Сократ. Выбор в темнице

(по мотивам диалога «Критон»)


Пролог. Корабль с Делоса


Тридцать дней. Целых тридцать дней отделяли приговор от его исполнения. По древнему афинскому обычаю, пока священный корабль, отправляемый с посольством на остров Делос, находился в пути, город должен был оставаться «чистым». Никаких публичных казней. Для Афин это было время ритуального ожидания. Для друзей Сократа — время агонии и надежды.
Тюрьма, обычно место мрачное и покинутое, превратилась в самую необычную школу в Афинах. Каждый день с рассвета у ее ворот собирались ученики: юный Платон, верный Аполлодор, Кебет и Симмий из Фив, и многие другие. Они проводили со своим учителем целые дни, и эти беседы в ожидании смерти были, возможно, самыми глубокими и важными из всех. Сократ был спокоен. Он говорил о душе, о добродетели, о знании, словно был не осужденным преступником, а мудрецом, готовящимся к долгожданному путешествию.
Но один из них не мог найти покоя. Это был Критон.
Критон был ровесником Сократа, его другом с самого детства. Он был человеком дела — богатый, практичный, уважаемый гражданин. Он любил Сократа не как абстрактного носителя мудрости, а как своего друга, живого, теплого человека. И сама мысль о том, что этот человек должен умереть из-за несправедливого приговора, казалась ему чудовищной и нелепой.
Пока другие вели философские беседы, Критон действовал. Его богатство давало ему возможности, а любовь к другу — решимость. Он не жалел денег. Тюремный стражник был давно подкуплен и смотрел на визиты друзей сквозь пальцы. В порту, в Пирее, стоял наготове корабль, готовый в любой час отплыть к берегам Фессалии. Там, на севере, у Критона были верные друзья, которые с радостью бы приняли и спрятали Сократа. Все было готово. План побега был разработан до мелочей.
Не хватало лишь одного — согласия самого узника. Сократ мягко, но решительно отклонял все намеки Критона.
И вот, на тридцатый день, пришла весть, которой все боялись. На горизонте, у мыса Суний, был замечен корабль под священными белыми парусами. Корабль с Делоса возвращался. Завтра он войдет в гавань Пирея. А значит, послезавтра, с восходом солнца, Сократ должен будет выпить чашу с цикутой.
Времени больше не оставалось. Этой ночью Критон решил предпринять последнюю, отчаянную попытку. Он пойдет к Сократу один, еще до рассвета. Он использует все доводы, все мольбы, всю силу их многолетней дружбы, чтобы убедить его. Он не мог, не хотел верить, что его друг добровольно выберет смерть, когда путь к жизни был так прост и так близок.


Глава 1. Доводы Критона


План побега готов, время на исходе. Начинается последний, самый отчаянный разговор.

