящую голливудскую улыбку. На родине такого нет.

Как только разговор коснулся шопинга, оживились все, кроме Гриши, пребывающего в подчеркнутом безразличии к этому вопросу. Оживился даже Фёклин, неожиданно вспомнив, что в далёкой России в городе на берегу Волги его ждёт возлюбленная и очень рассчитывает на презенты из страны – законодательницы всемирной моды.
– Вас какой вариант шоппинга интересует? Дешёвый или дорогой? В Италии можно практиковать оба. – Таня бросила взгляд в сторону кухни как раз в тот момент, когда оттуда вырулил официант с большим подносом.
– Конечно, дешёвый! – первым нашелся Фёклин.
Под четкие движения официанта, выставляющего на стеклянную часть нашего стола утку по-­пекински, жареную лапшу, свинину в кисло­сладком соусе, треугольные пельмени с креветочным фаршем, лосося в ананасах, рулетики с овощами с обнадёживающим названием спринг­-роллы и еще какие­-то непонятные нам закуски, мы слушали рассказ Татьяны про огромный и масштабный магазин для бедных и про улицы, наполненные бутиками с вещами из последних коллекций модельеров.
– Вкусная необычная еда и шопинг – это два дела, которые меня завораживают! – прошептала Любава. – Этим можно заниматься бесконечно!
– Ламниската! – на автомате произнёс Фёклин своё очередное непонятное кодовое слово.
– Это еще что за зверь? – удивился Саня, откусывая кусок большого пельменя.
– Так называется знак бесконечности, – Стасик тщательно записывал в свой блокнот все адреса и явки магазинов, старательно контролируя свой аппетит.

Саня потянулся за вторым пельменем, и как раз в этот момент Татьяна резко крутанула стеклянный стол с едой. Санёк завис с протянутой рукой и растопыренными пальцами, а вожделенная тарелочка уплыла на другой конец стола под общий хохот. Стеклянная подставка крутилась во все стороны, то приближая, то отдаляя понравившееся блюдо. Выглядело всё это очень занимательно и развлекало нас весь следующий час вместе с неожиданными сочетаниями компонентов еды, на первый взгляд кажущимися взаимоисключающими. Мы пробовали соусы, сыпали специи с пряностями на заморские блюда и запивали всё это легким вином.
– Ну как тут можно похудеть? Сколько ни старайся – ничего не получится! – Гриша закладывал в рот непонятную говядину со вкусом рыбы. – Извращенцы настоящие! Надо же такое придумать! Но вкусно, черт побери!
– Это Боженька не дает тебе похудеть, потому что, если ты превратишься в стройного брутального чувака, игра­ющего мышцами, ты сразу разобьёшь сердца всех женщин вокруг. А зачем Богу лишние слезы? А зачем всем этим женщинам неоправданные надежды? – привычно успокаивала его Любава.
К всеобщему удивлению и, наверное, даже к радости, после китайского ресторана не случилось ни отравлений, ни запоев, ни танцев с саблями, драконами и летучими мышами.
– Как­-то мы сегодня непривычно скромно! И никакой пищевой и алкогольной распущенности! Грустно думать, что завтра ни один житель Рима с нами не поздоровается! – подвела я итог дня.
– Без бокала нет вокала! – Саня обнял меня за плечи и чмокнул в висок.
– Наверное, мы стареем! Или мудреем! Или просто устали, – Гриша повернулся к Татьяне и предложил взять курс на знаменитый фонтан Треви.
– Впереди только два дня, а у меня большие планы по шопингу и на достопримечательностях хотелось бы отметиться. Я рада, что здравый смысл вернулся, – Любава подхватила меня под руку и потащила вперед.
– О, приветствую тебя, здравый смысл, ты вышел покурить еще в Венеции и  наконец-то вернулся к нам. Теперь я совершенно спокоен, – Саня подмигнул мне одним глазом и нежно ущипнул за ухо.
Смеркалось. Самый крупный, самый помпезный и самый популярный среди туристов скульптурный фонтан с фактурным Нептуном в куда­-то летящей колеснице-­раковине, запряженной морскими коньками, возвышался над бассейном внушительных размеров. Грамотно продуманная подсветка цветными лампочками создавала впечатление сказочного миража, словно Треви спустился к нам из другой реальности. Прозрачная вода была чистейшей и переливалась тысячью оттенков зеленого.
– Помните, фильм был какой­-то известный, и героиня тут купалась! – оживился Саня. – Обалдеть, я каждой клеточкой ощущаю, как мы прикасаемся к истории.
– Не какой-­то, а фильм Феллини «Сладкая жизнь». Классика. И купалась тут актриса Анита Экберг. – Гриша потрогал рукой воду.
– Нет-­нет, Гришастик, тут купаться не интересно! Бычки от выкуренных сигарет не плавают, нет старых листьев, женских прокладок... слишком много зрителей и полиции! – затараторила Любава.
– Главное, что и настроения нет. Вернее, есть, но немного другое, – Гриша забрал в пригоршню воды и плеснул на жену.

