В Свете Свечи

Глава 1

Вечер опустился на город, укутав его в бархат синих сумерек. Галерея «Новый взгляд» гудела, словно растревоженный улей. Воздух, густой и тёплый, был пропитан смесью запахов масляной краски, дорогого парфюма и терпкого вина, которое разносили проворные официанты в белоснежных перчатках. Для Эмилии этот гул сливался в единый монотонный шум, от которого звенело в ушах. Она стояла в углу, у своего самого большого полотна, и чувствовала себя чужой на этом празднике искусства — её собственном празднике.

Её огненно-рыжие волосы, обычно собранные в небрежный пучок, сегодня были распущены и тяжёлыми волнами спадали на плечи. Она нарочно выбрала простое чёрное платье из струящегося шёлка, с длинными рукавами и скромным вырезом. Оно не сковывало движений и служило идеальным фоном для её яркой внешности. На ногах были удобные замшевые туфли на низком каблуке — она знала, что придётся много стоять. Из украшений — лишь тонкое серебряное кольцо на указательном пальце, подарок бабушки. Её зелёные глаза, обычно полные озорного блеска, сегодня казались подёрнутыми дымкой усталости и затаённой боли. Бледную кожу украшала россыпь веснушек на носу и щеках, которые она тщетно пыталась скрыть тонким слоем пудры.

Всего месяц назад её мир, такой яркий и понятный, как одна из её картин, рассыпался на тысячи осколков. Максим, с которым они были вместе два года, ушёл. Ушёл просто, буднично, собрав вещи, пока она была в мастерской. Оставил короткую записку на кухонном столе: «Прости, так будет лучше». И эта фраза, банальная и бездушная, ранила сильнее, чем любая ссора. Он был её музой, её опорой, её самым преданным критиком и поклонником. Или ей так казалось. Теперь на месте, где была любовь, зияла пустота, холодная и бездонная.

— Эми, ты великолепна! И твои работы... они просто дышат! — раздался рядом звонкий голос Клэр.

Клэр, её лучшая подруга, была полной её противоположностью. Высокая, статная блондинка с короткой стрижкой, одетая в смелый брючный костюм цвета фуксии. Она излучала уверенность и энергию, которой так не хватало сейчас Эмилии.

— Спасибо, Клэр, — Эмилия попыталась улыбнуться, но вышло жалко. — Если бы не ты, я бы, наверное, сожгла всё это и уехала в деревню, к тётке, в глушь, в Саратов.

— Ну-ну, брось эти трагические монологи, — Клэр обняла её за плечи. — Ты — талант. Посмотри, сколько людей! Они пришли ради тебя. А Максим... он просто глупец, который не смог удержать в руках жар-птицу. Забудь о нём.

— Легко сказать «забудь», — прошептала Эмилия, глядя на свою картину. На ней была изображена пара, застывшая в объятиях на фоне грозового неба. Мужская фигура была написана размыто, почти бесплотно, в то время как женская, с копной рыжих волос, была прорисована до мельчайших деталей. Картина называлась «Прощание».

Она чувствовала на себе десятки взглядов. Кто-то восхищался, кто-то недоумевал, кто-то равнодушно скользил мимо. Каждый взгляд казался ей уколом, обнажающим её уязвимость. Ей хотелось спрятаться, стать невидимой, раствориться в толпе. Она сделала глоток шампанского из бокала, но пузырьки лишь усилили тошноту. Вечер обещал быть невыносимо долгим.

Глава 2

В другом конце зала, где шум толпы был не так назойлив, Изабелла с вежливой скукой слушала своего спутника, Марка. Он, коллега из её юридической фирмы, с увлечением рассказывал о последнем выигранном деле, но его слова пролетали мимо, не задерживаясь в сознании. Изабелла пришла сюда из чистого любопытства и отчасти от усталости. Её жизнь, расписанная по минутам — суды, контракты, деловые ужины — напоминала идеально отлаженный, но бездушный механизм. Ей отчаянно не хватало чего-то настоящего, живого, того, что нельзя было бы измерить статьями кодекса или биржевыми котировками.

Она была воплощением сдержанной элегантности. Её тёмные, почти чёрные волосы были уложены в строгий, но изящный пучок на затылке, ни один локон не выбивался из идеальной гладкости. На ней был безупречно скроенный брючный костюм тёмно-синего цвета, из дорогой шерсти, который подчёркивал её стройную, подтянутую фигуру. Под пиджаком виднелась шёлковая блуза цвета слоновой кости с высоким воротником. Её лицо, с тонкими, аристократическими чертами, редко озаряла улыбка. Тёмно-карие, почти чёрные глаза смотрели на мир внимательно и немного отстранённо, словно она постоянно анализировала всё происходящее. Из украшений — лишь дорогие часы на тонком запястье и небольшие жемчужные серьги. Весь её облик говорил о статусе, дисциплине и полном контроле.

— ...и тогда я говорю судье, — вещал Марк, — что прецедентное право в данном случае неприменимо! Представляешь, какая наглость с их стороны?

— Поразительно, — ровным голосом ответила Изабелла, делая маленький глоток минеральной воды. Её взгляд скользил по стенам, по картинам, и вдруг замер. Он остановился на большом полотне в дальнем углу зала. На нём, среди бушующих красок грозового неба, застыли в объятии две фигуры. Картина излучала такую мощную, концентрированную эмоцию — смесь нежности, боли и неизбежности разлуки, — что Изабелла почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она забыла и о Марке, и о шуме вокруг. Было в этой работе что-то гипнотическое, что-то, что резонировало с её собственной, глубоко спрятанной тоской.

Затем её взгляд переместился на художницу, стоявшую рядом со своим творением. Девушка с копной огненных волос, в простом чёрном платье, казалась хрупкой и потерянной в этой суетливой толпе. Она держала в руке бокал, но не пила, а лишь смотрела куда-то в пустоту. Её лицо, бледное и печальное, было так выразительно, что Изабелле показалось, будто она смотрит на оживший автопортрет. Эта девушка и была той самой женщиной с картины, в этом не было никаких сомнений. В её образе было столько неприкрытой уязвимости и одновременно внутренней силы, что Изабелла ощутила непреодолимое желание подойти, заговорить, понять, какая буря бушует в этой рыжеволосой душе.

— Марк, прости, я отойду на минуту, — сказала она, мягко прерывая его монолог.

Не дожидаясь ответа, она решительно направилась через зал, лавируя между гостями. Каждый шаг приближал её к источнику того странного волнения, что охватило её. Она остановилась в нескольких шагах от Эмилии, делая вид, что с интересом рассматривает соседнюю картину — городской пейзаж в тумане. Но всё её внимание было приковано к художнице. Она видела, как дрогнули её ресницы, как она зябко повела плечами, словно от холода, хотя в зале было душно. И в этот момент их взгляды встретились. Всего на мгновение. Зелёные глаза Эмилии, полные тревоги, столкнулись с тёмными, спокойными глазами Изабеллы. И в этом коротком, как вспышка, мгновении Изабелла поняла, что уже не сможет просто уйти. Она должна была узнать, кто эта девушка, соткавшая на холсте такую пронзительную боль.


Глава 3

Эмилия почувствовала этот взгляд на себе физически, словно прикосновение прохладного шёлка к разгорячённой коже. Она оторвалась от созерцания пузырьков в своём бокале и подняла голову. Напротив, через несколько шагов, стояла женщина. Незнакомка. Но её образ мгновенно врезался в память, вытеснив размытые лица остальных гостей. Строгий тёмно-синий костюм, идеальная причёска, жемчуг в ушах — всё в ней говорило о мире, далёком от запаха скипидара и хаоса художественной мастерской. Но дело было не в одежде. Дело было во взгляде. Тёмные, глубокие глаза смотрели на неё с таким пристальным, почти гипнотическим вниманием, что Эмилия почувствовала себя одновременно и обнажённой, и увиденной по-настоящему. В этом взгляде не было ни праздного любопытства, ни снисходительной оценки. Было что-то иное — серьёзный, вдумчивый интерес, который заставил сердце Эмилии пропустить удар.

Незнакомка, заметив, что на неё смотрят, не отвела глаз. Наоборот, она сделала едва заметный, почти невесомый кивок, и на её губах промелькнула тень улыбки. Затем она медленно, с какой-то врождённой грацией, подошла ближе.

— Добрый вечер, — её голос оказался низким, бархатным, с лёгкой хрипотцой, которая странным образом успокаивала. — Простите за мою настойчивость, но я не могла не подойти. Ваши работы... они производят неизгладимое впечатление.

Эмилия моргнула, пытаясь собрать мысли. Она привыкла к комплиментам, но обычно они были поверхностными, дежурными. Эти же слова, произнесённые этим голосом, звучали иначе. Искренне.

— Спасибо, — сумела выговорить она, чувствуя, как лёгкий румянец заливает щёки. — Мне... мне очень приятно это слышать.

