несуществующие хлебные крошки

Петербург — это город, где парадные фасады ведут в проходные дворы,
а те, в свою очередь, ведут к другим парадным фасадам. Я открыл
тяжёлую подъездную дверь на Гороховой, обещая себе, что это
в последний раз.

Запах влажного камня, дешёвого табака и старого линолеума встретил меня как старого знакомого. Я шагнул в колодец двора-колодца, где небо было бледным четырехугольником где-то на недосягаемой высоте. Моё отражение в грязном стекле балкона второго этажа было слишком уставшим и чудовищно бледным. Я кивнул
ему и пошёл дальше, под арку, увитую бельевыми верёвками.

Я знал, что за аркой откроется новый двор, почти идентичный первому.
Такие же зашторенные окна, тот же намалёванный лев на стене, та же кошка,
мойщица лестниц. Я знал, что в конце этого двора будет ещё одна арка.
И ещё. И так до бесконечности.

Но на этот раз что-то всё-таки поменялось. В третьем дворе,
под тем самым балконом с гнутым железом, сидел старик и кормил
голубей. Его пальцы были испачканы хлебным мякишем.

— Опять? — спросил он, не глядя на меня.
— Опять, — ответил я.
— Ищешь выход?
— Нет, я ищу, где он начинается.

Старик хрипло рассмеялся.
— Он нигде не начинается. Он просто есть. Как эта спираль. Ты на витке,
который ближе к центру, или на том, что у края? Или, может, ты сам являешься центром?

Я оставил его с голубями и прошёл в следующую арку. И тут я их увидел — свои
же следы на влажном асфальте. Свежие. Я обернулся. Двор был пуст. Старик исчез. Только голуби клевали несуществующие хлебные крошки.

Сердце забилось значительно чаще. Я ускорил свой шаг, влетел в следующую арку
и оказался в том самом первом дворе на Гороховой. Тот же запах, то же отражение
в грязном стекле, но отражение было не моим. Оно было моложе и смотрело на меня
с любопытством и страхом.

Я понял. Это не я вошёл в лабиринт. Это лабиринт вошёл в меня. Каждый проходной двор — это не физическое место, а состояние души. Петля воспоминаний, из которых нет выхода, потому что ты сам и есть все эти стены, и арка, и серое небо в колодце.

Я снова открыл дверь на Гороховую. И всё повторилось: запах влажного
камня, дешёвого табака и старого линолеума встретил меня как старого знакомого.
Я шагнул в колодец двора-колодца, где небо было бледным четырехугольником
где-то на недосягаемой высоте. Моё отражение в грязном стекле балкона второго этажа было бледным и уставшим. Я кивнул ему и пошёл дальше, под арку, увитую бельевыми верёвками.

Я знал, что за аркой откроется новый двор и в том дворе, под балконом с гнутым железом, буду сидеть я и кормить голубей. И спрошу самого себя: почему это опять повторяется и когда это закончится?