Senex. Книга 2. Глава 8

Книга Вторая. Трудоголики и алкоголики

Глава 8. Сила духа против нечисти

Всё продумав, я попытался возненавидеть.
Я проделывал различные движения,
которые должны были приблизить меня
к облику, если не лубочного мстителя,
то, во всяком случае, сознательного
анархиста. Пике мне, разумеется, не
нравился. Но от этого до пули еще далеко.
И. Эренбург. Лето 1925 года 

          На следующее утро Старшинов пришёл с совещания и сказал:
          - Что-то не тот стал начальник... В философствование пустился… Не ругается…
          Василий Порфирьевич хотел было сказать Старшинову, что Гайдамаку мучает совесть, потому что он его обидел… Но в тот же миг он понял: «У Гайдамаки нет совести!» Он стал ждать, когда начальник вызовет его, чтобы узнать его решение, но Гайдамака его не вызывал. «Может быть, начальник считает, что я сам должен идти к нему и просить понизить меня в должности? – подумал Василий Порфирьевич. - Неужели он считает, что я не имею права обижаться на него за полученное унижение, поэтому должен, как раб, бежать к нему с самого утра и униженно сообщать о своём нелегком решении после бессонной ночи. Если он и в самом деле так думает, то это уже наглость! Всему должен быть предел. Он лишил меня права на страдание, словно я робот. А если рассуждать без эмоций, то производственная культура требует, чтобы начальник сам вызывал подчинённого. Если я буду ждать в приёмной, когда он освободится, это уже настоящий абсурд».
          В комнате 221 пришёл Пешкин за документом, отправленным на принтер, но Василию Порфирьевичу ничего не сказал. И Василий Порфирьевич молчал: «В этой ситуации, похоже, только я сохраняю спокойствие, хотя, по сути дела, моя душевная боль сильно уязвлена, а ощущение себя в роли жертвы значительно усилилось. Начальник не вызывает, чтобы узнать моё решение... Такое впечатление, что вчера он был не в себе... Или пошутил… Я терплю всё новые унижения от начальника… Зато мои соседи по комнате всё больше меня уважают».
          Хан зашёл в комнату 221, но с Василием Порфирьевичем не поздоровался... Потом к ним зашёл Емелин и тоже не поздоровался с ним. Про Кристину и говорить было нечего — она делала вид, что вообще не видит Морякова, и поведение «молодых перспективных специалистов» вызвало у Василия Порфирьевича новые горькие мысли: «Ещё вчера я мог сказать кому-нибудь из сослуживцев что-нибудь высокомерно-насмешливое, что вполне могло обидеть человека... Но сейчас, когда я сам унижен, мне это даже не приходит в голову».
          Наконец, после обеда Гайдамака вызвал Василия Порфирьевича, он сообщил начальнику о своём согласии на понижение в должности и спросил:
          - А чем я буду заниматься? И где буду сидеть?
          - Ты будешь так же заниматься машиностроением и сидеть на своём месте, - оживился Гайдамака, сразу перейдя на доверительный тон. - Я хочу найти для Пешкина шустрого паренька, потому что надо поднимать завод, а то он находится в запущенном состоянии, а Главный инженер Ларионов и Слизкин — никакие. А что касается зарплаты, то пока я на своём месте - в зарплате ты не потеряешь.
          Гайдамака вызвал Кристину и сказал ей, что Моряков будет писать заявление о переводе на должность инженера бюро МСЧ, а Василий Порфирьевич вернулся на своё рабочее место и постарался разложить по полочкам все эмоции в собственной голове, чтобы хоть как-то восстановить нарушенное Гайдамакой равновесие: «Гайдамака собирается не завод спасать, а с помощью Пешкина строить графики для Генерального директора Уткина, чтобы он мог иметь полную картину происходящего на производстве. Парадокс заключается в том, что в результате стараний Гайдамаки Генеральный директор будет иметь наглядную картину неуклонного разрушения производства, потому что Гайдамака больше ни на что не способен. Гайдамака давно хотел сделать Пешкина Начальником БАП, и когда умер Стоян, он решил сбагрить меня на должность ночного дежурного по заводу, чтобы сделать Пешкина Начальником БАП. Именно поэтому он, нарушая все законы, заставил меня целую неделю замещать Галину Гордеевну. Он надеялся, что Самокуров уговорит меня стать ночным дежурным по заводу. Но я не согласился, и тогда он решил сделать мне очень больно. Разве можно такое простить? Но я не был бы самим собой, если бы не попытался понять истинную причину такого злобного поступка Гайдамаки, то есть „дойти до самой сути, до базальтовой плиты“, как выражается сам Гайдамака. Ведь начальник, несмотря на то, что он очень хотел отдать эту должность Пешкину, до настоящего времени не трогал меня, потому что таковы были правила игры на заводе: пока завод находился в состоянии неопределённости, все боялись делать резкие движения. Но вот пришёл новый Генеральный директор Уткин и совершил очень жестокий поступок - понизил в должности Директора по производства Елистратова. Гайдамаке до сих пор больно всё это видеть, потому что этим поступком Уткин унизил и его самого, и его душевная боль потребовала мести. А поскольку этот интриган понял, что правила игры резко изменились, то он решил совершить агрессивный поступок против меня, потому что от меня, простого инженера, мало что зависит на заводе. Гайдамак понял, что может позволить себе это – унизить своего подчинённого без ущерба для производства, при этом не нарушая очень жёстких правил игры, которые обозначил Уткин».
          Понижение в должности стало публичным оскорблением для Василия Порфирьевича, но его эмоции постепенно утихали, и он стал освобождаться от напряжения, которое испытывал в течение нескольких лет, ожидая, что Гайдамака непременно понизит его, особенно когда появились Королёва и Пешкин. Событие, которого он боялся, произошло, он пережил эту трагедию, и его воображение, которое все эти годы было занято мысленными спорами с начальником, наконец, освободилось, и он почувствовал облегчение, потому что страх человека зиждется на его воображении.
