Глава 1. Действие 5

5
Не единожды Яков просил отца отпустить его учиться в Дедгубургский институт, но тот был непреклонен. «Мы — копья князей» отвечал он. Всегда.
Вот и сейчас Якова пробрала дрожь беспомощности и тоски, когда в голове снова прозвучало отцовское «мы — копья князей». Яков насупился, сжал кулак, посерел в лице, поднял глаза в поисках княжича. Иггель почти спустился. Шел куда медленнее, но уверенно. Марта игриво бегала вокруг, периодически поднимаясь вверх, потом игриво спускаясь вниз и ныряя в кусты.
Сейчас, у воды, ей почему-то было спокойно. Почти бездумно. Яков завидовал ей. Он так не мог. Не умел. Не хотел. Переживать — его сильная сторона. Он знал это лучше всех.
В конце концов Иггель спустился, оперся о молодую березку в двух шагах от Якова. Захрипел, пытаясь глубоко вдохнуть, скрутился в груди, опустил обломок копья острием в землю.
— Все хорошо?
— Честно, я совсем не важно. Больно, очень. Правда. — мальчик отвечал, пока глаза его застилали слезы.
— Понимаю. Помнишь, ты однажды упал с коня? Думаю, тогда был…
— Нет, Яков. Тогда было не так. Мои ребра передавлены… мне тяжело дышать.
— Давай я обопру тебя…
— Нет. Так будет еще больнее, мне тяжело поднимать руки. Вчера я чувствовал себя лучше. Гораздо лучше. Теперь же… Нам ведь недалеко осталось, да? Это радует.
— Шагов сто вдоль Уны. Вон к тем — рыжий указал рукой в южном направлении — соснам.

Яков пошел вперед. Он расчищал кусты, оттягивал ветви, старался облегчить дорогу Иггелю. Тот, опираясь на копье, совсем поплохел. Старался не зареветь. Сейчас это было для него самым важным. Яков ничем помочь не мог. Итак делал все, что было в его силах. Он сожалел, как никогда сожалел, что прибил то чудище.
Они не сделали ничего. Совсем. Нужно было для верности уколоть тварину пару раз в морду копьем Иггеля, но как то водится, хорошая мысля приходит опосля. Иггелю не засчитают это за прохождение обряда. Чудище убито стрелой Якова. Не Иггелем. Доказать обратное — не получится.
Якова вновь начало трясти, отцовские слова в очередной раз раздались в ушах. Яков боялся разочаровать отца, старшего брата, а главное, он боялся за Иггеля. Младший из княжеских. Самый никудышный. Самый слабый. Самый дурной…
 
Раздались голоса. Недалеко. Шагов тридцать. Скоро показался костер, и сидящие в полукруг шесть человек. Яков узнал всех. Сразу. Они тоже заметили Якова и Иггеля. Бросились к ним.

– Яков, Иггель! Что произошло, мать вашу! – Не по человечески, а словно рыком, зазвучал первый голос. Это был Килит. Один из приближенных Миркича. Самый низкий, казалось и самый слабый из них, но с таким мощным, звериным голосом, что ослушаться его невозможно. Якова парализовало, он выпрямился, пытаясь придумать ответ.
– Килит, захлопни пасть! Ты и княгиню дернул, и мою мать – зазвучал легкий, едва слышимый среда ветренного гула,  голос Довмонта, старшего брата Якова. – Прежде чем дальше пойдем, извиняйся! Ну! Я требую Сатисфакции! — На том Довмонт игрово повернулся к Килиту, схватил его за простенький красный кафтан, дернул к себе.
– Тьфу! Че ты требуешь? Са-ти… Иди нахрен, самодур! – Шутливо прорычал Килит, вырвавшись из цепких рук Довмонта, уставившись на пару горе-охотников. Этой заминки хватило чтобы вокруг собрались четыре человека — дружинники. Крепкие и спокойные. Еще этого времени хватило, чтобы Яков с Иггелем смогли подойти ближе.