— Особенно вот эта, — женщина указала на картину «Прощание». — В ней столько боли и столько любви одновременно. Это очень смело — так обнажать свои чувства на холсте. Не каждый на это способен.

Она говорила о чувствах, но её собственное лицо оставалось почти непроницаемым, как у искусного игрока в покер. И этот контраст между её словами и сдержанной манерой завораживал.

— Художник не выбирает, — тихо ответила Эмилия, сама удивляясь своей откровенности. — Он просто пишет то, что не может больше держать в себе. Это как крик, только беззвучный.

— Беззвучный, но оглушающий, — задумчиво произнесла незнакомка. Она помолчала, переводя взгляд с картины на Эмилию и обратно. — Меня зовут Изабелла.

— Эмилия. Можно просто Эли.

— Изабелла, — повторила она своё имя, словно пробуя его на вкус. — Эмилия. Очень красиво. Скажите, эта картина продаётся?

Вопрос застал Эмилию врасплох. Она не думала о продаже «Прощания». Эта работа была слишком личной, слишком свежей раной. Она была её собственным сеансом психотерапии, выплеснутым на холст.

— Я... я не знаю, — растерянно пробормотала она. — Я не ставила на неё цену.

— Тогда позвольте мне её назначить, — спокойно сказала Изабелла, и в её голосе не было и тени сомнения. — Я хочу её купить.

В этот момент к ним подошла сияющая Клэр, держа в руках два бокала с шампанским.

— Эми, я принесла тебе подкрепление! О, простите, я помешала?

— Клэр, познакомься, это Изабелла, — сказала Эмилия, благодарная за вмешательство подруги. — Изабелла, это моя лучшая подруга Клэр. Она же мой ангел-хранитель и организатор этой выставки.

— Очень приятно, — Изабелла с лёгкой улыбкой пожала протянутую руку Клэр. — Вы проделали огромную работу. Выставка чудесная.

— Спасибо! Мы старались, — Клэр окинула Изабеллу быстрым оценивающим взглядом. — Я слышала, вы хотите приобрести «Прощание»? Это одна из самых сильных работ Эми.

— Да. Я настаиваю, — твёрдо сказала Изабелла, снова глядя на Эмилию. — Я понимаю, что она может быть дорога вам как память, но поверьте, она попадёт в хорошие руки. Я буду смотреть на неё каждый день.

Эмилия почувствовала, как внутри неё борются два желания. Одно — оставить картину себе, как напоминание, как шрам. Другое, неожиданное и сильное — отдать её. Отдать именно этой женщине, которая, казалось, поняла её суть без лишних слов. Может быть, продав картину, она сможет отпустить и ту боль, что была в неё вложена?

— Хорошо, — выдохнула она. — Я согласна.

На лице Изабеллы впервые отразилось явное чувство — облегчение. Она достала из элегантной кожаной сумочки визитную карточку.

— Вот мои контакты. Мой помощник свяжется с галереей завтра, чтобы уладить все формальности. Но я была бы вам очень признательна, Эмилия, если бы мы могли встретиться ещё раз. Не как продавец и покупатель. Я хотела бы поговорить с вами об искусстве. О ваших работах. Может быть, за чашкой кофе?

Её предложение прозвучало не как светская любезность, а как деловое, но в то же время очень личное приглашение. Эмилия взяла плотный картонный прямоугольник. Пальцы ощутили рельефные буквы: «Изабелла Андреевна Воронцова, адвокат».

— Да, — ответила Эмилия, чувствуя, как в душе зарождается что-то новое, ещё непонятное, но определённо светлое. Что-то похожее на любопытство к жизни, которое, как она думала, угасло навсегда. — Я с удовольствием выпью с вами кофе.


Глава 4

Они встретились через три дня в маленькой кофейне в тихом переулке, вдали от шумных проспектов. Место выбрала Эмилия. Это было её убежище, её «кабинет» вне мастерской, где пахло не краской, а свежемолотым кофе, корицей и ванилью. Деревянные столики, мягкий свет абажуров, полки с книгами, которыми можно было обмениваться — всё здесь дышало уютом и покоем.

Эмилия пришла первой. Она волновалась, и это было для неё непривычно. Чтобы занять руки, она достала из своей большой холщовой сумки скетчбук и угольный карандаш. На ней сегодня были широкие джинсы, испачканные в нескольких местах краской — следы её вечной борьбы с холстом, — и объёмный вязаный свитер горчичного цвета, который делал её рыжие волосы ещё ярче. Волосы она собрала в небрежный хвост, выпустив несколько прядей у лица. Никакой косметики, кроме капли туши на ресницах. Она хотела быть собой, без глянца и прикрас.

Изабелла появилась ровно в назначенное время, минута в минуту. Её пунктуальность была почти осязаемой. Сегодня она была без строгого делового костюма, но её элегантность никуда не исчезла. На ней были кашемировое пальто песочного цвета, накинутое на плечи, тёмно-серые брюки-палаццо и тонкий джемпер из тёмно-вишневого шёлка. Волосы были распущены и лежали на плечах тяжёлыми, блестящими волнами, что делало её образ мягче, доступнее. Но взгляд оставался прежним — внимательным, глубоким, проникающим в самую суть.

— Добрый день, Эмилия, — сказала она, и её бархатный голос заставил Эмилию поднять голову от своего рисунка. — Надеюсь, я не заставила вас ждать.

— Здравствуйте, Изабелла. Нет, что вы, я только пришла, — солгала Эмилия, быстро закрывая скетчбук. — Присаживайтесь. Здесь варят лучший в городе раф с лавандой.

— Звучит интригующе, — Изабелла села напротив, положив на столик изящную кожаную сумочку. — Но я, пожалуй, предпочту классику. Двойной эспрессо. Без сахара.

Даже в выборе кофе она была строга и бескомпромиссна. Они сделали заказ, и на несколько мгновений повисла пауза, неловкая, но наполненная ожиданием. Эмилия теребила край своего свитера, Изабелла ровно держала спину, изучая интерьер кофейни.

— Вашу картину доставили вчера, — нарушила молчание Изабелла. — Я повесила её в гостиной, над камином. Она изменила всё пространство. Теперь это сердце моего дома.

— Правда? — Эмилия почувствовала укол тёплой гордости. — Я рада. Я боялась, что она слишком... мрачная для жилого интерьера.

— Она не мрачная. Она честная, — возразила Изабелла, глядя прямо в глаза Эмилии. — В ней есть надежда. Во всяком случае, я её там вижу. Скажите, Эмилия, что вы чувствовали, когда писали её?

Вопрос был прямым, почти интимным. Эмилия на мгновение замялась. Рассказывать этой сдержанной, почти незнакомой женщине о своей боли? Но во взгляде Изабеллы было столько неподдельного участия, что слова полились сами собой.

— Я чувствовала, как что-то обрывается внутри, — тихо начала она, глядя на свои руки. — Как будто из меня вытягивают нить за нитью, и я распускаюсь, как старый свитер. Я писала её, чтобы собрать себя заново. Чтобы запереть свою боль в раму, повесить на стену и посмотреть ей в лицо. Это был единственный способ не сойти с ума.

Она подняла глаза и увидела, что Изабелла слушает её, не перебивая, слегка наклонив голову. В её тёмных глазах плескалось сочувствие.

— У вас получилось, — так же тихо сказала Изабелла. — Вы не просто посмотрели боли в лицо. Вы превратили её в нечто прекрасное. Это редкий дар.

Им принесли кофе. Аромат свежесваренных зёрен и сладкой лаванды смешался в воздухе. Разговор потёк легче, переключившись на более нейтральные темы. Изабелла расспрашивала Эмилию о её мастерской, о любимых художниках, о том, как она выбирает сюжеты для своих картин. А Эмилия, к своему удивлению, спрашивала в ответ. Ей было интересно узнать об этой женщине, которая жила в мире строгих законов и сухих фактов, но при этом так тонко чувствовала искусство.

— Знаете, в моей работе всё подчинено логике, правилам, прецедентам, — рассказывала Изабелла, сделав маленький глоток эспрессо. — Там нет места для двусмысленности, для эмоций. Чувства — это слабость, которую противник непременно использует. Поэтому я всегда держала эту часть себя под замком. Искусство — это единственная отдушина. Единственное место, где я могу позволить себе... чувствовать.

— Но это же ужасно, — вырвалось у Эмилии. — Жить, постоянно контролируя себя. Разве это жизнь? Это же как носить корсет, который не даёт дышать полной грудью.

Изабелла горько усмехнулась. Эта усмешка на мгновение сделала её лицо уязвимым, почти девичьим.

— Иногда этот корсет — единственное, что не даёт тебе развалиться на части, — произнесла она почти шёпотом. И в этой фразе Эмилия услышала отголосок такой глубокой, застарелой боли, что её собственное недавнее горе показалось ей почти незначительным.