          Василий Порфирьевич пошёл к Чухнову, чей кабинет находился напротив кабинета начальника, и сообщил ему о решении Гайдамаки:
          - Сан Саныч, Гайдамака, вместо того, чтобы взять на свободную должность бюро МСЧ молодого сотрудника, перевёл меня на эту должность…
          - Я знаю, - ответил Чухнов. - Конечно, я хотел бы укомплектовать две свободные должности молодыми ребятами... Но начальник сделал по-своему. Более того, я опасаюсь, что вторую свободную должность Гайдамака просто сократит в угоду новому Генеральному директору… Начальник поступил очень плохо... Плохой начальник!
          Выйдя от Чухнова, Василий Порфирьевич увидел, что Емелин стоит в приёмной рядом с Кристиной, и понял, что он всё слышал.
          Василий Порфирьевич взял у Кристины бланк заявления на перевод, надеясь, что она подскажет ему, как заполнять его, потому что Таня всегда помогала в таких вопросах... Но Кристина высокомерно заявила:
          - Подойдите к Пешкину, и он Вам всё объяснит!
          «Значит, Кристина тоже решила воспользоваться ситуацией, чтобы унизить меня… За компанию с Гайдамакой… - понял Василий Порфирьевич, и ему стало грустно. - Но это её выбор: хочет быть жестокой и бессердечной - пусть будет! Зато теперь мне стало понятно, почему Кристина сказала во время корпоратива, что женщины пьют мужскую кровь. Я не уверен, что это относится ко всем женщинам, зато точно знаю, что Кристина любит пить мужскую кровь!»
          Василий Порфирьевич сообщил «радостную» новость сослуживцам, и Грохольский был предсказуем:
          - Ха-ха-ха! - искренне засмеялся он. - Значит, Вы проставляетесь?
          Василий Порфирьевич горько усмехнулся и промямлил:
          - Конечно, не вопрос... Но только после Пешкина.
          - Я, конечно, не подстрекатель, - сказал Грохольский, - но я бы не писал заявление!
          Для Василия Порфирьевича его слова послужили моральной поддержкой, и он решил не держать в себе свои переживания:
          - Ты знаешь, Егор Анастасиевич, я бы тоже не писал это заявление… Но я должен щадить чувства жены, а она боится, что мы можем остаться без работы, и нам придётся жить только на наши мизерные пенсии.
          - А если серьёзно, - сказал Грохольский, - то моё мнение такое: наш молодой товарищ в очередной раз поступил подло!
          - Ну, ты же понимаешь, чья это школа! - ответил Василий Порфирьевич, имея в виду Королёву.
          Но не одна только Королёва была учителем у Пешкина: его начальник Гайдамака ценил только подлые поступки своих подчинённых. У каждого человека есть право выбора, и Василий Порфирьевич всегда выбирал порядочность, именно поэтому он не стал перебегать дорогу Полянскому, который очень хотел стать ночным дежурным по заводу. Поэтому начальник убрал Василия Порфирьевича со своих глаз. Пешкин, стремясь угодить начальнику, совершил подлый поступок: выбрал деньги и амбиции.
          «Делая свой выбор, человек меняет свою судьбу в ту или иную сторону, - размышлял Василий Порфирьевич, сев на своё рабочее место. - Может быть, Пешкин вместе с моей должностью Начальника БАП забрал и мои амбиции. Наследуя чужие амбиции, человек наследует и чужую агрессию, а это ухудшает его судьбу. Для Гайдамаки навязчивое желание сделать Пешкина Начальником БАП - это стремление к идеалу. И сегодня он достиг своего идеала. Гайдамака - идеалист, ибо полагает, что это он наводит порядок на заводе. Он забыл, что он уже не самый главный здесь, у завода появился настоящий хозяин, и теперь именно он устанавливает здесь порядок. Сослуживцы меня поддерживают, понимая, что я унижен незаслуженно. Значит, вместе с поддержкой этих людей я получаю и их энергию».
          Эти мысли дали Василию Порфирьевичу облегчение, вместо грустных эмоций в душе образовался вакуум, который ему предстояло заполнить положительными эмоциями, и он нашёл в себе силы, чтобы позвать Пешкина, который помог ему заполнить заявление на перевод. После этого он ощутил, что сильное внутреннее напряжение, в котором он находился со вчерашнего дня, стало ослабевать. Он получил ещё одну возможность закрепить за собой в глазах сослуживцев образ невинной жертвы произвола: «Я теперь - инженер по подготовке производства девятого разряда. Из-за обиды за своего протеже Елистратова Гайдамака унизил меня по максимуму – не дал десятый разряд… Ну что же, пусть это будет на совести начальника! Обидно, конечно, что меня так сильно понизили в должности: ведь у меня теперь самый низкий разряд во всём отделе, моя душа возмущена от такой несправедливости… Но ведь мне всё равно придётся уходить на пенсию, и если бы я уходил в должности Начальника БАП, то моя душа тоже была бы возмущена, и у меня до конца жизни остался бы осадок, который, что не исключено, приблизил бы этот конец. Но теперь я уйду на пенсию с самой низкой должности в нашем отделе, и у меня не будет никакого осадка. Значит, понижение в должности - это один из этапов моего постепенного ухода с завода. Я продолжу выполнять работу, которую считал тюрьмой, и дай Бог, чтобы деньги, которые даёт мне эта работа перед неизбежным увольнением, изменит моё отношение к ней. Как бы то ни было, а я вышел из состояния неопределённости, в котором находился четыре года, числясь Начальником БАП, и надеюсь, что новое состояние поможет мне получить дополнительную энергию. Ведь неадекватное восприятие реальности — это источник дополнительных, ненужных амбиций, и как знать, может быть, именно ложные амбиции делали любимую работу каторгой? Я имею работу, которая очень подходит мне по характеру и темпераменту - спокойная, дающая возможность погрузиться в себя, почти медитативная, развивающая работоспособность и творчество... И вдруг - каторга... Мозаика не складывается.
          Сегодня у меня был очень напряженный, эмоциональный день, я принял важное решение: преодолев свои амбиции, я переступил границу прежнего пространства и оказался в более объёмном пространстве. Я расширил границы своего пространства... И я не исключаю, что раздвинул эти границы до бесконечности. Конечно, я пока чувствую себя в этом новом пространстве неуютно… Но, написав заявление на понижение в должности, я сделал то, на что в прежней жизни не был способен: раньше я не был готов впустить в свою жизнь плохое, а значит, не впускал в неё и хорошее. Сегодня я по своей воле впустил в свою жизнь плохое, и это значит, что я также готов впустить в свою жизнь и хорошее. Раньше я держал под контролем количество позитивного, которое могло войти в мою жизнь, но теперь я полностью подчинился воле Господа».