Предрассветная тишина была густой и холодной. Критон бесшумно прошел мимо сонного стражника и вошел в камеру. Его сердце стучало так громко, что, казалось, могло разбудить весь город. В слабом свете, проникавшем из крошечного окна, он увидел Сократа.
Его друг спал. Он лежал на боку, ровно и спокойно дыша, и лицо его было совершенно безмятежным. Глядя на него, Критон почувствовал укол почти суеверного ужаса. Как может человек спать так умиротворенно за несколько часов до собственной смерти? Эта безмятежность была упреком его собственной тревоге, его суете, его отчаянным планам. Он тихо сел на каменную скамью, не решаясь нарушить этот покой.
Прошло некоторое время, прежде чем Сократ пошевелился и открыл глаза. Он увидел Критона и улыбнулся, словно это был обычный утренний визит.
— Ты рано, Критон. Или еще так поздно?
— Рано, Сократ, — ответил Критон, и его голос дрогнул.
— Мне приснился удивительный сон, — сказал Сократ, садясь. — Мне явилась прекрасная женщина в белых одеждах. Она подошла, назвала меня по имени и сказала: «В третий день, Сократ, ты достигнешь плодородной Фтии».
— Странный сон, — пробормотал Критон. Ему было не до снов.
— Мне кажется, он совершенно ясен, — мягко ответил Сократ.
— Для тебя, может, и ясен! — не выдержал Критон. — А для меня и всех твоих друзей он ужасен! Я пришел с вестью, Сократ. Корабль с Делоса прибудет сегодня. А это значит, что завтра… завтра ты должен будешь умереть.
Он ожидал увидеть на лице друга страх, отчаяние, что угодно. Но Сократ лишь спокойно кивнул. Эта невозмутимость окончательно сорвала плотину сдержанности Критона.
— Сократ, послушай меня в последний раз! Умоляю, спасайся! — заговорил он быстро, страстно, боясь не успеть. — Для меня твоя смерть — это двойное несчастье. Во-первых, я лишусь такого друга, какого у меня никогда больше не будет. А во-вторых, и это самое ужасное, — что скажут люди? Тысячи людей, которые не знают нас с тобой хорошо, решат, что я мог спасти тебя, но пожалел денег! А может ли быть позорнее такая слава — казаться человеком, который ценит деньги больше, чем друзей? Толпа никогда не поверит, что ты сам отказался уйти!
Он вскочил и начал мерить шагами тесную камеру.
— И ты поступаешь несправедливо, предавая самого себя! Ты мог бы спастись, но делаешь то, чего так жаждут твои враги. Ты спешишь им навстречу, чтобы погубить себя! А твои сыновья! — он остановился и посмотрел на Сократа с упреком. — Ты предаешь и их! Ты бросаешь их на произвол судьбы. Их ждет участь сирот. Ты дал им жизнь, а теперь уклоняешься от своего долга — вскормить и воспитать их. Это не поступок добродетельного и мужественного человека!
Он подошел ближе, его голос стал тише, убедительнее.
— И не говори мне, что ты боишься за нас, за своих друзей. Что мы пострадаем, если ты убежишь. Опасность не так велика, а денег у меня хватит. Информаторы, которые могут нас выдать, берут недорого. А если ты боишься за мое состояние, то есть и другие, готовые помочь. Друзья в Фессалии уже ждут тебя, они примут тебя и обеспечат твою безопасность.
Критон замолчал, тяжело дыша. Он выложил все свои доводы, все свои страхи.
— Я стыжусь, Сократ, — прошептал он, и в его глазах блеснули слезы. — Мне стыдно и за тебя, и за нас. Люди скажут, что вся эта трагедия произошла из-за нашей трусости. Что мы не спасли тебя, а ты не спас себя сам, хотя все было возможно. Этот позор ляжет на нас пятном на всю жизнь. Подумай, Сократ. Уже поздно думать, пора действовать. Этой ночью. Все готово. Умоляю, согласись.
Он закончил свою страстную речь и замер, впившись взглядом в лицо друга, ожидая ответа, который должен был решить все.


Глава 2. Мнение большинства


Критон высказал все доводы своего сердца. Теперь слово за разумом Сократа.