Они проговорили больше двух часов. Они говорили обо всём: о книгах, о музыке, о путешествиях, о детских мечтах. Эмилия рассказала, как в детстве изрисовала все обои в своей комнате, а Изабелла — как мечтала стать не адвокатом, а архитектором, чтобы строить дома, полные света. С каждой минутой, с каждой фразой лёд между ними таял. Эмилия видела перед собой уже не просто строгого адвоката в дорогой одежде, а живую, сложную, ранимую женщину. А Изабелла, в свою очередь, видела в рыжеволосой художнице не только бурю эмоций, но и невероятную мудрость и силу духа.

Когда они вышли из кофейни, на город уже спускались сумерки. Зажглись первые фонари.

— Спасибо за этот разговор, Эмилия, — сказала Изабелла, останавливаясь у своей машины. — Мне давно не было так... легко.

— И мне, — искренне ответила Эмилия. — Я думала, я совсем разучилась разговаривать с людьми.

— Это не так, — мягко возразила Изабелла. И, повинуясь внезапному порыву, она протянула руку и коснулась пряди волос, выбившейся из хвоста Эмилии. Лёгкое, почти невесомое прикосновение. Но для Эмилии оно было подобно электрическому разряду. Она замерла, боясь дышать. Изабелла, словно испугавшись собственной смелости, тут же отняла руку.

— Я позвоню вам, — быстро сказала она, и в её голосе впервые послышались смущённые нотки.

— Я буду ждать, — выдохнула Эмилия, глядя вслед удаляющейся машине и чувствуя, как на щеке, там, где только что было мимолётное тепло чужих пальцев, разгорается пожар.

Глава 5

Изабелла позвонила через два дня. Её голос в телефонной трубке звучал так же ровно и бархатно, но Эмилии показалось, что в нём проскальзывают нотки неуверенности. Она пригласила её к себе домой — «взглянуть, как устроилась картина». Это был формальный предлог, и обе это понимали. На самом деле им просто хотелось увидеть друг друга снова.

Квартира Изабеллы располагалась в старом доходном доме в центре города, с высокими потолками, лепниной и огромными окнами. Интерьер был под стать хозяйке: строгий, минималистичный, но безупречно стильный. Ничего лишнего, каждая вещь на своём месте. Идеальный порядок, который, как теперь понимала Эмилия, был для Изабеллы способом защиты от хаоса внешнего мира. И посреди этой выверенной до миллиметра гармонии, над мраморным порталом камина, висело «Прощание». Картина не просто вписалась в интерьер — она стала его эмоциональным центром, живым, кровоточащим сердцем в стерильно чистом теле.

— Она здесь на своём месте, — тихо сказала Эмилия, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Видеть своё творение в чужом доме было странно и волнующе.

— Я тоже так думаю, — ответила Изабелла. Она стояла рядом, так близко, что Эмилия чувствовала тонкий аромат её духов — что-то терпкое, с нотами сандала и бергамота. Сегодня на Изабелле была простая домашняя одежда, которая, впрочем, выглядела дороже и элегантнее любого парадного наряда: широкие шёлковые брюки цвета ночного неба и свободная кремовая блуза с V-образным вырезом, открывавшим изящную линию ключиц. Её тёмные волосы были собраны в низкий, слегка растрёпанный пучок, словно она только что вынула из него шпильки. Этот нарочито небрежный образ делал её невероятно притягательной.

Эмилия же, наоборот, сегодня постаралась выглядеть более собранно. На ней было длинное платье из тёмно-зелёного бархата, простое по крою, но подчёркивающее её фигуру. Рыжие волосы она оставила распущенными, и они огненным водопадом струились по плечам и спине.

— Хочешь вина? — предложила Изабелла, отходя к встроенному в стену бару. — У меня есть хорошее кьянти.

— Да, пожалуйста.

Они сели на большой светлый диван напротив камина. В камине потрескивали настоящие дрова, бросая тёплые, пляшущие отсветы на их лица и стены. За окном шёл мелкий осенний дождь, его капли тихо барабанили по стеклу, создавая ощущение уюта и оторванности от всего мира. Они молчали, глядя то на огонь, то на картину, и это молчание не было гнетущим. Оно было наполнено невысказанными словами и растущим напряжением, которое густело в воздухе, как смола.

— Ты так и не нарисовала ничего нового после выставки? — спросила Изабелла, нарушив тишину.

— Нет, — покачала головой Эмилия. — Не было вдохновения. Пустота. Как будто я выплеснула на те холсты всё, что у меня было.

— Может, тебе просто нужен новый источник? Новая тема? — Изабелла повернулась к ней, и в полумраке её глаза казались бездонными.

— Может быть, — прошептала Эмилия, не в силах отвести взгляд.

Изабелла медленно поставила свой бокал на низкий столик. Затем она протянула руку и, так же медленно, как в тот день у кофейни, коснулась волос Эмилии. Но на этот раз она не отдёрнула руку. Её пальцы осторожно, почти невесомо, зарылись в рыжие пряди, поглаживая их, перебирая, словно пробуя на ощупь шёлк. Сердце Эмилии заколотилось так сильно, что, казалось, его стук слышен был во всей комнате. Она замерла, боясь спугнуть этот момент, это хрупкое, невероятное волшебство.

— Такие... живые, — выдохнула Изабелла, её голос стал хриплым. — Как пламя.

Она подалась вперёд, сокращая последнее расстояние между ними. Эмилия не отстранилась. Она сама, повинуясь инстинкту, наклонилась навстречу. Их губы встретились. Первый поцелуй был робким, вопросительным. Лёгкое, едва ощутимое касание, проба, разведка. Изабелла целовала нежно, сдерживая себя, словно боясь своей же силы, своего напора. Но Эмилия ответила ей смелее, чуть приоткрыв губы, приглашая, увлекая за собой. И тогда плотина рухнула.

Поцелуй стал глубже, требовательнее, отчаяннее. В нём смешалось всё: и долгое одиночество, и затаённая нежность, и страх, и непреодолимое влечение. Рука Изабеллы скользнула с волос на шею Эмилии, обхватив её, притягивая ближе, а вторая легла на талию, властно прижимая к себе. Эмилия запустила пальцы в тёмные, шелковистые волосы Изабеллы, разрушая её идеальную причёску, впиваясь в них, словно боясь, что всё это — лишь сон, наваждение.

Они отстранились друг от друга, тяжело дыша, не размыкая взгляда. В карих глазах Изабеллы, обычно таких спокойных и контролирующих, теперь бушевала буря. На щеках проступил румянец, а губы припухли и покраснели от поцелуя.

— Эмилия... — прошептала она, и в её голосе звучало и восхищение, и испуг.

— Изабелла... — в тон ей ответила Эмилия, проводя кончиками пальцев по её щеке, по линии подбородка. Кожа была гладкой и горячей.

Их снова потянуло друг к другу. На этот раз в поцелуе не было робости, только всепоглощающая страсть. Изабелла осторожно повалила Эмилию на мягкие подушки дивана, нависая над ней. Её губы спустились ниже, к шее, к ключицам, оставляя на бархате платья и на коже влажные, горячие следы. Эмилия запрокинула голову, отдаваясь этим ласкам, её тело выгибалось навстречу, а из груди вырывались тихие стоны. Руки Изабеллы скользили по её телу, изучая каждый изгиб сквозь тонкую ткань платья, задерживаясь на талии, на бёдрах. Это было похоже на танец — медленный, чувственный, где каждое движение, каждое прикосновение было наполнено смыслом.

Свет от камина отбрасывал на стену их сплетённые тени. Дождь за окном всё так же тихо стучал по стеклу, отмеряя время нового, головокружительного начала. В этот миг не было ни прошлого с его болью, ни будущего с его страхами. Было только это пьянящее, обжигающее настоящее, где две такие разные женщины нашли друг в друге то, чего им обеим так отчаянно не хватало.



Глава 6

Утро застало их в спальне Изабеллы, в огромной кровати с белоснежными простынями, которые пахли лавандой и свежестью. Первые лучи рассветного солнца, бледные и несмелые, пробивались сквозь щели в тяжёлых шторах, рисуя на полу тонкие золотистые полосы. Эмилия проснулась первой. Она лежала на боку, подперев голову рукой, и смотрела на спящую Изабеллу.

Во сне Изабелла была совсем другой. Маска сдержанности и контроля спала с её лица, обнажая почти детскую беззащитность. Тёмные волосы разметались по подушке, несколько прядей упали на высокий лоб. Ресницы, длинные и густые, отбрасывали лёгкую тень на щёки. Губы, припухшие от ночных поцелуев, были чуть приоткрыты. Она спала глубоко и спокойно, и Эмилия почувствовала укол нежности, такой острой и пронзительной, что на глаза навернулись слёзы. Ей захотелось запечатлеть этот момент, нарисовать её такой — уязвимой, настоящей, принадлежащей только ей одной в этот тихий утренний час.

