Нулевой хиппи

Розовые штаны, футболка со странной символикой и карикатурами, распущенные волосы по плечам, очки в виде звёздочек. Это был наряд одного молодого человека, которого везде в своё время называли по-разному. Сейчас же имя его уже известно.
Хиппи встал с кровати на руки, сделал кувырок и приземлился. Пошёл, подпрыгивая, к выходу. Дверь в квартиру была не заперта и даже приоткрыта. Свидетельство настоящей гостеприимности! Он толкнул её мизинцем, дабы не запачкать руки, и отправился по лестнице.
Перед подъездом он не выдержал и перепрыгнул десять ступенек и сразу оказался на полу.
Морозный воздух, но темнота *укутала*. Он прогуливался по самой людной улице города. Кто-то смеялся, какие-то хомячки решались в голос плохо подшутить. Из-за жалости к посредственному юмору хиппи в ответ *морозился*.
Молчал и игнорировал он также на вопросы старых и пьяных. Без последствий. Исключение делал лишь тогда, когда знал, что слышим другими.
- Откуда эта шуба? - спрашивал сутулый студент с выравнивающими *корсетами* на зубах.
- Ты хочешь спросить, почему она сделана не из твоей кожи? Ответ прост: она слишком жирная. У меня боязнь к лишнему весу. Да, кстати, иди к чёрту. - Последние слова были произнесены так внушительно, что невольно вызвали остановку слушателей, пока всегда уверенный оратор ускорял шаг. Он любил произносить одновременно первую и последнюю речь.
Хиппи использовал иронию, плохую иронию, самоиронию, сатиру, сарказм, бред, бессвязные замечания. Всё это дышало презрением к обществу и желанием перемен.
Если мечты оказались неисполнимыми, но душа не желает мириться с действительностью, то ничего другого не остаётся, кроме глубочайшего высмеивания. Нередко оно направлено на себя, ибо и сам причастен к злу.
- Врешь, автор, попович допотопный. Зачем хулишь меня? Ответь во имя по имени...
Да, он как будто играет какую-то глупую роль, выбранную до конца жизни.
Чтобы не нагружать читателя подробностями финской обыденной жизни в середине 20-го века, переведу один случай на современный русский:
- Что ты ешь?
- За десять рублей.
- Доширак столько не стоит.
- Старый доедаю.
Он был часто зван, но чаще не зван. Знакомые видели в нём шута, как в Гамлете - безумного. Он пренебрегал всеми социальными условностями. Чем более они угрожали и чем более убедительно выглядели, тем с большим азартом он рвал их.
Был умен, но не был одиночкой, интровертом. Его, экстраверта, тянуло к людям.
Шут не удовлетворялся подкидыванием игрушечных мячиков. Он понимал, что обыкновенная и самая используемая всеми слоями населения брань стала условностью и шаблонным способом выражения глупых чувств, поэтому с невиданной волей не матерился.
Сегодня доказывает одно, завтра - другое. Обидчиво замечали, что глупец «переобувается».
-Я бы не переобувался. Буду искренен со своими друзьями: я плевал на ваш дом. Если он будет наконец-то гореть, я принесу дров. Я переобуваюсь только потому, что грязно у вас.
При этом делал серьёзный вид, в душе веря, что они понимают комедию. Он заблуждался. Разговор с русским эмигрантом:
- Вас зовут Александр?
- Да.
- Вам стоит поменять имя. Был Александр Македонский, а Македония находится под игом тех, которые хотят поработить славян.
- Но ведь был Александр первый, русский император!
- Ты про того, который чмокался с Наполеоном?
Не один раз ему угрожали психушкой. Не один раз ему угрожала сама психушка. Но он был слишком умным, чтобы не путать врагов. Однажды всё же ему поставили мат, но на следующий же день, после того, как обыграл всех врачей в настоящие шахматы, получил выписку.
Общество хиппи было с низким классовым сознанием. Так сказали бы коммунисты. Собрания не назывались римскими цифрами, проходили в случайное время и во временном месте.
