Глава II

Глава II: География потерь

Вагон-ресторан продолжал свое движение сквозь ночь, становясь своеобразным ковчегом, плывущим по волнам времени. За окном мелькали призрачные огни безликих станций, и каждый такой свет был похож на еще одну утраченную надежду. Воздух в вагоне густел, насыщаясь ароматами дорогой еды и дешевой трагедии.

Ренье отложил вилку, его пальцы нервно провели по краю хрустального бокала. Он смотрел на тарелку с винегретом, где кусочки свеклы образовывали причудливые узоры, напоминавшие карту исчезнувшей страны.

— Вы знаете, — начал он тихо, и его голос прозвучал неожиданно пронзительно в полумраке вагона, — эта история с квартирой Клавы Горчицыной... она удивительным образом напоминает мне историю одной большой страны. Той, что тоже исчезла однажды, оставив после себя лишь призрачные контуры.

Он сделал глоток лафита, и рубиновая жидкость оставила на стекле бокала кровавый след.

— Карта исчезнувшего жилья... — продолжил Ренье, глядя в темноту за окном. — Место дивана: осталась вмятина от вечного сидения и пятно от борща. Разве не так же и с той страной? Остались вмятины от гигантских строек, пятна от пролитой крови... Кухонный угол: витал призрачный запах пельменей «Колпинские». А в воздухе той исчезнувшей страны до сих пор витает призрачный запах надежд, которые когда-то казались такими же реальными, как эти пельмени.

Мессир Баэль в это время аккуратно разрезал свой расстегай. Пар, поднявшийся из начинки, пах речной рыбой и ностальгией. Он поднес кусочек ко рту, и его жевание было медленным, ритуальным, словно он вкушал не просто еду, а саму память.

— Клава рыдала, — тихо сказал Ржевский, откладывая нож. — "Там же альбом с фото! Папа в тельняшке... мамино свадебное платье... письма дяди Коли с Афгана!"

Ренье кивнул, его лицо исказилось горькой улыбкой.
—Именно. Фотографии в альбомах, письма с войн... Разве не так же мы все плачем по той исчезнувшей стране? По ее символике, по ее мифам, по ее боли. Мы продолжаем носить в себе эти образы, как Клава продолжала носить в себе образ своей квартиры.

Он отодвинул тарелку с блинами, которые оказались неожиданно тяжелыми, пропитанными маслом и историей. Икра на них блестела, как слезы на щеках скорбящей женщины.

— Я ткнул тростью в пустоту, — продолжил Ржевский, — что-то звякнуло. Я поднял медаль «За освоение целины», теплую, будто только с груди сорвали. А разве не так же мы натыкаемся на артефакты той исчезнувшей страны? На медали, на значки, на старые партбилеты... Они все еще теплые от человеческих рук, от человеческих надежд.

Мессир Баэль отпил шампанского. Пузырьки поднимались в его бокале, как души утопленников в море истории.
—Бывшая спальня: в воздухе дрожали звуки «Голубого огонька» по воображаемому телевизору, — процитировал он начало главы. — А в воздухе той страны до сих пор дрожат звуки ее песен, ее лозунгов, ее обещаний.

Вдруг Лиза отложила вилку с недоеденным пельменем.
—А по-моему, все это слишком сложно, — сказала она. — Вот пельмени — они простые и честные. Тесто, мясо, лучек. Никаких иллюзий.

Ржевский фыркнул, отрезая кусок котлеты.
—Котлеты вот лучше! Мясо, хлеб, специи. Все как в жизни — иногда мягко, иногда жестко, но всегда сытно.

— Пельмени! — настаивала Лиза. — Они как маленькие капсулы счастья. Каждый — завершенная история.

— Котлеты! — парировал Ржевский. — Они как люди — с хрустящей корочкой снаружи и мягкой начинкой внутри.

Мессир Баэль поднял руку, и спор мгновенно прекратился. Он откашлялся и начал читать стихи на французском, его голос звучал как отдаленный колокол:

"Dans ce monde qui se d;robe sous nos pas,
O; les empires croulent et o; meurent les ;tats,
Il reste la douceur d'un vin, d'un morceau de pain,
Seuls v;ritables biens dans notre destin.

Laissez aux dieux le soin des grandes g;ographies,
; nous les volupt;s, les simples volupt;s,
Car une madeleine vaut bien des utopies,
Et un verre de vin, toutes les v;rit;s."

Он замолк, перевел дыхание и перевел:

"В этом мире, что уходит из-под наших ног,
Где рушатся империи и умирают государства,
Остается сладость вина, куска хлеба,
Единственные истинные блага в нашей судьбе.

Предоставьте богам заботу о великих географиях,
Нам же — сладострастия, простые сладострастия,
Ибо мадлен стоит многих утопий,
А бокал вина — всех истин."

Наступила тишина, нарушаемая лишь стуком колес. За окном проплывали огни очередной станции, и каждый из них был похож на еще одну утраченную возможность. А в вагоне-ресторане четверо людей продолжали свой ужин, окруженные призраками исчезнувших квартир и целых стран, но находя утешение в простых вещах — в вкусе пельменей, в аромате вина, в хрусте котлетной корочки. Может быть, в этом и есть главная география — география маленьких удовольствий в мире больших потерь.