Сократ. Стражи истины

Пролог. Невероятное утверждение


СТРАЖИ ИСТИНЫ: РАЗГОВОР О ФИЛОСОФАХ-ПРАВИТЕЛЯХ

Поздний вечер сгустился над домом Кефала в Пирее. Тяжёлый, приморский воздух застыл в гостиной, освещённой лишь масляными лампами. Утомлённые долгим, многочасовым спором о природе Справедливости, который привёл их к построению идеального города на песке, участники диалога — Главкон, Адимант и Сократ — сидели, окружённые чашами с недопитым вином и испещрёнными пометками свитками.
Они уже определили классы граждан, установили идеальные законы и даже воспитали «стражей», чьими единственными ценностями должны были стать долг и честь. Но теперь, когда конструкция была завершена, наступал момент величайшего риска — риск, который мог сделать всю их возвышенную утопию нелепой в глазах грубого, непросвещённого народа.
Главкон, уставший, но заинтригованный, нарушил молчание. Его голос, всегда живой, теперь звучал с заметной иронией.
— Итак, Сократ, — начал он, жестом указывая на свитки. — Мы построили прекрасный город. Он совершенен, справедлив и логичен. Но он пока висит в воздухе, словно красивый миф. Скажи нам наконец, как нам добиться того, чтобы эта божественная модель воплотилась на земле? Где та единственная, хотя бы малая перемена, которая сделает наш город возможным?
Сократ сделал вдох, глубокий и медленный, словно готовясь нырнуть в холодную, смертельно опасную воду. Его глаза, обычно прищуренные в раздумьях, блеснули небывалой решимостью. Он знал, что сейчас произнесёт самое скандальное и смелое утверждение, которое сделает его врагом не только черни, но и всех сильных мира сего.
— До тех пор, пока в государствах, Главкон, философы не станут царями, или те, кого теперь называют царями и властителями, не станут благородно и достаточно серьёзно заниматься философией... и пока эти две вещи — государственная власть и философия — не соединятся воедино, не будет иного пути... государствам не избавиться от зла, и род человеческий не увидит света.
Комната взорвалась напряжённой тишиной. Слышалось лишь потрескивание фитилей в лампах. Стержень их дискуссии внезапно и катастрофически переместился от безопасной этики к взрывоопасной политике. Адимант, более осторожный и приземлённый, вскочил со своего места.
— Ты приводишь нас к невероятному, Сократ! Ты говоришь о совершенном безумии! Ты ставишь условие, которое невыполнимо! Народ Афин, и даже самые твои преданные слушатели, которые готовы терпеть твои загадки, поднимут нас на смех, а потом, возможно, и побьют камнями! Разве ты не видишь, что это утверждение выставит нас и твой «совершенный город» на посмешище?
Сократ же сидел спокойно, готовый к любой буре. Он принял риск идеального героя — быть непонятым и осмеянным за требование высшей Истины в управлении людьми.


Глава 1. Народная Ненависть


— Я не удивляюсь их смеху, Главкон, — спокойно, даже с сочувствием ответил Сократ. Он казался единственным человеком в комнате, который не боялся насмешек толпы. — Ибо народ не знает, кто такой истинный философ. Он видит лишь тех, кто называет себя так — нахлебников, обманщиков, софистов, которые бегут в философию от суровых реалий жизни, как в убежище. Он видит бледных юношей, праздно проводящих время за бессмысленными, на их взгляд, спорами.
Адимант, нервно поглаживая край свитка, ухватился за это слабое место.
— Это и есть наш главный риск, Сократ! Ты говоришь о совершенном, но реальность другая. Представь: ты берешь человека, который всю жизнь провёл в созерцании вечных Идей, вдали от рынков, налогов, грязных переулков и военных походов, и сажаешь его на трон! Что он знает о жизни? Как он решит спор о границах участка? Он будет медлительным, непрактичным и бестолковым, а его правление — посмешищем.
Сократ, видя это прагматическое возражение, не стал спорить, а прибегнул к своей великой силе — метафоре.
— А теперь представь, Адимант, — ответил он, и его голос наполнился той же иронической убеждённостью, что и во время спора о добродетели, — что на большом торговом корабле собрались матросы, сильные и грубые. Они спорят о том, кто должен быть кормчим. Каждый считает себя вправе править, потому что он самый сильный, или самый богатый, или самый красноречивый. Но никто из них не изучил искусство навигации!
Сократ обрисовал картину хаоса: — Они кричат, бранятся, даже убивают друг друга, чтобы захватить руль. А истинный кормчий, который знает, что для управления кораблём нужно изучать звёзды, ветры и времена года, для них — чудак, бесполезный звездочёт, который только и делает, что смотрит в небо, вместо того чтобы хвататься за канаты.
Ритм речи Сократа стал настойчивым и метафоричным, неотразимо подталкивая слушателей к нужному выводу.
— Так и с государством, Главкон! Народ ненавидит философов, потому что видит в них бесполезных созерцателей, а видит это он потому, что не знает, что такое Истина. Они не понимают, что изучать Идею Блага — это то же самое, что изучать звёзды для навигации.
— Но как убедить народ, что «звездочёт» должен управлять кораблём, а не сильный матрос? — Главкон был пленён, но требовал практического ответа.
— Мы должны показать им, — ответил Сократ, — что философ — это единственный человек, достойный править, ибо только он может управлять не только государством, но и самим собой. Истинный философ не ищет власти, а ищет Блага. И это делает его чистейшим из возможных правителей.