- Товарищи, братья! Вы знаете, что я часто себе противоречу, но пусть подо мной земля провалится, если я совру, сказав, что вы - идиоты.
Тогда некоторые псевдо-хиппи стремились заставить своих единомышленников не только мыслить, но начать действовать в самых двусмысленных определениях.
Но это было не впервые, но и не впервые обвинения шутника следовали за угрожающей возможностью организации стать серьёзной.
Все эти вылазки занимали от силы час в его дне. Прочее время он посвящал самоотверженной интеллектуальной деятельности. Его могло описать такое слово из трёх букв, с которого поголовно смеются все якобы здоровые люди. Я про ЗОЖ - здоровый образ жизни.
Его нога не ступала в землю языческую, в лавки и рестораны. Несмотря на то, что был среди людей, почти не общался с девушками и не смотрел на них. Никто не шутил с этого, ибо шутят мужчины, а эти близорукие блудники, как правило, в цвете своих сил, не замечают другого, так как заняты другой. Курил холодным воздухом, вино пил из крана. Не был официально где-то устроен работать, поэтому не пахал лошадью. Большую часть времени проводил на свежем воздухе...

***
Вторая мировая война в Финляндии. Вероятно, СССР будет продвигаться, пока не сдадимся. Они вряд ли сдадутся. Тогда начнётся мобилизация. Братьев возьмут на эту бессмысленную войну, если я не погибну...
Он думал так. Подписал какие-то бумажки. На плату не смотрел. Его тщательно проверяли.
По дороге к фронту заболел. Поместили в заброшку возле переполненного госпиталя. Она была дырявая, но одна целая коморка нашлась. Произвольных отверстий в стене и сквозняков меж ними не было. Тепло, но душно. Было одно окно с размером портрета собаки, но осеняя пасмурность не отходила.
Целыми днями он лежал. Ноги болели как на углях. Вставал, пытался ходить, но становилось хуже. Кашель, резь в горле и несвободный нос. Бред сменялся кошмаром. Он пугал своей правдоподобностью до мелочей, но стоило отвлечься, и кулисы падали, обман становился виден. Смеялся: «Это лишь сон...». И вдруг опять незаметно впадаешь уже в другое представление.
Однажды он услышал очень приятную музыку свыше. Невольно казалось, слушая её, что видишь, как Иисус всходит на гору с улыбкой при ранних лучах солнца, преодолевая тяжкий путь. Нагорная проповедь... Раньше он ненавидел музыку и музыкантов, хотя сам им когда-то был. «Верно, умираю...». Но через время понял: т был бродячий музыкант, который репетировал.
Кое-как дошлёпал до верхнего этажа и узрел, что пусто. «Это музыка в моей голове...».
На следующий день он попросил пришедшего доктора принести флейту. Тот улыбнулся, в душе уже положил цветочек на могилку юродивенького, но из-за настойчивости того вынужден был дать обещание.
Вечером, во время очередного и недолгого облегчения болезни после приёма пищи, пошел прогуляться по руинам. На том этаже, откуда, как ему казалось вчера в бреду, доносилась мелодия, он нашел гитару. Взял её и...
Если бы я был там, мне бы понравилось то, что он играл. Самые разные аккорды были адресованы им Богу, который, однако, не нуждается, чтобы его как-то называли. Не мог не видеть и не слышать, что любая любовная песенка ставала величавее, если только заменить любовь к смертной женщине благоговением перед Творцом. Эти партии, ещё сохранившиеся в памяти, сочинённые иногда авторами беспринципными и атеистами в порывах безумной страсти, получали одухотворённый смысл для него. Он наслаждался Каждым невольным, случайным дрожанием струны, шорохом... будто кто-то гладит по голове. Может быть, это очень символично, ибо сам он испытывал такое чувство к музыке. какое юноша испытывает один раз в жизни к девушке...
Его страсть была слишком высокой, чтобы служить причиной жалоб на судьбу... Думал всю жизнь, что гениальность — это сила воли, которая направлена на выполнения какого-то головоломанья, насилия над собой. И тут осознал, что не всегда... Он принял смерть без ропота.