          Пока Василий Порфирьевич восстанавливал нарушенное начальником душевное равновесие, сослуживцы, подстрекаемые Ханом, откровенно издевались над Гниломедовым: опять у него из-под носа увели высокую должность!

          * * *
          Василий Порфирьевич решил: «Раз уж я стал постоянным сотрудником бюро МСЧ, то мне надо требовать нормальный компьютер, который остался от Полянского», - и сразу понял, что это говорят его амбиции.
          Василий Порфирьевич зашёл в своё родное бюро МСЧ, чтобы поздороваться, и тут же нарвался на грубость Рогуленко:
          - Страдаете? - спросила она.
          - От чего же я, по Вашему, должен страдать?
          - От того, что много работы.
          Это прозвучало очень грубо, и Василий Порфирьевич понял, что Рогуленко, как и Кристина, вместо сочувствия к человеку, которого публично унизил начальник, решила не отказывать себе в удовольствии продемонстрировать своё превосходство над ним. Чтобы сменить тему, Василий Порфирьевич спросил у неё про нововведение украинских властей - поездки по загранпаспортам, поскольку Рогуленко регулярно ездила к родителям на Украину… Но это не помогло, и он снова нарвался на грубость:
          - А Вам-то какое дело? – так же грубо отрезала Рогуленко, и Василий Порфирьевич вернулся в свою комнату, так и не найдя желанного общения. 
          Спустя некоторое время Рогуленко принесла в комнату 221 наряды на корветы и хотела отдать их Василию Порфирьевичу, но Кондратьева сказала:
          - Давайте сначала мне, я внесу их в компьютер.
          - А этот что будет делать? - презрительно спросила Рогуленко, глядя, как Василий Порфирьевич разговаривает по мобильному телефону. - В игрушки играться?
          Перед взором Василия Порфирьевича сразу возник образ шакала Табаки из сказки «Маугли», который истерично кричал: «Акела промахнулся! Акела промахнулся!» - призывая наброситься на старого волка и растерзать его. Своим презрительным отношением к нему Рогуленко демонстрировала, что тоже не прочь вволю насладиться падением старого волка, и Василий Порфирьевич сделал вывод: «Теперь я понимаю, что меня не случайно переселили из комнаты 218 в „комнату моей мечты“. Здесь я должен максимально избавиться от собственных амбиций и агрессии, чтобы чувствовать чужие амбиции и агрессию. И Рогуленко уже сейчас своим хамским поведением даёт мне понять, что это очень тяжело. Я думал, что навсегда избавился от амбиций Королёвой… Но у неё появилась достойная наследница, и у Рогуленко уже совсем другие амбиции… В нашем отделе неисчерпаемый источник амбиций и агрессии. Получается удивительная ситуация: в комнате 221 меня уважают всё больше и больше, потому что все видят, сколько я работаю, а сотрудники моего родного бюро МСЧ, включая молодого Начальника бюро Парамошкина и Заместителя начальника отдела Чухнова, всё больше презирают меня, потому что судят обо мне со слов других людей… Одним из этих людей является Хан».
          В бюро МСЧ стоял свободный компьютер Полянского, но после злобных нападок Рогуленко Василию Порфирьевичу расхотелось просить его: «Пусть сами работают на нём! Если так будет продолжаться, то я здесь не задержусь!» Но Провидение распорядилось иначе. Василия Порфирьевича вызвал Чухнов, указал на недочеты в работе, о которых ему наверняка доложил молодой Начальник бюро Лёня Парамошкин, и Василий Порфирьевич в ответ вынужден был пожаловаться на старый компьютер:
          - Сан Саныч, у меня очень старый компьютер, на нём старая операционная система Windows XP, которую Microsoft уже не поддерживает, сам компьютер уже на ладан дышит, и я ничего не успеваю сделать на нём, особенно когда приходится планировать работу цехов, - сказал он в своё оправдание.
          Чухнов вызвал Лёню, пожурил его за то, что он знал про медленный компьютер Василия Порфирьевича, но не принял мер, и распорядился отдать ему компьютер Полянского. Василий Порфирьевич пошёл в бюро МСЧ и под пристальным, очень недовольным взглядом Рогуленко забрал компьютер и монитор Полянского, а старый компьютер вернул туда, где когда-то взял его - в комнату 218. Цикл замкнулся.
          Василий Порфирьевич стал счастливым обладателем нового компьютера с операционной системой Windows 7 и нового огромного жидкокристаллического монитора — и всё сразу изменилось! Его душевное состояние улучшилось — и это сразу улучшило его восприятие окружающего мира: он стал более приветливым к Василию Порфирьевичу, этот окружающий мир начал окрашиваться жизнерадостными красками и постепенно оживать. «Получается, что должность простого инженера самого низкого разряда вместо Начальника БАП - это игольное ушко, через которое я смог вернуться в свою судьбу, - удивлялся Василий Порфирьевич. - И это произошло вопреки тому, что Гайдамака демонстративно унизил меня. Мне придаёт силы осознание того, что я веду скрытую войну с Гайдамакой за психологическое превосходство, которая покажет, чей дух окажется сильнее. На его стороне вся мощь административного ресурса, а на моей - только сила моего духа. И я должен победить эту нечисть. Моя главная цель — моральная победа над аферистом Гайдамакой, дорвавшимся до высшей власти на заводе. 
          Я хочу заниматься чем-то интересным, более творческим… А вместо этого занимаюсь нудным планированием... Значит, каких-то качеств мне не хватает, чтобы получить право заниматься чем-то более творческим, чем нудное планирование. Не существует бессмысленных, бесполезных занятий, не приносящих человеку пользу. Как только занятие перестаёт приносить пользу человеку, ему даётся другое занятие. Это для меня является законом. Другие законы гласят нечто противоположное. Например, один из законов гласит, что бежать по эскалатору метро запрещено, потому что это опасно - и для того, кто бежит, и для того, кто соблюдает этот закон. Но люди всё равно бегут по эскалатору. Значит, закон - это то, что происходит на самом деле, а не то, к чему призывают».