 Капли-­горошины разлетелись веером, на долю секунды зависнув под яркими лампочками и продемонстрировав яркое изумрудное свечение. Любава завизжала, уворачиваясь от воды. Я пропустила, как Саня пустил порцию брызг и в мою сторону, и подпрыгнула от неожиданности. Через минуту мы уже танцевали под струями импровизированного фонтанного душа. Это было так здорово, как будто летишь на карусели, всё быстрее и быстрее. В голове музыка, мимо пролетают красивые картинки, но на них почти не смотришь, просто знаешь, что они есть. Можно случайно потерять туфлю и не заметить, почувствовать настоящую невесомость и не испугаться. От этого захватывает дух, а внутри копится восторг, который уже невозможно сдерживать. И вдруг с пронзительной ясностью понимаешь, начинаешь чувствовать, что такое «удивительно» и что такое «по-­настоящему хорошо».
– Искупаться в фонтане и почувствовать себя знаменитой Анитой можно, это не проблема! – вернула нас к реальности Таня. – Штраф, если перевести лиры в зеленые, равен всего пятистам долларов. Кто предупрежден, тот вооружён!
– О нет! У нас, конечно, были отложенные на это мероприятие деньги, но мы их оставили в мини­баре Венеции! – Любава тряхнула своей кипой рыжих волос, и я заметила, что в них еще остались маленькие, бликующие от света ламп    
  капельки-­бусинки. – И завтра день большого шопинга, если кто­-то ещё этого не понял! Надеюсь, в местных торговых центрах помимо игровых комнат для детей, имеются места, где можно оставить ноющего мужа.

Татьяна предложила нам встать спиной к фонтану и, в соответствии с местными традициями, бросить через плечо в воду по желанию одну, две или три монетки, специально не сообщив, что же это будет обозначать. Я, особо не задумываясь, быстро бросила монетку, Саня две, Любава три, Гриша промахнулся с двух попыток и остановился, решив, что не судьба, а Фёклин и пробовать не стал, посчитав разбрасывание денег по фонтанам глупой затеей. Озвученные Татьяной предсказания нас развеселили своей абсурдностью. Правдиво выглядело только мое с одной монеткой, сообщающее, что я обязательно ещё вернусь в этот славный город. Две монетки Сани обещали, что он скоро влюбится, а три монетки Любавы предрекали скорое замужество или развод. Гриша пролетал мимо всех этих волнительных событий вместе с Фёклиным, оставляя свое будущее в тайне.
– Какая ты, оказывается, загадочная женщина! – Гриша нежно обнял жену.
– Даже не надейся, Гришастик! – Любава быстро скрутила фигу и потрясла ей у носа мужа.
– Я слышал, что загадочная женщина может загадить жизнь кому угодно! – вставил Саня с серьёзным видом.
– Молчи уж лучше, влюбчивый ты наш! Радуйся, что твоя догадливая жена о таких неожиданных способностях собственного мужа никогда не подозревала! – тема вырисовывалась занятная, и я не смогла промолчать.
– Догадливая обязательно тоже придет и догадит, но это в том случае, если у загадочной не всё получится. – Саня перешёл на полушёпот и необдуманно повернулся ко мне, вмиг получив заслуженный щелбан.