Глава 2. Качества Власти


Сократ, видя, что Адимант и Главкон согласны с метафорой о корабле, но всё ещё сомневаются в практической пригодности философа, начал методично перечислять качества, необходимые идеальному правителю, и качества истинного философа, соединяя их в единый, неразрывный идеал.
— Давайте определим, Главкон, — потребовал Сократ, — кто должен править государством? Тот, кто любит деньги, и, следовательно, готов предать за золото? Или тот, кто любит истину и вечное благо? Тот, кто стремится к мимолётной славе, или тот, кто стремится к Благу как таковому?
— К Благу, конечно, — вынужден был признать Главкон. — Никто не станет спорить, что лучший правитель — это тот, кто не любит личной выгоды.
— Так вот, — продолжил Сократ, — истинный философ — это именно тот, чья душа, с юности, стремится не к низменным телесным удовольствиям, не к богатству и не к почестям. Его цель — сущность вещей, сама Истина. Он не просто уважает добродетель, он влюблён в Идею Блага.
— Но любовь к Идеям не даёт ему опыта в управлении Афинами! — не сдавался Адимант, выражая практическую точку зрения. — Он будет знать, что такое Справедливость, но не будет знать, как применить её к спору о рыночной пошлине!
— Напротив, — парировал Сократ, и в этом слове прозвучала вся сила его учения. — Я утверждаю, что только философ обладает врождёнными и приобретёнными качествами для правления! Посмотри на его душу, Адимант. Каков портрет философа?
Сократ начал свой «тест добродетелей», и ритм его речи стал торжественным:

1. Любовь к Истине: — Философ не просто ищет истину, он ненавидит ложь и притворство. А значит, он будет честен в управлении, не будет лгать народу и не позволит лгать другим.
2. Умеренность (Софросине): — Тот, кто презирает телесные наслаждения и богатство, чья душа занята вечным, не будет алчен, а значит, не будет воровать из казны и не будет стремиться к роскоши за счёт граждан.
3. Великодушие: — Тот, кто созерцает Вечность и Целое, кто видел Бесконечность, не будет страшиться смерти и не будет малодушен в момент опасности. Мелкие человеческие страсти ему чужды.
4. Справедливость: — И главное — философ видел Справедливость как чистую, незамутнённую Идею в мире умопостигаемого, а не просто как договор между слабыми, как говорил Трасимах. Он знает, что такое совершенный образец, и будет стремиться воплотить его.

Сократ подвёл черту под своим аргументом, и Стержень стал очевиден:
— Таким образом, философы являются единственными, кто обладает врождёнными качествами, необходимыми для правителя. И самое главное, Главкон, они обладают ещё одним, решающим качеством: они не хотят править. А раз они не хотят власти, они не будут использовать её ради себя. Они примут правление как тяжкий, но необходимый долг, а не как привилегию. Только власть, которую берут без желания, может быть справедливой.