          Но, как ни радовался Василий Порфирьевич новому компьютеру, его радость была немного омрачена агрессивным поведением Рогуленко. Он был очень зол на неё за то, что она очень высокомерно, не скрывая своей злобы, обращалась с ним! Как он был зол! Василий Порфирьевич долго не мог успокоиться… В своих мысленных спорах с ней он воображал, что не стал молчать, а немедленно ответил собственным хамством на её хамство: например, обозвал её старой жирной свиньёй, которой надо научиться разговаривать с людьми, прежде чем открывать свой поганый рот! Он бы мог сказать ей, что она такая жирная не потому, что у неё много жира — нет! Это не жир, а злоба, которая раздула её, как пузырь, а ноги сделала толстыми, как у бегемота… Он мог бы сказать это Рогуленко в ответ на её хамство… Но он этого не сделал, и теперь пытался понять, почему он сдержался.
          Если человек видит страдания другого человека, и при этом старается сделать из него посмешище, то у него нет сострадания. У Рогуленко нет сострадания к человеку, который попал в беду, у неё вместо сострадания возникло непреодолимое желание поиздеваться над этим человеком. 
          И вдруг, совершенно неожиданно, Василий Порфирьевич понял: «Рогуленко своим злобным, хамским поступком дала мне возможность осознать, что я сам переполнен злобой после того, как Гайдамака публично унизил меня, понизив в должности, и моя душевная боль очень сильно воспалилась. Моя реакция на агрессию Рогуленко — это и есть показатель уровня моей внутренней агрессии. Я мог бы и проигнорировать злобные слова Рогуленко, давая понять и ей, и самому себе, что они нисколько не задевают мою душевную боль, а потому относятся вовсе не ко мне. Гайдамака меня обидел, потому что во мне слишком много внутренней злобы, которая портит мои отношения с женой. Человек, которого обидели, обретает шанс стать добрее. Гайдамака меня обидел — и у меня появился шанс стать добрее. Согласившись на понижение в должности, я позволил Гайдамаке обидеть себя, чтобы стать добрее. Рогуленко тоже обидела меня — и мои шансы стать добрее увеличились».
          Закончился рабочий день, который для Василия Порфирьевича выдался очень суетливым. Он получил новый компьютер, потом он, Хан и Пешкин оформили свои переводы: «молодые перспективные специалисты» - на повышение в должности, а бесперспективный пенсионер Василий Порфирьевич - на понижение. Всё закончилось благополучно... Но вечером ему стало тоскливо, в груди появилась тревога. Оформляя перевод вместе с молодыми сослуживцами, Василий Порфирьевич физически ощутил, что он уже пенсионер, и его жизнь клонится к закату. Он знал, эта тревога пройдёт, и ему лишь надо пережить это состояние... Хотя бы для того, чтобы более бережно относиться к своей жене, которая тоже боится старости. В этот день, ощущая всё это особенно остро, Василий Порфирьевич физически не мог относиться к Анне Андреевне агрессивно.

          * * *
          Ильюшин ушёл в какую-то организацию на должность заместителя начальника отдела… Но, пока он оформлялся, его покровитель, пообещавший ему высокооплачиваемую должность, неожиданно уволился, и Ильюшин остался один в чужом коллективе.
          Обсуждая неудачное трудоустройство Ильюшина, Грохольский установил бутыль с водой на стол, который находится за его спиной, и Василий Порфирьевич, наливая воду в чайник, пошутил:
          - Не боишься, что тебя кто-нибудь обрызгает?
          - Надо аккуратнее! - ответил Грохольский.
          - Это как получится… - снова пошутил Василий Порфирьевич.
          - Так говорят только неудачники! - отрезал Грохольский.
          - А я и есть неудачник… - ответил Василий Порфирьевич, вспомнив своё понижение в должности… Он всегда боялся неудач, даже самых незначительных, они его пугали, ввергали в паническое состояние. Это наследие досталось ему от родителей… Но, согласившись на понижение в должности, Василий Порфирьевич впустил в свою жизнь неудачу, дал ей право на существование... И ничего страшного не случилось! Наоборот, ему даже дали новый компьютер. Таким образом, он получил прививку от неудач…
          Более того, пережив понижение в должности, Василию Порфирьевичу снизошло откровение. Он осознал, что амбиции и страх утраты территории — это не одно и то же. Когда рядом с ним были Королёва и Пешкин, у него был страх, что они отожмут его должность Начальника БАП, это был страх утраты территории, которая давала ему средства к существованию, и этот страх усиливался его амбициями. Если бы он не согласился на понижение в должности, то страх утраты территории так и остался бы жить в нём. Но Василий Порфирьевич смирил свои амбиции, и остался только страх утраты территории — для которого уже не было оснований, ибо он понял, что средства к существованию остались неприкосновенными. И он успокоился, несмотря на понижение в должности.
          Борьба Гайдамаки за свою высокую должность — это такая же ситуация, как и у Василия Порфирьевича, но Гайдамака не готов отказаться от своих амбиций. Когда его понизили, он обидел много людей, в том числе и Василия Порфирьевича. Он дал волю своей жестокости, использовав своё высокое служебное положение. Но его понижение не лишило его территории, которая давала ему средства к существованию. Это обстоятельство сделало жестокость начальника необоснованной, то есть нелегитимной. Жестокость может быть легитимной только в случае угрозы утраты территории, которая обеспечивает жизнедеятельность организма.
          И когда Василий Порфирьевич это осознал, он решил, что, в соответствии с классификацией психологов, с которой он, как обыватель, был знаком в общих чертах, он относится скорее к категории  так называемых Непобедителей, чем к категории Неудачников. Непобедители в основной массе стараются быть прекрасными граждана­ми, исполнительными сотрудниками, хорошими соседями, они ко всем лояльны, никому не создают проблем, благодарны судьбе, что бы она им ни при­несла, про них  говорят, что они приятные в об­щении. А Победители создают окружающим людям массу проблем, потому что для них жизнь — это борьба, и они вовле­кают в свою борьбу других людей. Поскольку Василий Порфирьевич мысленно поднял себя с низшей ступени социальной иерархии, которую занимают Неудачники, на более высокую ступень, на которой находятся Непобедители, то он решительно заявил Грохольскому:
          - Егор Анастасиевич, я хочу проставиться за новую должность!