Сократ выслушал Критона до конца. Его страсть была искренней, его любовь ко старому другу — несомненной. Когда он замолчал, в камере повисла тяжелая тишина, наполненная его слезами и невысказанными мыслями Сократа.
— Дорогой мой Критон, — сказал Сократ наконец, и голос его был спокоен, — твое усердие бесценно, если оно направлено на правое дело. Если же нет, то чем оно сильнее, тем оно опаснее. Давай же разберемся, должны ли мы поступать так, как ты говоришь, или нет.
— Ты очень беспокоишься о том, что скажет большинство, — начал Сократ. — Ты боишься, что люди осудят тебя за трусость и жадность. Но скажи мне, должны ли мы ценить все мнения людей или только некоторые?
— Только некоторые, конечно, — ответил Критон.
— Мнения хорошие или дурные?
— Хорошие.
— А хорошие мнения — это мнения людей разумных, а дурные — неразумных?
— Да.
— Прекрасно, — сказал Сократ. — Давай возьмем пример. Человек, который серьезно занимается гимнастикой, чьи похвалы и порицания он будет принимать во внимание? Мнение своего врача или тренера, одного-единственного знатока? Или мнение любой толпы, ничего в этом не смыслящей?
— Мнение знатока, разумеется.
— И если он ослушается этого одного и последует совету невежественного большинства, разве он не причинит вред своему телу?
— Несомненно, причинит.
— Так вот, Критон, — продолжал Сократ, — если мы так серьезно относимся к телу, то неужели мы должны легкомысленнее относиться к тому, что гораздо ценнее тела, — к нашей душе? Неужели в вопросах справедливого и несправедливого, прекрасного и постыдного мы должны руководствоваться мнением большинства, а не мнением того единственного, кто в этом разбирается, — то есть, самой истины?
Критон молчал. Довод Сократа был прост и ясен.
— Поэтому, мой друг, — заключил Сократ, — нам не следует так уж заботиться о том, что скажет о нас большинство. Оно не способно сделать человека ни разумным, ни неразумным. Оно действует, как придется, наугад.
— Оставим же мнение толпы в стороне. Теперь давай рассмотрим главный вопрос, исходя из наших старых убеждений. Мы ведь с тобой не раз соглашались, что самое главное — не просто жить, а жить хорошо.
— Соглашались, — тихо подтвердил Критон.
— А жить хорошо — это то же самое, что жить прекрасно и справедливо?
— Да.
— Итак, — Сократ посмотрел другу прямо в глаза, — исходя из этого, нам нужно рассмотреть лишь один-единственный вопрос: будет ли наш поступок — мой побег отсюда без согласия афинян — справедливым или несправедливым?
— Все остальное, о чем ты говорил, — деньги, добрая слава, воспитание детей, — это рассуждения того самого большинства, которое с легкостью готово и казнить, и воскресить, если бы только могло. А для нас, раз мы хотим следовать разуму, вопрос только один: поступим ли мы справедливо, подкупив стражу и сбежав, или же мы совершим несправедливость?
Сократ сделал еще одну паузу, чтобы подготовить Критона к самому главному.
— Ответь мне, Критон. Остаемся ли мы верны нашему главному принципу, что никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя поступать несправедливо? Даже в ответ на несправедливость? Нельзя отвечать злом на зло?
— Остаемся, — неуверенно прошептал он.
— А причинять вред людям — это справедливо или нет?
— Несправедливо, Сократ.
— Значит, нельзя отвечать на причиненный тебе вред таким же вредом.  Если мы с тобой в этом согласны, то посмотри, что получается. Уходя отсюда против воли государства, не причиним ли мы вреда? И не кому-нибудь, а тем, кому меньше всего следовало бы вредить? И останемся ли мы верны нашему справедливому договору?
Сократ видел, что его друг не понимает его вопроса. Он не видел, кому именно они могут причинить вред. И тогда Сократ решил, что пришло время дать слово тем, кого они собирались обидеть.
— Представь, Критон, — сказал Сократ, — что в тот миг, когда мы готовимся к побегу, перед нами вдруг появляются они… Законы и Государство Афинское…


Глава 3. Голос Законов


Критон привел доводы страха и любви. Сократ приготовился ответить ему доводами разума, дав слово самим Законам.