– Килит, Брат, мы… ну… чего вам? – Ответил им хрипловатый, тоненький голос. Яков старался вразумить старших, привлечь их внимание, успокоить. На деле же — все это было попыткой успокоить себя. Кажется, ему даже это удалось. Но всего на миг. 
– Не, Яков… нам ниче не надо. Тока вы должны были прийти две луны назад, а щас че? Парни, хватай малого,а!  –  Вновь зарычал Килит, спустя минуту размышлений. Довмонт отошел в бок, упер руки в бока, поморщился, пытаясь понять что происходит.  Четверо дружинников быстро подступили к Иггелю, аккуратно взяли его за руки, усадили на большой камень, лежавший под древней раскидистой ивой.
Иггель вздохнул, отвечая что-то невнятное, на вопросы дружинников. Якова Довмонт и Килит отвели в сторону.

– Но! Я тебя спрашиваю. Че с малым? Молви, Яковка! – Тихо, но все еще со звериным оскалом, рычал Килит, схватив Якова за складку свиты.
– Терпеть тебя не могу, правда не могу. Какой ты Килит перепел! Но тут, он, Яков, прав. Отвечай, хватит теряться.
– Мы… мы не нашли насмешниц… нам…
— Вам, там, тут… вот те раз!
— Слышь, Килит, пасть закрой. А то без зубов и вон!
— Тьфу! Опять бояре народ гнетут…
— Килит, тихо. Яков, продолжи.
— Мы. Мы не убили насмешниц. В гнезде их не было. Там ожидало нас другое чудище… оно… клювастое, как петух, но со змеиным хвостом и крыльями… мне такое никогда и нигде не попадалось. Честно, брат. Веришь?
— Верю — зашипел Довмонт. — что с княжеским сынком?
— Зверь его в грудину ударил, когда он попытался его пронзить. Так и получилось, что…
— что не получилось? — Килит молчал долго. Терпение кончилось, вернулась злоба. Он смачно собрал сопли и харкнул в журчащую неподалеку речку. Оглянулся. Небо — минуту назад синее — померкло. Сбивались тучи, что не стриженные овцы. Гудел лес. — Гроза идет. С гор. Надо бы скорее ехать. Я вас оставлю, товарищи боярины! Токма долга не гундите, кони просятся плясать.
Довмонт кивнул Килиту, положил руку на рукоятку своего меча, второй поправил меховую шапку. Яков собирался с мыслями. Ожидал вопроса от брата. Когда Килит уже скрылся за небольшими кустами, Довмонт заговорил.
— Яков. Зверя, как ты говоришь, кто убил?
— Мне… это вечером было, темно, кажется не я… честно?
— Соври.
— Иггель.
— Понятно. Значится.
— Но так есть. Правда. Выбор невелик был…
— Я тебя не виню. Давай так, ты никому про это не трепи. И я не стану. Миркич ждет нас в основном лагере. Обо всем я ему сам скажу. Ты место запомнил?
— Восточные гнезда, перед Гнильцевой опушкой. День пути не север.
— Понятно. Интересно. Ладно. Иди к Килиту, помоги седлать коня княжичу. Я скоро к этому присоединюсь.

Яков молча кивнул, нырнул в небольшие кусты, краем уха уловив, что Довмонт зовет к себе дружинников. Хочет отправить их проведать чудище. Кому угодно Яков готов был соврать. Но не родному брату. Довмонт всегда его защищал. Помогал ему. Был рядом. Именно Довмонт стал для Якова первым другом. Ему было легче от присутствия родной крови. Был бы здесь только Килит, Яков бы пропал. Верно пропал…