          - Это нелогично, - философски заметил Грохольский, - тебя понизили в должности, а ты ещё и проставиться хочешь.
          Но его слова не изменили намерения Василия Порфирьевича.
          В этот момент к ним прибежала Королёва и стала жаловаться:
          - Вы представляете, мне говорят: «Зачем простому инженеру Интернет?» Как зачем? Ведь я пишу такие работы, аналогов которым нет! Сплошные нервы! Да ещё начальник отчитал меня за то, что я мешаю работать Пешкину! - и она стала убеждать всех обитателей комнаты 221 в том, что Пешкин совершенно не разбирается в производстве: - Мишка даже не знает, что такое стандарт №269! А это стандарт предприятия применительно к нашему отделу!
          Слушая Королёву, Василию Порфирьевичу невольно стало жалко той великой страны, которая развалилась на его глазах, потому что в советское время трудно было даже представить ситуацию, когда по заводу, строящему военные корабли, носится полусумасшедшая женщина и убеждает всех в том, что Главный инженер, Генеральный директор, Главный Технолог, Начальник ПДО, Главный Строитель и другие высшие руководители неспособны управлять заводом, и что этой эксклюзивной способностью обладает только она.
          Когда Королёва, выложив свои жалобы, убежала, все дружно засмеялись, а у Василия Порфирьевича появились свои соображения: «Гайдамака жестоко отомстил ей за неадекватное поведение: сделав Пешкина её начальником, он сотворил из неё посмешище, ибо в том, что Пешкин ничтожество по сравнению с ней, Королёвой теперь надо убеждать не только меня, но и весь отдел. Правда, Гайдамака отомстил Королёвой за счёт моего унижения… Но я при этом не стал посмешищем всего отдела. Из всего ПДО одна лишь Рогуленко пытается сделать из меня посмешище, но у неё ничего не получается. Королёва приходила к нам, чтобы доказать всем, какая она важная, значительная фигура не только на заводе, но и во всём судостроении...  А меня в это же самое время лишили даже малейших признаков важности, значимости во всех проявлениях. Совершенно очевидно, что в последнее время Королёва зачастила в нашу комнату. Почему? Может, ей приятно видеть униженного человека, то есть меня, потому что её саму унизил Гайдамака? Или ей, наоборот, очень неприятно видеть собственного раба в роли своего начальника? Поэтому Королёва не оставляет попыток прорваться к Генеральному директору — теперь уже к Уткину, чтобы научить его, как надо правильно работать, но её не допускают даже к Директору по экономике и финансам Колкеру, который снова в фаворе. Королёва изо всех сил рвётся в заводскую элиту… Но её верный раб Пешкин опередил её. А молодой проныра Хан обогнал даже Пешкина. Но для меня самое интересное в том, что я не испытываю неприязни к Королёвой, хотя понимаю, какую роль она сыграла в моей судьбе. Это было испытание, и я его выдержал».

          * * *
          В выходные Василий Порфирьевич и Анна Андреевна поехали на Невский проспект, как обычно, зашли в Казанский собор, поставили свечки, помолились и посидели в храме, предаваясь тишине и покою. Пока они сидели, перед их глазами ходили толпы китайцев: куда ни глянь – везде только китайцы… Китайцы, китайцы, китайцы…
         «Какой же Казанский без китайцев?» - подумал Василий Порфирьевич.
         Они не стали дожидаться вечернего богослужения и ушли, а возле входа в метро Анна Андреевна спросила:
          - А мы разве не пойдём в кафе «Север»?
          - Конечно, не пойдём! - уверенно ответил Василий Порфирьевич.
          - А почему? – разочарованно спросила Анна Андреевна.
          - Нам надо срочно копить деньги на наши похороны, а то нас закопают в пластиковых мешках, как бомжей.
          Анна Андреевна засмеялась и призналась:
          - Да я специально придумала про похороны, чтобы хоть как-то заставить тебя отказаться от увольнения! Я умирать пока не собираюсь.
          - Значит, похороны откладываются, - сказал Василий Порфирьевич. - Ну, тогда можно идти в «Север».
          Василий Порфирьевич решил для себя, что главный принцип решения спорных вопросов с женой — никогда не говорить вместо неё слово «нет». Ему надо соглашаться со всеми её предложениями, даже с такими экзотическими, как необходимость копить деньги на похороны, и тогда она сама произнесёт слово «нет». Он принял такое решение, потому что понял, что эта проблемы живёт с каждым человеком с самого детства.
          Когда Анна Андреевна отвергала его желания, то он тоже чувствовал себя примерно так же, как в детстве, когда родители подавляли его желания и игнорировали его просьбы. Когда Анна Андреевна отвергала его предложения, то она, по сути, копировала запреты его матери. Чтобы исправить ситуацию, Василий Порфирьевич пытался добиться от жены, чтобы она сама что-то предлагала, чего-то хотела, но у неё это плохо получалось, потому что она сама находилась под властью родительских запретов. И когда Анна Андреевна отвергала предложения Василия Порфирьевича, он сердился, потому что считал такое отношение к нему несправедливым. Но в последнее время, особенно после многолетнего общения с Королёвой, он начал понимать, что мгновенный спонтанный протест против несправедливости, совершаемой женщиной — это попытка восстановить свою самооценку, подавленную родителями. Восстановление самооценки – это дело полезное… Но если он ввяжется в войну против какой-нибудь женщины — это будет демонстрацией его презрения к любой женщине. А презрение к женщине – это суицид для мужчины, потому что он вышел из материнской утробы. И совесть Василия Порфирьевича не была чиста, потому что он испытал презрение к собственной матери, и это произошло, когда её постигла страшная болезнь – старческое слабоумие.  А поскольку он испытал презрение к своей матери, из утробы которой он вышел в жизнь, то она перестала быть его матерью. Это событие сильно загрязнило карму Василия Порфирьевича. И сейчас, когда стоило только завершиться конфликту с Королёвой, как немедленно возник его конфликт с Рогуленко. И во всех этих ситуациях он усматривал закономерность. Он неосознанно шёл на конфликт с женщинами, и этим он как бы имитировал свой детский конфликт с матерью... Но теперь он должен действовать осознанно, то есть переживать заново свои конфликты с женщинами, меняя своё прежнее отношение к своей матери. Результатом этого пересмотра должно быть освобождение от детского страха быть наказанным за собственное мнение, за собственные желания.
