Уроки техномагии

   Сознание Фомы было соткано из самой природы – из шёпота трав и молитв, обращённых к небу, что было ближе и роднее любой иконы. Его детство прошло в мире, где природа была живой и отзывчивой. Чтобы вызвать дождь, бабушка читала особый заговор, стоя лицом на восток... и на небе появлялась тяжёлая туча. Чтобы корова давала густое молоко, в хлеву вешали пучок зверобоя, собранного на утренней заре. Это не было верой — это было знание, такое же точное, как то, что вода мокрая, а огонь жжётся. Результат приходил не всегда, но достаточно часто, чтобы знать: связь есть.

   Повзрослев, Фома уехал из этого дышащего мира в город, в технический институт. Его реальность начала трещать по швам и выцветать. Лес, полный духов, стал «биоценозом». Река, в которой жил водяной, — «гидрологическим объектом». Магия отступала, и на её месте вырастали строгие, безликие формулы.

   Он изучал физику в надежде найти новый язык мироздания. И однажды на лекции по электродинамике его пристальное внимание выявило несоответствие: разрыв между реальностью и её объяснением.

   В учебнике чёрным по белому было написано: «Электрический ток — это упорядоченное движение электрических зарядов». Рядом — формула, определяющая силу тока. Фома, с его деревенской дотошностью, решил посчитать. Он нашёл скорость дрейфа электронов в материалах проводника - меди и алюминии. Результат ошеломил: несколько миллиметров в секунду. Медленнее, чем ползёт улитка.

   Видимо, лампочка об этом не знает, — с иронией подумал он, — и загорается мгновенно.

   «Как же так? — спросил Фома у преподавателя после пары, показывая свои выкладки. — Я щёлкаю выключателем за тысячи километров от ГЭС, и лампочка загорается мгновенно. Но если ток — это движение этих электронов, то первый из них должен добираться до меня неделями. Это бессмыслица».

   Преподаватель, старый физик, усмехнулся: «Вы путаете заряд и поле. Электроны — это носитель тока. А его причина создаётся электрическим полем. Оно-то и распространяется со скоростью света».

   Фома кивнул, но в душе его зашевелился червь сомнения. «Поле»... Это слово звучало как заклинание. Он открыл другой учебник и нашёл новое определение:

   «Электрическое поле — особый вид материи, создаваемый электрическими зарядами...»

   «Особый вид материи». Чем он особый? Из чего состоит? Как эта «материя» присутствует в пустоте, готовая в долю секунды прийти в движение по всей длине проводника? Почему поиск ответа на вопрос о причине движения электронов по кругу вернулся к самому электрону? Как может причиной его движения быть то, что якобы рождается им самим? Ответа не было. Были лишь уравнения Максвелла — безупречные, магические формулы, предсказывавшие поведение этого «поля» с абсолютной точностью, но молчавшие о его сути.

   И тут Фому озарило.

   Он сидел в библиотеке, и перед ним лежали два мира. В одном — бабка с заговором, призывающая дождь. Она не знала, что такое конденсация, но знала ритуал, который работал. В другом — инженер, «призывающий» свет щелчком выключателя. Он не знал, что такое поле, но знал ритуал-уравнение, которое работало всегда.

   Не было никакой победы науки над магией. Была лишь смена парадигмы.

   Его мысль, разогнавшись, рванула дальше — в саму сердцевину материи.

   Он вспомнил слова бабушки: «Всё от Божьей воли. Камень твёрд, ибо на то воля Творца». Её мир был материализованной волей творца - высшего сознания.

   Он открыл учебник ядерной физики. «Всё состоит из атомов», — утверждалось там. Но когда Фома копнул глубже, его ждал новый сюрприз. Ядро, по словам учебника, состояло из протонов. Положительно заряженных. Фома прекрасно знал Закон Кулона: одноимённые заряды отталкиваются. Так почему в ядре они наоборот слепляются? Что же удерживает их вместе?

   Оказывается, физики, точно так же как жрецы в древности, для объяснения непонятного процесса ввели новое непонятное понятие, призванное своей непонятностью прикрыть дыру в картине мира. «Сильное ядерное взаимодействие». А для его объяснения придумали кварки, глюоны и прочие «виртуальные частицы». Виртуальные - то есть выдуманные, не существующие на самом деле.

   Фома читал эти строки, и в голове у него звучал бабушкин голос: «Не гневи громовержца Перуна, вот заговор, дабы умаслить его». Учёные делали то же самое! Они столкнулись с противоречием и не отбросили несовершенную теорию, а придумали ей новое, причудливое обличье.

   «Виртуальные частицы» звучали так же мистически, как «ангелы-хранители, удерживающие небесную твердь». «Кварки», которых никто не наблюдал в свободном состоянии, стали новыми стихийными духами микрокосмоса.

   Пазл сложился окончательно.

·  Религия: «Мир держится на воле богов. Молитва и ритуал — способ управления этой волей».

·  Наука: «Мир держится на фундаментальных взаимодействиях. Математическая формула — способ управления ими».


   Одни мантры сменились другими. Одни невидимые сущности — другими. Прогресс был не в исчезновении магии, а в том, что новая магия оказалась невероятно эффективной. Она позволяла не умасливать духа грома, а собирать громоотвод.

   Фома откинулся на спинку стула, и по его лицу расплылась улыбка просветления. Всё, что он изучал в этом институте, оказалось не изучением «истинной сути вещей», а изучением новых, невероятно точных ритуалов для управления всё тем же непостижимо-волшебным мирозданием.

   Он был не инженером. Он был современным шаманом, жрецом культа Математической Гармонии. Его заклинаниями были интегралы и законы Ома, его духами-покровителями — кварки и глюоны.

   Мир снова стал цельным. Он снова был полон чудес. Просто теперь у этих чудес были более чёткие инструкции по эксплуатации, написанные на самом универсальном языке из всех, что он знал, — на языке чисел.