Шёлковые нити судеб

Глава 1: Акварельный рассвет

Солнце, ещё сонное и бледное, едва коснулось своими первыми, акварельными лучами крыш городских домов. В небольшой квартирке под самой крышей, пропахшей терпким ароматом масляных красок и свежесваренного кофе, начинался новый день. Здесь, в этом уютном хаосе холстов, кистей и разбросанных книг, жили две души, две подруги — Айрис и Мэй.

Айрис, чьи волосы горели медью в утреннем свете, подобно осеннему листу, уже стояла у мольберта. На ней была лишь длинная белая рубашка, забрызганная десятками разноцветных пятен — следами её ночных вдохновений. Босые ноги легко ступали по прохладному деревянному полу. Её движения были порывисты и легки, словно танец мотылька. Тонкие пальцы, измазанные в ультрамарине, сжимали кисть, а зелёные, как летняя листва, глаза сосредоточенно следили за каждым мазком, что ложился на холст. Она писала рассвет — тот самый, что сейчас робко заглядывал в их окно, но на её картине он был смелее, ярче, полнее жизни и обещаний.

— Ты снова не спала всю ночь, — раздался тихий, немного сонный голос со стороны двери. Это была Мэй. Она стояла, прислонившись к косяку, закутанная в мягкий серый плед. Её тёмные, как вороново крыло, волосы были собраны в небрежный пучок на затылке, а в карих, почти чёрных глазах читалась забота. На ней была простая пижама из хлопка — свободные штаны в клетку и светлая футболка. Мэй была воплощением порядка и спокойствия, идеальным противовесом творческому урагану Айрис.

Айрис, не оборачиваясь, улыбнулась. — Разве можно спать, когда сам город просит, чтобы его нарисовали? Посмотри, Мэй, какой свет! Он словно жидкий мёд, растекается по стенам. Сегодня у меня всё получится! Я чувствую это.

Мэй подошла ближе, заглядывая подруге через плечо. На холсте рождался пейзаж, полный воздуха и нежности. Она мягко коснулась плеча Айрис.

— Картина прекрасна. Но и тебе нужен отдых. У тебя сегодня важный день, ты же помнишь? Встреча с галеристом.

— Помню, конечно, — вздохнула Айрис, наконец откладывая кисть. Она повернулась к Мэй, и её лицо озарила озорная улыбка. — А у тебя — собеседование в той самой фирме, где все ходят в строгих костюмах и говорят умные слова. Ты уже решила, что наденешь? Свою «броню» из тёмно-синего пиджака и юбки-карандаш?

Мэй чуть покраснела. — Это не броня, а деловой стиль. Он помогает сосредоточиться. И потом, я должна произвести впечатление серьёзного человека.

— Ты и есть самый серьёзный человек из всех, кого я знаю, — Айрис ласково провела пальцем по щеке подруги, оставляя на ней едва заметный голубой след. — Даже слишком. Иногда тебе нужно позволять себе немного безумства.

Она подошла к шкафу и распахнула его. Внутри царил такой же творческий беспорядок, как и во всей квартире. Яркие платья, шарфы всех цветов радуги, потёртые джинсы и уютные свитера. Айрис извлекла оттуда лёгкое шёлковое платье изумрудного цвета.

— Вот! Надень сегодня это. Оно подчеркнёт твои глаза и заставит всех в той скучной конторе позабыть свои умные слова.

Мэй с сомнением посмотрела на платье. — Айрис, это несерьёзно. Оно слишком... яркое.

— Жизнь должна быть яркой! — воскликнула художница. — Ну же, примерь! Ради меня.

Поддавшись на уговоры, Мэй скрылась за ширмой. Через минуту она вышла, и Айрис восхищённо ахнула. Платье идеально сидело на её стройной фигуре, а глубокий зелёный цвет делал её тёмные глаза ещё более выразительными и загадочными. Она выглядела не просто серьёзным специалистом, а утончённой и уверенной в себе женщиной.

— Видишь? — прошептала Айрис, подходя и поправляя складку на плече. — Ты прекрасна. Ты получишь эту работу, я не сомневаюсь.

Мэй посмотрела на своё отражение в старом зеркале. Возможно, Айрис была права. Возможно, стоило хоть раз отойти от привычных правил. Она улыбнулась, и эта редкая, искренняя улыбка преобразила её строгое лицо.

— Хорошо. Я надену его. Но только если ты пообещаешь, что поспишь хотя бы час перед своей встречей.

— Договорились! — рассмеялась Айрис и, обняв подругу, легко поцеловала её в щёку. — А теперь — кофе! Нам обеим сегодня понадобятся силы, чтобы покорять этот мир.

Глава 2: Встреча под сакурой

Собеседование прошло на удивление гладко. Изумрудное платье, вопреки опасениям Мэй, произвело должное впечатление. Оно не кричало о легкомыслии, но говорило о смелости и неординарности мышления. Её ответы были чёткими и уверенными, и строгий седовласый господин, проводивший интервью, несколько раз одобрительно кивнул. Выйдя из стеклянных дверей офисного центра, Мэй почувствовала небывалое облегчение и лёгкость. День был в самом разгаре, солнце стояло высоко, и возвращаться в душную квартиру совсем не хотелось. Ей нужно было пройтись, привести мысли в порядок и просто подышать свежим воздухом.

Ноги сами привели её в городской парк, который весной превращался в настоящее сказочное царство. Аллеи были усыпаны нежно-розовыми лепестками отцветающей сакуры. Лёгкий ветерок кружил их в медленном вальсе, и казалось, будто идёт тёплый цветочный снег. Мэй нашла свободную скамейку под самым пышным деревом и присела, с наслаждением вдыхая сладкий аромат. Она сняла строгие туфли-лодочки, которые успели натереть ноги, и с наслаждением прошлась босыми ступнями по мягкой, прохладной траве. В этот момент она позволила себе забыть о планах, целях и ожиданиях, просто наслаждаясь тишиной и красотой.

— Прошу прощения, вы не против, если я присяду? Кажется, это единственное свободное место в тени.

Голос, прозвучавший рядом, был бархатным и немного насмешливым. Мэй вздрогнула от неожиданности и обернулась. Перед ней стоял молодой человек. Он был высок и строен, с копной непослушных волос цвета тёмного шоколада, которые ветер то и дело вздымал живописным вихрем. На нём были простые светлые брюки из льна и свободная рубашка цвета индиго с закатанными до локтей рукавами, открывавшими тонкие запястья с парой кожаных браслетов. Но больше всего Мэй поразили его глаза — яркие, орехового цвета, с золотистыми искорками, они смотрели на неё с таким открытым и обезоруживающим любопытством, что она невольно смутилась.

— Да, конечно, садитесь, — проговорила она, поспешно обуваясь и возвращаясь на свою половину скамейки.

Незнакомец с лёгкой улыбкой опустился рядом. Он не стал продолжать разговор, а просто откинулся на спинку скамьи и прикрыл глаза, подставив лицо солнцу, пробивающемуся сквозь розовую листву. Несколько минут они сидели в молчании, нарушаемом лишь шелестом листьев и далёким детским смехом. Мэй искоса наблюдала за ним. От него исходила аура спокойной уверенности и какой-то внутренней свободы, которая одновременно и притягивала, и пугала её. Он казался полной её противоположностью.

Внезапно он открыл глаза и повернулся к ней. Золотые искорки в его взгляде заплясали.

— Тяжёлый день? — спросил он так просто, будто они были давними знакомыми.

Мэй на мгновение растерялась. — С чего вы взяли?

— Вы сидели здесь с таким видом, будто только что выиграли войну, — усмехнулся он. — Или, по крайней мере, очень важное сражение. И теперь наслаждаетесь заслуженным миром.

Его проницательность застала её врасплох. Она невольно улыбнулась в ответ.

— Можно и так сказать. У меня было важное собеседование.

— И как, успешно? Судя по вашему платью цвета весенней листвы, вы должны были покорить их всех без единого слова.

Мэй почувствовала, как щёки заливает румянец. — Надеюсь на это. Результаты будут позже. А вы? У вас тоже был тяжёлый день?

— У меня не бывает тяжёлых дней, — легко ответил он, пожав плечами. — Я фотограф. Я просто гуляю и смотрю на мир. Иногда мир смотрит на меня в ответ, и тогда получаются хорошие снимки. Сегодня, например, я охочусь за светом. Посмотрите, как он играет на лепестках сакуры. Разве это не чудо?

Он говорил с таким увлечением, что Мэй невольно посмотрела на ветви дерева по-новому, замечая то, чего не видела раньше: как каждый лепесток просвечивает на солнце, как тени создают причудливый узор на земле. На шее незнакомца висел старый плёночный фотоаппарат в кожаном чехле.

— Меня зовут Ли, — представился он, протягивая ей руку. Его ладонь была тёплой и сильной.

— Мэй, — ответила она, чувствуя, как от его простого прикосновения по руке пробежала лёгкая дрожь.

— Мэй, — повторил он задумчиво, словно пробуя имя на вкус. — Красивое имя. Похоже на название месяца, когда всё расцветает. Вам очень идёт.

Они разговорились. Ли рассказывал о своих путешествиях, о смешных случаях на съёмках, о том, как он ищет красоту в самых обыденных вещах. Он говорил легко и увлечённо, жестикулируя и смеясь. Мэй, обычно такая сдержанная и закрытая, сама не заметила, как начала рассказывать ему о себе: о своей мечте работать в крупной компании, о любви к порядку и структуре, даже о своей подруге-художнице, которая сегодня утром заставила её надеть это платье. Ли слушал внимательно, не перебивая, и в его взгляде не было ни тени осуждения, лишь живой интерес.

— Значит, ваша подруга — художница? — переспросил он. — Это многое объясняет. Творческие люди чувствуют гармонию лучше других. Она была абсолютно права насчёт платья. Можно я вас сфотографирую? Прямо здесь, под этой сакурой. Вы и это дерево словно созданы друг для друга.

— О, нет, я не... я не фотогенична, — запротестовала Мэй, смутившись ещё больше.

— Ерунда, — отмахнулся Ли. — Нефотогеничных людей не бывает. Бывает только неправильный свет или плохой фотограф. Позвольте мне доказать, что я не из последних. Всего один кадр. Для меня.

Его просьба прозвучала так искренне, а взгляд был таким тёплым и убедительным, что Мэй не смогла отказать. Она неловко поправила волосы, не зная, куда деть руки. Ли поднял свой фотоаппарат.

— Не позируйте, — мягко сказал он. — Просто... просто подумайте о чём-нибудь хорошем. О том, что заставляет вас улыбаться. Например, о том, что вы только что выиграли своё сражение.

Мэй вспомнила утреннюю поддержку Айрис, своё чувство триумфа после собеседования, этот тихий парк, усыпанный лепестками... и лёгкая, искренняя улыбка сама собой появилась на её губах. В этот момент раздался тихий щелчок затвора.

— Готово, — сказал Ли, опуская фотоаппарат. — Это будет прекрасный снимок. Я обещаю.

Солнце начало клониться к закату, окрашивая небо в тёплые тона. Они проговорили почти два часа, и время пролетело незаметно. Мэй поняла, что ей пора домой.

— Мне нужно идти, — сказала она с сожалением, которого сама от себя не ожидала.

— Жаль, — искренне ответил Ли. — Мне было очень приятно с вами разговаривать, Мэй. Надеюсь, парк подарит нам ещё одну встречу.

Он не попросил её номер телефона, и Мэй, к своему удивлению, почувствовала укол разочарования. Но в то же время эта недосказанность показалась ей правильной и красивой. Он просто встал, улыбнулся ей на прощание своей самой обаятельной улыбкой и пошёл по аллее, вскоре растворившись в толпе. А Мэй ещё долго сидела на скамейке под осыпающейся сакурой, чувствуя, как в её упорядоченном и распланированном мире появилось что-то новое — лёгкое, непредсказуемое и волнующее, как лепесток, кружащийся на ветру.


Глава 3: Вечерняя палитра

Квартира-мастерская гудела, словно растревоженный улей. Айрис, верная своей импульсивной натуре, решила, что два столь значимых события — успешное собеседование Мэй (ей позвонили и пригласили на второй этап) и обнадёживающая встреча с галеристом, который заинтересовался её работами, — требуют немедленного празднования. Не долго думая, она обзвонила друзей и объявила о вечеринке.

К вечеру их скромное жилище преобразилось. Айрис развесила по стенам гирлянды с тёплыми огоньками, которые отражались в стёклах и незаконченных картинах, создавая ощущение волшебства. Мебель была сдвинута к стенам, освобождая пространство для танцев. Из старенького проигрывателя лилась лёгкая, ненавязчивая музыка — джаз и инди-рок. Воздух наполнился ароматами вина, сыра и свежих фруктов, которые Айрис живописно разложила на большом деревянном подносе, превратив еду в настоящий натюрморт.

Сама хозяйка вечера порхала среди гостей, словно огненная птица. На ней были широкие джинсы-палаццо с завышенной талией и короткий топ из бордового бархата, открывавший тонкую полоску кожи. Медные волосы она собрала в высокий небрежный хвост, выпустив у лица несколько вьющихся прядей. Её зелёные глаза сияли от возбуждения, а на губах играла счастливая улыбка. Она смеялась, обнимала друзей, подливала им вино и следила, чтобы никому не было скучно.

Мэй, в отличие от подруги, выбрала более сдержанный наряд. На ней было простое, но элегантное чёрное платье-комбинация из струящегося шёлка, длиной чуть ниже колен. Оно деликатно обрисовывало её фигуру, не показывая ничего лишнего. Тёмные волосы она оставила распущенными, и они гладким полотном ниспадали на её плечи. Из украшений — лишь тонкая серебряная цепочка на шее. Она держалась немного в стороне, с бокалом белого вина в руке, с мягкой улыбкой наблюдая за весёлой суматохой. Этот шумный хаос был миром Айрис, но Мэй любила его, потому что он был частью её подруги.

— Ты сегодня просто сияешь, — сказала Мэй, когда Айрис на минуту присела рядом с ней на подоконник. — Галерист сказал что-то действительно хорошее?

— Он сказал, что у меня есть «собственный голос», — процитировала Айрис, делая большие глаза. — Представляешь? Не просто «техника» или «стиль», а «голос»! Сказал, что хочет посмотреть ещё несколько работ и, возможно, мы сможем организовать небольшую выставку к осени. Мне даже не верится!

— Я верю, — твёрдо сказала Мэй, накрывая руку подруги своей. — Я всегда знала, что твои картины должны увидеть все. Ты это заслужила.

Айрис с благодарностью сжала её пальцы. В этот момент раздался звонок в дверь.

— О, это, должно быть, Хана! — воскликнула Айрис. — Я так рада, что она смогла прийти. Ты должна с ней познакомиться!

Она упорхнула открывать дверь, а Мэй с любопытством посмотрела ей вслед. Она много слышала о Хане от общих знакомых, но никогда не видела её лично. Говорили, что она немного странная, замкнутая, но невероятно умна и красива.

На пороге стояла девушка, которая, казалось, была соткана из лунного света и теней. Хана была высокой и изящной, с почти фарфоровой кожей и прямыми иссиня-чёрными волосами, подстриженными под идеально ровное каре. На ней было длинное платье-кимоно тёмно-синего цвета с вышитыми на нём серебряными цаплями. Широкий пояс подчёркивал её тонкую талию. Но самым завораживающим в ней были глаза — тёмные, миндалевидной формы, они смотрели спокойно и глубоко, словно хранили в себе вековые тайны. На её губах играла едва заметная, загадочная улыбка.

— Айрис, поздравляю, — произнесла она тихим, мелодичным голосом, протягивая хозяйке бутылку сливового вина. — Я слышала о твоих успехах.

— Хана, проходи скорее! — радостно защебетала Айрис. — Я так рада тебя видеть! Хочу познакомить тебя с моей лучшей подругой и соседкой. Мэй, иди сюда!

Мэй подошла к ним. Девушки на мгновение встретились взглядами. Мэй почувствовала, как проницательный взгляд Ханы словно заглянул ей в самую душу, и на секунду ей стало не по себе. Но Хана тут же улыбнулась, и напряжение спало.

— Очень приятно познакомиться, Мэй. Айрис много о тебе рассказывала.

— Мне тоже очень приятно, — вежливо ответила Мэй. — Я тоже о вас наслышана.

В этот момент в дверях появился ещё один гость, и всё внимание Айрис переключилось на него. Это был Ли. Увидев его, Мэй почувствовала, как её сердце пропустило удар. Он пришёл. Она не знала, пригласила ли его Айрис, или он пришёл с кем-то из общих знакомых, но его присутствие мгновенно изменило атмосферу в комнате, по крайней мере, для неё.

