Сократ. Память души Разговор о природе знания

Пролог. Вопрос о Добродетели

Полуденное солнце заливало афинский Гимнасий. В тени платанов, где прохлада ещё сопротивлялась летнему зною, остановился Менон — молодой аристократ из Фессалии, богатый, красивый и убеждённый в собственном остроумии. Он был полон той опасной, самодовольной уверенности, которая составляла риск его идеала: убеждения, что всё знание можно приобрести, как товар, и привезти домой.
Он с лёгкой надменностью обратился к Сократу, который, казалось, дремал, прислонившись к стволу дерева.
— Скажи мне, Сократ, — спросил Менон, и его голос был слишком громок для этого умиротворённого места, — можно ли научиться добродетели? Или она дана человеку от природы, или приобретается каким-то иным способом?
Сократ поднял голову, и его глаза, всегда внимательные, заставили Менона почувствовать себя внезапно раздетым.
— О, Менон, ты спрашиваешь о величайшей вещи! В твоей Фессалии, я слышал, люди знают не только, как стать богатыми, но и как обрести мудрость. Мы же, в Афинах, так невежественны, что я сам не знаю, что такое добродетель, не то что как ей обучить.
Менон засмеялся, принимая иронию за чистую монету.
— Это знаменитое афинское притворство! Ты не знаешь? Но тогда, Сократ, как мы можем искать то, о чём ты говоришь, если не знаешь даже, что ты ищешь?
Именно этот вопрос, заданный легкомысленно, стал причиной их встречи. Он был направлен в грудь самого принципа познания.


Глава 1. Парадокс Поиска


Сократ выпрямился, оторвавшись от ствола платана, и его поза приобрела совершенно иную, мощную сосредоточенность. Он больше не был утомленным стариком, а превратился в искусного борца, готовящегося к схватке. Ритм беседы стал медленным, почти гипнотическим, каждое слово приобретало вес.
— Позволь мне, Менон, ответить на твою загадку загадкой, — начал Сократ, глядя прямо в глаза молодому аристократу. — Ты, сам того не зная, ставишь нас перед великим и древним парадоксом познания, который не даёт покоя даже Элейским мудрецам.
— Каким же? — спросил Менон, и его голос уже не звенел самоуверенностью, а звучал с интонацией человека, который чувствует, как его твёрдая почва начинает уходить из-под ног. Он наконец-то начал сомневаться в своём «идеале» быстрого, поверхностного знания.
— Парадокс прост, как дважды два, и страшен, как Неведение, — произнёс Сократ, рисуя пальцем на песке. — Смотри:
Если ты знаешь, что такое добродетель, зачем ты её ищешь? Ты бы уже обладал ею, и не было бы нужды в поиске.
Если же ты совсем не знаешь, что такое добродетель, то как ты сможешь её искать? Ведь ты не знаешь, к чему стремиться, куда направить свои стопы. И даже если ты случайно наткнёшься на неё в своей жизни, как ты узнаешь, что это именно то, что ты искал? Как ты сможешь отличить её от благопристойности, или от удачи, или от хитрости?
Стержнем этого момента была неразрешимая дилемма. Сократ обнажил саму природу человеческого поиска.
Менон, этот идеальный герой светского ума, привыкший покупать и продавать, опешил. Он с силой ударил кулаком по ладони.
— Ты прав, Сократ! Клянусь богами, я не вижу, как можно искать то, о чём ты совершенно не знаешь! Я думал, что поиск — это как охота, но ты говоришь, что это как поиск животного, чьё имя, вид и запах тебе неведомы! Это подобно поиску того, чего нет! Я чувствую себя, как будто я прикоснулся к электрическому скату — мои мысли онемели, мой язык немеет, и я не знаю, что ответить тебе.
— Значит, поиск знания — невозможен? — тихо, с коварной лаской уточнил Сократ. — Если мы не можем искать ни то, что уже знаем (потому что оно найдено), ни то, что совершенно не знаем (потому что не знаем, что искать), то мы пришли к полному, неразрешимому тупику. А если так, Менон, то нам с тобой лучше немедленно прекратить беседу и признать, что знание — это дар богов, а не плод человеческих усилий.
Но в этом тупике Сократ уже видел выход. Он готовил своего ученика к величайшему прорыву.