На опушке было восемь лошадей и четыре человека. Килит уже сидел на своем буром жеребце. Иггеля посадили на его серого мерина. Двое дружинников держали оставшихся коней будучи пешими. Один, что пониже и похудее, с копьем, подвел к Якову его рыжую кобылу.
— Бояре! Добре, здраве! Ваша Зойка как сегда, то копытом, то мордой, словом одним — беда! — он был усат, с хрипловатым, но добрым голосом. Яков не знал имени этого служивого, но кажется он был сыном дворянского мужа, занимающего какую-то должность при князе. Молодому боярину — а Яков был именно что Боярским сыном, а не простым дворянином, не было никакой нужды знать имен таких людей.
— Тоже мне! Зойка с нравом. Спасибо тебе, добрый человек. Спасибо, что не сек, не бил, не ругал мою кобылу. Она со нравом. Позволь, я поведу ее сам.
Передав поводья, усатый отошел назад. Потом кашлянул, напоминая Якову чтобы он подошел к Килиту — фактическому главе группы, а сам вернулся ко второму — высокому и лысому. Этого Яков знал. Он был привезенным рабом, которого князь Борис освободил когда остановил нелегальный караван. С тех пор он прибился к отряду Миркича. Сначала как чей-то слуга, теперь же, дослужился в младшую дружину.

— Килит, можно?
— Нельзя. Я запрещаю.
— Мне хочется ехать вперед…
— Я же сказал. Нель-зя. Я — запрещаю.
— Килит, ты забываешься, я — бояр…
— Ты забываешься, сопля. Тут главным значусь я. Да, ты милсдарь, пан. Мне ты пан в городе. В лесу, в походе, я считай левая рука того, кто дружину ведет. Спор со мной — что с Миркичем. Че в лесу было скажи, а? Ну скажи.
— Не скажу.
— Дурной чтоли? Яйца по столу катать будем?
— Мне не хочется тебе ничего рассказывать.
— и че? Мало ли. Скажи, а я тебя вперед пущу. И ждать не придется. Знаю что ты на Зойке любишь рысь. Знаю-знаю. А мы с Иггелем поедем, тута никакой рыси быть не может. Максимум шаг. И тот неровный.
— Княжича ранили в грудину, тварина та, честно говорю.
— А дальше че?
— А дальше гроза начинается. Килит, ну пусти. Ну пожалуйста. Я по речке к тракту, а по тракту сразу к Миркичу. Мне хочется в тишине, одному.
— Хочеца ему. А мне хочеца книгиню на сене, да королеву в очередь! Езжай, раз молчишь как стопка дров. Езжай. Но по приезде в лагерь — Миркичу ничего без меня и Довы не молви. Вообще, лучше на лугу, у старого дуба нас обожди. Понял где?
— С востока?
— Значит понял. Езжай.

Яков поклонился головой, стараясь соблюдать «иерархию» управленчества. Ему это не шибко нравилось, но не столь давно князь провел «реформу», в которой выявили что теперь важнее в походе и войне не тот, кто родом выше, а тот, кто должность занимает. Это мало кому из  бояр нравилось. Очень мало кому. Но большая часть бояр и была назначена в должности, потому горячие споры быстро сошли на нет, а напряжение забылось, как пьяный спор на утро. Да и Килит, в конце концов, человек не последний в княжестве. Сын разорившегося купца, чуть было не проданный в рабство где-то на юге. Оттого и говор у него странный, и внешность нетипичная — волосы каштановые, глаза изумрудные, как две небольшие капельки. Нос кривой, как орлиный клюв. Зато про него в народе говорят «мал сокол, да удал». Именно Сокол. Так его и прозвали. Соколом Красной Хоругви, левой рукой старшего княжеского сына. В бою он был опаснее целой своры солдат. Во всяком случае так про него говорят.

Яков отъехал уже прилично, когда начался мелкий дождь. Ветви деревьев, растущих вдоль Уны, спасали от большинства капель. У Якова даже не промокли плечи, когда мелкая река уходила дальше, под холм, в крутой поворот. Постепенно зеленые пейзажи елей сменялись рыжими лиственницами и березами, высокими и стройными, молодыми. А после и вовсе засияла свеча в непроглядной зеленой тьме — Яков въехал в березовую чащу. Ему осталось только пересечь холм, за которым спряталась Уна, и он выйдет к тракту. Зойка, вечно недовольная, даже старалась не трясти головой и не ерзать. Она словно уловила его вдумчивое настроение и сама решила подражать всаднику.
Яков не обращая на нее внимание, всю дорогу думал о своем.