Картинки детства. Картинка восьмая

      

      В седьмой класс я пришел довольно рослым и самостоятельным пареньком. После 3-х месячных летних каникул в школу приходят все обновленные и будто на целый год повзрослевшие. Соскучившиеся по общению, мы с интересом замечаем внезапные перемены в других. Такая привычная нам школа кажется новой, светлой, нарядной. И каждый ощущает себя новым и немного другим, и все новое обнаруживается сразу.

      Через пару дней я заметил в шестом классе новенькую ученицу – новенькие всегда на виду. Она заметно отличалась от наших деревенских девчонок. Все в ней было, вроде, обычно, но все было не так: - школьная форма была ей особенно впору и сидела безупречно. Тяжелые темно русые косы отдавали здоровым блеском и были как-то органично уложены на её аккуратной головке. Здоровый цвет лица с легкими, чуть заметными на переносье веснушками, карие с зеленоватым оттенком внимательные глаза. В ней была какая-то необычайная сдержанность и организованность в сочетании с застенчивой мягкостью. Уже тогда в ней угадывалась прекрасная женщина.
 
      Она сразу захватила все моё существо. Школьные занятия вылетели из головы, я не мог дождаться конца урока, чтобы на перемене поскорее увидеть и полюбоваться на неё. Я потерял покой: «Чья она? Откуда? Где живет?»…

      А поселились они на соседней улице, рядом с колхозной Конторой.  Отчим её Игорь Иванович приехал работать в наше СельПО, а мать Маргарита Дмитриевна устроилась библиотекарем. Девочку звали Гусева Наташа. В деревне не было ни одной девчонки с именем Наташа.

      Все, что было до неё: - целый мир - мир крестьянской жизни, мир школы, природы, мир открытий и мальчишеских увлечений поблек и перестал существовать. Дни превратились в вечность. Я приходил в школу намного раньше, чтобы поскорее увидеть её и, томясь, с нетерпением ждал её появленья, а, когда она приходила, казалось солнце выходило из туч, и я не хотел, чтобы занятия кончались. Мной овладела непреодолимая тяга видеть её. И я ничего не мог поделать с собой. Имя её звучало как незнакомая волшебная музыка.

      Как молитву с трепетом  и со страхом впервые я прошептал это новое имя: - «На…»,
«На…-та», «На…та-ша», и первый раз в жизни, боясь испугать себя самого, пошевелил беззвучно губами: «Я ль-л-ю…», «Я лю…б-б…лю те..бя!!!», и не было прекрасней музыки, чем эти слова. Потом я повторял их как заклинанье: «Я люблю тебя. Я люблю тебя!» Потом этих слов уже не хватало, и со сладким трепетом я искал другие слова, и вспоминались слова моей матери, произнесенные кому-то из младших детей: - «Я выпила бы тебя из ложечки!». Эти слова выражали и нежность, и ласку, и восхищение, и трепетный восторг, и в полной мере соответствовали моему состоянию. И мне хотелось «выпить Наташу из ложечки».

       Я твердо решил познакомиться с ней, но не знал, как это сделать, и мучился сомнениями. В деревне не принято было знакомиться и дружить с девчонками открыто на виду у всех. А я чувствовал, что ни я, ни она не смогли бы встречаться «по темным углам» или в клубе на танцах, да и возраст наш не позволял еще посещать эти танцы. Я написал ей записку, что жду её в проулке, чтобы вместе идти из школы домой. Вспоминаю: - Какие это были волнения!!! Записка же, как назло, попала к учителям и дошла до директора школы. В нашей школе это был как разрыв бомбы. Не слыханное дело!.. Мальчик из седьмого класса неравнодушен к девочке из шестого!.. Людям понятнее, когда симпатии выражаются грубовато надменно или даже презрительно: - мальчишка дергает девочку за косы, грубо подшучивает над ней или строит какие-нибудь каверзы - это означает, что она нравится ему - это понятно. Это было понятно и мне, но уже тогда во мне сидело что-то такое, что противилось тем общепринятым нормам, что не позволяло поступать вопреки моему внутреннему голосу, который говорил, что притворяться нехорошо, некомфортно для моего внутреннего состояния.
      Я не предполагал, что записка станет достоянием многих и попадет к директору школы, а потому был обескуражен, раздосадован и смущен.

      Меня вызвали к директору. Внутренне я ощетинился. Василий Венедиктович, понимая тонкость вопроса и возрастную особенность «объекта», тем не менее, начал разговор в том ключе, что нам еще рано встречаться, что так не принято, не прилично. Слово «неприлично» больно задело моё самолюбие и я с вызовом и горячностью выпалил, что «не совершил ничего дурного, а неприличным считаю, не разуваясь влезать в чужую душу!!!», чем совершенно обезоружил его. Моя мальчишеская задиристость и горячность была не ожиданна для Василия Венедиктовича, он удивленно промолчал, потом с лукавинкой карих глаз примирительно произнес: «Ну, хорошо… Хорошо! Свободен!». 
      Но шило в мешке не утаишь, и скоро об этом событии знала вся школа и почти вся деревня. У меня же назад пути не было, и я бросился с головой в этот «неведомый омут». Я познакомился с Наташей, потом с её родителями и часто, может быть, чаще, чем нужно, бывал у них дома. Отношения наши были чистыми как родник, но кто знает, как это воспринималось со стороны. Уже было сильное взаимное влечение, но об интиме или похоти мы и думать не могли. Малейший намек на
что-нибудь «этакое» казался мне оскорбительным по отношению к моей избраннице. Однако, большинство взрослых, на глазах которых росла наша детская любовь, не могли быть уверены в чистоте наших отношений. Видимо, было много пересудов и волнений, и через полтора года Гусевы переехали жить в другой дальний район; - я думаю, что это случилось, в основном, из-за нас. Я же поехал учиться в Ачинск, и в конечном итоге наша разлука дала свои результаты.
      У меня было несколько фотографий Наташи, которые я уничтожил, чтобы не обжигать сердце, когда понял, что после их отъезда нам больше не встречаться.      
      Теперь я об этом очень жалею. Я очень болезненно переживал разрыв и
держал своё сердце закрытым на протяжении многих лет. Мои одноклассницы в восьмом, девятом, десятом классах с ума сходили от любопытства, пытаясь меня понять, но я был холоден, даже надменен и неприступен.
.