Периметр тишины

Территория, где природа, аномалии и мутация слились в неразрывное целое. Здесь можно выжить, заключив сделку с самой Зоной, но цена всегда высока.
Это мир, где старые правила мертвы. Недостаточно просто стрелять и выживать.
Зона больше не просто существует. Она живет. И она смотрит на тех, кто осмелился войти в ее новые, безграничные владения...

Часть 1: Тишина за периметром.

Квартира в спальном районе Киева была не домом, а передышкой. Местом, где пыль оседала на старинную мебель, старые фотографии, а в воздухе висел призрак невозможности постоянного проживания. После похорон родителей дом опустел. Не просто стал пустым от мебели или вещей – он вымер. Воздух застыл, вобрав в себя запах лекарств, горечи и немой укоризны. Лена осталась одна в этой трехкомнатной тишине, где каждый скрип половицы отзывался эхом в душе.
Первые недели она жила как во сне. Ходила на работу, улыбалась детям, проверяла тетрадки. А возвращалась в эту гробницу. Она оставляла свет в прихожей – как будто для мамы. Ставила на стол два прибора – как будто для папы. А потом садилась напротив пустого стула и тихо плакала, пока чай не остывал.
И ждала. Ждала его. Женю.
Ее любовь к брату была сложной, болезненной тканью, сплетенной из обожания, обиды и тоски. Он был ее героем, ее защитной скалой. Но скала оказалась неприступной и далекой. В самые страшные дни, когда мама угасала на ее руках, она звонила ему, и он отвечал коротко: «Держись, Лен. Я скоро». Но «скоро» никогда не наступало.
Теперь она ждала, что он придет. Что наконец-то сядет с ней за стол, разольет по чашкам чай и скажет: «Расскажи». Расскажи, как это было. Дай мне разделить с тобой эту боль. Но дверь не открывалась.
А когда он все-таки появлялся, это было как налет. Он врывался в ее устоявшуюся рутину тоски, пахнущий чужими городами, с подарками, которые были слишком дорогими, слишком безличными. Он откупался, как от чужой. И она это видела.
«Жень, посиди, пожалуйста», – тихо говорила она, когда он, уже надевая куртку, смотрел на часы. «Не могу,Лен. Дела», – он избегал ее взгляда. «Какие дела?!»– хотелось закричать ей. – «У мамы с папой больше нет дел! У меня нет дел! Только эта пустота!»
Но она молчала. Боялась спугнуть эти редкие минуты его присутствия. Она пыталась ловить его внимание, как бабочку – готовила его любимые блюда, которые он ел на ходу, рассказывала забавные истории из школы, на которые он откликался коротким «ага». Она искала в его глазах хоть каплю той братской близости, что была раньше. Взаимности. Подтверждения, что они все еще семья. Что он не просто исполняет долг, а видит в ней сестру, а не очередную обузу.
Но в его глазах она видела только вину. Глухую, непробиваемую, как броня. Он смотрел на нее, и видел не ее, а свое опоздание. Свое отсутствие в самый нужный момент. И эта его вина возвела между ними стену выше любой физической преграды.
Однажды вечером, после его очередного пятиминутного визита, она сидела на кухне и смотрела на нетронутый пирог. И поняла страшную вещь: она ждет не его. Она ждет призрака. Призрака их прежней семьи, призрака того брата, который мог обнять ее и разделить с ней горе. А тот, кто приходил теперь, был лишь тенью, несущей на себе груз чужих войн и своих провалов.
Ее любовь к нему от этого не умерла. Она стала тихой, безнадежной и безумно одинокой.
Она любила его теперь как больную, неизлечимую часть самой себя. Как шрам на сердце...