          Когда выдали зарплатные листочки, Василий Порфирьевич обнаружил, что его зарплата уменьшилась на 5 000 рублей, и он вспомнил слова начальника: «А что касается зарплаты, то пока я на своём месте - в зарплате ты не потеряешь». Значит, Гайдамака снова обманул его.
          - Я спросил у начальника: «Почему так получилось?» - сказал ему Чухнов, выдавая листок. - И он мне ответил, что ошибся, и в следующем месяце исправит ошибку.
          Но Василий Порфирьевич, вопреки оптимизму Чухнова, уже не верил в эти сказки, потому что проходил это не один раз.
          «Может, Гайдамака думает, что я должен прийти к нему и попросить выполнить обещание? – гадал Василий Порфирьевич. - Но я уже так делал, и моё унижение ни к чему не привело. Я должен победить эту нечисть, поэтому ни в коем случае не пойду к нему на поклон! Раньше в подобной ситуации, когда не знаешь, выполнит ли Гайдамака своё обещание, я бы волновался, мысленно спорил с ним, не спал бы... А сейчас я спокоен, потому что у меня теперь два источника финансирования - зарплата и пенсия - и я точно знаю, что не умру с голоду. Начальник уменьшил мне зарплату, а я при этом должен замещать Кондратьеву. Может, мне сделать ответный ход - отказаться от лишней работы за меньшие деньги, раз меня так обидели? Мои сослуживцы именно так и поступили бы... Нет, я должен позволить себя обидеть! Я теперь живу по закону: „Если тебя хотят обидеть — позволь себя обидеть!“ Если начальник понизил меня в должности и уменьшил мою зарплату, то я должен чем-то компенсировать эту потерю. Может быть, понижение в должности и уменьшение зарплаты - это плата за то, что я не продал за деньги свою самостоятельность и сохранил свою личность от размывания. Подобная ситуация уже была, когда Гайдамака целый год платил мне на 5 000 рублей меньше, но потом я снова стал востребован, и он восстановил мою зарплату».
          Василий Порфирьевич стоял на колоннаде, погода была мерзкая, на душе у Василия Порфирьевича было тоскливо, мимо него проходили руководители разных уровней, и его при виде этих «менеджеров успеха» одолевали невесёлые мысли: «Как получилось, что я, обладая многими способностями, занимаю самую низкую должность на заводе, а люди, не имеющие способностей, занимают высокие должности и получают большие деньги? Неужели я что-то делал неправильно в своей жизни? Но если я поступал неправильно, значит, Гайдамака, Королёва и им подобные поступали правильно? Но где же тогда справедливость? А может, моя ошибка в том, что я, имея способности, работаю там, где они не нужны? Значит, мне надо было с самого детства развивать свои способности, чтобы работать там, где их можно применить. А если я этого не сделал и всю жизнь посвятил работе, где мои способности не нужны, значит, надо забыть о способностях. Но куда мне деть свои амбиции? Их-то как раз не удастся обмануть. А жизнь прошла. А может, моя беда в том, что я слишком легко отказываюсь от своих достижений? Я хотел отказаться от работы, обеспечивающей моё безбедное существование, но, благодаря жене, не сделал этого. Если я научусь видеть и ценить свои достижения, то меня ждут новые достижения».

          * * *
          В конце марта состоялся корпоратив по случаю дня рождения Хана, и в этот же день «молодые перспективные специалисты» решили отметить свои новые должности. Именинник расхаживал вразвалочку по комнате 221 с умным видом и разглагольствовал о том, какие дураки те, кто занимается договорами... А в это время новоиспечённый Начальник БАП Пешкин накрывал праздничный стол. Привычка прислуживать, надёжно привитая ему Королёвой, стала неотъемлемой частью его личности, и ему уже было совершенно не важно, кому прислуживать. В этот торжественный день Пешкин прислуживал Хану.
          В обед собравшиеся за столом (а присутствовали не все сотрудники, и особенно бросалось в глаза отсутствие Рогуленко) поздравили Хана с днём рождения и с новой должностью. Когда очередь говорить тост дошла до Лёни Парамошкина, Хан, взявший на себя функции тамады, пошутил:
          - В отсутствие Начальника бюро МСЧ... - он сделал паузу, игриво посмотрел по сторонам, а потом продолжил: - Эммы Остаповны, слово предоставляется Лёне!
          Услышав эту «шутку», Лёня покраснел, как рак, но всё равно поздравил оскорбившего его Хана. При Денисе Петрове ни у кого не повернулся бы язык назвать Рогуленко настоящим Начальником бюро МСЧ, это произошло уже при Лёне.
          «Значит, Лёня сам допустил, чтобы над ним так шутили! – сделал вывод Василий Порфирьевич. - А ведь у меня тоже была подобная склонность шутить, когда ради красного словца я мог сильно обидеть человека. Зато теперь, благодаря присутствию Хана, я увидел, как это безобразно, поэтому отказываюсь от такого сомнительного таланта».
          А Хан поделился с сослуживцами ещё одной своей шуткой:
          - Звонит мне бывшая подруга, я спрашиваю: «Как у тебя дела?» - и она отвечает: «Всё нормально, я в декрете». И я ей отвечаю: «Я тоже в декрете!» - и он заразительно засмеялся, приглашая всех посмеяться вместе с ним.
          Воздав должное выдающимся достижениям Хана, все поздравили Пешкина с новой должностью. Василий Порфирьевич даже сказал хорошие слова о Пешкине, который помог ему освоить программу Linux. Василий Порфирьевич решил, что его доброе отношение к человеку, совершившему по отношению к нему подлый поступок, способно оказать должное воздействие на сослуживцев. Кроме того, он надеялся, что его детская душевная боль после этого должна уменьшиться.
          Услышав похвалы в адрес Пешкина, Королёва не упустила возможность похвастаться:
          - Я была приглашена Гайдамакой на совещание, и, идя на это совещание, дала себе слово продержаться хотя бы минуту... Но уже через полминуты начальник выгнал меня из кабинета!