— Ли! А вот и ты, бродяга! — воскликнула Айрис и бросилась ему на шею. — Думала, ты уже не придёшь!

— Разве я мог пропустить вечеринку самой талантливой художницы города? — рассмеялся он, легко обнимая её в ответ. Его взгляд скользнул по комнате и остановился на Мэй. Узнав её, он удивлённо приподнял брови, и в его ореховых глазах зажглись знакомые золотистые искорки. Он подошёл к ней, и его улыбка была адресована только ей одной.

— Мэй. Какая встреча, — сказал он бархатным голосом. — Значит, это и есть тот самый мир, в котором живёт ваша подруга-художница. Теперь я понимаю, откуда берётся это изумрудное платье. Оно из этого же волшебного мира.

Мэй почувствовала, как кровь прилила к щекам. — Здравствуй, Ли. Не ожидала тебя здесь увидеть.

— Мир тесен, когда в нём так много красивых людей, — ответил он, не сводя с неё глаз. — Вы сегодня выглядите потрясающе. Как ночное небо перед рассветом.

Их разговор прервала Айрис, которая взяла под руку Хану и подвела её к ним.

— Так, знакомьтесь все! Это Хана, она создаёт невероятные украшения из серебра. А это Ли, он ловит мгновения с помощью своего фотоаппарата. Уверена, вам будет о чём поговорить!

С этими словами она снова умчалась к другим гостям, оставив их втроём. Ли вежливо поздоровался с Ханой, но его внимание по-прежнему было приковано к Мэй. А вот Хана, напротив, смотрела не на него и не на Мэй. Её тёмные, глубокие глаза с нескрываемым интересом изучали Айрис, которая кружилась в центре комнаты, смеясь и увлекая кого-то танцевать. В её взгляде было что-то, чего Мэй не могла понять — смесь восхищения, нежности и едва уловимой грусти. Словно она смотрела не на человека, а на прекрасное и недостижимое произведение искусства.


Глава 4: Первые искры

Вечеринка была в самом разгаре. Музыка стала громче, разговоры — оживлённее, а смех Айрис, казалось, заполнял собой всё пространство, отражаясь от стен и потолка. Ли, как и всегда, оказался в центре внимания. Он с лёгкостью переходил от одной группы гостей к другой, одаривая всех своей обезоруживающей улыбкой и рассказывая забавные истории. Но Мэй замечала, что его взгляд то и дело возвращается к ней, скользит по её фигуре в чёрном шёлковом платье, и в эти моменты золотые искорки в его глазах вспыхивали ярче. От этих взглядов у неё потеплело внутри, и тревога, которую она всегда испытывала в больших компаниях, начала понемногу отступать.

Она нашла себе тихое место на балконе, увитом плющом. Прохладный ночной воздух приятно холодил разгорячённую кожу. Отсюда, из полумрака, она могла наблюдать за происходящим в комнате, оставаясь незамеченной. Вскоре дверь на балкон тихонько скрипнула, и рядом с ней возник Ли. Он ничего не сказал, просто встал рядом, оперевшись на перила, и стал смотреть на ночной город, раскинувшийся внизу мириадами огней.

— Здесь спокойнее, — наконец произнёс он, не поворачивая головы. — Там слишком много шума.

— Я тоже люблю тишину, — согласилась Мэй. Её голос прозвучал тише, чем она ожидала.

— Я заметил, — он повернулся к ней, и его лицо в свете уличных фонарей показалось ей ещё более привлекательным, черты — более тонкими и выразительными. — Вы похожи на тихое озеро в лесной чаще. Снаружи — гладь и покой, но я уверен, что внутри — целая глубина.

Его слова застали её врасплох. Никто никогда не говорил ей ничего подобного. Обычно её называли «серьёзной», «правильной», «сдержанной». А он увидел в ней тайну.

— А вы, — осмелела она, — вы похожи на ветер. Всегда в движении, всегда окружены людьми, но никто не знает, откуда вы пришли и куда полетите в следующий миг.

Ли на мгновение замолчал, и его улыбка стала чуть грустной. — Вы очень проницательны, Мэй. Возможно, даже слишком.

Он сделал шаг к ней, сокращая расстояние между ними. Мэй почувствовала тонкий аромат его парфюма — что-то терпкое, с нотками сандала и цитруса. Он осторожно, почти невесомо, коснулся её руки, лежавшей на перилах. Его пальцы были тёплыми. Этот простой жест был красноречивее любых слов. Сердце Мэй забилось так сильно, что ей показалось, будто он может это услышать. Она не отняла руку, боясь спугнуть этот хрупкий момент. Ей хотелось, чтобы он продолжался вечно.

Тем временем в комнате разворачивалась другая, не менее напряжённая сцена. Хана, словно тень, следовала за Айрис. Она не навязывалась, но всегда оказывалась рядом. Когда Айрис рассказывала что-то, Хана слушала с таким глубоким вниманием, какого не выказывал никто другой. Когда у Айрис опустел бокал, рука Ханы уже протягивала ей новый. Она делала это тихо и незаметно, но Айрис, привыкшая быть в центре бурного потока событий, начала замечать это спокойное, пристальное присутствие.

Они оказались вдвоём у мольберта, на котором стояла та самая картина с рассветом.

— Это невероятно, — тихо сказала Хана, проводя кончиками пальцев по краю холста, но не касаясь краски. — В этой картине столько надежды. И столько... нежности. Когда я смотрю на неё, мне кажется, что всё будет хорошо.

Айрис была тронута. Её друзья хвалили её работы, но обычно говорили о «технике», «цвете», «композиции». Хана же говорила о чувствах, которые вызывало полотно. Она поняла его.

— Спасибо, — искренне сказала Айрис. — Это для меня очень важно. Я писала её сегодня утром, когда... когда было особенное настроение.

— Я знаю, — кивнула Хана, и её тёмные глаза встретились с зелёными глазами Айрис. — Я чувствую это. У тебя очень открытая душа, Айрис. Она вся в твоих картинах. Это редкий и очень хрупкий дар. Его нужно беречь.

Хана говорила так, словно видела Айрис насквозь. Её спокойный, глубокий взгляд немного смущал, но в то же время завораживал. Айрис вдруг заметила, какая Хана красивая. Не яркой, броской красотой, а утончённой, аристократичной. Идеальные линии её лица, гладкость её тёмных волос, изящные руки с длинными тонкими пальцами. В ней была какая-то магия, какая-то тайна, которую хотелось разгадать.

— Ты делаешь украшения, да? — спросила Айрис, чтобы нарушить затянувшуюся паузу. — Покажешь как-нибудь?

— Конечно, — улыбнулась Хана своей загадочной улыбкой. — Я бы хотела сделать что-то специально для тебя. Что-то, что подошло бы к цвету твоих волос и глаз. Может быть, кулон из серебра с хризопразом. Этот камень оберегает творческих людей от зависти и дарит вдохновение.

Она произнесла это так просто, но для Айрис это прозвучало очень интимно. Никто никогда не предлагал сделать что-то «специально для неё». Она почувствовала, как лёгкий румянец заливает её щёки. Ей было приятно, но в то же время немного неловко от такого пристального внимания. Она привыкла дарить эмоции, а не получать их в такой концентрированной, тихой форме.

Вечеринка закончилась далеко за полночь. Когда последние гости разошлись, подруги остались вдвоём посреди уютного беспорядка. Айрис, уставшая, но счастливая, опустилась прямо на пол, обхватив колени руками.

— Ну и ночка! — выдохнула она. — Кажется, всё прошло отлично. Тебе было не слишком скучно?

Мэй, собиравшая пустые бокалы, покачала головой. Она всё ещё чувствовала на своей коже фантомное прикосновение пальцев Ли. — Нет, совсем нет. Было... интересно.

— Ли, кажется, совсем потерял от тебя голову, — хитро улыбнулась Айрис. — Я видела, как он на тебя смотрел. Вы очень красиво смотрелись вместе на балконе. Как герои романтического фильма.

Мэй покраснела. — Не выдумывай. Мы просто разговаривали.

— О, я-то знаю эти «просто разговоры», — рассмеялась Айрис. — Он тебе нравится, признайся?

Мэй замолчала, глядя в окно. Нравится ли он ей? Да. Его лёгкость, его харизма, его тёплый взгляд — всё это притягивало её, как магнит. Но это же и пугало. Она привыкла к стабильности и предсказуемости, а Ли был воплощением стихии. Впускать такой ураган в свою жизнь было страшно. Страшно потерять контроль, который она так ценила.

— Я не знаю, — честно ответила она. — Он... другой.

Айрис понимающе кивнула. — А Хана? Что скажешь о ней? Она показалась мне... необычной.

— Она очень красивая, — задумчиво произнесла Мэй. — И очень вдумчивая. Но в ней есть что-то закрытое, какая-то стена. И ещё... — Мэй на мгновение замялась. — Мне показалось, что ты ей очень понравилась, Айрис.

Айрис удивлённо посмотрела на подругу. — Понравилась? В каком смысле?

— В самом прямом. Она смотрела на тебя весь вечер. Так, как смотрят на то, чем восхищаются больше всего на свете.

Айрис вспомнила их разговор у мольберта, пристальный взгляд тёмных глаз, обещание сделать кулон. Она почувствовала странное волнение. Интерес Ханы льстил ей, но и тревожил. Она не знала, как на это реагировать. В её мире, полном ярких, но мимолётных увлечений, такая тихая, глубокая симпатия была чем-то новым и непонятным.

В ту ночь, лёжа в своих кроватях, обе девушки долго не могли уснуть. Мэй думала о тёплой руке Ли и о страхе перед собственными чувствами. А Айрис думала о загадочном взгляде Ханы и о том, что в палитру её жизни кто-то незаметно добавил новый, совершенно неожиданный оттенок.


Глава 5: Тени прошлого

Прошла неделя. Шум весёлой вечеринки давно стих, оставив после себя лишь приятные воспоминания и несколько новых, едва намеченных линий в узоре судеб. Мэй с головой ушла в подготовку ко второму этапу собеседования, который должен был состояться через пару дней. Она просиживала часами за ноутбуком, изучала информацию о компании, составляла графики и прогнозы. Эта упорядоченная, понятная деятельность была для неё спасительным якорем в море смутных чувств, которые поднял в её душе Ли. Он написал ей через день после вечеринки, найдя её в социальных сетях. Их переписка была лёгкой и остроумной, полной флирта и недомолвок. Каждый раз, когда на экране телефона всплывало его имя, сердце Мэй делало кульбит, но она упорно старалась сохранять дистанцию, отвечая на его сообщения с вежливой задержкой.

Айрис же, напротив, впала в состояние творческого затишья. Вдохновение, ещё недавно бившее ключом, покинуло её. Она часами стояла перед чистым холстом, но рука с кистью не двигалась. Все краски казались тусклыми, а образы — безжизненными. Она бродила по квартире, как неприкаянная тень, то принимаясь за уборку, то снова бросая всё на полпути. Её обычная жизнерадостность сменилась тихой, задумчивой меланхолией.

В один из таких серых, дождливых дней, когда капли монотонно барабанили по стеклу мансардного окна, она сидела на полу, перебирая старые эскизы в большой картонной папке. Среди набросков городских пейзажей и портретов друзей она наткнулась на пожелтевший от времени лист акварельной бумаги. На нём был изображён портрет молодой женщины с такими же, как у Айрис, огненно-рыжими волосами и озорной улыбкой. Но глаза... глаза женщины были полны невыразимой тоски. Это была её мать.

Мэй, оторвавшись от работы, чтобы заварить чай, увидела подругу, застывшую над рисунком. Она тихо подошла и села рядом, положив руку ей на плечо.

— Это твоя мама? — мягко спросила она. Мэй видела этот портрет и раньше, но Айрис никогда не говорила о нём.

Айрис медленно кивнула, не отрывая взгляда от рисунка. — Да. Я нарисовала это давно. По старой фотографии. Единственной, что у меня осталась.

— Она очень красивая, — искренне сказала Мэй. — У вас одинаковые улыбки.

— Улыбки, да, — горько усмехнулась Айрис. — Только её улыбка всегда была маской. Она была художницей, как и я. Талантливой, говорили. Но она не выдержала. Не выдержала «быта», как говорил отец. Не выдержала его правил, его ожиданий. Она хотела летать, а он строил для неё золотую клетку. Красивую, удобную, но всё-таки клетку.

Айрис замолчала, и Мэй не торопила её, давая выговориться. Она знала, что тема семьи для подруги — самая болезненная.

— Когда мне было семь, она ушла, — голос Айрис стал тихим и глухим. — Просто собрала небольшой чемодан и ушла. Отец сказал, что она уехала «искать вдохновение». Я ждала её. Каждый день ждала. Думала, вот она вернётся, привезёт мне краски из Парижа и научит рисовать море. А через год отец сказал, что она больше не вернётся. Никогда. Он говорил, что она была слабой. Что любовь и семья требуют ответственности, а она выбрала эгоистичную свободу. Он воспитывал меня один, и я ему благодарна, но... он всю жизнь боялся, что я повторю её путь. Что «гены богемы» возьмут своё.

Она подняла на Мэй глаза, и в них стояли слёзы. — Он хотел, чтобы я стала юристом. Или экономистом. Кем-то «стабильным». Когда я поступила в художественную академию, он почти перестал со мной разговаривать. Сказал, что я иду по стопам матери, прямо в пропасть. Для него любовь — это рамки, правила, обязательства. А всё, что выходит за эти рамки — предательство. Поэтому я... я боюсь. Боюсь серьёзных отношений. Боюсь, что кто-то попытается подрезать мне крылья. Боюсь, что любовь — это всегда клетка. Даже если она золотая.

Теперь Мэй поняла причину метаний своей подруги. Её вечное стремление к свободе, её страх перед любой привязанностью, её мимолётные романы, которые никогда не перерастали во что-то большее. Всё это было отголоском детской травмы, эхом ухода матери.

— Айрис, — Мэй крепко обняла подругу, и та уткнулась ей в плечо, давая волю слезам. — Послушай меня. Любовь — это не клетка. Настоящая любовь — это когда два человека помогают друг другу лететь ещё выше. Твой отец был ранен, и он говорил через свою боль. Но его история — это не твоя история. Ты — не твоя мама. Ты — это ты. И ты сама вправе решать, какой будет твоя любовь.

Они долго сидели в обнимку, пока дождь за окном не начал стихать. Айрис постепенно успокоилась. Разговор с Мэй, её твёрдая, непоколебимая поддержка, подействовали лучше любого успокоительного. Она подняла голову, вытирая слёзы тыльной стороной ладони, измазанной в саже.

— Ты права, — тихо сказала она. — Ты всегда бываешь права, зануда моя. Спасибо.

Мэй улыбнулась. — Для этого и нужны друзья. Чтобы иногда напоминать друг другу, кто мы есть на самом деле.

В этот момент на телефон Айрис пришло сообщение. Она взглянула на экран. Это была Хана.

«Привет. Я закончила твой кулон. Хотела бы отдать его тебе. Может, выпьем кофе завтра?»

Айрис посмотрела на сообщение, потом на Мэй. В её глазах промелькнуло сомнение. Внимание Ханы, такое тихое и настойчивое, пугало её именно своей серьёзностью. Оно казалось ей той самой «ответственностью», которой она так боялась.

— Это Хана, — сказала она. — Зовёт на кофе.

— И что ты ответишь? — спросила Мэй, внимательно глядя на неё.

Айрис на мгновение задумалась. Часть её хотела отказаться, спрятаться, убежать от этих непонятных, зарождающихся чувств. Но слова Мэй всё ещё звучали в её голове. «Твоя история — это не твоя история». Может, стоит попробовать? Может, стоит хотя бы раз не убежать, а сделать шаг навстречу?

Она медленно набрала ответ: «Привет. С удовольствием. Где и во сколько?»

Нажав кнопку «отправить», она почувствовала одновременно и страх, и странное, волнующее предвкушение. Словно она стояла на пороге чего-то нового и неизведанного. Первая часть её жизни, определённая тенями прошлого, кажется, подходила к концу.


