Давид из Толедо. Глава 2

­Уинчестер -древняя столица саксов, уступив в двенадцатом веке в борьбе за политическое и экономическое влияние стремительно развивающемуся Лондону, оставался, тем не менее, важным центром южной Англии. Город отстроился после пожара 1141 года, ставшего результатом сражения между войсками короля Стефана и королевы Матильды в ходе гражданской войны, известной как «Анархия», однако теперь здания в нём стояли не столь плотно, как бы проявляя некоторую стеснительность.
По левую руку от вошедшего в город Давида располагался на холме Уинчестерский замок - могучая крепость из серого камня с толстыми стенами и высокой центральной башней, построенная при Вильгельме Завоевателе.

Справа вдоль небольшой несудоходной реки Ичен, непримечательной ничем кроме превосходной местной форели, протянулась узкая улица, заполненная в основном кузнечными, гончарными, ткацкими мастерскими, которым требовалось много воды. Ближе к центру города мастерские сменялись домами зажиточных горожан, а выходила улица на центральную площадь с расположенным на ней грандиозным Уинчестерским собором, где захоронены великие короли Англии от Альфреда до Кнуда. Собор был усеян строительными лесами: новый епископ затеял очередную реконструкцию.

Давид брёл по городу, с трудом волоча усталые ноги. Он знал, что еврейский квартал Уинчестера, носивший не слишком оригинальное название «улица евреев», находится на востоке, у самой городской стены. Давид пытался спросить дорогу у попадавшихся на пути горожан, но те шарахались от него, словно от прокаженного.
– Ну что ж, – думал он, придется искать самому, лишь бы успеть до начала шаббата. Благо, солнце в эти дни ещё заходит достаточно поздно.

Он пересек центральную площадь, стараясь держаться от христианского собора подальше, и пошел по улице, еще более узкой, чем предыдущая, на которой располагались дома победнее, деревянные, маленькие и неказистые, с соломенными крышами. Они жались к реке, порой нависая над ней так, что казалось, вот-вот рухнут. Возле одной из таких лачуг молодая женщина развешивала одежду на бельевые веревки, насвистывая незатейливую мелодию, а в нескольких метрах от нее ходил по краю обрыва над речкой мальчуган лет пяти. Вдруг камень под его ногами сорвался, мальчик поскользнулся, полетел вниз и скрылся под водой. Мать исчезновения сына не заметила и продолжала заниматься своими делами. Не раздумывая ни секунды, Давид рванул что было сил и прыгнул следом. Он погрузился в холодную, мутную воду реки, в которой практически ничего не видел, но благодаря помощи Всевышнего обнаружил ребенка на расстоянии вытянутой руки. Схватив того за шиворот, Давид вынырнул с ним на поверхность. К счастью, течение было спокойным, и добраться до берега не составило труда. Несколько сложнее было забраться по крутому склону с ребенком на руках, и прежде чем подняться, Давид несколько раз едва не упал. Непутевая мать, погруженная в свои мысли, не услышала ни падения ребенка в воду, ни прыжка следом. Давиду пришлось трижды окликнуть ее, прежде чем она наконец обернулась. Увидев незнакомца рядом с сыном, женщина принялась орать писклявым голосом, яростно размахивая руками:

– Отойди от него немедленно, ты грязный бродяга! — речь ее была обильно сдобрена английскими ругательствами, большей части которых Давид не понимал, – Сейчас я позову мужа, он у меня молотобоец, в бараний рог тебя скрутит.

Знакомиться с её мужем Давид не имел ни малейшего желания, так что быстро зашагал прочь, слушая доносившиеся вдогонку оскорбления. Вода стекала с него ручьём, в правом ботинке хлюпало, а от левого окончательно отвалилась подошва, и юноша шагал босой ногой по земле, наступая периодически на острые камни и морщась от боли. Он бродил по городу ещё часа два и еле волочил измученные ноги. Выбившись совершенно из сил, Давид сел прямо на землю, обхватил голову руками и заплакал.
Сидел он так, пока его не привёл в чувство приятный мужской голос:
– Сын мой, что бы с тобой ни случилось, сидя на холодной земле, горю не поможешь.

Давид взял протянутую руку и поднялся на ноги. Перед собой он увидел бродячего монаха. Возраста тот был немолодого, волосы вокруг тонзуры блестели как снег на солнце, изрытое морщинами лицо, сохранившее остатки былой красоты, украшали большие голубые глаза, смотрящие ласково, а тёплая улыбка сразу располагала к себе. Одет монах был в простую шерстяную рубаху, опоясанную верёвкой, типичную среди его собратьев. Он достал из заплечного мешка бурдюк с вином и протянул Давиду. Тот, поблагодарив, отхлебнул, тепло разлилось по его замёрзшему телу.
– Расскажи, что произошло, сын мой, – спросил монах с такой заботой в голосе, словно бы правда приходился ему близким родственником.
И Давид, забыв всякую свою предубеждённость в отношении христианских священнослужителей, рассказал свою историю. Он боялся, что, когда монах услышит, что юноша еврей, его любезность тут же улетучится. Однако тот продолжил обращаться с ним со всей возможной доброжелательностью, и единственная перемена заключалась в том, что он перестал называть Давида «сын мой».

