Глава 1. Действие 3

3
У Иггеля был огромный синяк на всю грудь, и такой же на спине. Он напоминал спелую сливу. На каждый вздох грудь отзывалась болью, тяжестью, воздух всасывался с трудом, но главное — княжич мог стоять сам. Говорить. Сам выпил воды. Голова гудела, идти сейчас у него не было сил. Он упросил Якова сделать привал прямо здесь. На этой, “дурной” земле.  Тот неохотно, но согласился.

Яков ушел за Мартой. Бросать ее привязанной в лесу — в любом случае дурной тон. Об этом ему напомнил Иггель. Он же сейчас рассматривал монстра, под которым образовалось целая лужа грязной красно-черной крови, соплей, и невесть чего еще. Тварь была правда ужасной, даже пугающей. Вот вроде мертва — а подходить боязно.
Все равно что сейчас сорвется на тебя, разорвет. Не тело, а прямо душу. Нутро.
Одно радовало — она не двигалась. Даже дергаться перестала. Но Яков стрел не вынул, не смог. Плотно застряли в еще живых мышцах и жилах. Он даже вогнал ей в голову пару раз свой кинжал для правоты. Иггель этого не оценил, но спорить с ним не стал.

Кое как Якову удалось привести сюда марту и повязать к сосне у соседнего края опушки. Там же они сделали лагерь — бросили лежаки, поставили котелок, залили его водой из бурдюков. Только Марта периодически скалилась и скулила, тревожно оглядываясь в сторону туши.
 
Яков бегал вокруг князя, который сидел и хрипел, стонал, но не решался начать говорить. Ребра страшно болели, нужен был настоящий врачеватель, иначе долго он так не протянет. Это прекрасно понимали оба, но идти сейчас через лес было плохой идеей  — скоро полностью стемнеет, а им требовался отдых. В конце концов нужно было освежевать змея. Взять трофеи. Убедиться в его смерти окончательно.

Почти весь вечер они просидели на одном месте, около бывшего гнезда. Насмешницы — чего боялся Яков, так и не явились. Чудовище не подавало признаков жизни. В лес вернулись звуки: запели ночные птицы, поднялся легкий ветер играющий с деревьями.
Якову удалось поймать пару зайцев и змей, зажарить их на костре. Эти мелкие животинки были явным свидетельством – насмешниц тут не было давно.
Иггель уже свыкся с болью настолько, насколько это было возможно. Ему не впервой было болеть – он часто падал с коня, или пропускал удары во время тренировок. Едва ли Иггель хоть сколько-то талантливый воин: старшие братья постоянно пробивали его защиту, с мечом он что корова на льду. Да и в жизни вечно запнется о ровную мостовую, или свалится с кровати во сне. Отец не хотел опускать его на обряд посвящения в мужи, но бояре и старшие братья настояли на необходимости его проведения. Иначе что это? Как княжеский отпрыск может остаться в мальчиках навсегда? Он  без того в них засиделся, обычно в охоту за перьями насмешницы идут в возрасте лет двенадцати, когда мальчику становится в пору короткое копье. Иггелю зимой исполнится четырнадцать. Он слабоват, пускай и выглядит крепко. Никудышный здоровьем. Но бодр духом. Есть в нем огонек, небольшая жилка, еще маленькая, совсем невинная, но точно способная вырасти как желудь в великий дуб. Об этом сидел и думал Яков, с чавканьем поедая почерневшую от зажарки грудку зайца.
Этими мыслями с ним и его братом делился отец во время вечерних пиров.
Иггель уже поел, кое-как, съев куда меньше обычного – глотать было больно, да и сил никаких не было. В основном он потягивал бульон из зайца, когда тот остыл. Марта грелась в его ногах и жевала мелкие кости.

– И что это было? – голос был болезненный и хриплый, крайне тяжелый, но больше молчать Иггель не мог. – Его ведь не я убил… обряд сорвался, да? –  с болью добавил княжич. С иной болью. Не физической.
– Что бы это не было, знаешь, лучше не гадать. Дойдем завтра до стоянки твоего брата, у него все и узнаем.Это тут... неспроста. Я в писаниях такого чудища не встречал. Слыхал пару раз о гигантских петухах со змеиным хвостом. Их звали васи… Не помню как их звали. Что они такое не знаю. — С чавканьем и икотой отвечал Яков. Он специально ответил только на первый вопрос. Словного второго не было.
– Неужто тебе совсем не интересно? Не верю. Быть такого не может. – Иггель отвлекся. Ему было слишком больно поднимать тему инициации, и скорее всего, ее провала.
– Мне, Иггель, это интересно не меньше твоего. Тут гнездились насмешницы. И кроме них, да лисиц – никаких других хищников не водилось. Никогда. Еще дед, когда я только научился сам ездить верхом, меня этому учил. Он мне это гнездо и показывал. Оно в нашем лесу всегда было, так он говорил. И большего чудище, чем насмешница, здесь не водилось. Они большими стаями не живут никог…
– Ты от темы ушёл. Я о птицах и гнезде все от братьев уже слышал. Что это за чудище такое? С черной чешуей, которая даже копьем не ткнешь.
– Я… не знаю. Говорил же. – Яков замолчал. Он слышал о таких, но не был уверен, что это правда. Да и думать о тех историях не хотел, ибо чудище это – предвестник мора. Мол, посыльные самого дьявола, что первыми покидают его подземные дворцы. Он не хотел пугать княжича, не хотел доводить его до греха, а главное – отвлекать на ненужные, как ему казалось, мысли.
Иггель легко мог впасть в панику, забыться, испугаться в конце концов. Это когда гроза гремит их учат быть сильными. В час же мира, когда вокруг всё спокойно, сильным быть приходится самому. Этому Якова уже научил отец Патрик – настоятель церкви, которая находилась при дворе Бориса.
Ему Яков старался потыкать во всем, как и родному отцу.
И куда там далеко уходить – Яков никогда прытью не отличался. Всегда был спокойным, тихим, податливым и даже управляемым. Он худощав, жилист, в бою ловок что ласка, но в жизни – моложав, если не простодушен.  Такими пожалуй можно охарактеризовать весь его род — сильные, но простодушные. Славные, но управляемые.

– Яков, ты здесь? – Иггель хлопнул в ладоши, от чего сразу поморщился – движение рук отозвалось болью в груди.
– Что? А, прости… Вспомнил отца Патрика и задумался.  Ты что-то еще спрашивал?
– Спрашивал. Но повторять не стану, утомил ты меня своими думами. Ладно. Я спать хочу. Слишком устал. Завтра утром все обсудим. Спокойной ночи, Яков. И пусть звезды горят над нами ярко.
– И пусть ветер поет нам песни сладко. Спокойной ночи, Иггель.