Глава 3. Исход из Пещеры


— Но как же их заставить править, Сократ, если они не хотят? — спросил Главкон, в чьём голосе слышалась искренняя, человеческая растерянность. — Если философ, познавший Блаженство созерцания, будет счастлив лишь вдали от Агоры и политики, то любая попытка призвать его к власти будет насилием над его природой!
— Мы должны заставить их вернуться, Главкон, — ответил Сократ, и в этом ответе сквозила тень глубокой трагедии и государственного долга. Это было самое жестокое требование к идеальному герою. — Вспомни, друг мой, нашу великую Пещеру. Философ — это человек, который освободился от цепей, вышел из мрака и, преодолев боль, увидел Солнце — чистую, незамутнённую Идею Блага. Он познал Истину и достиг величайшего счастья.
— И зачем ему возвращаться к мраку Пещеры, к спорам о тенях, к невежеству, где его осмеют, а возможно, и убьют? — продолжил Главкон. — Разве это не величайшая несправедливость — лишать его заслуженного блаженства?
— Он не вернётся ради своей выгоды, или ради славы, или ради власти, — сказал Сократ, и его голос дрогнул от искренней веры в своё учение. — Если бы он вернулся ради этих вещей, он не был бы философом. Он вернётся ради долга перед государством, которое его воспитало и которое сделало возможным его путь к свету. Истинный правитель не тот, кто жаждет власти, а тот, кто её избегает.
Сократ указал на то место, где они нарисовали план своего идеального города.
— Мы установим закон, Главкон, который обяжет лучших из них, после долгих лет созерцания и подготовки, спуститься вниз. Этот закон станет самым священным в нашем государстве. Они спустятся не как цари, требующие почестей, а как спасители, чтобы принести свет Истины в Пещеру, чтобы упорядочить дела тех, кто видит только тени. Это будет их жертва во имя справедливости.
Ритм повествования стал пафосным, почти религиозным. Философ-правитель — это не привилегия, а жертва; не наслаждение, а долг.
— Только представь, Главкон, — заключил Сократ, обводя рукой пространство. — Если в одном государстве люди будут править, не потому что жаждут золота или почестей, а потому что знают, что править — это необходимый долг, который нужно исполнять ради общего блага, тогда в этом государстве будет царить совершенный порядок. Ибо все будут править ради блага, а не ради власти, а их единственный стимул будет состоять в том, чтобы быстрее передать управление другим и вернуться к созерцанию. Только так правители не будут завидовать друг другу, а будут соревноваться в том, чтобы править как можно лучше и как можно меньше.


Эпилог: Цена Утопии


Беседа затихла. Звёзды сияли над Пиреем, как далёкие, недостижимые Идеи, чья чистота была бесконечно далека от человеческих страстей и суеты. Главкон и Адимант сидели, не в силах оспорить железную логику Сократа. Они понимали, что его довод непобедим, но чувствовали леденящую невозможность его воплощения в реальной, грязной политике Афин.
— Твой философ-царь, Сократ, — тихо, почти с тоской сказал Адимант, — это идеальный герой, который пожертвует всем ради Истины, отречётся от личного счастья ради долга. Но разве не за это, за то, что ты призываешь людей к таким неземным высотам, за то, что ты делаешь философию неудобным требованием, тебя и осудят в будущем? Ты создаёшь не царя, а мученика.
— Возможно, — ответил Сократ, смиренно поправляя свой хитон, словно готовясь к эшафоту. — Ибо истина всегда неудобна. Но Стержень незыблем, друзья мои: если истина не будет править, если управление будет отдано невежеству, жадности и страстям, то будет править ложь и насилие. Невозможно найти справедливость в городе, где правитель не знает, что такое Благо.
Сократ поднял взгляд к звёздам, не отводя его.
— Я знаю, что наш город, построенный на словах, никогда не будет воплощён на земле в полной мере. Слишком велика человеческая слабость. Но он останется образцом — парадигмой, которая может быть увидена на небесах тем, кто хочет на него взглянуть. И, смотря на этот образцовый город, каждый человек сможет устроить не государство, а самого себя.
Риск идеала был принят. Сократ защитил свой парадокс не как политический план, а как моральный императив. Он доказал, что править должны не самые жадные, не самые сильные, а самые мудрые и добродетельные. И хотя афинская чернь смеялась над ним за его «звездочётство», он знал: его город, построенный на словах, будет существовать вечно, потому что он основан на самой крепкой из материй — Идее Блага. Это была его победа, вечная и неуязвимая для любой земной власти.