– Не волнуйся, — сказал монах с неизменной улыбкой, – Еврейская улица совсем недалеко отсюда, нужно лишь дойти до вон того угла, повернуть направо и идти прямо полчаса. Ступай с Богом и не впадай больше в уныние: уныние – страшный грех как для христианина, так и для еврея.
Давид сердечно поблагодарил старого монаха и отправился в путь в приподнятом настроении, расправив плечи, с высоко поднятой головой, словно скинув с себя тяжёлый груз, не обращая внимания на усталость и боль в ногах. Монах же пошёл в противоположном направлении, весело напевая что-то на латыни.

Следуя полученным указаниям, Давид добрался до еврейского квартала куда быстрее, чем за полчаса. Квартал представлял собой несколько десятков разнообразных строений, скученно жавшихся к восточной стене города. Оставалось лишь найти здесь нужный дом. Давид предположил, что дядя Исак, как богатейший еврей во всей Англии, должен жить в самом большом и роскошном доме. Таким на улице было трехэтажное строение из белого гранита, с окрашенной в красный цвет крышей и большими стеклянными окнами, закрытыми деревянными решетками. Давид подошел к массивной дубовой двери и громко постучался с помощью тяжелого дверного молотка. Дверь открыл молодой человек в черной одежде, с маленькой шапочкой – кипой на голове. Осмотрев гостя, он протянул ему несколько мелких монет. После того как Давид объяснил, кто он такой и какова цель его визита, молодой человек, оказавшийся слугой банкира, велел подождать и скрылся внутри дома. Через несколько минут слуга вернулся, а вместе с ним – человек, так же одетый во всё черное, но заметно более богато. Это был мужчина средних лет, несколько полный, с одутловатым лицом, на котором выделялся горбатый нос, большой даже по еврейским меркам, с черными, как уголь, волосами, с пышной бородой впечатляющей длины, доходившей до пояса. Он сказал на чистом французском, так как это был язык, на котором в основном говорили английские евреи тех лет:
- Так, значит, вы племянник моей жены? Я не видел вашего отца уже двадцать лет, но могу утверждать, что вы похожи как два карата, не считая, конечно, всей этой грязи. Скажу прямо: мы с ним не ладили. Что привело вас к нам? Вряд ли одно лишь желание проведать тётушку?
– Родители мои скончались, и я остался без средств к существованию, – Давид говорил на французском несколько лучше, чем на английском. – Я хотел бы узнать, не найдётся ли у вас для меня какой-нибудь работы?
– И что ты умеешь делать?
– У меня большой опыт в торговле тканями, я знаю о них практически всё, я вёл наши учётные книги, я хорошо считаю, умею говорить на испанском, арабском, французском и английском, писать на латыни, испанском и иврите.
–Торговать тканями, как, впрочем, и большинством товаров, евреям в Англии запрещено, толку от испанского и арабского нам никакого, а людей, умеющих писать и считать, у меня более чем достаточно. Боюсь, единственная работа, которую я могу тебе сейчас предложить, — помогать на кухне. Да не грусти ты так, зато в тепле и при еде, а там, глядишь, что-нибудь подвернётся, не здесь, так у кого-нибудь из знакомых. Надо тебя отмыть и переодеть, скоро шаббат, встретишь его с нами, тётка твоя будет рада встретить родича.

Он велел слуге проводить Давида в микву — еврейскую купальню и выдать ему чистую одежду.
Погрузившись в тёплую воду, Давид долго счищал с себя налипшую грязь, с особенным трудом он отмыл слипшиеся волосы. Помывшись, он облачился в новое одеяние и был теперь похож на приличного человека.
Слуга отвёл его в просторную трапезную, где собралось несколько десятков человек. Большие столы были уставлены всевозможными яствами: жареной и запечённой говядиной, разнообразной рыбой, пирогами и прочей выпечкой, зеленью и овощами. У Давида, который не ел уже много суток, заурчало в животе. Впрочем, на деле, весь этот пир был весьма скромен по меркам богатейшего еврейского банкира, дела шли не лучшим образом: сначала еврейской общине пришлось выплатить огромную сумму для выкупа Ричарда Львиное Сердце из плена, потом стал править бездарный Иоанн, который постоянно повышал налоги и занимал у евреев деньги, не спеша их отдавать.
Хозяин дома произнёс кидуш — молитву над бокалом вина, затем благословение на хлеб, после чего все вымыли руки и приступили к трапезе. Тётя Давида действительно была рада его видеть, хотя и очень опечалена известием о смерти сестры. Она засыпала племянника множеством вопросов, а ему сложно было отвечать с набитым ртом, в который он отправлял один кусок за другим, обильно запивая вином.

За столом раздавались разговоры о печальной ситуации в стране, о гибели корабля с сокровищем Аарона из Линкольна, из-за чего треклятый Иоанн снова будет требовать денег. Со всех сторон несли проклятия в адрес этого назаретянина, как называли евреи христиан. Хозяин дома громко постучал по столу и грозно сказал:
– Шаббат не время для разговоров о мирских делах, сейчас пора говорить и думать о Всевышнем.
Однако то тут, то там, время от времени возникали, теперь уже тихие, беседы о налогах, займах, о том, что на дорогах нынче совсем небезопасно. От съеденной еды и выпитого вина Давида стало клонить в сон, и в конце концов он так и заснул за столом под бормотание тетушки.