          «Кажется, интриган Гайдамака начал понимать, что Королёва, которая настойчиво ищет возможность встретиться с Уткиным, становится опасной для остатков его карьеры», - подумал Василий Порфирьевич. Ему было известно, что, когда Королёва была на больничном, Гайдамака на совещании стал расточать угрозы в её адрес:
          - Мне надоело, что она занимается глобальными концепциями, а не работает на свой отдел! Если она не будет сидеть на своём месте, то я ее уволю!
          Пешкин добросовестно передал Королёвой слова начальника, и после обеда она закрыла больничный и прибежала на работу.
          А Королёва продолжала хвастаться:
          - Когда я узнала, что Фреймана назначили главным за внедрение программы 1С, я остановила в коридоре Главного инженера Ларионова и съязвила: «Спасибо Вам за Фреймана! Теперь всё будет в порядке!» – и низко поклонилась ему. Ларионов позеленел от злости и пошёл в туалет курить.
          - Я слышал, что начальник на совещании грозился в Ваш адрес, когда Вы были на больничном, - сказал Василий Порфирьевич.
          - А знаете, почему он грозился? – спросила Королёва.
          - Нет.
          - Я написала Генеральному директору служебную записку, в которой указала на некоторые, скажем так, «эксклюзивные» особенности нашего производства. Уткин прочитал мою записку, она ему понравилась, и он назначил Елистратова ответственным за выполнение процесса, описанного мной. Гайдамаке теперь придётся считаться со мной, потому что без меня ни Слизкин, ни Гайдамака ничего не смогут сделать!
          «Несмотря на абсурдность ситуации, описанной Королёвой, для меня это хороший урок: Королёва своим упорством добилась внимания Генерального директора завода к её персоне, - подумал Василий Порфирьевич, слушая хвастовство Королёвой. - Над ней все смеялись, в том числе и я, а эта „коза“, как выразился Гайдамака, упорно протаптывала дорожку к Уткину… И протоптала! Стремясь на вершину пирамиды заводской власти, Королёва переступила через своего начальника Гайдамаку, и теперь он вынужден делать то, что она считает нужным. Мне кажется, что в этой ситуации хэппи-энд невозможен, кто-то должен быть обвинён в некомпетентности и с позором изгнан. Более того, Королёва стремится к тому, чтобы полностью завладеть волей Уткина, как завладела волей генерального директора завода „Алмаз“. Возможно ли это в принципе? Как знать…»
          - И что теперь? - спросил Василий Порфирьевич.
          - Уткин назначил мне встречу! - похвасталась Королёва.
          По сложившейся в комнате 221 традиции, после корпоратива посуду должен мыть виновник торжества… Как говорится, чтоб неповадно было… Но «молодые перспективные специалисты» к подобным вопросам, в отличие от пенсионеров, подходили творчески, и они даже не подумали о том, чтобы помыть посуду: ведь это не их комната, они ушли в свою комнату, и грязная посуда просто перестала для них существовать. И Василий Порфирьевич снова помыл посуду, чтобы заработать очки перед обитателями комнаты 221... При этом он не забывал, что этом вопросе главное - не стать такой же прислугой, как Пешкин.
          В конце дня в комнату 221 пришли Костогрыз, Парамошкин и Хан, и Костогрыз включил в своём смартфоне песню: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка?» Все засмеялись, и злобная троица пошла демонстрировать эту песню самому Пешкину. Шутка заключалась в том, что у Пешкина, который очень любил конфеты, почти не осталось зубов - а недавно у него было воспаление, и ему даже резали десну -  и он старался не улыбаться… Но только не в этот день. Он соорудил себе клоунскую причёску - с хохолком из жидких волос на макушке — и вприпрыжку разгуливал по коридору власти с улыбкой до ушей.
          В 16 часов «желторотый» начальник Лёня Парамошкин заявил, что ему надоело работать, и ушёл домой, поручив Костогрызу «прикрыть» его, и теперь Костогрыз должен врать всем подряд, чтобы скрыть позорное бегство своего Начальника бюро МСЧ с работы.
          «Точно так же врал Пешкин, „прикрывая“ Королёву, и это означало, что он брал на себя грех Королёвой, - подумал Василий Порфирьевич. - Теперь Костогрыз должен „прикрывать“ Лёню, беря на себя его грех».

          * * *
          Утром сотрудники ПДО прошли медосмотр в заводской поликлинике. Василий Порфирьевич был голоден, потому что анализы мочи и крови надо было сдавать натощак, он волновался, и его артериальное давление было 180/100. Кроме высокого давления, у него были нарушения слуха и зрения... Но, несмотря на эти проблемы со здоровьем, он приспособился к условиям своей работы. Он хорошо спал, хорошо слышал, когда люди говорили достаточно громко и отчётливо, а что касается плохого зрения, то он отказался от очков и приучил глаза к работе на компьютере. Он жил для себя, а не для врачей. Василий Порфирьевич для себя решил, что его организм перешёл в режим экономии энергии: ведь для поддержания густой шевелюры и стопроцентного зрения и слуха требуется много энергии.
          Анна Андреевна вычитала в Интернете, что плохо спят люди, которые боятся на время сна утратить контроль над реальностью. Но у Василия Порфирьевича была собственная версия. Сон — это маленькая смерть, поэтому люди, которые боятся смерти, плохо спят. Поэтому он учился не бояться смерти.
          Весь прошедший год у Василия Порфирьевича было очень напряжённое психологическое состояние из-за событий на Украине, которые усилили его болезненную привязанность к состоянию несчастья и ощущение себя в роли жертвы. Это было неудивительно, потому что «весь цивилизованный мир» поддерживал государственный переворот на Украине, а Россию сделал изгоем. Но Василию Порфирьевичу удалось осознать свою детскую душевную боль, и он понял, что в основе этой боли лежит его протест против родительского запрета иметь своё мнение и против неспособности получить то, что он хотел, а также детский страх перед наказанием родителей за собственное мнение и непослушание. США и Евросоюз упорно старались наказать Россию за собственное мнение, но Президент России Путин переступил через свой страх, и в результате в Россию вернулся Крым. Украинские власти старались наказать Новороссию за собственное мнение, но русские люди Новороссии переступили через свой страх, и сейчас там шла война. Для Василия Порфирьевича Крым и Новороссия стали символом преодоления детского страха перед родителями, и теперь пришла его очередь переступить через свой страх, потому что пред его глазами находится живой пример того, к чему это может привести: Королёва наказывает Пешкина за малейшую попытку иметь собственное мнение, и он не в состоянии переступить через свой страх.
