Стокгольмский синдром в центре Одессы Глава 6

6. Не было поводов не пить.



Забегая наперед, стоит отметить, что я застал Романыч в один из лучших периодов его жизни, когда с алкогольным забытьем было покончено. Хотя отхлебнул он вдоволь…

А как было не пить, если вся жизнь состояла из сплошных утрат. Еще мальчишкой Романыч потерял отца. В один вполне себе солнечный день тот не вернулся из рейса! Ну как не вернулся? Нельзя утверждать, что пропал окончательно и бесповоротно. Разумеется, вернулся только в комнату буфетчицы теплохода «Экватор» порвав с прежним семейством легко и припеваючи. Мать вмиг потускнела, но советы подруг бороться за его возвращение отвергла. Письма в профком стряпали другие доброжелатели, вызывая лишь гнев раздобревшего на дармовых харчах папаши. Какое-то время приходилось врать дворовым мальчишкам о его героической гибели, но Одесса не столь большой город, чтобы долго хранить подобную ложь. К тому же пропавший папаша стал изредка объявляться, и не со спасательным кругом на шее, а со скандалами, утянув за собой репутацию приличной семьи и уважение соседей…


Окончив мореходку и обзаведясь семьей, Романыч перерос семейную драму. Но с потерей любимого дела тенденция усугубилась вновь, потянув за собой целую вереницу дальнейших лишений. Утратив в поисках справедливости человеческий облик, он не заметил, как потерял еще и сына. Повторив финт деда, тот не вернулся из садика, предпочтя переехать к бабушке. На пару с ним ушла из жизни Романыча и жена, оставив ему свободу действий и алкогольных фантазий. Все эти обстоятельства провоцировали выход из свободного полета в крутое пике.

Так и существовал списанный на берег стармех без отца и сына, уповая лишь на святой Дух, который ошибочно путал с перегаром.

Вскоре за ними ушли Вера, Надежда, Любовь и другие жрицы любви без обязательств, отиравшиеся у ближайшей бадеги*. Даже Зинаида, уж насколько непритязательная дама из припортового шалмана, и та не выдержала, сбежав в кубрик рыбацкой шаланды.
Обо всем этом я узнал от отца Виталия, диакона Успенского собора и друга детства Романыча.

Оказавшись неравнодушным, батюшка решил действовать! Записавшись на прием к начальнику мореходного училища, он в пылу дискуссии о пропащей судьбе товарища пригрозил предать анафеме учебное заведение вкупе с казармами и камбузом. И уже начал было убедительно чиркать подаренной Ромычем зажигалкой «Ронсон» пытаясь разжечь начищенное до блеска кадило. Начальник училища, коммунист в третьем поколении, оказался человеком не робким, но вполне суеверным. Покосившись на портрет Ильича, он, не вынимая руки из кармана, по-партийному перекрестился и, подивившись неистовости служителя Культа, дал «добро» на трудоустройство лишенца.

Стоит отметить, что не разгоревшееся с первой попытки кадило вскоре потребовалось вновь. Еще раз оно приняло живейшее участие в трудоустройстве заблудшего стармеха, оставив пикантный шрам над бровью страждущего. Именно с этого дня начался ренессанс Романыча. Четверо суток он пил зелье, переданное матушкой Анной, отмокая в ванной и бормоча что-то нескладное. Загубленную душу отмачивали в трех водах с рапой и благословением. За это время его посетил Карлсон, Анджела Дэвис, поручик Ржевский, Валери Жискар д’Эстен и другие официальные лица. Он с трудом различал их, но те, чинно представляясь, наставляли заблудшего на путь истинный, вынуждая списанного стармеха переходить на членораздельный мат. Если верить Романычу, то в эти самые дни сблизился он с Жоржем Помпиду, внезапно попросившим политического убежища в убогой коммуне, за что доверительно пообещал поведать тайны Лувра. К вечеру второго дня морской волк замироточил, а на утро из душеспасительной ванной вдруг запели. Поначалу блатные куплеты, затем революционный интернационал с забористым припевом «Варяга». Не берусь судить, сколь глубоко проникли в психику стармеха подобные видения, но при всяком удобном случае, он на полном серьезе утверждал, что у Маргарет Тэтчер милая родинка на ключице, а Папандреу знает уйму скабрёзных частушек**.


Судя по тому, с какой легкостью и иронией вспоминал былое Романыч, верилось, что с ним покончено навсегда. А что было уж совсем примечательно, он не был из тех, кто, поборов пагубную страсть, кичится этим, подспудно опасаясь возврата к прежнему:
 
- Нет, я теперь на дух ее не переношу! Капли в рот не возьму! – холодея в подмышках, как правило, причитают такие.

Романыч брал и каплю, и две, умея остановиться на третьей, подтверждая, что пил исключительно по обстоятельствам, загнавшим его в тупик, а не пьянства ради:
- Боже, как только на все здоровья хватало? – коротко охарактеризовал те смутные времена сосед.
Если чего и опасался сегодняшний Романыч, то это грязной посуды. Именно с ней ассоциировалось его прежнее беспробудное существование.


Мои юношеские тревоги, относительно дурной компании, вскоре развеялись. Наши отношения с соседом были просты и рациональны. Он не читал нотаций. Я уважал его твердые принципы.


Так и потекла наша «внутриутробная» жизнь в тихом переулке Нахимова. Я учился, тренировался, врастал в новый быт. Романыч работал, мечтал, стряпал и украдкой все же поучал.
Просыпаться теперь приходилось не по будильнику, а под невнятное, но настырное пение соседа. Гремя на кухне посудой, он хрипловатым баритоном всякое утро утверждал: «Когда со скукой вы враги, вставайте хоть с любой ноги, вам это настроенье не испортит!» Что я мог на это возразить?


Путь к институту удлинился в разы, заставив приобрести проездной, ибо без трамвайной тяги теперь было никак. После занятий по привычке тянуло в общагу, но путь туда был заказан, и я порой часами бесцельно шатался по городу.


Продолжение   http://proza.ru/2025/11/04/542



________________________

* - (одесское) питейное заведение, забегаловка, рюмочная.

**- используются имена и образы литературных героев и политических лидеров мировых держав различных периодов.