Свет под землёй

Снег шёл всю дорогу – густой, клейкий, словно хотел скрыть под собой всё, что случилось здесь накануне. Моя серебристая «девятка» с помятым крылом урчала, пробиваясь через перемёты.

Я ехал в посёлок шахты, где за неделю до этого на глубине почти полкилометра случился взрыв, унесший десятки жизней. К поездкам по «шахтёрским делам» мне было не привыкать, но я чувствовал – эта будет особенно непростой.

Приехал в посёлок я ещё до обеда. Мороз стоял за тридцать градусов, дыхание мгновенно превращалось в иней. В вестибюле комбината шахты висел памятный стенд, под ним лежали букеты цветов. Шестьдесят семь погибших. Метан, вспышка, обрушение. Почти все – мужики в расцвете сил, от двадцати до пятидесяти.

Директор шахты – крепкий и приятный человек с воспалёнными глазами – устало проговорил:

– Список, как вы просили, мы подготовили. Но, пожалуйста, будьте поаккуратней... Людям и так тяжело.

Он протянул листок с адресами – вдовы, семьи, дети.

– Тут... кто согласился говорить.

В пустом профилактории при шахте мне выделили комнату с железной кроватью и обогревателем. Из окна было видно серое небо и бесконечный снег. Я выпил из термоса тёплый чай, достал блокнот и поехал по первому адресу.

День тянулся, как вязкий угольный дым. Женщины – кто молчал, кто говорил без остановки, кто просто смотрел в пустоту.

– Я стояла у проходной до утра… думала, может, его вытащат… – шептала одна.

– У меня двое детей, маленьких… – тихо повторяла другая.

К вечеру я заехал по последнему адресу, запланированному на первый день. Пятиэтажка из серых панелей, старый двор, качели в снегу. На втором этаже горел свет.

Дверь открыла худенькая девушка лет восемнадцати, в вязаном свитере, с распущенными волосами.

– Вы откуда? – спросила она настороженно.

– Из газеты. Простите, я... о вашем отце.

Она молча кивнула и впустила.

В комнате пахло хлебом и пеплом. На столе – чашка с остывшим чаем и фотография мужчины в каске.

Девушка присела, обхватив руками колени.

– Папа… – начала она тихо. – Можно, я просто расскажу? Не как для газеты. Просто... как есть.

Я включил диктофон и замер.

...

– Меня зовут Арина. Я не помню маму. Она умерла, когда я родилась. Папа говорил, что я осталась ему вместо всего мира. Он – детдомовский, вырос без родителей, и, может, поэтому всё время старался, чтобы у меня было хоть что-то своё, настоящее. Говорил: «Главное, Аринка, чтоб дом был тёплый – не стены, а люди». Вот так и жили.

Папа работал на шахте с восемнадцати лет. Говорил, что под землёй чувствуешь, кто ты есть на самом деле. Там, в темноте, никто не играет роли.

Когда я была маленькой, он приходил с работы чёрный от угля, уставший, но всегда улыбался. Снимал сапоги, ставил чайник, а потом – доставал гармошку. У нас дома всегда было много смеха.

Я любила, когда он рассказывал сказки. Не про принцесс, а про шахтёров – будто это были рыцари, которые спускаются в землю не за золотом, а за светом для других.

Папа всё делал сам – и суп варил, и косы мне плёл, хоть получалось криво. Говорил:

– Ну, не царица ты, но моя красавица точно.

Каждую зиму мы лепили снежную бабу под окнами. Он называл её «наша мамка». Глупо, да? А я тогда не смеялась. Мне казалось, мама где-то рядом, просто в другом виде – в снегу, в небе, в его голосе.

Однажды, когда мне было десять, он пришёл домой с разбитой рукой. Говорил, что в забое балка обрушилась. Но смеялся:

– Земля нас любит, просто обнимает слишком крепко.

Он никогда не жаловался. Даже когда было трудно. Когда закрывали шахту на месяц, он таскал мешки на складе, подрабатывал сторожем, лишь бы у меня было платье на выпускной в школе. А потом сидел всю ночь, подшивал подол, чтобы «не споткнулась о счастье».

Он учил меня не бояться темноты. Говорил:

– Темнота – не враг, доча. Это просто место, где ждёт свет.

В тот день... когда всё случилось... я ждала его дома. Он обещал прийти раньше, потому что у нас был день рождения – мой. Восемнадцать. Я испекла пирог, поставила свечку. В шесть вечера телефон зазвонил. Голос дрожал – «авария на четвёртом участке».

Я выбежала на улицу. Люди уже бежали к шахте. Там, у ворот, стояли женщины – кто в халатах, кто в куртках поверх ночных рубашек. Ветер валил снегом, но никто не расходился.

Потом начали выносить... тела. Я стояла и ждала. Всё думала – вдруг жив. Ведь папа сильный, папа ведь всегда возвращался. Но когда его вынесли... я не сразу поняла. Он был чёрный, как уголь, и лицо его казалось спящим. Только руки… знакомые руки, которыми он когда-то плёл мне косы.

Я не плакала тогда. Только стояла и смотрела, как его кладут в кузов, и думала: «А кто теперь зажжёт свет в темноте?»

Сейчас я просыпаюсь ночью и слушаю, как за окном идёт снег. И кажется – это он идёт с работы, стряхивает с плеч пыль и говорит:

– Всё хорошо, Аринка. Свет под землёй никуда не делся. Он просто ушёл глубже.

...

Когда девушка замолчала, в комнате стояла такая тишина, что слышно было, как тикают часы на кухне.

Я выключил диктофон, но не сразу встал. Чувствовал, что в груди будто открылась трещина, откуда выходит всё, что годами прятал под профессиональной бронёй.

Мне довелось много писать о людях – о шахтёрах, о пожарах, о бедствиях. Но впервые я понял, что трагедии – не в цифрах погибших, а в голосе тех, кто остался. В их тихих словах, где боль и любовь живут вместе.

На улице метель почти стихла. Ночь была прозрачной, и снег блестел, как уголь под лампой.

Я долго стоял у подъезда, глядя на серое небо.

В голове звучали слова, прочитанные когда-то ещё в студенчестве: «Нет большей силы, чем сердце, познавшее утрату и всё же сохранившее способность любить». Кому принадлежит это высказывание, я не запомнил, но сами слова врезались в память.

И я вдруг понял – эта сила и есть тот самый свет, о котором говорил отец Арины. Свет, который не виден глазам, но без него не живёт мир.

Я очистил ветровое стекло от снега, включил фары и поехал обратно в профилакторий. Посёлок уже погрузился в темноту, засыпая. Что-то во мне изменилось. Казалось, я физически чувствую, как где-то там, под землёй, продолжают гореть маленькие человеческие огни – такие же, как сердце этой девочки, как память её отца, как тот свет, который нельзя погасить.

Позже у меня было ещё немало командировок – техногенные аварии, пожары, утраты. Пришлось научиться не брать всё слишком близко к сердцу, чтобы оно выдержало. Но воспоминания об этой поездке не покидали меня никогда.