План по посещению традиционных достопримечательностей Рима, включающий Колизей, Пантеон, массивный архитектурный комплекс Витториано на склоне Капитолийского холма, площадь Испании со знаменитой просторной лестницей, уносящейся на самый верх холма Пинчо, был выполнен на следующий день без особых усилий. Ближе к вечеру наш роскошный шестидверный «Мерседес» припарковался около огромного торгового центра для людей с низким уровнем достатка, чем вызвал огромное удивление не только посетителей, но и местных работников. Смею предположить, что за всю историю существования этого торгового центра впервые автомобиль такого уровня не просто остановился перед его дверями, но и доставил сюда покупателей. Шофёр беспрекословно распахнул перед нами двери, не позволяя промелькнуть на своём доброжелательном лице цвета черного кофе даже отблеску каких-­либо эмоций. Он только поинтересовался вежливым баритоном: «Where are you from?». К этому вопросу мы были, конечно же, готовы, и ответ последовал незамедлительно. А мне почему-­то сразу вспомнилось, что именно в далёкой Кении растет самый черный в мире кофе.

Григорий начал нервничать уже через час, не понимая, что здесь можно делать столько времени, вскоре к нему присоединился Саня, устав перебирать дешевые шампуни, шапки и ватные диски. В зале витал несколько странный запах, напоминающий то ли нафталин, то ли бабушкин шкаф с нарядами из прошлого столетия. По периметру стояли огромные корзины с вещами, в которых неторопливо, со знанием дела, молча ковырялись какие-­то люди, мало напоминающие итальянцев. Здесь были самые недорогие футболки, трусы, лифчики, тапочки, и от этого сочетания цены и качества оторваться было сложно. Вернее, превалировала, конечно, цена, а понятие качества просто еще было в пути и до конца в наших головах не сформировалось. Григорий был близок к истерике.
– Это не модный Рим! Это китайский магазин для стран третьего мира. Остановитесь уже!

Мы пытались, но не могли. В нашей далёкой стране, которая ещё только начинала делать свои первые неловкие попытки выхода к мировой потребительской корзине, ничего подобного не продавалось. Я быстро накидала подарков для родственников, снабдив всю семью нижним бельём, разрекламированной отбеливающей зубной пастой и гелем для волос. Саня уверенно тащил меня за локоть в сторону кассы, а я продолжала орудовать свободной рукой, как ковшом экскаватора, забрасывая и загребая в тележку всё, что попадалось мне по пути, не особо понимая, насколько мне всё это нужно.
– Вещизм – это результат бедного и голодного детства, – назидательно произнес Гриша, обращаясь непосредственно ко мне. – А ты из обеспеченной профессорской семьи. Что на тебя нашло? Фильм был в нашем детстве, назывался «Блеск и нищета куртизанок», не наводит на мысли? Акцентирую, если что, на первых двух словах, последнее опускаю, как не относящееся к тебе!
– Блеск и нищета партизанок! – быстро, буквально в одну секунду парировал Саня. – Это ближе к реальности происходящего!
Я слушала Гришу, всё крепче прижимая к груди драгоценный пузатый пакет ядовитого желтого цвета с красной надписью магазина, будто его кто-­нибудь мог у меня отнять, и понимала, что мне абсолютно наплевать на все его правильные слова.
– Всё, Гришастик, баста, завтра ты будешь наказан и исключен из наших стройных рядов шопингистов. С тобой по магазинам ходить – только нервы себе мотать. Не понимаешь ты, что женский допинг – это шопинг!
– Я и сам с вами ни за что не пойду. Это для меня адский труд. Да и как можно последний день в Риме тратить на магазины, когда еще столько всего не просмотрено, да, Сань? – Гриша повернулся к Сашке в ожидании поддержки.
– Извини, брат, но я на этот раз не с тобой. Хочу окунуться в настоящий итальянский шопинг и прочувствовать Италию во всей её многогранности, со всех сторон и в полном объёме. Хотя Ватикан до сих пор меня будоражит, и это непередаваемое ощущение! Думаю, что Стасик составит тебе компанию – всё равно он только смотрит и никогда ничего себе не покупает. А зыринг, не подкрепленный шопингом, приводит к депрессингу! Уверен, что мы не имеем права рисковать нашим дорогим товарищем.