Она осторожно, боясь разбудить, протянула руку и убрала прядь волос с её лица. Изабелла во сне едва заметно улыбнулась и, не просыпаясь, подалась ближе, ища тепла. Эмилия замерла, её сердце наполнилось трепетом. Прошлой ночью они не спали почти до рассвета. После той первой, всепоглощающей вспышки страсти у камина, они перебрались в спальню. Там, в полумраке, при свете ночника, они заново открывали друг друга. Их ласки были то нежными и медленными, то яростными и требовательными. Они говорили шёпотом, рассказывая о шрамах на теле и в душе, о страхах, о мечтах. Эмилия никогда не чувствовала себя такой желанной и такой понятой. Изабелла, с её внешним холодом, оказалась невероятно чуткой и страстной любовницей. Она исследовала тело Эмилии с благоговением и любопытством, словно читала редкую, драгоценную книгу, находя и целуя каждый шрамик, каждую родинку. А Эмилия, в свою очередь, пыталась своей нежностью растопить тот лёд, которым Изабелла годами окружала своё сердце.

Когда Изабелла наконец проснулась, она увидела пристальный, изучающий взгляд Эмилии. На мгновение в её глазах мелькнула паника, словно она внезапно осознала, где она и с кем, и что вчерашний идеальный порядок её жизни был безвозвратно нарушен. Она села в кровати, плотнее запахивая на груди шёлковое одеяло. Контроль возвращался.

— Доброе утро, — сказала она, и её голос прозвучал чуть более формально, чем хотелось бы Эмилии.

— Доброе, — улыбнулась Эмилия, стараясь не показывать, что заметила эту перемену. — Как спалось?

— Хорошо. Спасибо, — Изабелла отвела взгляд. — Я... я сварю кофе. Ты, наверное, голодна.

Она встала и, накинув на обнажённое тело длинный шёлковый халат, вышла из комнаты. Эмилия осталась одна в огромной кровати. Чувство эйфории, с которым она проснулась, начало медленно улетучиваться, сменяясь тревогой. Что-то изменилось. Та близость, та откровенность, что была между ними ночью, испарилась с первым светом дня.

На кухне, залитой утренним солнцем, Изабелла двигалась быстро и чётко, словно выполняя привычный ритуал. Включить кофемашину, достать чашки, налить апельсиновый сок. Эти простые действия помогали ей собраться с мыслями. Что она наделала? Она, Изабелла Воронцова, человек-план, человек-график, позволила эмоциям взять верх. Она впустила в свою жизнь хаос. Прекрасный, пьянящий, рыжеволосый хаос по имени Эмилия. Но что дальше? Как вписать это в свою жизнь? Как объяснить это себе, своему кругу, своей семье? Мысли метались в голове, вызывая приступ паники. Потеря контроля — вот чего она боялась больше всего на свете. А рядом с Эмилией она его теряла. Теряла безвозвратно.

Когда Эмилия, одетая в своё бархатное платье, вошла на кухню, Изабелла уже сидела за столом с чашкой эспрессо. На ней снова была маска невозмутимости.

— Я вызвала тебе такси, — сказала она, не глядя на Эмилию. — Оно будет через десять минут.

Слова ударили Эмилию, как пощёчина. Такси. Словно она была случайной гостьей, которую пора спровадить. Боль, острая и знакомая, пронзила сердце. Вот оно. Она снова ошиблась, снова поверила, снова открылась — и снова её отталкивают. Она молча кивнула, чувствуя, как к горлу подступает ком.

— Хорошо, — тихо ответила она. — Спасибо за... всё.

Она взяла свою сумку и направилась к выходу. Она не хотела, чтобы Изабелла видела её слёзы. Уже в дверях её догнал голос Изабеллы, в котором слышались отчаяние и мольба:

— Эмилия, подожди!

Эмилия остановилась, но не обернулась.

— Это всё... слишком быстро, — сбивчиво говорила Изабелла, подойдя ближе. — Я не привыкла к такому. Я не знаю, что с этим делать. Мне нужно время, чтобы подумать.

— Подумать? — горько усмехнулась Эмилия, наконец повернувшись к ней. В её зелёных глазах стояли слёзы. — О чём тут думать, Изабелла? О том, что было вчера? Это либо было по-настоящему, либо нет. Третьего не дано. А если тебе нужно «подумать», значит, для тебя это было не всерьёз.

— Нет! Это не так! — воскликнула Изабелла, делая шаг вперёд и беря Эмилию за руки. Её пальцы были холодными. — Ты не понимаешь. Вся моя жизнь построена на правилах. А ты... ты нарушаешь их все. Ты пугаешь меня. То, что я чувствую к тебе, пугает меня до смерти.

— Любовь не должна пугать, — прошептала Эмилия, хотя сама знала, что это неправда. Любовь — самое страшное, что есть на свете, потому что она делает тебя уязвимым. — Она должна давать крылья, а не надевать кандалы.

— Дай мне время, — повторила Изабелла, заглядывая ей в глаза. — Пожалуйста. Всего пару дней. Мне нужно разобраться в себе.

Эмилия долго смотрела на неё. На эту сильную и одновременно такую напуганную женщину. Часть её хотела кричать, требовать, уйти, хлопнув дверью. Но другая, более мудрая часть, видела в глазах Изабеллы не отторжение, а искренний страх. Страх перед собственными чувствами, который был Эмилии так хорошо знаком.

— Хорошо, — наконец выдохнула она, высвобождая свои руки. — Пара дней. Но не больше, Изабелла. Потому что я больше не хочу страдать и ждать. Моё сердце этого не выдержит.


Глава 7

Изабелла позвонила на следующий же день. Её голос был ровным, но в нём не было утренней отстранённости. Напротив, в нём слышалась тёплая, решительная нота, которая заставила сердце Эмилии забиться чаще.

— Я вела себя как идиотка, Эмилия. Прости меня, — сказала она без предисловий. — Мой страх оказался сильнее здравого смысла. Я бы хотела всё исправить. Поужинай со мной сегодня.

Это было не приглашение, а почти приказ, но в нём было столько искреннего раскаяния, что Эмилия не смогла отказать.

Так начались их дни — хрупкие, наполненные осторожной нежностью и узнаванием друг друга. Они словно учились ходить заново, делая маленькие, неуверенные шаги навстречу. Изабелла, верная своему слову, отложила в сторону свой страх. Она решила не анализировать, не строить планов, а просто жить моментом. Впервые в жизни она позволила себе плыть по течению, и это течение несло её прямо к Эмилии.

Их свидания были простыми, но оттого не менее значимыми. Они гуляли по шуршащим ковром из листьев аллеям осеннего парка. Изабелла, обычно одетая в строгие костюмы, для этих прогулок выбирала мягкие кашемировые свитера, удобные брюки и длинное пальто. Эмилия куталась в объёмные шарфы, которые вязала сама, и носила яркие береты, бросавшие вызов серому небу. Они покупали в уличной палатке горячий глинтвейн с корицей и апельсином, согревая озябшие пальцы о бумажные стаканчики, и говорили обо всём на свете. Эмилия рассказывала о цветах, о том, как смешать охру и кармин, чтобы получить оттенок заката, а Изабелла — о хитросплетениях судеб, которые ей приходилось распутывать в зале суда. Она умела слушать, как никто другой, и в её внимательном взгляде Эмилия видела не просто интерес, а глубокое, искреннее участие.

Иногда Изабелла заезжала за Эмилией после работы и увозила её в свою стерильную квартиру. Но постепенно, незаметно для самой хозяйки, квартира начала меняться. На идеальном журнальном столике появился скетчбук Эмилии, на диване — её яркий шарф, забытый накануне. В ванной рядом с дорогими флаконами Изабеллы поселился простой тюбик с кремом для рук, пахнущий ромашкой. Эти маленькие детали, следы присутствия другого человека, поначалу вызывали у Изабеллы внутреннее сопротивление, но потом она поняла, что именно они превращают её безупречное жилище в настоящий дом.

Они готовили ужин вместе. Эмилия, привыкшая к творческому беспорядку, вносила на кухню Изабеллы весёлый хаос: рассыпала муку, путала специи, пробовала соус прямо из кастрюли. Изабелла сначала хмурилась, а потом, глядя на смеющуюся Эмилию с пятном муки на щеке, не выдерживала и тоже начинала смеяться. В эти моменты она забывала, что она — серьёзный адвокат Воронцова. Она была просто Изой, женщиной, влюблённой в рыжеволосую художницу, которая учила её радоваться простым вещам.

Их ночи были продолжением дней. Они лежали в обнимку, и разговоры становились тише, интимнее. Эмилия гладила пальцами шрам на плече Изабеллы, и та рассказывала, как в детстве упала с велосипеда, пытаясь догнать отца. А Изабелла целовала веснушки на плечах Эмилии, называя их «поцелуями солнца», и Эмилия впервые в жизни не стеснялась их, а гордилась ими. Их близость была не только физической. Они словно прорастали друг в друга, делились самыми сокровенными тайнами, лечили старые раны.