Глава 6: Ночные разговоры

Второй этап собеседования прошёл для Мэй как в тумане. Она отвечала на вопросы, демонстрировала свои проекты, улыбалась в нужных местах, но мыслями была далеко. Ей предложили должность — ту самую, о которой она мечтала: аналитик в крупном финансовом департаменте. Стабильность, перспективы, отличная зарплата — всё, к чему она так долго стремилась, было теперь у неё в руках. Но вместо бурной радости и чувства триумфа она ощущала лишь глухую, сосущую пустоту. Вернувшись домой, она механически переоделась в домашнюю одежду — мягкие серые штаны и свободную футболку — и замерла посреди гостиной, глядя в никуда.

Айрис нашла её в таком состоянии, когда вернулась со своей встречи с Ханой. В руках у неё была маленькая бархатная коробочка, а на щеках играл лёгкий румянец, но увидев застывшее лицо подруги, она тут же отложила свою радость в сторону.

— Мэй? Что случилось? — встревоженно спросила она, подходя ближе. — Собеседование... прошло плохо?

Мэй медленно покачала головой. — Наоборот. Меня взяли.

— Взяли?! — Айрис просияла. — Но это же... это же великолепно! Мы должны отпраздновать! Шампанское, музыка, танцы на столе!

— Я не хочу, — тихо ответила Мэй, и её голос дрогнул. — Я ничего не хочу. Я получила то, о чём мечтала, Айрис. И я... я ничего не чувствую. Вообще. Будто это происходит не со мной. Будто я просто поставила галочку в списке дел. И теперь передо мной следующий пункт, а за ним ещё один, и так до бесконечности. А где во всём этом я?

Айрис молча обняла её. Она знала это чувство опустошения, которое приходит порой на смену долгожданной победе. Она усадила Мэй на диван, укрыла её плечи пледом и заварила их любимый мятный чай. Она не задавала вопросов, просто была рядом, и её молчаливое присутствие согревало лучше любого пледа.

Они сидели так долго, пока за окном не стемнело. Город зажёг свои огни, а в их квартире горел лишь маленький ночник, создавая уютный полумрак. Первой тишину нарушила Мэй.

— А как... как твоя встреча с Ханой?

Айрис встрепенулась, словно очнувшись. Она взяла с полки бархатную коробочку и протянула её Мэй. — Вот. Она сделала это для меня.

Мэй открыла коробочку. На тёмном бархате лежал серебряный кулон. Он был выполнен в виде тонкого, изящного полумесяца, внутри которого, словно в колыбели, покоился небольшой, гладко отполированный камень нежно-зелёного цвета. Хризопраз. Работа была невероятно тонкой и изящной. От украшения веяло спокойствием и какой-то древней магией.

— Он прекрасен, — выдохнула Мэй. — Просто невероятно.

— Да, — кивнула Айрис. — Она сама такая. Невероятная. Мы сидели в маленькой кофейне, и она... она почти не говорила. Она слушала. Но так, как никто никогда меня не слушал. Будто каждое моё слово для неё — драгоценность. Она не пыталась дать совет или оценить, она просто была рядом, и я... я впервые в жизни говорила о маме с кем-то, кроме тебя, и не чувствовала стыда или боли. Только светлую грусть.

Айрис надела кулон. Прохладный металл коснулся её кожи. — Когда она надевала его на меня, её пальцы случайно коснулись моей шеи. И это было... так странно. Словно лёгкий удар тока. Я отпрянула, сама не знаю почему. Я испугалась, Мэй. Испугалась этой тишины, этой глубины. Мне захотелось убежать, спрятаться в привычном шуме и хаосе.

— Но ты не убежала, — мягко заметила Мэй.

— Нет. Не убежала. Я просто не смогла. Её глаза... в них столько всего. Мне кажется, если заглянуть в них слишком глубоко, можно утонуть.

Теперь настала очередь Мэй слушать. Она видела смятение подруги, её страх перед новым, неизведанным чувством. И в этом смятении она узнавала своё собственное. Её пустота после собеседования и страх Айрис перед глубиной Ханы были двумя сторонами одной медали — страхом перед настоящей жизнью, которая оказалась сложнее и запутаннее, чем их планы и мечты.

— А что Ли? — вдруг спросила Айрис, меняя тему. — Он писал тебе?

— Каждый день, — вздохнула Мэй. — Зовёт на свидание. Говорит, что хочет показать мне место, где «город встречается с небом». Он такой... лёгкий. С ним всё кажется простым и весёлым. Он как солнечный зайчик, за которым хочется бежать, но боишься, что он вот-вот исчезнет. Он полная моя противоположность. И меня это и тянет, и отталкивает одновременно. Я боюсь, что если подпущу его слишком близко, он нарушит весь мой порядок. А если не подпущу — буду жалеть об этом всю жизнь.

— Так может, стоит хоть раз рискнуть и позволить хаосу ворваться в твой идеальный мир? — с нежной усмешкой спросила Айрис. — Иногда самые красивые узоры получаются из случайно пролитых красок.

— Говорит мне человек, который только что сбежал от своих «пролитых красок», — парировала Мэй, и они обе тихо рассмеялись.

В этом ночном разговоре, наполненном шёпотом и взаимным пониманием, они обе чувствовали себя как никогда близкими. Они были так непохожи — огонь и вода, хаос и порядок, — но именно это и делало их единым целым. Они были двумя опорами друг для друга, двумя половинками одной души, запутавшейся в шёлковых нитях собственных судеб. Они делились своими страхами, и от этого страхи становились меньше. Они делились своими надеждами, и от этого надежды становились ярче.

— Знаешь, что? — сказала Айрис, глядя на подругу. Её зелёные глаза в полумраке казались почти чёрными. — Ты пойдёшь на это свидание с Ли. А я... я напишу Хане и поблагодарю её за кулон. И не буду убегать, если она снова позовёт меня на кофе. Мы сделаем это вместе. Шагнём в неизвестность.

— Вместе, — эхом откликнулась Мэй, и на её губах впервые за весь вечер появилась слабая, но искренняя улыбка. — Вместе не так страшно.

Они ещё долго сидели в тишине, каждая думая о своём, но чувствуя незримую поддержку друг друга. Лунный свет падал через окно, рисуя на полу серебряные узоры, и казалось, что сам мир замер, прислушиваясь к биению двух девичьих сердец, готовых сделать шаг навстречу своей судьбе.


Глава 7: Признание под дождём

Следуя своему обещанию, данному Айрис в тишине ночной квартиры, Мэй согласилась на свидание с Ли. Она потратила на сборы почти два часа, что было для неё совершенно не свойственно. Она перемерила половину своего скромного гардероба, пытаясь найти баланс между элегантностью и непринуждённостью. В итоге она остановила свой выбор на тёмно-синих джинсах прямого кроя, идеально сидящих на её стройной фигуре, и кашемировом свитере кремового цвета с высоким воротом. Волосы она оставила распущенными, лишь слегка подкрутив кончики, а макияж сделала почти незаметным, подчеркнув только глаза. Она хотела выглядеть собой, но при этом чувствовала необъяснимое желание понравиться ему.

Ли ждал её у входа в метро. Он был одет в простые чёрные джинсы, серую толстовку с капюшоном и кожаную куртку. На плече висела неизменная сумка с фотоаппаратом. Увидев Мэй, он улыбнулся так тепло и открыто, что все её сомнения и тревоги на мгновение испарились. Его ореховые глаза сияли.

— Ты выглядишь... уютно, — сказал он вместо банального комплимента. — Как вечер у камина с чашкой горячего шоколада. Я рад, что ты пришла.

— Куда мы идём? — спросила Мэй, чувствуя, как от его слов по телу разливается приятное тепло.

— Туда, где город встречается с небом, — загадочно ответил он и, взяв её за руку, повёл за собой. Его ладонь была тёплой и сильной, и Мэй, к своему удивлению, не стала сопротивляться этому простому, но такому интимному жесту.

Они сели на старенький трамвай, который, дребезжа, повёз их по узким улочкам старого города, а затем начал подниматься на холм, с которого открывался вид на всю городскую панораму. Они вышли на конечной остановке и оказались на небольшой, почти безлюдной смотровой площадке. Отсюда город лежал как на ладони: крыши домов, шпили церквей, тонкие нити улиц, по которым двигались крошечные машинки. День был пасмурный, небо затянуто серыми тучами, что придавало пейзажу особую, меланхоличную красоту.

— Вот, — сказал Ли, обводя рукой панораму. — Моё место силы. Когда мне нужно подумать или когда я ищу вдохновение, я прихожу сюда. Здесь чувствуешь себя одновременно и частью этого огромного муравейника, и песчинкой во вселенной. Всё кажется таким незначительным и таким важным одновременно.

Они стояли молча, глядя на город. Мэй чувствовала, что Ли поделился с ней чем-то очень личным, и была тронута этим доверием. Он не пытался её развлекать, не сыпал шутками. Он просто был рядом, и это молчание было наполнено смыслом.

— Почему ты позвал сюда именно меня? — тихо спросила она.

Ли повернулся к ней. Его взгляд стал серьёзным, а весёлые искорки в глазах сменились глубокой нежностью. — Потому что ты — единственная, с кем мне хочется молчать. С остальными я говорю, смеюсь, играю роли. А с тобой я могу быть собой. Ты видишь меня, Мэй. Не фотографа, не душу компании, а просто Ли. И это... это для меня очень ценно.

В этот момент с неба упали первые тяжёлые капли дождя. Через несколько секунд он превратился в настоящий ливень. Они бросились под небольшой навес старой автобусной остановки. Улица мгновенно опустела. Шум дождя, барабанившего по металлической крыше, заглушал все остальные звуки, создавая вокруг них двоих уютный, изолированный мирок.

— Кажется, небо решило, что наш разговор требует особого аккомпанемента, — усмехнулся Ли, стряхивая капли с волос. Несколько мокрых прядей упали ему на лоб, делая его похожим на мальчишку.

Мэй стояла совсем близко, чувствуя его дыхание. Она видела капельки дождя на его ресницах, видела, как бьётся жилка у него на виске. Её сердце колотилось в груди, как пойманная птица.

— Мэй, — начал он, и его голос стал ниже и глубже. — Я знаю, что мы знакомы совсем недолго. И я знаю, что я, наверное, совсем не тот, кого ты привыкла видеть рядом. Я шумный, непостоянный, как этот ветер. А ты — тихая, ясная, как утренняя звезда. Но когда я рядом с тобой, я хочу стать лучше. Я хочу стать тем, на кого можно опереться. Я не знаю, как это объяснить... Просто с первой нашей встречи в парке я не могу перестать о тебе думать.

Он сделал ещё один шаг, и теперь их разделяли считанные сантиметры. Он осторожно взял её лицо в свои ладони. Его пальцы были прохладными от дождя, но прикосновение обжигало. Он заглянул ей прямо в глаза, и в его взгляде была такая отчаянная искренность, что у Мэй перехватило дыхание.

— Ты мне нравишься, Мэй. Очень нравишься. Больше, чем просто нравишься. Я, кажется, влюбляюсь в тебя. И я схожу с ума от мысли, что ты можешь этого не чувствовать.

Его слова, произнесённые под шум дождя, пронзили её насквозь. Это было то, чего она так хотела и чего так боялась. Её сердце кричало «да!», но разум, холодный и рассудительный, твердил «нет». Она видела перед собой не просто парня, который ей нравится. Она видела ураган, который ворвётся в её упорядоченную жизнь и разрушит всё до основания. Она видела боль, которая неизбежно последует за этим ярким, всепоглощающим чувством. Она боялась. Боялась потерять себя, потерять контроль, а самое главное — она боялась потерять его. Ведь если они попробуют и у них ничего не получится, они не смогут быть даже друзьями. А терять его дружбу, его лёгкость, его тепло ей хотелось меньше всего на свете.

Она осторожно убрала его руки от своего лица и сделала шаг назад, увеличивая спасительную дистанцию. В его глазах промелькнуло разочарование и боль, и от этого её собственное сердце сжалось.

— Ли... я... — она с трудом подбирала слова. — Ты очень хороший. И ты мне тоже... нравишься. Но я не могу. Я не готова. Всё это слишком быстро, слишком... сильно. Я боюсь. Боюсь, что мы всё испортим. Я не хочу тебя терять. Давай... давай просто останемся друзьями? Пожалуйста.

Последнее слово прозвучало почти как мольба. Она смотрела на него, надеясь на понимание, но видела лишь, как гаснет свет в его глазах. Улыбка исчезла с его лица, оставив после себя лишь тень усталости.

— Друзьями, — медленно повторил он, словно пробуя слово на вкус. Оно показалось ему горьким. — Я понял. Прости, если напугал тебя.

Он отвернулся и стал смотреть на потоки дождя, заливавшие улицу. Мэй стояла рядом, и расстояние в один шаг между ними казалось непреодолимой пропастью. Дождь всё шёл, оплакивая их несостоявшееся признание и рождение новой, горькой дружбы.


Глава 8: Секреты Ханы

После того дождливого вечера между Мэй и Ли повисла неловкость. Они продолжали общаться в общей компании, но былая лёгкость исчезла. Ли больше не искал её взгляда, а его улыбка, адресованная ей, была вежливой, но далёкой. Мэй страдала от этого холода, который сама же и создала. Она постоянно прокручивала в голове их разговор под дождём, и сердце её ныло от сожаления. Она оттолкнула единственного человека, который за долгое время заставил её почувствовать себя живой, и всё из-за страха, который теперь казался ей глупым и преувеличенным.

Айрис, видя состояние подруги, старалась её всячески поддержать, но и её собственная душа была в смятении. Она написала Хане, поблагодарив за кулон, и та ответила почти сразу, предложив встретиться снова. Они сходили в кино на какой-то артхаусный фильм, который Айрис не совсем поняла, но который дал им повод для долгого и увлекательного обсуждения в маленьком кафе после сеанса. С Ханой было легко и в то же время сложно. Её спокойствие умиротворяло, но её проницательный взгляд заставлял Айрис чувствовать себя обнажённой. Она ловила себя на том, что любуется изящными движениями её рук, когда та поправляет своё идеально ровное каре, или тем, как свет лампы отражается в её тёмных, почти чёрных волосах. Эти чувства были новыми, пугающими и оттого ещё более притягательными.

Однажды, в субботу, Айрис решила навестить Хану в её мастерской. Ей было любопытно посмотреть, где рождаются те волшебные украшения, одно из которых теперь постоянно покоилось у неё на груди. Хана жила и работала в старом районе города, в небольшом лофте на последнем этаже бывшего фабричного здания. Пространство было залито светом из огромных окон. Стены из красного кирпича были украшены не картинами, а гербариями под стеклом и коллекциями минералов на полках. В воздухе витал тонкий аромат сандала и расплавленного металла.

Сама Хана была одета в простое льняное платье тёмно-серого цвета, которое подчёркивало её хрупкую фигуру. Её волосы были собраны на затылке кожаным шнурком, открывая тонкую шею. Она сидела за массивным деревянным столом, усыпанным инструментами, эскизами и россыпью полудрагоценных камней, и сосредоточенно работала над серебряным кольцом.

— Привет, — улыбнулась Айрис, стараясь говорить не слишком громко, чтобы не нарушить царившую здесь атмосферу сосредоточенного творчества. — Не помешала?

— Никогда, — Хана подняла голову, и её лицо озарилось мягкой улыбкой. — Я рада, что ты пришла. Хочешь чаю?

Пока Хана заваривала травяной чай, Айрис с любопытством осматривалась. Её взгляд упал на несколько фотографий в простых деревянных рамках, стоявших на книжной полке. На одной из них была изображена сама Хана, но совсем другая. У неё были длинные, до пояса, волосы, и она широко, беззаботно улыбалась, обнимая высокого, красивого мужчину с добрыми глазами. Они стояли на фоне какого-то старинного европейского города. На другой фотографии этот же мужчина играл на виолончели, полностью погрузившись в музыку.

— Это твой... парень? — спросила Айрис, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно более небрежно.

Улыбка исчезла с лица Ханы. Она поставила на стол две чашки и села напротив Айрис. Её взгляд стал далёким, словно она смотрела сквозь стены, в своё прошлое.

— Это был мой муж, — тихо сказала она. — Его звали Даниэль.

Айрис замерла. — Был?

— Он умер. Три года назад, — голос Ханы был ровным, но в нём слышались нотки застарелой боли. — Мы жили в Праге. Он был музыкантом, играл в симфоническом оркестре. Мы были... очень счастливы. Он был моим миром, Айрис. Моим солнцем, моим воздухом. Я думала, так будет всегда.

Она сделала глоток чая, собираясь с мыслями.