  На следующий день неожиданно для всех Фёклин категорически отказался смотреть достопримечательности и твёрдо дал понять, что тоже идёт с нами.
Утро было ясным и теплым. Изнуряющей жары, характерной для этого времени года, не было. На ярко-­голубом небе, разбавленном нежными ажурными полупрозрачными облаками, сияло солнце и метко пускало в нас свои лучики, а мы, не обращая внимания ни на погоду, ни на природу, ни на красоту улиц и домов, находились в состоянии полного сосредоточения, зависнув над развернутой картой и концентрируясь, как перед ответственным прыжком. Самый короткий пеший маршрут на улицу манящих бутиков, шикарных витрин и мировой моды был проложен в соответствии с вчерашними рекомендациями нашего гида. Настроение было как перед экзаменом: чуть нервно, но с надеждой на счастливый билет. Наверное, тоже самое чувствуют охотники, выходя на лесную тропу в поисках добычи. Внутренняя щекотка от предчувствий встречи с трофеем разливалась по телу дорожками из мурашек. К дню большого шопинга наша четвёрка основательно подготовилась. На всех была удобная обувь и свободная комфортная одежда. Образы завершали большие, вместительные и очень заметные пакеты светофорного сочетания желтого            и ярко-­красного из вчерашнего торгового центра.

В первом же магазинчике мы застряли не меньше, чем на час, наслаждаясь возможностью перебирать, снимать с вешалок и примерять одежду, как будто спущенную на маленькую улочку Рима из другой цивилизации. Ничего подобного я никогда не видела. Ткани струились и ласкали руки одними прикосновениями. Глядя на эти модели, я впервые поняла, что такое настоящее чувство стиля и харизма одежды. Продавцы поначалу долго косились на наши сигнальные пакеты, но после первой же покупки немного расслабились, а потом и совсем простили нам их присутствие.
– У этих проклятых капиталистов, куда ни ткни, кругом произведения искусства! – Любава крутилась в роскошном платье около большого овального зеркала, стоящего прямо на полу и позволяющего видеть себя в полный рост. Платье было длинное, почти в пол, выполненное в цвете осенней рыже-­красной гаммы. И с изящными вставками из кружева ручной вязки оттенка горького шоколада с замысловатым узором, выполненным из тончайших хлопковых ниток. Платье было создано будто специально для нее, чтобы подчеркивать красоту ярких волос и легкость фигуры.
– Интересно, а можно выйти замуж за платье, чтобы соответствовать предсказанию фонтана? Я бы выбрала это. Ценник, конечно убойный, но такая покупка – это же как подорожник для женской души, как любовь с первого взгляда.
– Покупай и не сомневайся! – быстро подвёл итог Саня, – иначе мы проторчим здесь еще пару часов. А время имеет границы! Да и впереди еще много интересного.

Мы продвигались по бутикам со средней скоростью двести долларов в час, войдя в азарт, перестав переводить зеленые в рубли и получая массу удовольствия от самого процесса. Саня периодически вздыхал на кассе, доставая свой худеющий на глазах кошелёк, и объявлял всем присутствующим, что деньги – это зло, истребляемое покупкой добра. А добра в наших пакетах становилось всё больше и больше. Любава собиралась замуж то за свитер, то за юбку, быстро увеличивая наполнение своего желтого пакета.
– Я не знаю, оно само купилось! – Любава небрежно пожимала плечами и поглаживала очередное одеяние. – Пусть это будет платье мести Гришастику за то, что он меня оставил одну наедине с этими искусителями! А я слабая женщина и совсем не могу противостоять этому откровенному вещевому соблазну!