Однажды вечером они сидели в мастерской Эмилии. Это было её святилище, её мир, куда она редко пускала посторонних. В воздухе витал густой запах масляных красок, льна и скипидара. Повсюду стояли холсты — законченные и только начатые. Изабелла, одетая в простую белую рубашку и джинсы, сидела на высоком табурете, наблюдая, как Эмилия работает. На Эмилии была старая мужская рубашка, вся в разноцветных пятнах, её волосы были собраны карандашом в небрежный узел. Она стояла перед большим, почти чистым холстом, и в её руке замерла кисть.

— Я не могу, — вдруг сказала она, опуская руку. — После Марка... я боюсь начинать что-то новое. Боюсь, что опять будет больно. Что я вложу в картину всю душу, а потом... пустота.

Изабелла молча подошла к ней сзади. Она не стала говорить банальных слов утешения. Вместо этого она обняла Эмилию за плечи, положив подбородок ей на макушку. Её руки легли поверх рук Эмилии, сжимавших кисть.

— Давай вместе, — прошептала она ей на ухо. — Просто один мазок. Не думай о том, что будет потом. Думай только об этом мгновении. О цвете. О линии.

Направляя её руку, Изабелла обмакнула кисть в ярко-синюю краску. Их общая рука медленно двинулась к холсту и оставила на нём первую, смелую, широкую полосу. Полосу цвета чистого неба после грозы. Эмилия замерла, а потом глубоко вздохнула, словно с этим мазком из неё вышло всё напряжение, весь страх. Она повернулась в кольце рук Изабеллы и посмотрела на неё. В зелёных глазах стояли слёзы, но это были слёзы благодарности и облегчения.

— Спасибо, — прошептала она и поцеловала её.

Этот поцелуй, пахнущий краской и любовью, был обещанием. Обещанием того, что теперь они будут рисовать своё будущее вместе. И холст их жизни больше никогда не будет пустым.


Глава 8

Идиллия продлилась чуть больше месяца. Месяц тихих радостей, робких открытий и растущей привязанности, которая с каждым днём становилась всё глубже и сильнее. Эмилия начала новую серию работ. Холсты, прежде наполненные тёмными, тревожными тонами, теперь заиграли яркими, чистыми красками. Она рисовала залитые солнцем улицы, блики света на воде, лицо спящей Изабеллы в первых лучах зари. Её искусство снова обрело жизнь, потому что жизнь обрела она сама.

Первая трещина в их хрупком мире появилась в один из пятничных вечеров. Изабелла пригласила Эмилию на благотворительный аукцион, организованный её юридической фирмой. Это был их первый «официальный» выход в свет. Эмилия волновалась. Мир Изабеллы — мир дорогих костюмов, сдержанных улыбок и пустых светских бесед — пугал её. Но ради Изабеллы она была готова на всё.

Она долго выбирала, что надеть, и в итоге остановилась на длинном платье из струящегося тёмно-синего шёлка, которое выгодно подчёркивало её рыжие волосы и бледную кожу. Никаких лишних украшений, только тонкая серебряная цепочка на шее — подарок Изабеллы. Изабелла выглядела как королева. На ней было строгое, но невероятно элегантное чёрное платье в пол с асимметричным вырезом, открывавшим одно плечо. Тёмные волосы были уложены в высокую, гладкую причёску, а в ушах сверкали бриллиантовые серьги. Когда она взяла Эмилию под руку, та почувствовала себя почти защищённой.

Зал, где проходил аукцион, был полон людей. Мужчины в смокингах, женщины в вечерних платьях. Тихая музыка, звон бокалов с шампанским. Изабелла уверенно вела Эмилию сквозь толпу, здороваясь со знакомыми, представляя Эмилию просто по имени, без уточнений: «Это Эмилия». Но во взглядах, которые бросали на них, Эмилия читала немой вопрос.

Они стояли у столика с закусками, когда высокий, идеально одетый мужчина с волевым подбородком и холодными серыми глазами направился прямо к ним. В его походке была самоуверенность хищника, заметившего добычу.

— Изабелла. Не ожидал тебя здесь увидеть, — сказал он, и его голос, нарочито бархатный, заставил Эмилию внутренне напрячься. Он полностью игнорировал её присутствие, его взгляд был прикован к Изабелле.

Эмилия увидела, как Изабелла на мгновение замерла, а её лицо стало непроницаемым, как маска.

— Даниэль, — ровно произнесла она. — Мир тесен.

— Особенно наш мир, — усмехнулся он. — Ты прекрасно выглядишь. Разрыв явно пошёл тебе на пользу. — Он окинул её оценивающим взглядом, который заставил Эмилию почувствовать укол ревности. В этом взгляде была фамильярность человека, который знает каждый изгиб чужого тела.

— Спасибо, — холодно ответила Изабелла. — Позволь представить. Это Эмилия. Эмилия, это Даниэль Романов, мой... бывший коллега.

«Коллега». Слово прозвучало фальшиво. Даниэль наконец удостоил Эмилию взглядом. Он скользнул по ней сверху вниз, безразлично и чуть презрительно, словно оценивая предмет мебели.

— Очень приятно, — солгал он, даже не протянув руки. — Так вот какое у тебя теперь хобби, Белла? Искусство? — Он снова повернулся к Изабелле, и в его голосе прозвучала откровенная насмешка.

Эмилия почувствовала, как кровь приливает к щекам. Она хотела сказать что-то резкое, поставить этого наглеца на место, но Изабелла едва заметно сжала её руку, призывая к молчанию.

— Мои хобби тебя не касаются, Даниэль, — отрезала Изабелла. — Если ты нас извинишь, мы хотели бы...

— Постой, — он сделал шаг, преграждая им путь. — Я слышал, ты блестяще выиграла дело «СтройИнвеста». Я всегда знал, что ты лучшая. Мы были хорошей командой, Белла. И не только в зале суда. Может, поужинаем на днях? Вспомним старые добрые времена.

Это было уже откровенной провокацией. Он говорил это, глядя на Изабеллу, но каждое слово было адресовано Эмилии. Он метил территорию. Показывал, что у них есть общее прошлое, в которое ей, чужачке, нет входа.

— Я не ужинаю с прошлым, — ледяным тоном ответила Изабелла. — Прощай, Даниэль.

Она решительно взяла Эмилию за руку и повлекла её прочь, оставив Даниэля одного. Но его самодовольная усмешка, казалось, преследовала их. Вечер был испорчен. Хотя Изабелла и пыталась делать вид, что ничего не произошло, Эмилия чувствовала напряжение, исходящее от неё. Она стала молчаливой и отстранённой. Они уехали с аукциона раньше, чем он закончился.

В машине они ехали в тишине. Эмилия не знала, с чего начать разговор, а Изабелла, казалось, была погружена в свои мысли. Уже у дома Эмилии Изабелла заглушила мотор.

— Он не просто «бывший коллега», да? — тихо спросила Эмилия, глядя прямо перед собой.

Изабелла вздохнула.

— Нет. Мы были вместе почти три года. Расстались полгода назад.

— Почему ты мне не сказала?

— Потому что это не имело значения! — в голосе Изабеллы прозвучало раздражение. — Это в прошлом, Эмилия. Какая разница?

— Разница в том, что он, похоже, так не считает! — воскликнула Эмилия, чувствуя, как внутри закипает обида и ревность. — Он смотрел на тебя так, будто ты до сих пор его собственность. А на меня — как на пустое место. А ты... ты просто стояла и молчала!

— А что я должна была сделать? Устроить скандал посреди зала? Это не мой стиль! Даниэль любит провокации, и лучшее, что можно сделать — это не реагировать.

— То есть, позволять ему унижать меня — это нормально? — голос Эмилии дрогнул.

— Он тебя не унижал, не преувеличивай, — устало сказала Изабелла, потирая виски. — Эмилия, давай не будем ссориться из-за него. Он того не стоит. Для меня всё кончено. Он просто часть прошлого, которую я хочу забыть.

Но Эмилия видела, что это не так. Появление Даниэля всколыхнуло в Изабелле что-то, что она тщательно скрывала. И тень этого прошлого мужчины теперь легла между ними, отравляя их хрупкое настоящее.



Глава 9

После того вечера Эмилия не находила себе места. Она пыталась работать, но кисть не слушалась, краски казались тусклыми, а холст — враждебным. Образ самодовольного Даниэля и непроницаемое лицо Изабеллы стояли у неё перед глазами. Она чувствовала себя лишней, случайной деталью в чужой, давно написанной картине. Ревность, смешанная с неуверенностью в себе, ядовитым плющом обвивала её сердце.

Изабелла звонила, писала, пыталась вести себя так, будто ничего не случилось. Она предлагала встретиться, поужинать, сходить в кино, но Эмилия под разными предлогами отказывалась. Ей нужно было время, чтобы переварить случившееся, но в одиночестве становилось только хуже. Червь сомнения грыз её изнутри: а что, если для Изабеллы она — лишь временное увлечение, экзотическое хобби, как выразился Даниэль? Что, если Изабелла вернётся в свой привычный, понятный мир, где ей не нужно ничего объяснять и ни за что бороться?

На третий день молчания, не выдержав, она позвонила Клэр.