— А потом... болезнь. Она пришла внезапно и съела его за полгода. Я до последнего дня верила в чудо. Я держала его за руку, когда он уходил. И в тот момент, когда его не стало, мой мир тоже умер. Он стал чёрно-белым, беззвучным. Я продала всё, что у нас было, и уехала. Просто бежала от воспоминаний, от сочувствующих взглядов, от города, где каждый камень напоминал мне о нём. Я вернулась сюда, в город, где родилась, но который уже стал для меня чужим.

Хана посмотрела на свои руки, лежавшие на столе. — Первое время я вообще не выходила из дома. Не могла. Потом Мэй, моя единственная подруга детства, буквально за волосы вытащила меня на свет. Она заставила меня вспомнить, что я когда-то любила делать украшения. Это было моё хобби. Я начала работать, чтобы просто чем-то занять руки и голову. И постепенно... постепенно звуки и краски начали возвращаться. Очень медленно, приглушённо. Я научилась жить заново. Я построила вокруг себя эту тихую, спокойную жизнь, как крепость. Чтобы больше никогда не испытывать такой боли. Чтобы больше никого не подпускать так близко.

Она подняла глаза на Айрис, и в её тёмных зрачках отражался весь океан пережитой ею скорби.

— А потом появилась ты. Яркая, шумная, полная жизни. Ты ворвалась в мой чёрно-белый мир, как фейерверк. Ты похожа на рассвет после долгой полярной ночи. И я... я испугалась. Потому что, глядя на тебя, я впервые за три года почувствовала, что моё сердце всё ещё способно биться быстрее. Я почувствовала, что оно снова хочет жить и любить. И этот страх — потерять всё ещё раз — он почти парализует меня. Поэтому я такая... сдержанная. Прости.

Айрис сидела, потрясённая до глубины души. Загадочная, отстранённая Хана, которую она видела, была лишь защитной оболочкой, скрывавшей глубокую рану и невероятную силу духа. Её собственная боль от ухода матери показалась ей детской обидой по сравнению с тем, что пережила эта хрупкая девушка. Ей захотелось обнять её, защитить от всего мира, сказать, что теперь всё будет хорошо.

Она протянула руку через стол и накрыла ладонью холодные пальцы Ханы.

— Тебе не за что извиняться, — тихо, но твёрдо сказала Айрис. — Спасибо, что рассказала мне. Я... я даже не могу представить, через что тебе пришлось пройти. Но я знаю одно. Ты не крепость, Хана. Ты — сад, который пережил страшную зиму. И если ты позволишь, я хочу стать первым тёплым лучом, который поможет распуститься новым цветам.

В глазах Ханы блеснули слёзы. Впервые за всё время их знакомства Айрис увидела её такой — беззащитной и уязвимой. Хана не отняла руку. Она лишь крепче сжала пальцы Айрис в ответ. И в этом простом прикосновении было больше, чем в тысячах слов. Это было обещание. Обещание надежды. Обещание того, что даже после самой тёмной ночи всегда наступает рассвет.


Глава 9: Холодный ветер разлуки

Откровение Ханы перевернуло внутренний мир Айрис. Она вернулась домой поздно вечером, оглушённая и одновременно странно просветлённая. Её собственные страхи и обиды на прошлое показались ей мелкими и незначительными перед лицом той бездны, в которую заглянула Хана. Впервые в жизни Айрис почувствовала не просто влечение или симпатию, а глубокое, почти мучительное желание защитить, согреть и стать опорой для другого человека. Её свободолюбие, её вечный страх перед «клеткой» отношений отступили на второй план. Рядом с Ханой она не чувствовала угрозы своей свободе; наоборот, она ощущала, что эти новые чувства дают ей крылья совершенно иного, невиданного прежде размаха.

Она вошла в квартиру и увидела Мэй, свернувшуюся калачиком на диване с книгой в руках. Но Айрис знала, что подруга не читает — её взгляд был устремлён в одну точку, а на лице застыло выражение тоски. Айрис села рядом, и Мэй, словно очнувшись, отложила книгу.

— Ты поздно, — тихо сказала она. — Всё хорошо?

— Более чем, — выдохнула Айрис, и её глаза засияли. — Мэй, она... она такая... Я даже не знаю, как сказать. Она рассказала мне о своём муже. Обо всём. И я... я кажется, впервые в жизни понимаю, что значит по-настоящему хотеть быть с кем-то.

Мэй смотрела на сияющее лицо подруги, и её собственное сердце сжалось от сложной смеси чувств. Она была рада за Айрис, искренне рада, что та нашла кого-то, кто смог пробиться сквозь её защитные барьеры. Но в то же время, её кольнула острая игла зависти и одиночества. Айрис делала шаг в новую, светлую главу своей жизни, в то время как сама Мэй застряла на странице, исписанной сожалениями о своём отказе Ли.

— Я рада за тебя, — сказала Мэй, и её улыбка получилась немного натянутой. — Хана — прекрасный человек. Она заслуживает счастья.

— Да! — с жаром подхватила Айрис, не заметив тонкой тени в голосе подруги. — И я хочу дать ей это счастье! Я хочу рисовать для неё, готовить ей завтраки, гулять с ней по ночному городу... Я хочу всего!

Она говорила и говорила, её переполняли эмоции, и она не замечала, как Мэй всё больше замыкается в себе. Впервые за долгие годы их дружбы Айрис была настолько поглощена своими чувствами, что не видела ничего вокруг. А Мэй, в свою очередь, не хотела портить ей этот момент своими проблемами. Она молча слушала, кивала, улыбалась, а внутри неё росла стена отчуждения.

Следующие несколько недель этот разлом между ними только увеличивался. Айрис почти всё своё свободное время проводила с Ханой. Они бродили по антикварным лавкам, ходили на выставки современного искусства, устраивали пикники в парке или просто молчали, сидя в мастерской Ханы, каждая занятая своим делом. Их отношения развивались медленно, осторожно, как распускается редкий и хрупкий цветок. Они ещё не перешли черту, за которой начинается физическая близость, но их души уже были сплетены воедино. Каждое прикосновение — случайное касание рук, когда Хана передавала ей чашку, или когда Айрис помогала ей застегнуть непослушный браслет — вызывало бурю нежности и трепета.

Мэй же с головой ушла в новую работу. Она приходила домой поздно, уставшая, и часто заставала квартиру пустой. Айрис либо была у Ханы, либо возвращалась, когда Мэй уже спала. Их ночные разговоры прекратились. Их общие ужины стали редкостью. Квартира, которая всегда была их общей крепостью, их уютным миром, стала просто местом для ночлега. Мэй чувствовала себя невероятно одинокой. Ли почти перестал ей писать, ограничиваясь редкими общими сообщениями в групповом чате. Она видела его новые фотографии в сети — он улыбался, окружённый друзьями, и казалось, совершенно не страдал от её отказа. И от этого было ещё больнее.

Однажды вечером Мэй вернулась с работы особенно разбитой. Сложный проект, тяжёлый разговор с начальством — всё навалилось разом. Она мечтала только об одном: заварить мятный чай и поговорить со своей лучшей подругой, как раньше. Она вошла в квартиру и увидела Айрис, порхающую по гостиной со счастливой улыбкой. На ней было лёгкое летнее платье в мелкий цветочек, а её рыжие волосы были собраны в небрежный пучок, из которого выбилось несколько огненных прядей. Она собиралась на свидание.

— О, Мэй, привет! — весело сказала она. — А я как раз ухожу. Мы с Ханой идём на концерт классической музыки под открытым небом. Представляешь, как это будет романтично?

— Звучит здорово, — выдавила из себя Мэй, опуская на пол тяжёлую сумку с ноутбуком. — Айрис, можем мы... можем мы поговорить? Буквально пять минут.

Айрис взглянула на часы. — Ох, я уже опаздываю. Хана не любит ждать. Давай завтра, а? Что-то срочное?

И в этот момент что-то внутри Мэй сломалось. Вся накопившаяся обида, одиночество и ревность — не к Хане, а к тому вниманию, которого она лишилась — вырвались наружу.

— Да, Айрис, срочное! — её голос зазвенел от напряжения. — Срочно то, что я больше не вижу свою лучшую подругу! Срочно то, что наш дом превратился в проходной двор! Ты вообще помнишь, что я существую? Или в твоём новом идеальном мире для меня больше нет места?

Айрис опешила от такой внезапной атаки. — Мэй, ты о чём? Что за ерунда? Я здесь, я живу с тобой...

— Ты не живёшь здесь, ты здесь ночуешь! — перебила её Мэй, и её глаза наполнились слезами. — Тебя волнует только Хана! Что она любит, чего она не любит, как бы её не обидеть, как бы её порадовать! А то, что твоя лучшая подруга уже месяц ходит как в воду опущенная, тебя, кажется, совсем не волнует! Я радовалась за тебя, правда! Но я не думала, что твоё счастье будет означать конец нашей дружбы!

— Конец дружбы? Ты с ума сошла! — воскликнула Айрис, тоже начиная заводиться. — Я впервые в жизни по-настоящему счастлива, а ты устраиваешь мне сцены ревности! Я не могу поверить! Я думала, ты меня поддержишь, а ты... ты ведёшь себя как эгоистка!

— Это я эгоистка?! — вскрикнула Мэй. — Я, которая слушала все твои рассказы о твоих мимолётных увлечениях, которая поддерживала тебя, когда ты боялась отношений, которая была рядом каждую минуту! А теперь, когда мне плохо, когда мне нужна подруга, тебя просто нет рядом! Ты вся там, в своих новых чувствах!

— Да, я вся там! — крикнула в ответ Айрис, чувствуя, как несправедливость обвинений захлёстывает её. — И знаешь что? Мне это нравится! Мне нравится наконец-то чувствовать что-то настоящее, а не выслушивать твоё вечное нытьё о том, как ты боишься жить! Ты сама оттолкнула Ли, а теперь винишь в своём одиночестве меня!

Последние слова ударили Мэй как пощёчина. Она замолчала, глядя на Айрис широко раскрытыми, полными боли глазами. Айрис тут же поняла, что сказала лишнее, что перешла черту, но гордость не позволила ей извиниться.

В квартире повисла тяжёлая, звенящая тишина. Холодный ветер разлуки ворвался в их дом, и казалось, что он вот-вот разрушит всё, что они так долго строили.

— Я... я пойду, — глухо сказала Айрис, не глядя на Мэй. Она схватила свою сумочку и выскочила за дверь, оставив Мэй одну посреди комнаты, полной невысказанных обид и горьких слёз. Узы их дружбы, казавшиеся такими прочными, натянулись до предела и, кажется, вот-вот готовы были порваться.

Глава 10: Сердце на холсте

Айрис бежала по улице, не разбирая дороги. Жестокие слова, брошенные в лицо Мэй, отдавались эхом в её голове, смешиваясь с гулом проезжающих машин. Она не поехала на концерт. Мысль о том, чтобы сидеть рядом с Ханой, улыбаться и делать вид, что всё в порядке, была невыносима. Она чувствовала себя грязной, предательницей. Она предала не только Мэй, но и саму себя, свои собственные принципы. Она всегда гордилась тем, что ставит дружбу превыше всего, а сегодня растоптала эту дружбу своими же руками.

Сама не зная как, она оказалась у дверей своей маленькой студии, которую снимала в полуподвальном помещении старого дома. Это было её убежище, её пещера, куда она приходила, когда мир становился слишком сложным. Она открыла дверь и шагнула в прохладный, пахнущий скипидаром и льняным маслом полумрак. Не включая верхний свет, она опустилась на старый, заляпанный краской стул и только тогда позволила себе заплакать. Слёзы текли беззвучно, обжигая щёки. Это были слёзы вины, стыда и горького осознания своей неправоты. Слова Мэй, полные боли и обиды, теперь звучали в её ушах не как обвинение, а как крик о помощи, который она, ослеплённая собственным счастьем, не услышала.

Она просидела так, может быть, час, а может, и два. Когда слёзы иссякли, осталась лишь тупая, ноющая боль в груди. Айрис подняла голову и обвела взглядом свою мастерскую. Повсюду стояли холсты: законченные и только начатые пейзажи, натюрморты, абстрактные всплески цвета. Но сейчас всё это казалось ей чужим и бессмысленным. Её искусство, которое всегда было для неё спасением, молчало.

Взгляд её упал на чистый, загрунтованный холст большого размера, стоявший у стены. Он был как немой укор. Как чистый лист, на котором можно было бы написать новую историю. И внезапно, как вспышка молнии, она поняла, что должна делать. Словами она всё испортила. Слова лгут, ранят, их можно неверно истолковать. Но краски... краски не лгут. Она должна была нарисовать всё, что не смогла сказать. Она должна была нарисовать Мэй.

Словно одержимая, Айрис вскочила со стула. Она включила все лампы, и студия залилась ярким, безжалостным светом. Она поставила холст на мольберт, выдавила на палитру краски — не свои привычные, яркие и кричащие, а сложные, глубокие, приглушённые тона: индиго, умбру, охру, сиену. Она не делала предварительных набросков. Образ Мэй стоял у неё перед глазами так ясно, будто подруга была здесь, в комнате.

Она работала всю ночь, забыв о времени, голоде и усталости. Это был не просто процесс рисования, это была исповедь. Каждый мазок кисти был словом извинения. Она рисовала не просто портрет. Она рисовала суть их дружбы, всё то, что связывало их годами.

На холсте проступало лицо Мэй. Но это была не та Мэй, которую видели все — сдержанная, серьёзная, собранная. Это была её Мэй. Айрис нарисовала её спящей, беззащитной, какой она видела её сотни раз ранним утром. Голова, откинутая на подушку, тёмные, густые волосы, разметавшиеся по белому полотну, длинные ресницы, отбрасывающие тень на щёки. Губы, чуть приоткрытые во сне, выражали не строгость, а детскую доверчивость. Айрис писала её лицо с такой нежностью, с какой Хана создавала свои украшения, вкладывая в каждую линию всю свою любовь, всю свою вину, всё своё раскаяние.

Но главным на картине был не портрет. Главным был фон, который был одновременно и комнатой, и внутренним миром. С одной стороны, за спиной Мэй, пространство было тёмным, почти чёрным, полным тревожных, рваных мазков — это были её страхи, её боль, её одиночество, о которых Айрис так жестоко напомнила ей. Но с другой стороны, от края холста к лицу Мэй тянулись тёплые, золотистые, оранжевые и рыжие потоки света — цвета волос самой Айрис, цвета её бурной энергии, её любви. Эти потоки света, словно тёплые руки, обнимали спящую Мэй, защищали её от тьмы, согревали её. Они сплетались с тёмными прядями её волос, создавая сложный, но гармоничный узор. Свет и тень, хаос и порядок, Айрис и Мэй — всё было на этом холсте.

Под утро, когда первые серые лучи рассвета проникли в подвальное окно, Айрис отступила от мольберта. Краска была повсюду: на её руках, лице, на её летнем платье, которое теперь было безнадёжно испорчено. Она была измотана до предела, но в душе её впервые за много часов наступило умиротворение. Она посмотрела на картину. Она назвала её про себя «Хранительница снов». Это было всё, что она хотела, но не смогла сказать. Это было её сердце, вывернутое наизнанку и перенесённое на холст.

Она не знала, поймёт ли Мэй. Не знала, простит ли. Но она знала, что сделала всё, что могла. Она оставила картину сохнуть, а сама, шатаясь от усталости, побрела домой. Ей нужно было принять душ и попытаться уснуть. А потом... потом она покажет Мэй эту картину. И будь что будет.

Глава 11: Отражение в зеркале

После того как за Айрис захлопнулась дверь, Мэй ещё долго стояла неподвижно посреди гостиной. Слёзы высохли, оставив на щеках солёные дорожки. В квартире стало оглушительно тихо. Эта тишина давила, подчёркивая пустоту, которая образовалась не только в комнате, но и в её душе. Жестокие слова Айрис — «Ты сама оттолкнула Ли, а теперь винишь в своём одиночестве меня!» — крутились в голове, как заевшая пластинка. Самое ужасное было то, что в глубине души Мэй понимала: Айрис права. Она сама была архитектором своей тюрьмы одиночества.

Она не спала всю ночь. Проворочавшись в холодной постели до рассвета, она встала, механически приняла душ и начала собираться на работу, хотя была суббота. Ей просто нужно было куда-то идти, что-то делать, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями. Она оделась в строгое серое платье-футляр, туго затянула волосы в низкий хвост, надела очки в тёмной оправе — свою привычную броню, за которой она пряталась от мира. Она уже собиралась выходить, когда в замок тихо повернулся ключ. Вошла Айрис.