Между тем и я проживала свои короткие романы то с блузкой, то с брюками, то с сапожками. Шопинг совсем не щадил, он захватывал и поглощал, напрочь лишая воли и денег, а в душе всё громче звучала симфония чувств и положительных эмоций.
– Слушай, Викуся, может пора остановиться? Ведь ты по предсказанию обязательно сюда ещё вернёшься и скупишь всё, что осталось! – с робкой надеждой посмотрел на меня Саня, когда наши распухшие пакеты стало тяжеловато держать. – Иначе придётся денег у Гриши или у Стасика занимать. Наши финансы начинают активно петь романсы!
Фёклин в каждом магазине вдумчиво и вкрадчиво мял, щупал, нюхал, подносил близко к глазам какие­-то женские вещи, потом смотрел ценник и с завидным упорством ничего не брал. Сначала мы все исподтишка наблюдали за ним, перемигивались и подсмеивались, потом шопинг снес нам головы напрочь, и мы совсем перестали обращать на него внимание.
– Стасик, купи уже что-нибудь своей девушке! Любовь мужчины проверяется подарками! – начал вдруг снова юморить Саня, и я поняла, что муж определенно выдыхается.
– Может, поменяем обратные билеты и поживем на этой улице еще хотя бы недельку? – Любава с большим трудом покидала очередной бутик. – Я бы просто тут гуляла, дышала бы воздухом высокой моды, примеряла бы красивые вещи и танцевала перед зеркалами, наслаждаясь идеальным покроем, сочетанием стилей и игрой цвета. Деньги бы рано или поздно закончились, но я бы не страдала от этого, я бы просто жила среди этой нереальной красоты и наслаждалась эстетикой идеальных покроев. Мне пора к психиатру, да?
– Да ладно! Знаешь, сколько стоит консультация хорошего специалиста? Уж лучше пусть будет шопинг, цена примерно такая же, но тут ты с платьем!

Саня окончательно сдулся и начал активно поговаривать о возвращении в отель. Я всегда ощущала это его состояние, когда заканчивается любовь и начинается тихая ненависть, обусловленная усталостью или накрывающим чувством голода. Я бросила взгляд на часы и пришла в ужас. Дело было к вечеру, и за всё это время мы ни разу даже не вспомнили о необходимости перекусить, мы даже воды не пили, хоть в сумке лежала специально приготовленная бутылочка и пакетик с соком.
– Теперь я знаю свое лекарство для души! – грустно заметила Любава, выходя на улицу и щурясь от деликатных лучей уплывающего за горизонт солнца. – Нужно было с этой улицы начинать знакомство с Римом, а не заканчивать его здесь.

На дне большого желтого пустого пакета Стасика Фёклина грустно болтался маленький одинокий сверточек.
– Ты купил подарок? – поинтересовалась я. Скорее, чтобы поддержать разговор, чем из любопытства.
– Да, ты знаешь, нашёл очень нужную вещь.

Стасик развернул шуршащую многообещающую цветную бумагу и достал два синих шнурка, напоминающих червяков, объевшихся черносливом. Мы замерли, склонившись над его шуршащим бумажным кулёчком, пытаясь скрыть сначала недоумение, а потом и разочарование. Молчание было недолгим и быстро сменилось хохотом, вобравшим в себя наше утомление от магазинов, чувство нарастающего голода, радость от удачного дня и разочарование от странной покупки нашего товарища.
– Это не просто шнурки, они, к вашему сведению, обеспечены высококачественным энглетом! Видите, эти металлические наконечники, облегчающие их вдевание? Я давно такие ищу! – голос Стасика звучал несколько обиженно.
– И ты среди всего этого великолепия и многообразия, за сумасшедшее количество часов, проведенных здесь, сумел найти для себя только это? Ну, ты шопоголик! – Саня, казалось, вмиг забыл про голод и усталость.
– Ты исключение из правил, Стасик! Нет, не так. Такие исключения, как ты, убивают любые правила! – пролепетала я, глядя то на него, то на наши баулы с покупками.
– Вечно ты находишь какую­-то хрень! Только никак не пойму, это талант такой или просто издержки гениальности!
Саня схватился за голову и уверенно двинулся в сторону нашего отеля, растворяясь в сгущающихся сумерках нашего последнего итальянского вечера. Мы поплелись следом, пытаясь не потерять его из вида.