Глава 2. Теория Припоминания (Анамнесис)


В наступившей тишине Гимнасия, когда Менон был парализован логическим тупиком, Сократ предложил выход, совершенно неожиданный, звучавший как древний, почти эзотерический миф. Это была его великая, утешающая теория, которая спасала человеческое стремление к истине.
— Я слышал от мудрых людей, Евтифрон, от жрецов и жриц, посвящённых в высшие тайны, что душа человека бессмертна. — Сократ говорил тихо, словно открывая величайшую тайну. — Она рождается и умирает снова и снова, в бесконечном круговороте бытия. В этом круговороте она видела всё: и то, что здесь, на земле, и то, что в Аиде.
Он сделал паузу, чтобы Менон осознал всю грандиозность этого утверждения.
— И поскольку душа видела и познала все вещи — все истины, все формы добродетели, всю геометрию неба и земли, — нет ничего такого, чему она не была бы уже научена.
Менон слушал с полнейшим изумлением. Его фессалийское, прагматичное сознание отказывалось вмещать эти мистические откровения.
— Что ты хочешь этим сказать, Сократ? Что наши души — это ходячие библиотеки?
— Я хочу сказать, — ответил Сократ, и теперь его голос был твёрд, как мрамор, — что познание — это не приобретение чего-то нового, словно ты покупаешь раба или новый плащ. Познание — это припоминание (анамнесис) того, что душа уже знала в своих прошлых жизнях. Учиться — значит вспоминать.
Это и был настоящий, прочный Стержень в ответ на парадокс поиска. Все вещи нам уже известны. Мы просто забыли их при очередном рождении.
— Ты хочешь сказать, что не существует учеников, а есть лишь припоминающие? — недоверчиво спросил Менон. Его идеал героя, приобретающего знание внешним усилием, рушился. — Это прекрасно звучит, как стихи Пиндара, но я не могу в это поверить! Докажи мне! У меня есть вот этот раб. Он говорит только на своём варварском наречии, он никогда не учился геометрии, и его душа, кажется, занимается лишь тем, что переносит тяжести. Докажи на нём, что он может вспомнить то, чего не знает!
Сократ широко улыбнулся.
— С удовольствием, Менон. Это лучшее доказательство. Ибо если мы докажем, что его душа, не смотря на его невежество, хранит истину, то это докажет, что истина хранится в каждой душе.
Сократ кивнул, и в его глазах вспыхнул огонь эксперимента. Он уже видел впереди поле для доказательства.