Евгений стоял у окна, глядя на огни города, который стал ему чужим. Чужим потому что, его ни что не держало. Жить и работать за копейки он не хотел. Он хотел все и сразу. Он был похож на свой позывной – Гвоздь с виду не выделялся телосложением, но был способный пробить любую преграду. Короткие волосы с проседью, лицо чисто выбритое , с резкими чертами лица, обветренная кожа говорила о постоянном нахождении на свежем воздухе. Широкий лоб с чуть заметной складкой около брови, серые глаза с изучающим взглядом из изогнутых бровей, волевым подбородком.
Завтра предстоял путь в Зону. Он не испытывал ни страха, ни азарта, лишь холодную, привычную тяжесть, как перед очередной сменой на вредном производстве. Производстве, где продуктом была смерть, а сырьем – чужие тайны. Он провел пальцем по пыльной полке, где стояла книжка сказок его дочери. Той, что он не видел уже пять лет. Той, ради которой он и шел на это снова и снова. Деньги в банке, был его единственной молитвой и единственным искуплением.
Он начал говорить вслух, в абсолютную тишину пустой квартиры. Шепотом, полным хрипоты и ненависти.
<<И единственное, что ты умеешь – это вгрызаться в дерево, пока не сломаешься».
Перед глазами встало лицо Лены. Не то, взрослое, с усталыми глазами, а детское, с ямочками, полное веры в то, что ее брат – герой. «Я берег тебя, – мысленно кричал он призраку. – А сгноил тебя в этой тоске! Лучше бы я был рядом, когда мама умирала! Лучше бы я был обычным братом, который приходит на выходные с дурацкими подарками!»
Лицо дочери. Катя. Ее улыбка на старой, потрепанной фотографии, лежавшей в ящике. Он посылал деньги. Откупался. Как от чужой. «Ты боишься принести ей этот запах, этот ужас? Какой ужас может быть страшнее, чем отец-призрак? Ты построил ей золотую клетку за колючей проволокой своих денег и назвал это заботой. Ты – трус. Самый настоящий трус».
Он резко выпрямился и отошел от стола, будто его жгло. Его дыхание стало прерывистым.
Он с силой сжал край стола, костяшки пальцев побелели. Гнев был на себя. Отчаянный и бессильный. По другому он не умел жить.
Открыв письменный стол он взял сверток в сером пакете и вышел ...
Он пришел к сестре поздно вечером. Он не звонил. Просто появился на пороге ее квартиры, как призрак, в заношенном камуфляже. От него пахло пылью, потом и металлом.
Лена открыла дверь и несколько секунд молча смотрела на него, словно не веря. В ее глазах мелькнула радость, тут же погашенная страхом. Она уже знала. «Женя»,– выдохнула она, отступая, чтобы впустить его.
Он вошел, и его массивная фигура внесла с собой напряжение, будто в уютную комнату ворвался запах гари. Он стоял посреди гостиной, не зная, куда деться, как не на своем месте экспонат в музее чужой жизни. «Чай?»– предложила она, и голос ее дрогнул. Он молча кивнул.
Она хлопотала на кухне, а он сидел за столом и смотрел в окно на огни мирного города, который, может быть, уже через неделю перестанет быть мирным. Он видел их отражение – свое, изможденное и чужое, и ее, испуганное, мелькающее за его спиной.
Она поставила перед ним чашку. Руки ее дрожали. «Надолго?»– тихо спросила она, садясь напротив. «Завтра»,– ответил он, отведя взгляд. – «Это тебе и дочери». Он положил на стол серый большой сверток.- <<Это все , что уменя есть>>.
Наступила пауза. Она смотрела на его руки – крупные, в ссадинах и старых шрамах, лежавшие на столе неподвижно, как инструменты. «Давай жить, как раньше»,– прошептала она. – «У тебя есть дочь Есть я! Я люблю тебя братик!». «Нельзя»,– его голос прозвучал плоско и окончательно. – «Это моя работа».
«Какая еще работа?!» – голос ее сорвался, в нем прорвалась накопленная годами боль. – «У тебя есть дочь! У тебя есть я! Это не чужая страна, Женя! Это наш дом! Ты идешь умирать за чужие идеалы, схемы на карте!»