                Глава девятая

                ТЕТЯ ФРИ

Аэропорт Леонардо да Винчи стал конечной точкой нашего двухнедельного путешествия. Таможня, пограничники, сданный вовремя багаж – всё было пройдено без намека на приключения и с легким налетом грусти. Отпуск завершался, неумолимый таймер наших итальянских каникул отмерял последние часы, всё пережитое требовало осмысления. С одной стороны, присутствовало впечатление полной двухнедельной изоляции от привычной жизни; с другой стороны, накрывало ошеломляющее ощущение причастности к чужому незнакомому и закрытому для нас миру, бесцеремонно атакующему наше девственное сознание. Одно я понимала точно: теперь хотелось путешествовать как можно больше, учить языки и общаться с людьми на равных без чрезмерной жестикуляции и повышения голоса, компенсирующих языковое бессилие.
– Что делать, всё хорошее рано или поздно должно заканчиваться! – печально заявила Любава, выразив мысль, царившую в наших головах.
– Мораль сей фразы такова, что отпуску пришла хана! – тут же вставил мой муж.
– Между прочим, в японском есть иероглиф, имеющий название «хана». Он используется, когда японцу нужно выразить исключительное волшебство момента, возникшее от увиденного или услышанного. Он обозначает самое лучшее, бьет в самую суть, подчеркивает сущность и красоту. Получается, что в одном знаке кроется всё самое важное и лучшее. Хана!

Стасик Фёклин произнес это слово с выразительным придыханием, даже нараспев, и внимательно посмотрел на стоящую невдалеке от нас красивую девушку – образец итальянской женской красоты.
– Хана – это когда ошарашивает? – Гриша поймал взгляд Фёклина и улыбнулся.
Прямая спина, густые темные волосы чуть ниже плеч, приподнятый подбородок и хорошо очерченные скулы. Девушка посмотрела на табло расписания вылетов и двинулась легкой изящной походкой в сторону кафе, аккуратно покатив за собой небольшой чемоданчик на колёсах.
– Надо же, как хорошо скроена тазобедренная композиция! – вступил в мужской разговор Саня. – Я имею ввиду место, где спина заканчивает свое благородное название.
– Она идеальна! Фея! Интересно, русская или итальянка? – не сдавался Фёклин.
– Стасик! Хочешь проверить? Окстись уже! Итальянка, конечно, и не про твою честь. Уставились на барышню, как попы€ на стриптизершу! Доставай лучше свой блокнотик и начинай искать тётю Фри! Что-­то я никаких подходящих тёть тут не наблюдаю!
Любава попыталась немного приземлить наших мужчин. А между ними продолжал разгораться спор.
– Она неземная. Такие и живут, не касаясь земли! Только я что-­то очень сомневаюсь, что землячка! – таким оживлённым Фёклина я никогда не видела.