Она выглядела ужасно. Бледная, с тёмными кругами под покрасневшими глазами, в измазанном краской платье. Она была похожа на солдата, вернувшегося с поля боя. Их взгляды встретились, и в глазах Айрис Мэй увидела такую вселенскую усталость и раскаяние, что её собственная обида на мгновение отступила.

— Мэй... — хрипло начала Айрис. — Прости меня. Я была ужасна. То, что я сказала... это было жестоко и несправедливо. Я...

— Не надо, — тихо перебила её Мэй. Ей не хотелось сейчас ни извинений, ни оправданий. Боль была слишком свежей. — Я иду на работу. Поговорим вечером.

Она обошла Айрис, стараясь не смотреть на неё, и вышла из квартиры, оставив подругу стоять в растерянности посреди коридора.

Но на работу Мэй не поехала. Она бесцельно брела по утренним, почти пустым улицам, пока ноги сами не привели её к набережной. Она села на скамейку и стала смотреть на серую, сонную воду. Утренний туман скрывал противоположный берег, и казалось, что за этой водной гладью нет ничего, только пустота. Такая же пустота, как и у неё внутри.

Она достала телефон. Пальцы сами собой открыли галерею и нашли папку с фотографиями, которые присылал ей Ли. Вот он, дурачится, скорчив рожу на фоне какой-то смешной скульптуры. Вот его селфи с котом, который выглядит таким же самодовольным, как и его хозяин. А вот фотография, которую он сделал в тот день в парке, — цветущая ветка сакуры на фоне голубого неба. Простая, но такая живая и полная надежды. Глядя на эти снимки, она чувствовала, как к горлу подкатывает комок. Она скучала по его лёгкости, по его смеху, по тому, как он умел находить красоту в самых обыденных вещах. Она скучала по тому, как он смотрел на неё — так, словно она была единственной и самой удивительной девушкой на свете. И она сама, своими руками, всё это разрушила. Из-за страха. Но чего именно она боялась?

Она боялась, что он нарушит её порядок, её выстроенный мир. Боялась его импульсивности, его непредсказуемости. Боялась, что он, как и все яркие люди, быстро перегорит и оставит её одну среди обломков. Но теперь, сидя на этой скамейке в полном одиночестве, она поняла, что её упорядоченный мир — это просто клетка. Безопасная, привычная, но всё-таки клетка. А Ли был тем, кто принёс ей ключ от этой клетки, а она его выбросила.

Но была и другая, более глубокая и пугающая мысль, которую она до этого момента гнала от себя. Её реакция на счастье Айрис. Это была не просто зависть одинокого человека. Это было нечто большее. Она вспомнила их ночные разговоры, их объятия на диване, то чувство абсолютной защищённости и покоя, которое она испытывала только рядом с Айрис. Она вспомнила, как Айрис заботилась о ней, когда она болела, как заставляла её смеяться, когда хотелось плакать. Айрис была её солнцем, её опорой, её семьёй. И когда это солнце начало светить для кого-то другого, Мэй почувствовала не просто укол ревности подруги. Она почувствовала себя так, будто у неё отняли что-то жизненно важное, будто её предал самый любимый человек.

Что это было за чувство? Была ли это просто очень сильная, почти сестринская привязанность? Или... или это было что-то другое? Что-то, о чём она боялась даже подумать. Она посмотрела на своё отражение в тёмном экране телефона. Строгая девушка в очках. Кто она? Чего она на самом деле хочет от жизни? Она всегда думала, что её цель — стабильность, карьера, надёжный партнёр, семья. Классический, правильный сценарий. Ли идеально вписывался в роль «партнёра», пусть и с некоторыми оговорками. Но почему тогда мысль о том, что Айрис может уйти из её жизни, была в тысячу раз страшнее, чем мысль о жизни без Ли?

Её представления о любви, такие ясные и понятные, вдруг пошатнулись и рассыпались, как карточный домик. Может ли любовь быть разной? Может ли она быть не только страстью к мужчине, но и этой тихой, глубокой, всеобъемлющей нежностью к подруге? Может ли сердце любить двоих одновременно, но совершенно по-разному?

Мэй сидела на скамейке, а мимо неё просыпался город. Бегуны, владельцы собак, спешащие на работу люди. Жизнь шла своим чередом, и только она застыла в этой точке, наедине со своим отражением и своими вопросами. Она поняла, что больше не может прятаться. Ни от Ли, ни от Айрис, ни, самое главное, от себя самой. Ей нужно было во всём разобраться. И первый шаг — это прощение. Она должна была простить Айрис. И попросить прощения сама.

Она встала и медленно пошла домой. Туман над рекой начал рассеиваться, и в разрывах облаков показалось бледное солнце. Она не знала, что ждёт её впереди, какие ответы она найдёт и понравятся ли они ей. Но впервые за долгое время она почувствовала не страх перед будущим, а решимость встретиться с ним лицом к лицу. Она шла домой, чтобы поговорить с Айрис. И чтобы, наконец, по-настоящему взглянуть в зеркало, не отводя глаз.


Глава 12: Встреча с прошлым

Пока Мэй и Айрис пытались склеить осколки своей дружбы, Ли переживал собственную бурю, тщательно скрывая её от окружающих. После того дождливого вечера и отказа Мэй он надел свою привычную маску беззаботного весельчака. Он шутил в компании, организовывал встречи, флиртовал с девушками, но те, кто знал его близко, могли бы заметить, что в его глазах погас огонёк. Его улыбка больше не достигала глаз, а смех стал громче, почти вызывающим, словно он пытался заглушить им внутреннюю тишину.

Он был зол. Не на Мэй — на неё он злиться не мог. Он был зол на себя. За то, что позволил себе надеяться. За то, что снова, в который раз, ошибся в человеке, решив, что именно она сможет увидеть за его маской настоящего его. Он чувствовал себя глупым, наивным мальчишкой. Чтобы справиться с этим чувством, он с головой окунулся в работу и общение, заполняя каждую минуту своего времени, лишь бы не оставаться одному. Одиночество было его главным врагом, потому что в тишине он слышал голос своего прошлого.

В один из таких дней, пытаясь отвлечься, он зашёл в небольшую, но известную в городе галерею современного искусства. Он не особо разбирался в живописи, но любил наблюдать за людьми, которые с умным видом разглядывали непонятные инсталляции. Это его забавляло. Он бродил по белоснежным залам, одетый в свои любимые потёртые джинсы, простую чёрную футболку и кеды. Его тёмные волосы были в привычном творческом беспорядке, а на губах играла лёгкая ироничная усмешка.

Он остановился перед огромным абстрактным полотном, состоявшим из хаотичных мазков серого и синего, и пытался понять, что хотел сказать автор. Внезапно он услышал за спиной тихий, но до боли знакомый голос:

— «Шторм души». По крайней мере, так это назвал художник. По-моему, просто неудачная попытка скопировать Поллока. А ты как думаешь, Ли?

Ли замер. Всё его тело напряглось, словно от удара. Этот голос он узнал бы из тысячи. Он медленно обернулся. Перед ним стояла молодая женщина, почти девушка, невероятной, холодной красоты. У неё были длинные волосы цвета платины, идеально уложенные в гладкую причёску, и глаза цвета зимнего неба. На ней был безупречно скроенный белый брючный костюм, который выглядел бы неуместно на ком угодно, но только не на ней. Она держала в тонких пальцах бокал с шампанским и смотрела на него со слабой, снисходительной улыбкой. Ева.

— Что ты здесь делаешь? — голос Ли был хриплым и чужим. Вся его напускная весёлость слетела в один миг, обнажив сталь и застарелую боль.

— Я? Живу, — она сделала маленький глоток. — Мой отец купил эту галерею. Подарок на день рождения. Мило, не правда ли? А вот что здесь делаешь ты — это вопрос. Я думала, ты до сих пор играешь в рок-звезду в каком-нибудь грязном баре на окраине.

Её слова были пропитаны ядом, завёрнутым в шёлковую оболочку светской беседы.

— Я давно не играю, — отрезал Ли. — И я задал вопрос: что ты здесь делаешь? В этом городе.

— Вернулась. Папа решил, что мне пора остепениться и заняться семейным бизнесом. Скука смертная, — она обвела взглядом зал. — Но иногда попадаются забавные экспонаты. Вот, например, ты. Совсем не изменился. Всё та же дешёвая футболка, всё тот же вид бродячего поэта. Неужели ты так ничего и не добился?

Ли сжал кулаки в карманах джинсов. Каждое её слово было нацелено на то, чтобы ударить по самому больному. Она всегда это умела.

— Смотря что считать достижением, Ева, — процедил он. — Я, по крайней мере, не продаю свою душу за папины деньги.

Улыбка на её лице стала ещё шире, но глаза похолодели. — Ах, душа! Ты всё ещё веришь в эту чушь? Я думала, жизнь тебя научила. Помню, ты кричал о великой любви, о музыке, которая изменит мир... Где всё это теперь, Ли? Где твоя гитара? Где твои песни, которые ты посвящал мне?

Она сделала шаг к нему, и он почувствовал тонкий, дорогой аромат её духов. Аромат, который когда-то сводил его с ума, а теперь вызывал приступ тошноты.

— Ты был таким трогательным в своей наивности, — прошептала она, заглядывая ему в глаза. — Ты и правда верил, что я, дочь одного из самых богатых людей в стране, брошу всё и уеду с тобой колесить по миру в старом фургоне? Ты был моим маленьким развлечением, Ли. Экзотической игрушкой. Но игрушки надоедают.

Это было жестоко. Но это была правда, которую он когда-то отказался принять. Он был студентом-музыкантом, талантливым, горящим, полным идей. Она — золотой девочкой, которой стало скучно в её идеальном мире. Их роман был ярким, бурным и разрушительным. Он бросил ради неё всё: учёбу, свою группу, друзей. Он писал для неё песни, он дышал ею. А потом, в один день, она просто исчезла. Оставив короткую записку: «Прости, игра окончена». Эта записка сломала его. Он разбил свою любимую гитару, сжёг все стихи и песни и поклялся себе больше никогда никого не подпускать к себе так близко. Никогда не показывать свою душу. Он создал себе образ Ли — весёлого, лёгкого, поверхностного парня, который меняет увлечения как перчатки и никогда не говорит о чувствах. Эта маска приросла к нему. И только Мэй... только с ней ему захотелось снова стать настоящим. И он снова обжёгся.

— Я рад, что был для тебя развлечением, — сказал Ли, и в его голосе зазвучал лёд. — Надеюсь, новая игрушка в виде галереи прослужит тебе дольше. А теперь, если позволишь, я пойду. Мне стало скучно.

Он развернулся, чтобы уйти, но она схватила его за руку. Её пальцы были холодными.

— Боишься, Ли? — её шёпот был как змеиное шипение. — Боишься, что я снова могу заставить тебя что-то почувствовать? Не волнуйся. Я больше не играю с дешёвыми игрушками. Просто было любопытно посмотреть на призрака из прошлого. Удачи тебе в твоём... ничто. Прощай.

Она отпустила его руку и, грациозно развернувшись на каблуках, пошла прочь, оставив Ли одного посреди зала. Он смотрел на картину «Шторм души», и ему казалось, что он смотрит в зеркало. Вся та боль, которую он так долго и тщательно прятал, вырвалась наружу, грозя утопить его. Встреча с прошлым безжалостно сорвала с него маску, оставив его обнажённым и уязвимым перед самим собой.

Глава 13: Исповедь Ханы

Мэй вернулась домой с тяжёлым сердцем, но с ясной головой. Она нашла Айрис спящей на диване в гостиной, свернувшуюся под пледом, как уставший ребёнок. Рядом на полу стояла чашка с давно остывшим чаем. Мэй тихонько укрыла её получше и, не желая будить, ушла в свою комнату. Разговор, который им предстоял, требовал сил, и сейчас им обеим нужен был отдых.

На следующий день, в воскресенье, они наконец поговорили. Не было ни криков, ни обвинений. Айрис повела Мэй в свою студию и молча показала ей картину. Мэй смотрела на холст, и слёзы сами потекли из её глаз. Она увидела всё: и свою боль, и свою уязвимость, и, самое главное, — нежность и заботу Айрис, её огненную душу, которая всегда была её оберегом. Она увидела их дружбу, воплощённую в красках. В этот момент все обиды растворились без следа. Они обнялись, долго и молча, и этот безмолвный диалог был красноречивее любых слов. Они обе были неправы, и обе это признали. Трещина, пролёгшая между ними, начала медленно затягиваться.

Айрис, почувствовав огромное облегчение после примирения с Мэй, в тот же вечер поехала к Хане. Ей нужно было объясниться, почему она не пришла на концерт. Ей нужно было поделиться своей радостью от того, что они с Мэй снова вместе. Но больше всего ей просто хотелось увидеть Хану, окунуться в её спокойствие, которое теперь было ей так необходимо.

Хана встретила её на пороге своей квартиры-мастерской. Она была одета просто, но изысканно: в длинное льняное платье тёмно-сливового цвета, которое подчёркивало её хрупкую фигуру и фарфоровую кожу. Её тёмные волосы были собраны в свободный узел на затылке, а в глазах читалось тихое беспокойство.

— Я волновалась, — сказала она вместо приветствия, впуская Айрис внутрь. — Ты не отвечала на звонки.

— Прости, — выдохнула Айрис, чувствуя укол вины. — У нас с Мэй... произошла ссора. Очень глупая и тяжёлая. Но теперь всё хорошо. Мы помирились.

Она сбивчиво, перескакивая с одного на другое, рассказала Хане обо всём: о накопившихся обидах, о жестоких словах, о бессонной ночи в студии и о картине, которая стала их примирением.

Хана слушала очень внимательно, не перебивая. Она заварила жасминовый чай, и они сели на низкие подушки у панорамного окна с видом на ночной город. Когда Айрис закончила свой эмоциональный рассказ, Хана накрыла её ладонь своей прохладной рукой.

— То, что у вас есть с Мэй, — это очень ценно, — тихо сказала она. — Такая связь — редкость. Берегите её.

— Я знаю, — кивнула Айрис. — Я чуть всё не разрушила из-за своей эгоистичности. Я была так поглощена... тобой... что перестала замечать что-либо вокруг.

Признание сорвалось с её губ легко и естественно. Она посмотрела на Хану, и её сердце замерло. Взгляд Ханы был полон такой нежности и грусти, что Айрис почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— Айрис, — начала Хана медленно, тщательно подбирая слова. — Я должна тебе кое-что рассказать. То, что я поведала тебе о своём муже, — это лишь часть правды. Вершина айсберга. Я вижу, что твои чувства ко мне становятся глубже, и это... это пугает меня. Не потому, что я их не разделяю. А потому, что я не уверена, что имею право принимать их. Ты заслуживаешь лёгкости и счастья, а я... я ношу в себе слишком много тьмы.

Айрис сжала её руку сильнее. — Расскажи мне. Пожалуйста. Я не боюсь тьмы.

Хана глубоко вздохнула, собираясь с духом. Она отвела взгляд к огням ночного города, словно ища в них поддержки.

— Мой муж, Кенджи, был не просто больным человеком. Он был... чудовищем, — каждое слово давалось ей с видимым усилием. — На публике он был очаровательным, успешным, щедрым. Все им восхищались. Но за закрытыми дверями нашего дома он превращался в тирана. Он контролировал каждый мой шаг, каждый вздох. Он решал, с кем мне общаться, что мне носить, что мне говорить. Он ревновал меня к прошлому, к будущему, к моим мыслям. Сначала это была просто психологическая тирания. Он внушал мне, что я ничтожество, что без него я пропаду, что я никому не нужна. Я была очень молода, когда мы поженились, и я ему верила.

Её голос стал тихим, почти шёпотом, и Айрис пришлось наклониться ближе, чтобы расслышать.

— А потом... потом начались побои. Нечасто. Только тогда, когда я пыталась проявить хоть малейшее неповиновение. Он делал это... искусно. Никогда не трогал лицо. Синяки всегда были там, где их можно скрыть под одеждой. А на следующий день он приносил мне самые дорогие украшения, плакал, стоял на коленях, клялся, что это было в последний раз, что он просто очень сильно меня любит и боится потерять. И я прощала. Снова и снова. Я была в ловушке, в золотой клетке, из которой, как мне казалось, не было выхода. Его болезнь, о которой я тебе говорила, стала для меня одновременно и проклятием, и тайной надеждой на освобождение.

Айрис слушала, и её сердце сжималось от ужаса и сострадания. Она смотрела на эту хрупкую, утончённую женщину и не могла представить, через какой ад ей пришлось пройти. Теперь она понимала причину её сдержанности, её печали в глазах, её потребности в уединении.