— Представь, Критон, — сказал Сократ, и его голос стал тише, — что в тот самый миг, когда мы готовимся к побегу, перед нами вдруг появляются они… Законы и само Государство Афинское. Они останавливаются перед нами и задают вопрос.
Сократ замолчал, и в тишине камеры, казалось, зазвучал новый, суровый и безличный голос.
— «Отвечай нам, Сократ. Что ты задумал? Не собираешься ли ты этим своим поступком погубить нас, Законы, и все государство, насколько это в твоей власти? Или ты думаешь, что государство может уцелеть, если судебные решения в нем не имеют никакой силы и попираются частными лицами?»
— Что мы ответим на это, Критон? — спросил Сократ. — Может, мы скажем, что государство поступило с нами несправедливо и вынесло неправый приговор?
— Да, Сократ, именно это мы и скажем! — с жаром подхватил Критон.
— А что, если Законы ответят? — продолжал Сократ, и снова зазвучал их воображаемый голос.
— «Разве таков был наш с тобой уговор, Сократ? Разве ты не обязался подчиняться любому приговору, который вынесет государство? Не удивляйся нашим вопросам, а отвечай. Ты ведь привык задавать их сам. Скажи, в чем ты нас упрекаешь? Не мы ли дали тебе жизнь? Не благодаря ли нам твой отец взял в жены твою мать и произвел тебя на свет? Ты чем-то недоволен нашими законами о браке?». — «Нет, я доволен», — ответил бы я. — «А может, законами о воспитании? Разве не прекрасно они предписывали твоему отцу обучать тебя мусическим и гимнастическим искусствам?». — «Прекрасно», — признал бы я.
— «Хорошо. А раз ты нами рожден, вскормлен и воспитан, можешь ли ты утверждать, что ты нам не сын и не раб? И если так, разве ты имеешь с нами равные права? Разве ты вправе поступать с нами так же, как мы с тобой? Если бы твой отец или господин замахнулся на тебя, ты бы не посмел замахнуться в ответ. Так неужели же ты посмеешь поднять руку на нас, на свое Отечество и на свои Законы, и погубить нас в ответ на то, что мы решили погубить тебя? Ты, поборник добродетели!
Мы давали тебе выбор, Сократ. После того как ты родился и был воспитан, всякий афинянин, кому наши законы не по душе, мог взять свое имущество и уйти куда угодно. Ни один закон не препятствовал этому.
Но ты, Сократ, остался. Ты предпочел нас всем другим государствам. Ты не покидал Афин даже для того, чтобы посмотреть на праздники, не считая военных походов. Ты произвел здесь на свет детей, показывая, что наш город тебе по нраву. На самом суде у тебя была возможность предложить себе наказание в виде изгнания. Но ты с гордостью предпочел смерть.
И вот теперь, после всего этого, ты хочешь нарушить договор, который заключил с нами не на словах, а делом, прожив здесь всю свою жизнь! Ты хочешь бежать, презрев и нас, и свои обещания!».
Голос Законов звучал в голове Сократа все громче, наполняя камеру своей несокрушимой правотой.
— «Подумай, Сократ, — продолжали они, — кому ты сделаешь лучше этим побегом? Твоим друзьям? Они рискуют изгнанием и лишением имущества. Тебе самому? Куда ты пойдешь? В города с хорошими законами? Но там на тебя будут смотреть как на врага, как на разрушителя законов. Или в Фессалию, где царит беспорядок и распущенность? Там, наверное, с удовольствием послушают твой забавный рассказ о том, как ты, старик, удрал из тюрьмы, нарядившись в шкуры. А где же будут тогда твои речи о справедливости и добродетели?
А твои дети? Ты оставишь их здесь? Неужели ты думаешь, что твои друзья позаботятся о них лучше, если ты будешь жить изгнанником, а не когда отойдешь в Аид?
Нет, Сократ, послушайся нас, тебя воспитавших. Не ставь ни детей, ни жизнь, ни что-либо другое выше справедливости. Если ты уйдешь сейчас, ты уйдешь обиженный не нами, Законами, а людьми. Если же ты убежишь, так постыдно отплатив обидой на обиду, нарушив свои договоры и причинив зло и себе, и друзьям, и нам, — то мы будем гневаться на тебя при жизни, а наши братья, Законы в Аиде, примут тебя там неласково».
Сократ замолчал. Он смотрел на Критона, но в ушах у него все еще гудел этот голос.
— Вот, дорогой мой Критон, что я, кажется, слышу. Этот звук, как наигрыш флейты для корибантов, наполняет меня и не дает слышать ничего другого. И я знаю, что если ты будешь говорить что-то против этого, ты будешь говорить напрасно.
Сократ ждал. Но Критон молчал. Его практические, полные любви и заботы доводы рассыпались в прах перед лицом этого высшего долга.
— Тебе есть что сказать, Критон?
— Мне нечего сказать, Сократ, — прошептал он.
— Тогда оставим это, — сказал Сократ. — И поступим так, как указывает нам бог.