В этот момент девушка отошла от прилавка кафе, развернулась и, как будто угадывая тему разговора, двинулась в нашу сторону. Она действительно была очень хороша. Такая завораживающая нежность, тонкость, очарование напомнили мне о новом, где­-то недавно услышанном термине «мягкой силы», от которой невозможно спастись. Девушка улыбнулась, показав ряд идеальных белых зубов, чем спровоцировала новое обострение спора.
– Думаю, она итальянская модель или восходящая кинозвезда, как минимум, – поделился своим предположением Гриша.
– О нет, это уже переходит все границы, и смотреть на вас становится всё противнее! Смотрите, не перепутайте тонкую душевную организацию с низкой социальной ответственностью, чем черт не шутит! – воскликнула Любава и, быстро шепнув мне в ухо о своем большом желании немедленно подрезать эти длиннющие ножки ржавой пилой, потащила в сторону магазинов косметики.
Вернувшись назад, мы застали три знакомые фигуры сидящими вокруг девушки­-феи и нежно воркующими с ней о чем-­то своем.
– Вы, когда падали, вам не больно было? – расслышала я Сашкин голос. – Нам просто сказали, что вчера с неба упала самая красивая в мире звезда.
– Обожаю, когда у мужчины есть чувство юмора! Это главное! – девушка в ответ засмеялась, сильно закинув голову назад, и открывая лучший ракурс для своего и так идеального профиля.
– Когда говорят, что главное в мужчине – это чувство юмора, имеется ввиду, что красивый, богатый, умный должен ещё и хорошо шутить? – негромко поинтересовалась я, когда мы подошли ближе.
– А вот и наши звёзды появились на небосклоне, – Гриша в одно мгновение пододвинул два стула и посадил нас рядом. – Знакомьтесь, это Анетта, она родом из Перми, а в Италии провела последние шесть месяцев, танцевала в труппе варьете. Сегодня летит вместе с нами в Москву на одном самолете. И мы все очень рады тому, что такая красота оказалась российского производства.
– Как вам понравились итальянцы? – вежливо поинтересовалась Любава.
– Да козлы они, у них один трах на уме, – голос Анетты оказался низким и грубым, совершенно не соответствующим ее ангельской внешности. Она начала слишком эмоционально рассказывать, кто, когда и в какой форме за это время до нее домогался. Причем речь ее была невыносимо убогой и косноязычной, голос поскрипывал на верхних нотах и напоминал несмазанную телегу. Для усиления эффекта Анетта добавляла в разговор хорошо отработанный набор матерных слов, а может быть, ее речь просто была такой своеобразной.
– Глаза боятся, губы делают, – неожиданно заявила она с очаровательной располагающей улыбкой, глядя на Фёклина, теряющего голову от одного ее присутствия, а потом повторила эту прилипшую к ней фразу по поводу и без повода еще много раз, слабо осознавая всю смысловую нагрузку вылетающих слов.

Я посмотрела на Любаву, она в ответ выпучила глаза, всем своим видом демонстрируя свое впечатление от «итальянки». Я стрельнула глазами в сторону мужа. Он поймал мой взгляд, скорчил выразительную рожу и продемонстрировал, как его брови умеют лезть на лоб. Гриша слушал девушку молча, подперев рукой щеку, особо не пытаясь скрыть разочарования. Фёклин смеялся ее рассказам всё громче, не замечая ничего вокруг, а я вдруг поймала себя на мысли, что красота, которой мы все дружно восхищались еще пять минут назад, вдруг куда­-то делась, исчезла, испарилась в то мгновение, когда девушка Анетта открыла рот. Я поняла, что больше не скольжу взглядом по этой идеальной коже и пухлым коралловым губам, не любуюсь разлётом длиннющих ресниц и глубиной ярких глаз не­обычного миндалевидного разреза. Всё, что летело изо рта, убивало первое впечатление и уничтожало красоту. Пришло осознание того, что вульгарность и остроумие – это совсем разные вещи. Неземного больше не было. Появилось приземленное.
– Эта звезда с мозгами в ссоре! – шепнул мне Саня. – А красота без мозгов губит мир!
– А вы в супермаркетах воровали? – вдруг поменяла направление разговора танцовщица.
Мы отрицательно замотали головами. Следующие пятнадцать минут были посвящены этой теме. Девушка в подробностях рассказывала, как она прицепляла авоську внутрь широкой юбки и, аккуратно обходя камеры, засовывала туда продукты. Она без зазрения совести делилась своим опытом, рассказывая, какие продукты проще брать и как вести себя с охранниками в случае задержания. Мы молчали и только потихоньку переглядывались. Анетта, уловив внимание публики и сочтя его за восхищение, лихо перебралась к душещипательному рассказу об успешном воровстве шубы ее подругой. Я посмотрела на мужа с мольбой в глазах. Саня всё понял, взял меня за руку и вывел из-­за стола, сообщив всем, что нам необходимо срочно отлучиться.
– Может быть, эта «итальянка» – как бы помягче сказать, – просто барышня легкого поведения? – поинтересовалась я мнением мужа.
Саня засмеялся и изобразил ее со смешной гримасой, произнеся похожим скрипучим голосом:
– Глаза боятся, губы делают!
Я захохотала во весь голос, потому что получилось очень похоже, просто до неприличия.
– Теперь ты понимаешь, что влюбляются не в красоту? – Саня заправил мне выбившуюся прядку за ухо. – Влюбляются в смех, в подтарчивающие ушки, в ямочки на щеках, в непослушные волосы, в юмор, который всегда к месту, в меткие слова, которые всегда вовремя. А в красоту – нет. Красоту просто хотят, причем недолго.