— Когда он умер, — продолжила Хана, и по её щеке скатилась одинокая слеза, — я не почувствовала горя. Я почувствовала облегчение. И тут же — чудовищное чувство вины за это облегчение. Я сбежала. Продала всё, что он мне оставил, сменила имя и переехала сюда, чтобы начать всё с чистого листа. Чтобы никто не знал, кто я такая. Чтобы забыть. Но от такого не забывают.

Она наконец повернулась к Айрис, и её глаза были похожи на два тёмных омута, полных боли.

— Я разучилась доверять, Айрис. Я боюсь прикосновений. Я боюсь сильных чувств, потому что для меня они всегда были предвестниками боли. Когда я смотрю на тебя, на твою открытость, на твою страсть к жизни, я чувствую, как что-то внутри меня оттаивает. Я тянусь к тебе, как замёрзший путник к огню. Но я так боюсь обжечься снова. Или, что ещё хуже, — погасить твой огонь своим холодом. Я не знаю, как строить здоровые, нормальные отношения. Я сломана. И я не хочу ломать тебя.

Исповедь была окончена. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тихим гулом города за окном. Айрис смотрела на Хану, на её дрожащие ресницы, на её хрупкие плечи, и чувствовала, как в ней поднимается волна не жалости, нет, а бесконечной нежности и яростного желания защитить. Она поняла, что её чувства к этой женщине были не просто влюблённостью. Это было нечто гораздо более глубокое и осознанное.

Не говоря ни слова, Айрис придвинулась к Хане и очень осторожно, давая ей возможность отстраниться, обняла её. Она не сжимала её, не требовала ответа. Она просто держала её в своих руках, пытаясь передать ей всё своё тепло, всю свою поддержку. Хана на мгновение замерла, напряглась всем телом, как испуганная птица, но потом медленно, очень медленно, расслабилась в её объятиях и беззвучно заплакала, уткнувшись лицом в плечо Айрис. И Айрис гладила её по волосам, по спине, шепча лишь одно слово: «Тише... тише... я здесь... я с тобой...»


Глава 14: Путь к себе

Они сидели в объятиях друг друга очень долго. Время, казалось, остановилось, растворившись в тихом свете ночного города за окном и аромате остывающего жасминового чая. Айрис не знала, сколько прошло минут — десять или час. Она просто держала Хану, чувствуя, как её тело постепенно перестаёт дрожать, а дыхание становится ровнее. Слёзы Ханы были беззвучными, но Айрис ощущала их влажное тепло на своей шее, на ткани своей хлопковой рубашки. И в этих слезах было больше, чем просто боль — в них было освобождение. Освобождение от тайны, которую она носила в себе так долго, как тяжёлый, холодный камень.

Наконец Хана медленно отстранилась. Её лицо было бледным и заплаканным, но в глубине тёмных глаз Айрис увидела нечто новое — не просто печаль, а уязвимость, доверие. Она позволила Айрис увидеть её настоящую, без защитных барьеров и масок. Она выглядела сейчас не как загадочная и утончённая художница, а как потерянная девочка, которая наконец-то нашла безопасную гавань.

— Прости, — прошептала Хана, вытирая слёзы тыльной стороной ладони. — Я не должна была взваливать это на тебя. Это слишком…

— Не говори так, — мягко, но твёрдо перебила её Айрис. Она взяла руки Ханы в свои, ощущая их прохладу. Её собственные ладони были горячими, полными жизни. — Ты ничего на меня не «взвалила». Ты поделилась. Ты доверилась мне. Для меня это… это самый ценный подарок, который я когда-либо получала.

Айрис смотрела прямо в глаза Хане, и в её взгляде не было ни капли жалости. Было сострадание, была нежность, была тихая ярость на того, кто посмел причинить столько боли этому хрупкому созданию. Но главным чувством, которое переполняло Айрис, была абсолютная, кристальная ясность. Все её сомнения, метания, неуверенность — всё это исчезло. Она поняла, что её тяга к Хане была не просто мимолётным увлечением, не поиском экзотики. Это было узнавание. Узнавание родственной души, израненной, но не сломленной. Души, которую ей хотелось согреть, защитить и помочь исцелиться.

— Хана, — сказала Айрис, и её голос звучал непривычно серьёзно и глубоко. — Ты сказала, что ты сломана. Это неправда. Тебя ранили, очень сильно. Но сломать тебя не смогли. Иначе ты бы не сидела сейчас здесь. Ты бы не создавала свои прекрасные, тонкие украшения, полные гармонии. Ты бы не смогла так внимательно слушать и так тонко чувствовать других. Тот, кто сломлен, не способен на это. В тебе столько света и силы, что ты даже не представляешь. Просто этот свет сейчас приглушён болью прошлого.

Она осторожно поднесла руку к лицу Ханы и большим пальцем стёрла с её щеки последнюю слезинку. Её прикосновение было лёгким, почти невесомым. Хана вздрогнула, но не отстранилась. Она закрыла глаза, словно впитывая это простое, тёплое касание.

— Я не знаю, как быть в отношениях, — почти беззвучно повторила Хана, не открывая глаз. — Я боюсь сделать тебе больно. Боюсь своего страха.

— А мы и не будем «быть в отношениях», — улыбнулась Айрис. — Давай забудем все эти громкие слова и ярлыки. Давай просто… будем. Рядом. Я не буду ничего от тебя требовать. Не буду торопить. Я не жду от тебя признаний или клятв. Всё, чего я хочу, — это быть рядом с тобой. Ходить в кино. Гулять в парке. Вместе молчать, глядя на город. Пить чай. Я хочу показать тебе, что прикосновения могут быть нежными. Что близость может быть безопасной. Что чувства могут приносить не боль, а радость.

Она говорила тихо, но каждое её слово было наполнено такой искренностью и уверенностью, что Хана наконец открыла глаза. Она смотрела на Айрис — на её огненные волосы, разметавшиеся по плечам, на веснушки на носу, на её глаза цвета мха, в которых сейчас плескалась решимость и бесконечная нежность.

— Ты не боишься? — спросила Хана.

— Боюсь, — честно ответила Айрис. — Боюсь, что не справлюсь. Боюсь, что сделаю что-то не так. Но желание быть с тобой и помочь тебе снова поверить в тепло гораздо сильнее этого страха. Дай мне шанс. Дай нам шанс. Мы будем двигаться очень медленно. Шаг за шагом. Как будто учимся ходить заново. Если тебе станет страшно или некомфортно, ты просто скажешь мне, и я отступлю. Никакого давления. Никогда. Я обещаю.

Это было не признание в любви в привычном понимании. Это было нечто большее. Это было обещание заботы, терпения и принятия. Это было предложение стать проводником из тьмы к свету.

Хана долго молчала, вглядываясь в лицо Айрис, словно пытаясь прочитать её самые сокровенные мысли. А потом она сделала то, чего Айрис никак не ожидала. Она сама подалась вперёд и очень легко, почти целомудренно, коснулась своими губами губ Айрис. Это был не страстный поцелуй, а скорее робкое, вопросительное прикосновение. Знак доверия. Печать на их безмолвном договоре. Он длился всего мгновение, но в этом мгновении для Айрис была целая вечность.

Когда Хана отстранилась, на её губах играла слабая, едва заметная, но настоящая улыбка. Первая, которую Айрис видела за весь вечер.

— Хорошо, — прошептала она. — Давай попробуем. Шаг за шагом.

Айрис почувствовала, как по всему телу разливается тепло. Это была не бурная эйфория, а тихое, глубокое счастье. Она поняла, что в эту ночь она сама сделала огромный шаг на пути к себе. Она всегда была импульсивной, увлекающейся, искала в отношениях бурю, фейерверк, драму. А сейчас она впервые в жизни осознанно выбрала тишину, терпение и заботу. Она выбрала не брать, а отдавать. И в этом решении она нашла новую, зрелую и удивительно гармоничную версию самой себя. Путь к сердцу Ханы становился её собственным путём к себе.

Глава 15: Разговор по душам

После встречи с Евой Ли несколько дней ходил как в тумане. Он механически выполнял свою работу, встречался с друзьями, улыбался и шутил, но внутри него бушевал тот самый «шторм души», который он видел на картине. Призрак прошлого безжалостно вскрыл старые раны, и они кровоточили, отравляя настоящее. Он понял, что его чувства к Мэй были не просто симпатией. Она стала для него символом надежды. Надежды на то, что он сможет снова кому-то довериться, что возможны другие, светлые и честные отношения, не похожие на тот ядовитый роман с Евой. И её отказ, такой мягкий и неуверенный, он воспринял сквозь призму своего прошлого предательства. Он снова почувствовал себя отвергнутым, непонятым, игрушкой, которую отложили в сторону.

Мэй, в свою очередь, тоже много думала. Примирение с Айрис и её зарождающиеся отношения с Ханой принесли в её душу покой. Она смотрела на подругу, на то, как она бережно и терпеливо заботится о Хане, и видела в ней новую, зрелую глубину. Это позволило и Мэй взглянуть на свои собственные чувства под другим углом. Она поняла, что её страх перед Ли был не только страхом потерять дружбу. Это был страх перед самой собой, перед той версией себя, которой она могла бы стать рядом с ним — более открытой, спонтанной, живой. Она так привыкла к своей броне из серьёзности и контроля, что мысль о том, чтобы её снять, пугала до паники. Но теперь, разобравшись в своих сложных чувствах к Айрис и приняв их как глубочайшую сестринскую любовь, она поняла, что готова встретиться и с другими своими страхами. И первым делом она должна была поговорить с Ли. По-настоящему. Она была должна ему честность.

Она позвонила ему и просто сказала: «Ли, нам нужно поговорить. Можем встретиться в том кафе у реки?». Он согласился сразу, хотя его голос в трубке звучал устало и отстранённо.

Они встретились на следующий день. Погода была ясной и прохладной. Мэй пришла первой. Она была одета в мягкий кашемировый свитер кремового цвета и тёмно-синие джинсы. Волосы она оставила распущенными, и они тёмной волной лежали на её плечах. Она сняла очки и положила их на стол, решив, что сегодня ей не нужны никакие барьеры. Она хотела, чтобы он видел её глаза.

Ли появился через несколько минут. Он выглядел похудевшим, а под глазами залегли тени. Его обычная яркая одежда сменилась на простую серую толстовку и чёрные джинсы. Он сел напротив и натянуто улыбнулся.

— Привет. Рад тебя видеть.

— И я тебя, — искренне ответила Мэй. — Спасибо, что пришёл.

Официант принёс им кофе. Некоторое время они молчали, размешивая сахар. Тишина была неловкой, наполненной недосказанностью.

— Ли, — начала Мэй первой, решив не ходить вокруг да около. — Я хочу извиниться. За тот вечер. За то, как я себя повела. Я была нечестна с тобой, и, что ещё хуже, я была нечестна с собой. Ты этого не заслужил.

Ли поднял на неё глаза. В них не было обиды, только бесконечная усталость.

— Тебе не за что извиняться, Мэй. Ты не можешь управлять своими чувствами. Если ты ничего ко мне не испытываешь, то так тому и быть. Это честно.

— В том-то и дело, что это не так, — тихо сказала Мэй, и Ли удивлённо на неё посмотрел. — Я... ты мне очень нравишься, Ли. Правда. Мне нравится твой смех, твоя лёгкость, то, как ты видишь мир. Рядом с тобой я чувствую себя... другой. Более живой. И это меня напугало. Я всю жизнь строила вокруг себя стены, создавала правила, жила по плану. А ты — ты был как яркий, тёплый ветер, который грозил снести всю мою аккуратную конструкцию. И я испугалась. Испугалась потерять контроль. Испугалась, что если я впущу тебя в свою жизнь, то потеряю себя. Это было глупо и эгоистично.

Она говорила искренне, глядя ему прямо в глаза. Ли слушал её, и маска усталости на его лице начала медленно таять. Он видел перед собой не ту неприступную девушку, а растерянную и уязвимую. И это тронуло его гораздо сильнее, чем могло бы тронуть любое признание в любви.

— Спасибо, что сказала это, — тихо произнёс он. — Для меня это... важно.

— Но это ещё не всё, — продолжила Мэй, сделав глубокий вдох. — В тот момент я была ещё и очень запутана в своих чувствах к Айрис. Наша дружба — это самое важное, что есть в моей жизни. И когда у неё появилась Хана, я... я испугалась, что потеряю её. И эта паника наложилась на всё остальное. Я оттолкнула тебя, потому что была не в силах справиться со всеми этими эмоциями сразу.

Она замолчала, давая ему возможность осмыслить сказанное. Ли откинулся на спинку стула и посмотрел в окно, на бегущую воду реки. Встреча с Евой, её ядовитые слова о том, что он наивная игрушка, — всё это вдруг показалось таким мелким и незначительным по сравнению с той откровенностью, с которой сейчас говорила Мэй. Она не играла. Она открывала ему свою душу, такую же запутанную и испуганную, как и его собственная.

— Знаешь, — сказал он, повернувшись к ней, и в его голосе впервые за последние дни прозвучали тёплые нотки. — Я, кажется, тебя понимаю. Я тоже всю жизнь строю стены. Только мои стены сделаны не из правил и порядка, а из шуток и беззаботности. Я создал себе образ парня, которому всё легко даётся, у которого нет проблем и который ни к кому не привязывается. Это тоже броня. Защита от того, чтобы кто-то снова не сделал мне больно.

И он, сам от себя не ожидая, рассказал ей о Еве. Не вдаваясь в грязные подробности, но рассказав о главном — о том, как его предали, как растоптали его чувства и его мечты, и как после этого он поклялся больше никогда не быть «настоящим».

— Когда я встретил тебя, — закончил он свой рассказ, — мне впервые за много лет захотелось снять эту броню. Мне показалось, что ты — тот человек, который сможет увидеть за ней меня. И когда ты сказала «нет», моя старая рана заныла. Я решил, что снова ошибся. Что я опять оказался просто «развлечением».

Теперь молчала Мэй. Она смотрела на него, и её сердце наполнялось не жалостью, а глубоким, тёплым сочувствием и пониманием. Они оба были изранены. Оба прятались в своих раковинах. И оба тянулись друг к другу в надежде на исцеление, но страх оказался сильнее.

— Ли, — сказала она мягко, протягивая руку через стол и накрывая его ладонь. Его рука была тёплой. — Ты никогда не был для меня развлечением. Ты был... глотком свежего воздуха. И я думаю... я думаю, что сейчас я не готова к отношениям, которых ты заслуживаешь. Я ещё не до конца разобралась в себе. И ты, мне кажется, тоже. Нам обоим нужно время, чтобы залечить свои раны. По-настоящему.

Он посмотрел на её руку, лежащую на его, потом перевёл взгляд на её лицо. В её глазах он увидел то, чего так долго искал — искренность и принятие. Она видела его. Настоящего. И не отвернулась.

— Ты права, — сказал он, и на его губах появилась первая за долгое время настоящая, не натянутая улыбка. — Абсолютно права. Может, мы оба слишком поторопились.

— Но я не хочу тебя терять, — твёрдо сказала Мэй. — Твоя дружба очень важна для меня. Если ты, конечно, сможешь... после всего этого.

— Смогу, — без колебаний ответил Ли, и его пальцы легко сжали её ладонь. — Я тоже не хочу тебя терять, Мэй. Давай будем друзьями? Настоящими. Без брони и стен. Будем учиться доверять миру и друг другу заново. Вместе.

— Давай, — улыбнулась Мэй, и эта улыбка осветила всё её лицо. Она почувствовала огромное облегчение, будто с её плеч сняли тяжёлый груз. Узел, который так туго стягивал их, был распутан. Не разрублен, а именно аккуратно распутан, ниточка к ниточке. И на его месте завязался новый, лёгкий и светлый узелок — узелок настоящей, честной дружбы.

Они допили свой кофе, разговаривая уже легко и непринуждённо, как будто и не было между ними этого напряжения последних недель. Они вышли из кафе и ещё долго гуляли по набережной, смеясь и делясь планами. И когда они прощались, Ли просто по-дружески обнял её, легко и тепло. В этом объятии не было ни намёка на романтику, но было нечто гораздо более ценное — обещание поддержки, понимания и начала нового, светлого пути. Пути, который они, возможно, пройдут уже не как пара, но как очень близкие друзья, помогшие друг другу сделать первый шаг из своих тёмных лабиринтов навстречу свету.