— Можешь приехать? Пожалуйста. Мне нужно с кем-то поговорить, иначе я сойду с ума.

Клэр примчалась через полчаса с картонной коробкой тёплых круассанов и бутылкой вина. Она была полной противоположностью Эмилии — невысокая, крепко сбитая, с короткой стрижкой светлых волос и весёлыми искорками в голубых глазах. Клэр работала флористом, и от неё всегда пахло цветами и свежей землёй. Она была тем якорем, который не давал творческому кораблю Эмилии разбиться о скалы во время штормов.

— Так, выкладывай, — без обиняков начала она, усаживаясь на заваленный эскизами диван в мастерской. — Что стряслось у моей рыжей бестии? Опять поссорилась со своей Снежной Королевой?

Эмилия, с ногами забравшись в кресло и кутаясь в плед, рассказала ей всё: про аукцион, про появление Даниэля, про его слова и, главное, про реакцию Изабеллы. Пока она говорила, Клэр молча слушала, лишь изредка хмуря брови и откусывая круассан.

— ...и она просто стояла там, понимаешь? — закончила Эмилия, её голос дрожал от обиды. — Она даже не попыталась меня защитить. Она просто сделала вид, что меня почти не существует, чтобы не провоцировать этого своего бывшего. Я почувствовала себя такой униженной.

— М-да, ситуация паршивая, — протянула Клэр, дожевав. — Этот Даниэль, конечно, редкостный му... тип. Но знаешь, что я думаю? Ты злишься не на него. Ты злишься на Изабеллу. И не потому, что она тебя не защитила.

— А почему же? — с вызовом спросила Эмилия.

— Потому что ты боишься, — прямо сказала Клэр. — Ты боишься, что он прав. Что ты для неё — просто эксперимент. Что она поиграет и бросит, как только на горизонте снова замаячит её привычная, «правильная» жизнь с таким же, как она, успешным мужиком. Ты боишься, что твоё прошлое с Марком повторится. Снова боль, снова предательство. Я права?

Слова Клэр попали в самую точку. Эмилия отвернулась, чтобы подруга не видела её слёз. Да, она боялась. Панически. Она только-только начала доверять, только-только позволила себе поверить, что может быть счастлива, и тут же появился этот призрак из прошлого, который одним своим видом разрушил её хрупкую уверенность.

Клэр подошла и села на подлокотник кресла, обняв Эмилию за плечи.

— Эй, рыжая, ну ты чего? — мягко сказала она. — Послушай меня. Я твою Изабеллу видела всего пару раз, но даже мне очевидно, что она в тебя влюблена по уши. Она смотрит на тебя так, будто ты — восьмое чудо света. А то, что она растерялась при встрече с бывшим... это можно понять. Люди годами строят вокруг себя стены, а ты хочешь, чтобы она разрушила их за один вечер? Она привыкла всё контролировать, а тут ситуация вышла из-под контроля. Она испугалась. Не за себя, а за вас.

— Но она должна была что-то сказать! — упрямо повторила Эмилия.

— Может, и должна была. Но не смогла. Люди не идеальны, Эми. И твоя Изабелла тоже. Она не рыцарь в сияющих доспехах, она обычная женщина со своими страхами и комплексами. Вопрос в другом: ты готова принять её такой? Или ты будешь ждать, пока она превратится в идеальный образ из твоей головы?

Они долго сидели в тишине, нарушаемой лишь тиканьем старых часов. Клэр была права. Эмилия судила Изабеллу по себе, забывая, что они совершенно разные. Она, Эмилия, привыкла жить эмоциями, выплёскивать их наружу. Изабелла же держала всё внутри, и её молчание не всегда означало равнодушие. Чаще всего за ним скрывалась буря, которую она пыталась усмирить.

— Что мне делать? — тихо спросила Эмилия, поднимая на подругу заплаканные глаза.

— Поговорить с ней, — просто ответила Клэр. — Не обвинять, а объяснить. Рассказать, что ты почувствовала в тот момент. Не «ты меня не защитила», а «я почувствовала себя одинокой и напуганной». Слышишь разницу? Перестаньте ходить вокруг да около. Вы обе боитесь. Она — потерять контроль, а ты — снова обжечься. Но если вы не научитесь говорить друг с другом о своих страхах, этот Даниэль или кто-то ещё всегда будет стоять между вами.

Клэр встала и налила в два бокала вино.

— А теперь давай выпьем. За сложных женщин и за смелость говорить правду. Особенно когда это страшно, — она подмигнула и протянула бокал Эмилии. — И запомни: ты — не пустое место. Ты — целая вселенная. И если она этого не понимает, то она просто дура. Но что-то мне подсказывает, что она всё прекрасно понимает.



Глава 10

Вдохновлённая разговором с Клэр, Эмилия решила действовать. Она написала Изабелле короткое сообщение: «Нам нужно поговорить. Можешь приехать ко мне сегодня вечером?». Ответ пришёл почти мгновенно: «Буду в восемь».

Весь день Эмилия готовилась к этому разговору, как к самому важному сражению. Она убралась в мастерской, зажгла ароматические свечи с запахом сандала, чтобы создать спокойную атмосферу. Она репетировала в голове слова, которые скажет, следуя совету Клэр: говорить о своих чувствах, а не бросать обвинения. Она хотела быть понятой, а не спровоцировать новую ссору.

Изабелла приехала ровно в восемь, как всегда пунктуальная. Она выглядела уставшей. Строгий брючный костюм цвета мокрого асфальта, волосы, собранные в тугой пучок, и тени под глазами, которые не мог скрыть даже искусный макияж. В руках она держала пакет из любимой кондитерской Эмилии.

— Привет, — сказала она, её голос звучал напряжённо. — Я принесла твои любимые миндальные круассаны.

— Привет. Спасибо, — Эмилия взяла пакет. — Проходи. Чай, кофе?

— Воды, если можно.

Пока Эмилия наливала воду, неловкая тишина повисла в воздухе. Они сели друг напротив друга: Эмилия в своём любимом кресле, поджав под себя ноги, Изабелла — на краешке дивана, идеально прямая, словно в зале суда. Она поставила стакан на столик и сложила руки на коленях, ожидая.

— Изабелла, я... — начала Эмилия, и все заготовленные фразы тут же вылетели у неё из головы. — Я хочу поговорить о том вечере. На аукционе.

Изабелла едва заметно кивнула, её лицо оставалось непроницаемым.

— Когда появился Даниэль, — продолжила Эмилия, её голос дрогнул, — и он говорил с тобой так... а на меня смотрел, будто меня нет... Мне стало очень больно и страшно. Я почувствовала себя незащищённой. И одинокой. Словно я была чужой в твоём мире, и ты не сделала ничего, чтобы это изменить.

Она замолчала, переводя дух. Она сказала. Она смогла.

Изабелла долго молчала, глядя на свои руки. Когда она наконец подняла глаза, Эмилия увидела в них не холод, а бесконечную усталость и боль.

— Прости, — тихо сказала она. — Прости, что заставила тебя это почувствовать. У меня не было такого намерения. Я просто... растерялась. Даниэль умеет выбивать меня из колеи. Наше расставание было очень тяжёлым. Он не хотел меня отпускать. И когда я увидела его, вся моя защитная система включилась автоматически: не реагировать, не показывать эмоций, не давать ему повода для сцены. Я думала, что так будет лучше для всех. Для нас. Я не подумала о том, что ты почувствуешь. Это моя вина. Я привыкла решать проблемы в одиночку, и я... я ещё не научилась думать за двоих. Прости.

Её искренность обезоруживала. Обида Эмилии начала таять, уступая место сочувствию. Она уже хотела сказать, что всё в порядке, что она понимает, как вдруг зазвонил телефон Изабеллы. Она бросила на экран быстрый взгляд, и её лицо снова напряглось. Она сбросила вызов.

— Кто это? — спросила Эмилия, хотя уже догадывалась.

— Неважно, — коротко ответила Изабелла.

Телефон зазвонил снова. Изабелла опять сбросила. Но когда он зазвонил в третий раз, она раздражённо взяла трубку.

— Даниэль, я же просила тебя не звонить мне! — сказала она в трубку резким, злым голосом. — Я занята... Что? Что случилось?..

Эмилия видела, как меняется лицо Изабеллы. Раздражение сменилось тревогой, а затем — испугом.

— Где ты? Я сейчас буду.

Она положила трубку и поднялась. Её руки слегка дрожали.

— Что случилось? — спросила Эмилия, тоже вставая.

— Это Даниэль. Он... он попал в аварию. Несерьёзную, но машина разбита, и он, кажется, выпил. Он на другом конце города, один. Мне нужно ехать.

Мир Эмилии рухнул. В один миг. Вот он, её самый страшный кошмар, воплотившийся в реальности. Он позвонил — и она бежит. Бежит к нему, забыв обо всём, забыв о ней, об их разговоре, об их чувствах.

— Ты серьёзно? — ледяным голосом спросила Эмилия. — Он звонит, и ты срываешься к нему посреди ночи? А как же «это в прошлом»?