Я улыбнулась и провела пальцем по Сашкиному небольшому рубчику над бровью. В шрамики, наверное, тоже можно влюбиться. Вот почему он умеет так хорошо сказать и всегда оказывается прав?

Наш полёт прошёл спокойно. За это время мы успели выяснить, что тётя Фри из блокнота Фёклина как живой объект не существует и искать ее в аэропорту бесполезно. Просто Стасик, то ли не расслышав, то ли по простоте душевной, записал название зоны беспошлинной торговли «Дьюти Фри» как тётю Фри, чем сначала нас озаботил, а потом в очередной раз развеселил. В самолёте Фёклин сделал ещё несколько безуспешных попыток завоевания красавицы из Перми, пытаясь завлечь её в умные разговоры, но не получилось, не сработало по объяснимым причинам. Тогда Стасик решил блеснуть внешностью и удалился в туалет, одолжив у Любавы недавно приобретённый гель для волос. Вернулся он непривычно импозантным с искрящейся от великолепного блеска прилизанностью. Эффект длился, увы, недолго, гель высох слишком быстро, заставив волосы застыть в форме твердых железных проволок, торчащих на макушке дыбом и напоминающих что­то среднее между кактусом и ракетой. Стасик пытался их пригладить, хоть как­то примять, но все попытки были тщетны. Фёклин постепенно сник, оставив свои ораторские потуги, и прекратил всяческие телодвижения в сторону красавицы из Перми, полностью уйдя в себя.

   Возвращение на родную землю резануло глаза унылыми лицами работников аэропорта, длинными очередями на паспортный контроль и необъяснимой задержкой багажа. Григорий твердо заявил, что все желающие отправиться с ним когда-­нибудь еще в путешествие, немедленно должны записаться на курсы английского языка, что мы пообещали сделать сразу же по приезду. Теперь все знали и понимали, для чего это нужно.

   Фёклин, вернувшись домой, неожиданно для всех расстался со своей девушкой. Я сначала подумала, что во всём виновата красивая пермячка, но Любава объяснила, что дело совсем в другом. Оказывается, Фёклин откровенно промахнулся с подарками и вместо разрекламированной отбеливающей зубной пасты купил своей невесте клей для протезов. Несчастная целую неделю отскребала его от зубов, а зубы от приклеившихся губ, проклиная Стасика и всё, что с ним связано. Не спасли ситуацию даже морские камушки, привезенные для ее дочки и пакетик с шампунями и мыльцами, тщательно собранный им за две недели отпуска в отелях Италии.
Чуть позже я узнала, что и с гелем для укладки волос он тоже оплошал, купив в подарок похожий тюбик, только с гелем для эпиляции. Последствия роковой ошибки Стасика мы можем только предполагать, и это, вероятнее всего, стало той самой последней каплей, которая снова сделала Фёклина свободным. Трудно бывает человеку, умеющему вычислить траекторию полёта баллистической ракеты, в простых бытовых вопросах.

                ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...