Глава 3. Доказательство на Рабе


— С удовольствием, Менон, — улыбнулся Сократ, и это была улыбка предвкушения триумфа истины. — Призови своего раба.
Сократ подозвал юного мальчика-раба, стоявшего неподалёку, и попросил его начертить квадрат на песке. Мальчик, привыкший к приказам, покорно подчинился. Ритм повествования стал чётким, методичным, следуя строгой логике геометрического доказательства. Это был «эленхос» — метод вопросов и ответов, обращённый к самой душе.
— Скажи мне, юноша, — обратился Сократ к мальчику, который испуганно смотрел то на богатого Менона, то на странного философа, — если сторона этого квадрата равна двум футам, чему равна его площадь?
— Четыре фута, господин. Дважды два, — ответил раб без промедления. Это было знание, приобретённое в обиходе.
— Прекрасно. А теперь представь, что нам нужен квадрат, площадь которого не четыре, а восемь футов. Какова должна быть сторона такого квадрата, чтобы его площадь была вдвое больше?
Раб, не задумываясь, уверенно ответил: — Сторона должна быть четыре фута, господин. Четырежды четыре — шестнадцать. Это слишком много!
— А если три фута? — спросил Сократ. — Девять. Тоже слишком много, — ответил раб, и вот здесь, в его глазах, впервые появилось не просто напряжение, а поиск. Он осознал свою ошибку, но не знал, где искать правильный ответ. Он впервые почувствовал неведение и признал его.
Сократ начал свой метод «припоминания»: он не давал ответов, а только задавал вопросы, помогая мальчику осознать собственное невежество, а затем найти скрытое знание. Он заставил раба начертить новый квадрат, вдвое больший, и провести внутри него диагонали. Шаг за шагом, вопрос за вопросом, Сократ вёл мальчика через деление и сложение фигур.
— Смотри сюда, — говорил Сократ, — мы разделили большой квадрат на четыре маленьких. Если мы возьмём вот эти части, сколько их? — Четыре, — отвечал раб. — А сколько маленьких квадратов образовано диагоналями внутри? — Четыре, господин. — А если мы соединим их диагоналями? Какая фигура образуется?
Сократ добился того, что раб сам, своими глазами, увидел, что квадрат площадью восемь футов состоит из четырёх треугольников, каждый из которых является половиной маленького квадрата. Четыре треугольника, собранные вместе, давали площадь вдвое больше исходной.
Наконец, раб, указав на диагональ исходного квадрата и фигуру, построенную на ней, воскликнул с радостью чистого, незамутнённого открытия:
— О, да! Сторона нового квадрата должна быть диагональю первого! Ибо эта фигура, построенная на диагонали, в точности вдвое больше изначальной. И я вижу это теперь, хотя раньше этого не знал!
Он не был обучен, но вспомнил. Знание, не привнесённое извне, а извлечённое изнутри, засияло на лице мальчика ярче, чем солнце.


Эпилог. Освобождение от Неведения


Ритм повествования, чёткий и методичный, теперь вернулся к размышлению, становясь глубоким и медитативным. Менон стоял поражённый, словно свидетель чуда. Мальчик-раб, который минутой ранее был невеждой, неспособным даже точно выразить свои мысли, теперь, с помощью одних лишь вопросов, «вспомнил» сложное геометрическое знание о соотношении квадратов и диагоналей. На лице Менона отразилась подлинная красота открытия.
— Видишь, Менон? — голос Сократа был тих, но проникал в самую суть. — Он не учился. Я не вкладывал в его голову новое знание, как ты вкладываешь монеты в кошель. Он просто был вынужден вспомнить то, что его душа знала всегда. И сейчас, заметь, он находится в лучшем положении, чем до начала опыта. Почему? Потому что теперь он, по крайней мере, знает, что не знает ответа, и в этом осознанном незнании он готов искать истину.
Высокомерие Менона, его риск идеала — слепая вера в поверхностное знание, купленное за деньги или усвоенное на словах, — окончательно исчезло, как утренний туман под палящим солнцем. Он провёл рукой по волосам, его поза выражала не гнев, а смирение.
— Значит, и добродетели нельзя научить, Сократ, — прошептал Менон. — Если даже геометрия — это припоминание, то добродетель — величайшее из искусств — её можно только припомнить.
— Именно, — торжественно заключил Сократ. — Ибо мы ищем не то, чего нет, а то, что мы потеряли в нашей собственной памяти. А раз так, то мы должны не искать учителей, которые научат нас новому, а искать тех, кто поможет нам вспомнить то, что уже есть. Наш поиск не нацелен вовне, а направлен внутрь, к нашей бессмертной душе.
Менон ушёл, погружённый в глубокую, непривычную задумчивость. Стержень его жизни сместился: теперь он понимал, что не богатство или красноречие, а лишь память души и неустанный внутренний поиск определяют истинную ценность человека. Он уходил не с ответом, но с величайшим даром — подлинным желанием искать.
Сократ снова прислонился к платану, но в его глазах читался не утомление, а тихий, внутренний триумф. Заставив мальчика-раба вспомнить, он доказал, что любая душа — и раба, и аристократа — обладает всей полнотой истины. Его миссия продолжалась: он был повивальной бабкой для истины, помогая душам будить, а не учить.