— Эмилия, это не то, что ты думаешь! — в голосе Изабеллы звучало отчаяние. — Он в беде, я не могу просто бросить его! Он может натворить глупостей!

— А я? — крикнула Эмилия, и слёзы, которые она так долго сдерживала, хлынули из глаз. — А как же я? Мы сейчас решаем, что будет с нами, а ты выбираешь его! Ты всегда будешь выбирать его, потому что он — часть твоего мира, а я — нет!

— Это неправда! — Изабелла подошла к ней, попыталась взять за руки, но Эмилия отшатнулась, как от огня.

— Уходи, — прошептала она, чувствуя, как сердце разрывается на части. — Уходи к нему. Если ты сейчас уйдёшь, можешь больше не возвращаться.

Это был ультиматум. Жестокий, отчаянный. Она давала Изабелле выбор, моля всем своим существом, чтобы та осталась. Чтобы выбрала её.

Изабелла смотрела на неё, и в её глазах была мука. Она разрывалась между чувством долга, вины перед прошлым и любовью к женщине, стоящей перед ней.

— Эмилия, пожалуйста, пойми... Я должна, — прошептала она.

И этот шёпот стал для Эмилии приговором. Она смотрела, как Изабелла схватила свою сумку, как на мгновение обернулась в дверях, словно хотела что-то сказать, но не сказала. А потом дверь захлопнулась, оставив Эмилию одну в оглушительной тишине, посреди запаха сандала и остывающих круассанов. Она сползла по стене на пол, обхватив колени руками, и зарыдала. Это был конец. Она снова поверила, и её снова предали.


Глава 11
Слёзы высохли, оставив после себя лишь тупую, ноющую боль в груди и горький привкус пепла во рту. Эмилия не знала, сколько она просидела на холодном полу мастерской. Часы на стене показывали три часа ночи. Изабелла не вернулась. Она и не звонила. Её выбор был сделан.

Что-то внутри Эмилии сломалось. Не со звоном, а с тихим, глухим треском, как надламывается старое, сухое дерево. Это была вера. Вера в то, что на этот раз всё может быть иначе. Она встала, и каждое движение отдавалось болью во всём теле. Она больше не плакала. Внутри была лишь выжженная пустыня.

Первым делом она собрала всё, что напоминало об Изабелле. Тонкую серебряную цепочку, которую она не снимала с шеи, она расстегнула и положила на стол. Мягкий кашемировый шарф, забытый Изабеллой на спинке кресла, она аккуратно сложила. Книгу по истории искусств с её закладкой. Несколько фотографий, которые они сделали в парке на телефон. Всё это она сложила в небольшую картонную коробку. Она не выбросила их, нет. На это не было сил. Она просто убрала их с глаз долой, в самый дальний угол шкафа, похоронив под стопкой старых холстов. Она стирала Изабеллу из своей жизни, методично и безжалостно, как художник стирает неудачный эскиз.

Она не спала в ту ночь. И в следующую тоже. Сон казался непозволительной роскошью, паузой, во время которой боль и воспоминания могли снова наброситься на неё. Единственным спасением была работа. Она натянула на подрамник самый большой холст, который у неё был, и начала писать.

Её мастерская превратилась в убежище, в келью, в крепость. Она отключила телефон, чтобы не ждать звонка, который всё равно не раздастся. Она перестала проверять почту. На редкие стуки в дверь она не отвечала. Даже Клэр, обеспокоенная её молчанием, смогла лишь оставить у двери пакет с едой и записку: «Рыжая, я рядом. Позвони, когда будешь готова». Эмилия забрала пакет, но не позвонила. Ей нужно было пройти через это в одиночку.

Она работала как одержимая, до полного физического и морального истощения. Она забывала есть, спала по три-четыре часа в сутки прямо в кресле, укутавшись в старый плед. Она вся была в краске — её руки, лицо, волосы, одежда. Она смешивала цвета не на палитре, а прямо на холсте, размазывая их пальцами, мастихином, черенком кисти. Это была не живопись, а битва. Битва с собственной болью.

И боль выплёскивалась на холст. Вместо солнечных пейзажей и нежных портретов, которые она писала в последние недели, на холсте рождался хаос. Тёмные, почти чёрные тона смешивались с яростными, кроваво-красными мазками. Резкие, ломаные линии прорезали пространство, словно шрамы. В центре этого вихря проступали очертания двух женских силуэтов — один тянулся к другому, а второй ускользал, растворяясь в темноте. Это была картина разрыва, предательства, крика, застывшего в краске.

Она не думала о технике, о композиции, о смысле. Она просто позволяла своим чувствам вести её руку. Она выскребала из себя всю горечь, всю обиду, всю свою несчастную, растоптанную любовь и переносила её на полотно. И с каждым днём, с каждым новым мазком ей становилось чуточку легче дышать. Искусство, которое она боялась потерять после Марка, теперь спасало её. Оно стало её терапией, её исповедью, её единственным собеседником.

Прошла неделя. Картина была почти закончена. Эмилия стояла перед ней, осунувшаяся, с тёмными кругами под глазами, но с новым, жёстким блеском в глазах. Она смотрела на своё творение и не чувствовала ничего, кроме опустошения. Она выплеснула всё. Она была пуста.

В этот момент в дверь настойчиво постучали. Эмилия вздрогнула. Стук повторился, на этот раз громче. А потом она услышала голос, который заставил её сердце пропустить удар.

— Эмилия! Эмилия, я знаю, что ты там! Открой, пожалуйста! Нам нужно поговорить!

Это была Изабелла. Её голос звучал отчаянно.

Эмилия замерла. Часть её хотела броситься к двери, открыть её, услышать объяснения, простить, забыть. Но другая, раненая и ожесточившаяся часть, кричала: «Не смей!». Она вспомнила унижение на аукционе, захлопнувшуюся дверь, тишину в ответ на её боль. Нет. Она больше не позволит себя ранить.

Она молча стояла посреди мастерской, слушая, как Изабелла стучит и зовёт её по имени. Потом наступила тишина. Эмилия подошла к окну и, отодвинув штору, увидела, как Изабелла стоит на улице под дождём, без зонта, и смотрит на её окна. Её идеальная причёска растрепалась, дорогое пальто намокло. Она выглядела потерянной и несчастной. Она постояла так ещё несколько минут, а потом медленно побрела прочь.

Эмилия отпустила штору. Она не почувствовала ни злорадства, ни удовлетворения. Только глухую, бесконечную тоску. Она сделала свой выбор. Теперь ей предстояло научиться с ним жить.


Глава 12

Изабелла ехала по ночному городу, и капли дождя на лобовом стекле смешивались со слезами, которые она больше не пыталась сдержать. Слова Эмилии — «Если ты сейчас уйдёшь, можешь больше не возвращаться» — звучали в её голове как приговор. И она ушла. Она сделала выбор, продиктованный не сердцем, а въевшейся в подкорку привычкой — привычкой к ответственности, к контролю, к решению чужих проблем. Привычкой к Даниэлю.

Она нашла его в баре недалеко от места аварии. Его дорогой «Мерседес» действительно был разбит — смято крыло и капот. Сам он, к счастью, не пострадал, если не считать царапины на лбу. Он сидел за стойкой, уже изрядно пьяный, и жаловался бармену на жизнь. Увидев Изабеллу, он расплылся в пьяной, самодовольной улыбке.

— Я знал, что ты приедешь, Белла, — протянул он. — Ты всегда приезжаешь. Ты же не можешь меня бросить.

Изабелла молча вызвала эвакуатор для его машины и такси для них. Всю дорогу до его роскошной квартиры он говорил без умолку: о том, как скучает, как они были идеальной парой, как его бизнес идёт в гору, и как эта «рыжая художница» ей совершенно не пара. Изабелла не слушала. Она смотрела в окно на проносящиеся мимо огни и чувствовала, как внутри неё нарастает ледяное отвращение. Не к нему. К себе.

Она помогла ему подняться в квартиру, усадила на диван, принесла стакан воды и аспирин. Он попытался обнять её, притянуть к себе для поцелуя, но она жёстко отстранилась.

— Не смей, — прошипела она, и в её голосе было столько холодной ярости, что он отшатнулся.

— Белла, что с тобой? Я думал, мы...

— «Мы» закончились полгода назад, Даниэль, — отрезала она. — Я приехала, потому что ты был пьян и мог натворить дел. Это всё. Больше этого не будет. Никогда.

Она смотрела на него — красивого, успешного, уверенного в своей неотразимости мужчину, с которым провела три года жизни. И вдруг поняла, что не чувствует ничего. Ни любви, ни жалости, ни даже злости. Только пустоту. Их отношения всегда были сделкой, партнёрством двух амбициозных людей. Они были удобны друг другу. Но в них никогда не было того, что она нашла с Эмилией. В них не было света.