Глава 16: Новый горизонт

Следующие недели пролетели для Айрис в творческом угаре, похожем на лихорадку. Получив предложение от владельца небольшой, но очень стильной галереи «Перспектива», который случайно увидел несколько её работ в интернете, она с головой ушла в подготовку к своей первой в жизни персональной выставке. Её студия превратилась в эпицентр созидательного хаоса. Повсюду стояли холсты — большие и маленькие, законченные и едва начатые. Пахло краской, льняным маслом и крепким кофе, который стал её основным топливом. Она спала по четыре часа в сутки, забывала есть, и вся её вселенная сузилась до размеров мастерской. Но она никогда не чувствовала себя более живой и счастливой.

В этом творческом марафоне её главной поддержкой стали друзья. Мэй, верная своему прагматичному характеру, взяла на себя всю организационную часть: вела переговоры с галеристом, составляла список гостей, заказывала печать каталогов и следила, чтобы Айрис хотя бы иногда ела горячий суп, который она приносила ей в термосе. Ли, обретший после разговора с Мэй новое, спокойное равновесие, отвечал за «пиар» и хорошее настроение. Он раструбил о выставке всем своим бесчисленным знакомым, создал яркое событие в социальных сетях и периодически врывался в студию с пиццей и глупыми шутками, не давая Айрис окончательно потерять связь с реальностью.

Но самой тихой и самой важной опорой для неё была Хана. Она приходила почти каждый вечер, после работы в своей ювелирной мастерской. Она не лезла с советами и не суетилась. Она просто была рядом. Иногда она часами молча сидела в углу студии, наблюдая, как Айрис танцует у холста, смешивая краски на палитре. Иногда приносила с собой термос с жасминовым чаем и они, уставшие, сидели на полу, прислонившись спинами к стене, и говорили обо всём на свете или просто молчали. Хана обладала удивительным талантом — её присутствие не отвлекало, а, наоборот, помогало сосредоточиться. Она была как тихая, глубокая вода, которая отражала буйство огня Айрис, успокаивая и давая ему силы.

Их отношения развивались так, как и обещала Айрис — шаг за шагом. Она училась быть терпеливой. Училась не форсировать события. Она открывала для себя новый язык любви, состоящий не из страстных порывов, а из едва уловимых жестов. Она замечала, как Хана, рассказывая что-то, случайно касается её руки и уже не отдёргивает её, как раньше. Как она, прощаясь, задерживается на пороге на мгновение дольше, словно ей трудно уйти. Как однажды, когда Айрис, вконец измученная, уснула прямо на диване в студии, она проснулась от того, что Хана осторожно укрывает её пледом, и в полумраке увидела на её лице такую бездну нежности, что у неё перехватило дыхание.

Самым нежным и трепетным моментом их сближения стали прикосновения. Айрис помнила о страхах Ханы. Она никогда не позволяла себе резких движений. Её ласка была осторожной, почти вопросительной. Она могла просто провести пальцами по её волосам, убирая выбившуюся прядь. Или, когда они сидели рядом, положить свою голову ей на плечо, давая понять, что ищет в ней опору. И она видела, как Хана постепенно оттаивает. Как её тело перестаёт напрягаться в ожидании боли и начинает отвечать на ласку. Однажды вечером, когда они слушали старые виниловые пластинки, Айрис, набравшись смелости, взяла ладонь Ханы и начала медленно, кончиками пальцев, поглаживать её, изучая каждую линию, каждый изгиб. Хана замерла, но не отстранилась. Она просто смотрела на их сплетённые руки, и в её глазах стояли слёзы. Но это были уже не слёзы боли. Это были слёзы исцеления.

Центральным произведением выставки, её сердцем, должна была стать та самая картина, посвящённая Мэй. Айрис назвала её «Мой якорь, мои крылья». Она долго держала её в тайне, не показывая никому, даже Хане. Это было слишком личное. За день до открытия, когда все остальные картины уже были развешаны в белоснежных залах галереи, Айрис привезла последнее полотно. Она попросила Мэй приехать.

Мэй вошла в пустой, залитый мягким светом зал. Она была в элегантном тёмно-зелёном платье, которое подчёркивало её строгую красоту. Айрис, в своих вечных джинсах, забрызганных краской, и простой белой футболке, стояла у стены, где висело большое, задрапированное тканью полотно.

— Я хочу, чтобы ты увидела её первой, — тихо сказала Айрис, и в её голосе слышалось волнение.

Она подошла к картине и одним движением сдёрнула покрывало.

Мэй замерла. Она смотрела на холст, и у неё перехватило дыхание. С полотна на неё смотрела она сама. Но это была не просто она. Это было её отражение, увиденное глазами безграничной любви. Айрис изобразила её сидящей у окна в их квартире. Одна её рука крепко сжимала книгу — символ её порядка, её мира, её якоря. А за спиной, за окном, бушевало неистовое, огненное небо, и его всполохи, похожие на крылья, казалось, вырастали из её плеч. В её глазах, которые на картине казались огромными и глубокими, читались и строгость, и скрытая ранимость, и та сила, о которой она сама в себе порой не подозревала. Это был не просто портрет. Это была поэма, признание, благодарность. Это была вся суть их многолетней, сложной и нерушимой дружбы.

— Айрис… — прошептала Мэй, не в силах отвести взгляд. Слёзы застилали ей глаза, но она не смахивала их. — Это… это самое прекрасное, что я когда-либо видела.

— Это то, как я тебя вижу, — ответила Айрис, подходя и обнимая её за плечи. — Ты всегда была моим якорем, который не давал мне улететь в моих бурях. Но ты же всегда была и тем, кто заставлял меня верить, что у меня есть крылья. Спасибо тебе за всё, Мэй.

Мэй повернулась и крепко обняла подругу. В этот момент, в тишине пустого зала, перед этим холстом, который был материальным воплощением их связи, они обе поняли, что никакие бури, никакие новые увлечения и жизненные пути не смогут разрушить то, что было между ними. Их нить была самой прочной в узоре их судеб. И завтра, когда двери галереи откроются для всех, этот новый горизонт в жизни Айрис станет их общей победой.

Глава 17: Тепло домашнего очага

Вечер открытия выставки был похож на яркий, шумный сон. Галерея «Перспектива» гудела от голосов, смеха и звона бокалов с шампанским. Ли превзошёл сам себя: казалось, он созвал половину города. Здесь были и богемные художники, и серьёзные критики, и просто любопытная молодёжь. Айрис, сияющая и немного испуганная в центре всего этого водоворота, металась от одного гостя к другому, принимая поздравления. Для такого случая она сменила свои вечные джинсы на струящееся платье цвета индиго, которое удивительно шло к её огненным волосам. Она выглядела как экзотическая птица, случайно залетевшая на светский раут, и это сочетание творческой энергии и лёгкой неловкости делало её невероятно обаятельной.

Мэй держалась чуть в стороне, наблюдая за триумфом подруги с тихой, гордой улыбкой. Она не любила шумные сборища, но сегодня чувствовала себя на своём месте. Она была здесь не гостем, а частью этого события. Она видела, как люди останавливаются перед картинами, как они подолгу всматриваются в буйство красок, как перешёптываются, обсуждая смелые мазки и глубокие образы. И сердце её наполнялось теплом. Она видела не просто холсты и краски — она видела бессонные ночи Айрис, её сомнения, её слёзы и её восторг. Это был их общий триумф.

Рядом с ней стоял Ли. Он тоже был непривычно элегантен в тёмной рубашке и строгих брюках. Его обычная шутовская маска сегодня была снята. Он смотрел на Айрис, окружённую толпой, и в его взгляде читалось искреннее восхищение.

— Она молодец, правда? — сказал он, повернувшись к Мэй. — Настоящая. Ни на кого не похожая.

— Да, — просто ответила Мэй. — Она всегда такой была.

Их разговор был лёгким и непринуждённым. После той встречи в кафе между ними установилась новая, удивительная связь. Исчезли неловкость, напряжение, недосказанность. Они стали настоящими друзьями, которые могли говорить обо всём на свете, не боясь быть непонятыми. Мэй с удивлением обнаружила, что за маской вечного весельчака скрывается глубокий и тонко чувствующий человек. А Ли, в свою очередь, увидел, что за строгим фасадом Мэй живёт душа, способная на глубокое сопереживание и преданность.

Но больше всего Мэй наблюдала за Ханой. Та держалась в самом дальнем и тихом углу зала, словно пытаясь слиться с тенью. Она была одета в простое шёлковое платье жемчужно-серого цвета, и на фоне яркой толпы казалась почти бесплотным видением. Она не подходила к Айрис, не желая отвлекать её в минуту славы. Она просто смотрела на неё. И в этом взгляде было всё: и восхищение её талантом, и гордость за неё, и безграничная, тихая нежность. Мэй видела, как иногда их взгляды с Айрис встречались поверх голов толпы, и в эти мгновения между ними возникало такое мощное поле intimacy, что, казалось, весь остальной мир переставал существовать. Это была их безмолвная, сокровенная связь, понятная только им двоим.

Именно в этот момент, стоя в гуще чужого праздника, Мэй испытала не укол ревности или одиночества, а внезапное, ошеломляющее чувство покоя и завершённости. Она смотрела на этих троих людей, которые стали её семьёй. На Айрис, её огненную, талантливую сестру, которая наконец-то расправила крылья. На Ли, обретённого друга, с которым было так легко и спокойно. На Хану, тихую и мудрую, которая исцеляла душу Айрис своей заботой. И она поняла, что её место — здесь, в центре этого маленького созвездия. Она не была третьей лишней. Она была тем самым якорем, который позволял этому кораблю не разбиться о скалы.

Всю свою сознательную жизнь Мэй стремилась к стабильности, которую она понимала как успешную карьеру, идеальный порядок в доме, предсказуемое будущее. Она строила планы, следовала правилам, искала надёжности во внешнем мире. И вот сейчас, в этом хаотичном, гудящем зале, она осознала, что искала не там. Её истинная стабильность, её настоящий дом, её незыблемая опора — это не карьерная лестница и не счёт в банке. Это были эти люди. Это была их любовь, их дружба, их поддержка. Это было тепло домашнего очага, который они все вместе создавали, сами того не осознавая.

Её счастье было не в том, чтобы найти идеального партнёра и построить с ним «правильные» отношения, как она всегда думала. Её счастье было в том, чтобы быть частью чего-то большего. Быть другом, сестрой, опорой. Отдавать своё тепло и получать его в ответ. Она посмотрела на картину «Мой якорь, мои крылья», на которую сейчас с восхищением взирала целая толпа, и впервые до конца поняла её смысл. Айрис всегда видела её суть, даже когда она сама от себя её прятала. Она была и якорем, и крыльями для них всех. И в этом было её предназначение и её величайшее счастье.

Позже, когда гости начали расходиться, а шум в галерее поутих, они вчетвером остались одни среди опустевших бокалов и затихших разговоров. Айрис, измученная, но абсолютно счастливая, опустилась на банкетку и стянула туфли.

— Кажется, я больше никогда в жизни не смогу разговаривать, — прохрипела она со смехом.

Хана подошла к ней и молча протянула бутылку воды. Ли плюхнулся рядом и по-дружески взъерошил ей волосы. А Мэй просто подошла и села с другой стороны, положив голову ей на плечо, точно так же, как они делали это в детстве после долгого, полного событий дня.

— Ты была великолепна, — тихо сказала она.

Айрис улыбнулась и накрыла её руку своей. В тишине опустевшего зала, в мягком свете софитов, освещавших её картины, они сидели все вместе — четыре такие разные, но так прочно связанные друг с другом души. И Мэй чувствовала, как её сердце наполняется тихой, глубокой радостью. Она была дома. Наконец-то по-настоящему дома.

Глава 18: Светлое будущее

Успех выставки принёс Айрис не только признание, но и нечто гораздо более ценное — уверенность в себе. Она продала почти все картины, получила несколько заказов и, что самое главное, почувствовала, что её искусство находит отклик в сердцах людей. Эта обретённая уверенность преобразила её. Ушла былая импульсивность, метания из крайности в крайность. На их место пришли спокойная сосредоточенность и глубокое понимание своего пути. И это внутреннее преображение не могло не отразиться на её отношениях с Ханой.

Их роман перестал быть робкой попыткой исцеления и превратился в полноводную, спокойную реку. Они больше не ходили на цыпочках вокруг прошлого друг друга. Они научились говорить. Айрис рассказывала о своём сложном детстве, о вечно отсутствующих родителях-геологах, о чувстве покинутости, которое она всю жизнь пыталась заглушить яркими эмоциями и мимолётными увлечениями. Хана, в свою очередь, понемногу, шаг за шагом, открывала ей двери в свою израненную память. Она говорила о том, как после пережитого ужаса она разучилась доверять миру, как любой громкий звук или резкое движение вызывали в ней панику, как она создала вокруг себя кокон из молчания и одиночества, чтобы выжить.

Эти разговоры были трудными, порой болезненными. Но после каждого из них они чувствовали, как становятся ближе. Они были как два искусных реставратора, которые бережно, слой за слоем, снимали с душ друг друга старую, потрескавшуюся краску страхов и обид, чтобы добраться до чистого, сияющего первозданного холста.

Их физическая близость тоже обрела новый язык. Айрис была бесконечно терпелива. Она открывала для Ханы мир прикосновений заново. Это началось с малого — с долгих объятий, когда они засыпали на диване под звуки дождя. С того, как Айрис нежно целовала её пальцы, испачканные глиной после работы. С того, как она гладила её по волосам, пока Хана читала ей вслух стихи. Она давала Хане возможность привыкнуть, почувствовать себя в полной безопасности. Она никогда не требовала и не торопила.

Первый настоящий поцелуй случился спустя месяц после выставки. Они гуляли по ночному городу, пустому и тихому. Остановились на мосту, глядя на дрожащие отражения фонарей в тёмной воде. Хана была в своём любимом жемчужно-сером пальто, а Айрис — в ярко-красном шарфе, который сама связала. Холодный ветер трепал их волосы.

— Знаешь, — сказала Хана, не глядя на Айрис, — я раньше боялась ночи. Она казалась мне враждебной и полной теней. А с тобой… с тобой она стала просто тихой и красивой.

Айрис ничего не ответила. Она просто взяла её лицо в свои ладони, согревая холодные щёки, и посмотрела ей в глаза. В её взгляде было столько любви, столько нежности, что у Ханы перехватило дыхание. И тогда Айрис очень медленно, давая ей возможность отстраниться, наклонилась и коснулась её губ. Это был не тот робкий, вопросительный поцелуй, как в первую ночь. Этот был глубоким, полным, но при этом невероятно нежным. В нём не было напора или страсти, в нём было обещание, принятие и бесконечное доверие. И Хана впервые ответила на поцелуй без страха. Она робко, но настойчиво приоткрыла губы, впуская Айрис в свой мир, и обвила её шею руками, прижимаясь всем телом, ища тепла и защиты. Они стояли так долго, посреди спящего города, и этот поцелуй был для них важнее любых слов. Он был клятвой. Он был началом их общего будущего.

После этой ночи всё изменилось. Стена, которая всё ещё стояла между ними, окончательно рухнула. Они стали жить вместе, и их быт наполнился тихими, счастливыми ритуалами. По утрам Айрис варила кофе, а Хана заваривала свой любимый жасминовый чай. Они завтракали на маленьком балконе, увитом плющом, обсуждая планы на день. Днём каждая уходила в свою мастерскую — Айрис к своим холстам, Хана к своим металлам и камням. А вечерами они встречались, уставшие, но довольные, и делились друг с другом плодами своего творчества. Айрис показывала новые эскизы, а Хана — изящные серебряные серьги или кулоны, похожие на застывшие капли росы.

Однажды вечером, когда они сидели на полу в гостиной, разбирая старые фотографии Айрис, Хана вдруг сказала:

— Я хочу уехать из города.

Айрис удивлённо подняла на неё глаза.

— В смысле? Насовсем?

— Да, — кивнула Хана, и её лицо было серьёзным и спокойным. — Я всегда мечтала о маленьком домике у моря. С большой мастерской, где окна выходят на воду. Чтобы можно было работать под шум прибоя. Город… он слишком шумный для меня. Слишком много людей, слишком много воспоминаний. Я хочу тишины. Хочу просыпаться и видеть не крыши соседних домов, а горизонт.

Она говорила об этом как о давно решённом деле. Айрис молчала, переваривая услышанное. Мысль о том, чтобы уехать из этого города, который был её вселенной, казалась ей дикой. Здесь были её друзья, её галерея, её привычная жизнь.

— А как же… мы? — тихо спросила она, боясь услышать ответ.

Хана взяла её руку и крепко сжала. В её тёмных глазах не было и тени сомнения.