Он поднял на нее глаза, и впервые за этот вечер его взгляд стал живым – усталым и бездонно печальным. «Именно поэтому я и иду, Ленка. Потому что это наш дом. Потому что здесь Катя. И ты».
Он посмотрел на ее руки, сжатые в бессильные кулаки. «Кто-то должен встать на пороге. Кто-то должен быть тем щитом. Я умею быть щитом. Больше я ничего не умею. Ты не понимаешь!» – его голос сорвался, стал хриплым, чужим. – «Я ВСЕГДА был рядом! Все эти годы! Каждую ночь!»
Он почти кричал, выплескивая наружу яд десятилетий. «Когда тебя травили в школе– я ночью пришел к тому пацану и сломал ему руку. Не спросил, не разбирался. Сломал. Чтобы боялся. Когда тот ублюдок, твой первый муж, поднял на тебя руку – я был в командировке за тысячу километров. Узнал – сорвался с места, примчался. Его нашли в подворотне с развороченной физиономией. Ты думаешь, это случайность?!»
Он тяжело дышал, его пальцы побелели от того, как он сжимал чашку. «Я не приходил, потому что боялся! Боялся, что принесу этот ужас в твой дом! Этот запах крови и пороха! Я видел, как мама смотрела на меня перед смертью… она видела в мне не сына, а убийцу. Я не хотел, чтобы ты так же смотрела!»
Он кашлянул «Я берег тебя, Ленка! Как мог! Лучше бы я тебя бросил, как все остальное? Лучше бы стал мягким, удобным, приходил на воскресные обеды и делал вид, что мир – это санаторий?! ДА Я БЫ УМЕР ЗА ТЕБЯ! Понимаешь? Умер бы, не задумываясь! Лег бы костьми, чтобы у тебя в школе дети смеялись, а на столе пахло пирогами!»
Он выдохнул, и из его груди вырвалось что-то вроде рыдания. «Вся моя жизнь…вся эта грязь, эти чужие смерти… они были ради одного. Чтобы твой мир, твой светлый, глупый, прекрасный мир… существовал. Чтобы ты могла верить в доброту. Потому что если бы ты не верила… тогда зачем все?»
«Ты умеешь быть братом!» – воскликнула она, и по ее лицу потекли слезы. – «Останься. Будь просто братом. Уедем». «Убегать некуда»,– он покачал головой. – «И некому. Найдут>>.
Он допил чай с чабрецом и встал. Его тень снова накрыла ее. «Мне пора».
Она вскочила, схватила его за рукав, как в детстве, когда он уезжал в летний лагерь. «Нет…Женька, пожалуйста…»
Он обернулся и посмотрел на нее. По-настоящему посмотрел. Снял с лица каменную маску, и она увидела в его глазах того самого мальчика, который когда-то носил ее на плечах. Он положил свою большую, шершавую ладонь ей на голову, как делал это всегда, когда она расстраивалась. «Береги себя, сестренка. Для меня береги и Катю… если что…» Он не договорил. Не смог.
Она бросилась ему на шею, рыдая, вжимаясь в его грубый камуфляж. Он обнял ее, крепко-крепко, на мгновение позволив себе эту слабость. Сжал в своих обьятьях хрупкое, нежное тело, пахнущее фиалкой. Потом мягко, но неумолимо освободился.
«Я вернусь сестренка», – сказал он, глядя ей прямо в глаза, сквозь слезы и это была самая жестокая ложь из всех, что он ей говорил.
И вышел. Дверь закрылась с тихим щелчком.
Лена осталась стоять посреди комнаты, в полной тишине, слушая, как его шаги затихают в подъезде. На столе стояла его чашка и серый сверток. А в воздухе висел невысказанный ужас осознания, что она только что видела своего брата в последний раз. И он – тоже это знал...

Продолжение следует...