          Анна Андреевна уже в который раз стала жаловаться Василию Порфирьевичу:
          - Когда я устраивалась на работу, с Тамарой Павловной были оговорены условия, что я буду работать четыре дня в неделю… А теперь руководители хотят заставить меня работать пять дней в неделю и приходить к девяти часам. Это несправедливо!
          - Твоё сопротивление - это одновременно и ожидание наказания, и страх перед наказанием, и стремление избежать его, - ответил Василий Порфирьевич. – И для тебя это является причиной стресса, а в нашем возрасте стресс очень опасен. Я советую тебе смириться с той несправедливостью, которую тебе пытаются навязать.
          - Но я испытаю сильную обиду от этой несправедливости! - возразила Анна Андреевна.
          - Конечно, ты испытаешь обиду, но ты её вскоре переживешь, потому что она обретёт плоть, когда вынуждена будешь подчиниться новым требованиям. Пытаясь избежать этой обиды, ты лишаешь её плоти, она превращается в вечное ожидание, что тебя обидят, и увеличивает твою душевную боль. Это касается и меня. Я знал, что Гайдамака обязательно понизит меня, я ждал этого - и одновременно боялся, и это ожидание распаляло мою болезненную привязанность к состоянию несчастья и ощущение себя в роли жертвы. Как только это произошло, моя душевная боль обрела плоть, и теперь мне всё равно, если даже Гайдамака захочет меня пересадить в комнату 218 на «место возле параши». Мне тоже обидно, что у меня самый низкий разряд и самая маленькая зарплата в отделе! Это унизительно, но я знаю, что это пройдёт.
          - Но почему это пройдёт? – спросила Анна Андреевна.
          - Душевная боль - это болезненное ожидание, что меня - или тебя - должны обидеть, но душевная боль - это фантом, у неё нет плоти. А если мне больно, когда меня на самом деле обидели, то это уже не фантом, а реальная боль, которая обязательно пройдёт, потому что её вылечит время. А фантомную боль время не способно вылечить, потому что её подпитывает воображение. Значит, позволить себя обидеть - это дорогого стоит, и Гайдамака обидел меня уже не один раз. Самое смешное в том, что именно аферист Гайдамака вылечит мою душевную боль!
          - Мне кажется, что это будет не смешно, это будет настоящее чудо! – сказала Анна Андреевна.
          - И ещё одно соображение. Будучи Начальником БАП и выполняя функции рядового инженера бюро МСЧ, я был искусственным, ненастоящим, а после понижения в должности стал более настоящим. Но, будучи инженером девятого разряда, но получая зарплату Начальника БАП, я тоже был не полностью настоящим. Приведя мою зарплату в соответствие с новой должностью, начальник снова сделал меня более реальным, более живым. Это самое верное доказательство того, что я становлюсь реальным, живым человеком, а не продуктом собственных амбиций. Это дорогого стоит.
          - А ты смог бы получить всё это в отделе Главного Технолога, если твоя зарплата в конечном итоге стала почти такой же, как до твоего переезда в Жёлтый дом?
          - Ни в коем случае! - уверенно ответил Василий Порфирьевич.
          - Выходит, в ПДО ты пошёл не только за деньгами, но и за унижениями?
          - Выходит, что это так, потому что я оказался в коридоре власти, где очень высокий уровень амбиций, - согласился Василий Порфирьевич. - Я должен понять, что уменьшение зарплаты - это не что-то фатальное, а лишь временная ситуация, в которой я должен позволить себя обидеть, а потом убедиться в том, что ничего страшного со мной не случилось.
          - Это всё понятно, когда речь идёт о понижении в должности, - возразила Анна Андреевна. - Но ведь Гайдамака лишил тебя денег, а деньги - это жизнь, и уж тем более для нас, пенсионеров — самой незащищённой группы населения. Или я ошибаюсь?
          - Чем сильнее Гайдамака меня обижает, тем больше меня жалеют сослуживцы, тем ближе к ним я становлюсь. А сближение с людьми, освобождение от презрения к ним - это и есть обретение плоти. Вот, например, вчера, возвращаясь с прогулки, я - совершенно беззлобно - пошутил над компьютерщиками, загоравшими возле входа в заводоуправление.
          - И что тут такого? - удивилась Анна Андреевна.
          - Раньше я высокомерно проходил мимо!
          - Это уже интересно, - сказала Анна Андреевна.
          - Мы с тобой выстраиваем своё поведение на ожидании, что нас обязательно кто-то обидит, поэтому совершаем поступки, не дожидаясь, когда нас на самом деле обидят, и это делает нас неадекватными. Нам надо учиться совершать ответные действия только после того, как нас обидят, и это сделает нас адекватными. Может быть, это уменьшит нашу душевную боль. Сопротивляясь требованиям руководителей работать в пятницу, ты не позволяешь им тебя обидеть. Попробуй прекратить сопротивляться и позволь обидеть себя. Я позволил себя обидеть, и ничего не потерял, хотя опустился на такое дно, на которое раньше никогда не опускался, потому что не позволял себе так низко опускаться.
          - Опускаться на самое дно социальной среды — не очень приятное занятие! - возразила Анна Андреевна.
          - Это так кажется, ведь впадина — это такая же вершина, только со знаком «минус». А в мире энергий, в котором мы живём, знак не имеет никакого значения. Даже падая на дно самой глубокой ямы, человек всё равно покоряет самую высокую вершину, ибо позволяет себе то, чего в его жизни никогда не было. Значит, не позволяя себя обидеть, я сам, по собственной воле, занижал свой уровень.
          Поговорив по душам с женой, Василий Порфирьевич стал приучать  себя находиться на самом дне социальной иерархии.
          А Гниломедов снова всех удивил: он пошёл к Гайдамаке и сказал, что хочет работать специалистом по закупкам вместо Кожемякиной, а поскольку она часто болеет, то её можно уволить... Ради него.