— Я хочу, чтобы ты поехала со мной, — просто сказала она. — Я не представляю этого дома без тебя. Я вижу там две мастерские. Одну — для моих украшений, другую — для твоих огромных холстов, залитую светом. Я вижу, как мы гуляем по пляжу, собирая красивые камни. Как ужинаем на веранде, глядя на закат. Я не зову тебя бросить всё. Я зову тебя построить наш общий мир. С чистого листа. В месте, где нас не знают, где нет прошлого. Только мы и море.

Айрис смотрела на неё, и её сердце колотилось. Это было самое смелое, самое невероятное предложение, которое ей когда-либо делали. Бросить всё и уехать. Это было безумием. Но это было и самым правильным, самым естественным шагом. Она посмотрела на Хану — на её спокойное, любящее лицо, на её глаза, в которых больше не было страха, а только мечта. И она поняла, что её дом — не этот город. Её дом — это Хана. Где бы они ни были.

— Я согласна, — выдохнула Айрис, и её губы сами собой растянулись в счастливой улыбке. — Когда едем?

Хана рассмеялась — тихо, но так искренне и радостно, как Айрис ещё никогда не слышала. Она притянула её к себе и крепко обняла.

— Как только найдём наш дом, — прошептала она ей в волосы.

В эту ночь они не спали. Они сидели в обнимку, укрывшись одним пледом, и строили планы. Они мечтали о том, какого цвета будут стены в их доме, какие цветы они посадят в саду, заведут ли они собаку. И в этих разговорах, в этих общих мечтах рождалось их светлое будущее. Будущее, в котором не было места теням прошлого. Будущее, которое пахло морем, краской и жасминовым чаем.

Глава 19: Узы дружбы

Новость о грядущем отъезде Айрис и Ханы упала на Мэй и Ли как снег на голову. Айрис объявила об этом в их любимом маленьком кафе, где они часто собирались все вместе. Она говорила сбивчиво, но с таким счастливым блеском в глазах, что перебивать её было невозможно. Она рассказывала про дом у моря, про две мастерские, про будущий сад и собаку, которую они обязательно заведут и назовут Пигментом.

Когда она закончила, повисла тишина. Мэй медленно размешивала сахар в уже остывшем кофе, глядя в чашку так, словно пыталась прочесть там будущее. Первым её чувством был укол эгоистичной паники. Айрис уезжает. Её Айрис, её сестра, её половинка души, с которой они не расставались с самого детства. Как она будет жить в их квартире одна? Кто будет разбрасывать повсюду тюбики с краской и петь по утрам фальшивым голосом? Кто будет врываться в её комнату посреди ночи с гениальной идеей для картины? Сердце сжалось от предчувствия пустоты.

Ли тоже молчал, но его реакция была другой. Он смотрел на Айрис, потом на Хану, которая сидела рядом с ней, положив свою руку поверх её, и на его лице была сложная смесь из грусти и искренней радости. Он, как никто другой, понимал, что такое — бежать от прошлого и искать место, где можно дышать свободно. Он видел, как изменились обе девушки: Айрис стала спокойнее и глубже, а в глазах Ханы, которые раньше казались двумя тёмными омутами, появился тёплый, живой свет. Он понимал, что это их путь, их единственно верное решение.

— Это… круто, — наконец сказал он, нарушив тишину. Его голос звучал искренне. — Дом у моря. Звучит как мечта. Я буду приезжать к вам на лето и учить вашего Пигмента гоняться за чайками.

Айрис с благодарностью улыбнулась ему. Потом она посмотрела на Мэй. В её взгляде была тревога.

— Мэй? Ты ничего не скажешь?

Мэй подняла голову. В её глазах стояли слёзы, но она улыбалась. Это была дрожащая, но светлая улыбка.

— Я скажу, что я ужасная эгоистка, — тихо произнесла она. — Потому что первая моя мысль была: «А как же я?». Но вторая мысль… вторая мысль была о том, что я никогда не видела тебя такой счастливой. По-настоящему, до самого донышка. И если для этого счастья тебе нужен дом у моря, значит, так тому и быть.

Она протянула руку через стол и сжала ладонь подруги.

— Я буду скучать так, что, наверное, буду выть на луну. Но я безмерно, безмерно за тебя рада. За вас обеих.

Хана, до этого молчавшая, посмотрела на Мэй с такой глубокой благодарностью, что слова были не нужны. В этот момент все стены между ними окончательно рухнули. Они были семьёй.

Прощальную вечеринку решили устроить не в шумном баре, а у них дома, в квартире, которая хранила столько воспоминаний. Это был вечер не грусти, а светлой ностальгии. Они заказали много пиццы, как в студенческие времена. Ли принёс старый проектор, и они весь вечер смотрели на стене свои детские и юношеские фотографии. Вот маленькие Айрис и Мэй в одинаковых платьицах строят замок из песка. Вот нелепая подростковая вечеринка, где Ли с дурацкой причёской пытается играть на гитаре. Вот их первый совместный Новый год в этой самой квартире. Они смеялись до слёз, вспоминая забавные истории, связанные с каждым снимком.

Айрис была одета в свой любимый уютный свитер оверсайз цвета охры и простые джинсы. Хана выбрала мягкое кашемировое платье тёмно-сливового цвета. Мэй была в домашней фланелевой рубашке в клетку, а Ли — в смешной футболке с изображением кота-космонавта. Не было никаких нарядов и масок. Были только они — настоящие, расслабленные, родные.

Позже, когда пицца была съедена, а фотографии просмотрены, они просто сидели на полу в гостиной, разговаривая обо всём и ни о чём. Ли рассказывал, что решил пойти на курсы графического дизайна, чтобы превратить своё хобби в профессию. Мэй делилась планами о новом проекте на работе, который ей недавно доверили. Айрис и Хана показывали им на ноутбуке фотографии домов, которые они присмотрели в маленьком прибрежном городке.

В какой-то момент Айрис вышла на балкон подышать воздухом. Хана пошла за ней. Ночной город гудел под ними мириадами огней. Хана подошла сзади и обняла Айрис за талию, положив подбородок ей на плечо.

— Боишься? — тихо спросила она.

— Немного, — честно призналась Айрис, накрывая её руки своими. — Всё такое новое. Неизведанное. А вдруг у меня там не будет вдохновения? Вдруг я не смогу писать?

— Сможешь, — уверенно сказала Хана. — Твоё вдохновение — оно не в городе, оно внутри тебя. А море… оно только поможет ему стать глубже. Я буду рядом. Мы всё сможем.

Айрис повернулась в её объятиях и посмотрела ей в лицо. Лунный свет делал черты Ханы тонкими и нежными, как фарфор. Она притянула её к себе и поцеловала — долго, глубоко, вкладывая в этот поцелуй всю свою любовь, всю свою уверенность в их общем будущем. Этот поцелуй был обещанием, якорем, маяком. Он говорил: «Где ты — там и мой дом».

Когда они вернулись в комнату, Мэй и Ли о чём-то тихо разговаривали. Увидев их, Мэй улыбнулась.

— Знаете, я тут подумала, — сказала она. — Расстояния на самом деле ничего не значат. Мы же не в девятнадцатом веке живём. Есть поезда, телефоны, интернет. Мы будем созваниваться каждый день. Я буду приезжать к вам на все выходные. А Ли будет приезжать на всё лето и учить Пигмента плохим манерам.

— Эй! — шутливо возмутился Ли. — Мои манеры безупречны!

Все рассмеялись. И в этом общем смехе растворились последние нотки грусти. Они поняли, что ничего на самом деле не заканчивается. Просто начинается новая глава. Их узы дружбы были настолько крепкими, что их не могли ослабить никакие километры. Они были как невидимые шёлковые нити, которые связывали их сердца, где бы они ни находились. И этот вечер, полный тепла, смеха и любви, стал ещё одним, самым крепким узелком на этих нитях — узелком на память о том, что настоящая семья — это не те, с кем ты живёшь под одной крышей, а те, кто живёт в твоём сердце.

Глава 20: Шёлковые нити судеб

День отъезда был залит ярким, но уже прохладным осенним солнцем. Квартира, ещё вчера наполненная жизнью и хаосом, выглядела пустой и гулкой. Большинство вещей Айрис было упаковано в коробки, которые уже стояли в небольшом фургоне, нанятом Ханой. Остались лишь самые необходимые мелочи и пронзительное эхо воспоминаний в каждом углу.

Прощание на вокзале они решили не устраивать. Вместо этого Мэй и Ли пришли помочь с последними сборами, превратив грустный момент расставания в ещё один эпизод их общей, немного суматошной жизни. Ли, как всегда, отвечал за юмор, пытаясь жонглировать тремя яблоками и рассказывая нелепые анекдоты. Мэй, верная себе, с методичностью профессионального логиста проверяла списки и следила, чтобы хрупкие эскизы были упакованы особенно тщательно.

Айрис стояла посреди своей комнаты, которая теперь казалась чужой. Она провела рукой по стене, где раньше висели её первые, наивные рисунки. Здесь она плакала после неудачных свиданий, здесь она до утра болтала с Мэй, здесь она мечтала о своей первой выставке. Это было не просто жильё. Это был ковчег, сохранивший её юность.

— Готова? — тихо спросила Хана, входя в комнату. Она была одета в удобное дорожное платье из тёмно-синего трикотажа и мягкие замшевые ботинки. Её лицо было спокойным, но в глубине глаз плескалось волнение.

Айрис обернулась. На ней были потёртые джинсы и старый, растянутый свитер — её униформа для работы и для жизни. Она кивнула.

— Да. Только… странное чувство. Словно оставляешь здесь часть себя.

— Ты не оставляешь, — мягко возразила Хана, подходя и беря её за руку. — Ты забираешь её с собой. Всё, что было здесь, теперь внутри тебя. Это твой фундамент. А мы едем строить новый дом.

Её слова были простыми, но они прогнали подступающую грусть. Айрис сжала её руку в ответ. Да, она была права. Прошлое не нужно оставлять, его нужно взять с собой как самый ценный багаж.

Последний час в квартире они провели все вместе, сидя на полу в пустой гостиной и допивая чай из походных термокружек. Они не говорили о расставании. Они говорили о будущем. О том, как Мэй приедет к ним на Новый год, и они будут украшать живую ёлку, растущую прямо у дома. О том, как Ли летом устроит на их пляже чемпионат по волейболу. О том, как они будут устраивать видеозвонки, чтобы показать Мэй и Ли, как растёт их сад и как взрослеет щенок Пигмент, которого они уже договорились забрать из приюта.

Когда пришло время уезжать, объятия были долгими и крепкими. Ли обнял Айрис так сильно, что у неё хрустнули кости.

— Смотри у меня, рыжая, — прошептал он ей на ухо, и в его голосе впервые прозвучали серьёзные нотки. — Будь счастлива. Ты этого заслуживаешь, как никто.

Потом он обнял Хану — чуть более сдержанно, но очень тепло.

— И ты, — сказал он. — Берегите друг друга.

Но самым трудным было прощание с Мэй. Они стояли, обнявшись, посреди комнаты, и молчали. Слёзы текли по щекам обеих, и они их не вытирали. В этом молчании было всё: их общее детство, их ссоры и примирения, их тайны, их нерушимая связь. Это было прощание не с человеком, а с целой эпохой их жизни.

— Я люблю тебя, — прошептала Мэй, уткнувшись в плечо Айрис.

— И я тебя, — так же шёпотом ответила Айрис. — Ты всегда будешь моим якорем. Даже на расстоянии.

Они отстранились друг от друга, посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись сквозь слёзы. Ничего не нужно было больше говорить.

Айрис и Хана спускались по лестнице, держась за руки. Ли и Мэй стояли на пороге и махали им вслед. Уже сидя в фургоне, Айрис смотрела в окно на удаляющийся дом, на знакомые улицы, на мелькающие деревья. Хана не трогала её, давая ей проститься. Она просто сидела рядом, и её присутствие было тихим и надёжным, как биение сердца.

Когда город остался позади и машина выехала на шоссе, ведущее к морю, Айрис вдруг подумала о том, как странно и причудливо переплетаются человеческие судьбы. Если бы Мэй в тот день не пошла в парк, она бы не встретила Ли. Если бы Айрис не устроила ту вечеринку, она бы не познакомилась с Ханой. Если бы Ли не столкнулся со своим прошлым, он бы никогда не смог стать для Мэй настоящим другом. Каждая случайная встреча, каждый разговор, каждая ссора, каждое признание — всё это было не случайностью, а крошечным стежком в огромном, сложном узоре.

Их жизни были похожи на тончайшие шёлковые нити — у каждой свой цвет, своя фактура. Нить Айрис — огненно-красная, яркая, порывистая. Нить Мэй — тёмно-зелёная, ровная, прочная. Нить Ли — золотая, блестящая, изменчивая. Нить Ханы — жемчужно-серая, тонкая, но удивительно крепкая. По отдельности они были просто нитями. Но судьба, как искусная вышивальщица, сплела их вместе, создав уникальный, неповторимый узор. Узор, в котором были и тёмные узелки боли, и яркие вспышки радости, и плавные переходы нежности. И красота этого узора была именно в его сложности, в его несовершенстве, в том, как одна нить поддерживала другую, как один цвет делал ярче соседний.

Айрис посмотрела на Хану, которая вела машину, сосредоточенно глядя на дорогу. Солнце играло в её тёмных волосах. Она выглядела такой спокойной, такой сильной. Айрис взяла её свободную руку и переплела их пальцы. Хана на мгновение оторвала взгляд от дороги, посмотрела на неё и улыбнулась. В этой улыбке было всё их будущее.

Впереди, за горизонтом, их ждало море, новый дом и новая жизнь. Но Айрис знала, что, как бы далеко они ни уехали, они никогда не будут одни. Потому что шёлковые нити их судеб были сплетены так крепко, что разорвать их было уже невозможно. Они навсегда останутся частью одного прекрасного, бесконечного полотна.


Эпилог

Прошло три года.

В маленьком домике на берегу моря, с окнами, выходящими на вечный прибой, пахло краской, солёным ветром и свежесваренным кофе. В одной комнате, залитой светом, Айрис заканчивала огромное полотно, на котором бушевала бирюзовая стихия. Её картины стали другими — глубже, мудрее, спокойнее. Она нашла свою гармонию. В соседней мастерской, под тихую музыку, Хана создавала из серебра и лунного камня изящное ожерелье, похожее на морскую пену. Шрамы на её душе затянулись, оставив лишь тонкие серебряные нити памяти. Во дворе, громко лая, гонялся за бабочкой золотистый ретривер по кличке Пигмент.

В шумном мегаполисе, в светлом офисе крупной компании, Мэй руководила важным проектом. Она стала уверенной в себе, успешной женщиной, но в её глазах больше не было той холодной строгости. Она научилась находить баланс между работой и жизнью, порядком и спонтанностью. Каждые выходные она садилась в поезд и ехала к морю, чтобы сменить деловой костюм на уютный свитер и до утра болтать с Айрис обо всём на свете.

Ли открыл свою небольшую, но очень успешную студию графического дизайна. Его эксцентричность никуда не делась, но теперь она направлялась в творческое русло. Он нашёл своё призвание. Он часто приезжал в гости к девушкам, привозя с собой шум, смех и самые вкусные пироги из городской пекарни. Иногда он приезжал вместе с Мэй. Они так и остались лучшими друзьями, чьи отношения были крепче и глубже многих любовных романов. Они были опорой друг для друга.

Однажды летним вечером они все сидели на веранде дома у моря. Закат окрашивал небо в немыслимые цвета. Мэй и Ли приехали на все выходные. Они пили вино, ели жареную на гриле рыбу и много смеялись. Пигмент спал у ног Айрис, положив ей голову на колени.

Они смотрели на уходящее за горизонт солнце, и каждый думал о своём, но чувствовали они одно и то же. Они думали о том, какой длинный и извилистый путь им пришлось пройти, чтобы оказаться здесь, в этой точке покоя и счастья. Они поняли, что истинное счастье — не в том, чтобы избежать боли или найти идеальную любовь. Оно в том, чтобы принять себя, простить своё прошлое и научиться видеть красоту в несовершенном узоре собственной жизни. Оно в тепле дружеских рук, в тихом понимании любимого человека, в способности радоваться простому закату над морем.

Шёлковые нити их судеб продолжали сплетаться, создавая всё новые и новые узоры, но теперь они знали, что, какие бы испытания ни ждали их впереди, они никогда не порвутся. Потому что они были связаны не только прошлым, но и общим, светлым будущим.