Она вспомнила, как Эмилия смеётся, запрокинув голову. Как она хмурится, когда работает над картиной, закусив губу. Как её кожа пахнет краской и терпким парфюмом. Как она засыпает у неё на плече, беззащитная и доверчивая. Как её глаза, цвета мёда и виски, смотрят на неё с такой нежностью, которой Изабелла не видела ни в одном взгляде.

Изабелла поняла, что за этот месяц с Эмилией она была более живой, чем за все три года с Даниэлем. Эмилия ворвалась в её упорядоченную, стерильную жизнь, как порыв ветра, принёсший с собой запах дождя и полевых цветов. Она разрушила её стены, заставила её чувствовать, рисковать, быть настоящей. И Изабелла, испугавшись этой свободы, этого хаоса, этого всепоглощающего чувства, сама же всё и разрушила.

Она ушла от Даниэля, не попрощавшись. Вернувшись в свою пустую, холодную квартиру, она впервые за много лет почувствовала себя по-настоящему одинокой. Тишина давила, идеальный порядок казался удушающим. Она подошла к стене, на которой висела та самая картина Эмилии — «Городской закат». Она провела рукой по шероховатой поверхности холста, по ярким, смелым мазкам. И в этот момент осознание накрыло её с головой, лишая воздуха.

Она любит Эмилию.

Не просто увлечена, не просто очарована. Она любит её так, как никогда никого не любила. Любит её страстность, её ранимость, её талант, её смех, её слёзы. Любит всё в ней. И она только что, возможно, потеряла её навсегда. Из-за своей трусости, из-за глупого чувства долга перед человеком, который давно стал для неё чужим.

Она провела неделю в аду. Она пыталась работать, но мысли были далеко. Она проигрывала в голове их последний разговор снова и снова, и каждое слово Эмилии отзывалось в ней острой болью. Она поехала к её мастерской, но дверь ей не открыли. Она стояла под дождём, глядя на тёмные окна, и чувствовала себя самой жалкой женщиной на свете. Она писала сообщения, на которые не было ответа. Звонила на номер, который был отключён.

Изабелла поняла, что простых извинений будет недостаточно. Она предала доверие Эмилии, наступила на её самое больное место. Она должна была доказать — не словами, а поступками, — что Эмилия для неё не просто «хобби». Что она — её жизнь.

Она позвонила Даниэлю и назначила ему встречу в кафе. Он пришёл, как всегда безупречно одетый, с букетом её любимых белых роз.

— Я знал, что ты одумаешься, — сказал он с улыбкой.

Изабелла даже не взглянула на цветы. Она посмотрела ему прямо в глаза, и её взгляд был твёрд, как сталь.

— Я пришла, чтобы сказать тебе прощай, Даниэль. Окончательно. Я прошу тебя больше никогда не звонить мне, не писать и не искать встреч. Не появляйся в моей жизни. Никогда.

Его улыбка медленно сползла с лица.

— Ты это из-за неё? Из-за этой художницы? Белла, опомнись, это же несерьёзно! Что ты в ней нашла?

— Я нашла в ней то, чего у меня никогда не было с тобой, — спокойно ответила Изабелла. — Я нашла себя. Прощай.

Она встала и, не оборачиваясь, вышла из кафе, оставив его сидеть одного с букетом увядающих роз. Это был первый шаг. Она сожгла последний мост, ведущий в её прошлое. Теперь ей предстояло самое трудное: построить новый мост — к сердцу Эмилии. И она была готова бороться за это, чего бы ей это ни стоило.


Глава 13

Изабелла знала, что просто прийти к двери мастерской снова — бесполезно. Эмилия возвела вокруг себя стену, и штурмовать её в лоб было бессмысленно. Нужно было найти другой путь к её сердцу, и этот путь лежал через то, что было для Эмилии важнее всего — её искусство.

Она вспомнила их разговоры о галерее «Новый Взгляд», которой владел известный меценат и ценитель авангардной живописи Анри Дюваль. Эмилия мечтала выставиться у него, но считала, что её работы недостаточно хороши, и боялась отказа. Изабелла, используя свои деловые связи и навыки адвоката, раздобыла личный номер Дюваля. Это было непросто, но она была готова свернуть горы.

Она позвонила ему, представилась и, не давая ему опомниться, начала говорить — страстно, убедительно, с жаром, которого сама от себя не ожидала. Она говорила не о художнице Эмилии Воронцовой, а об Эмилии — о том, как она видит мир, как чувствует цвет, как её картины — это не просто изображения, а обнажённые эмоции. Она описала ту последнюю, тёмную и яростную картину, которую мельком увидела в мастерской перед тем, как уйти. Она говорила так, словно защищала в суде самое важное дело своей жизни. И, к её собственному удивлению, Дюваль, известный своей неприступностью, заинтересовался. Он согласился приехать в мастерскую и взглянуть на работы.

Теперь оставалось самое сложное — убедить Эмилию.

Изабелла знала только одного человека, который мог ей помочь. Она нашла цветочный магазинчик Клэр — островок весны посреди серого города. Клэр, одетая в зелёный рабочий фартук, составляла букет, и, увидев Изабеллу, помрачнела.

— Чем могу помочь? — спросила она холодно.

— Клэр, мне нужна ваша помощь, — без предисловий начала Изабелла. — Я знаю, что сделала Эмилии очень больно. И я знаю, что вы её лучшая подруга и, скорее всего, ненавидите меня сейчас. И вы имеете на это полное право. Но я люблю её. И я хочу всё исправить.

Клэр молча продолжала работать с цветами, но Изабелла видела, что она слушает.

— Я договорилась о просмотре её работ с Анри Дювалем из «Нового Взгляда». Он готов приехать к ней в мастерскую завтра в три часа. Но она не откроет мне дверь и не возьмёт трубку. Пожалуйста, — в голосе Изабеллы прозвучала мольба, — передайте ей это. Скажите, что это её шанс. Ради неё самой. Не ради меня.

Клэр воткнула в букет последнюю веточку эвкалипта и посмотрела на Изабеллу долгим, изучающим взглядом.

— Она почти не ест и не спит. Только работает. Она выжгла себя дотла из-за вас, — сказала она тихо, но твёрдо. — Если вы обманете её ещё раз, я вам этого не прощу.

— Я не обману, — с такой же твёрдостью ответила Изабелла. — Я больше никогда не сделаю ей больно.

Клэр кивнула.
— Хорошо. Я ей передам. Но я ничего не обещаю.

***

На следующий день, без пяти три, Изабелла стояла у дверей мастерской Эмилии. Рядом с ней стоял седовласый, элегантно одетый мужчина с пронзительными глазами — Анри Дюваль. Сердце Изабеллы колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Что, если Эмилия не откроет? Что, если всё это было напрасно?

Ровно в три часа дверь медленно отворилась. На пороге стояла Эмилия. Она была бледной, осунувшейся, одетая в старый, заляпанный краской свитер и джинсы. Её огненные волосы были небрежно собраны в пучок. Она посмотрела на Дюваля, потом перевела взгляд на Изабеллу. В её глазах не было ни гнева, ни радости — только бездонная усталость и настороженность.

— Проходите, — тихо сказала она и отступила в сторону.

Дюваль вошёл в мастерскую и замер, поражённый. Он медленно пошёл вдоль стен, внимательно рассматривая каждую картину. Он не говорил ни слова, лишь изредка хмыкал или поправлял очки на носу. Эмилия стояла, обхватив себя руками, и казалась маленькой и беззащитной. Изабелла не смела дышать.

Наконец Дюваль остановился перед той самой, последней картиной. Он долго смотрел на неё, а потом обернулся к Эмилии.

— Это… сильно, — произнёс он. — Очень сильно. Здесь есть боль, ярость, но главное — здесь есть правда. Я хочу сделать вам предложение, мадемуазель Воронцова. Я хочу организовать вашу персональную выставку в моей галерее. Центральным экспонатом будет эта работа. Вы согласны?

Эмилия смотрела на него так, словно не верила своим ушам. Её губы дрогнули.

— Да, — прошептала она. — Да, я согласна.

Они ещё некоторое время обсуждали детали, а потом Дюваль попрощался и ушёл, оставив их одних. Тишина, которая наступила после его ухода, была оглушительной.

— Зачем ты это сделала? — наконец спросила Эмилия, не глядя на неё.

Изабелла сделала шаг вперёд.

— Потому что я люблю тебя, — просто сказала она. — И потому что я была ужасной дурой. Я испугалась. Испугалась того, насколько ты для меня важна, испугалась потерять контроль над своей жизнью, который, как мне казалось, у меня был. Я выбрала прошлое, потому что оно было привычным и безопасным. И это была самая большая ошибка в моей жизни.

Она подошла совсем близко. Эмилия не отступала, но и не смотрела на неё.

— Я не прошу простить меня сразу. Я знаю, что не заслужила этого. Я просто хочу, чтобы ты знала: в моей жизни больше нет никого, кроме тебя. Я сожгла все мосты. И я готова каждый день доказывать тебе, что ты — мой единственный выбор. Всегда. Пожалуйста, дай мне шанс.

Она осторожно, боясь спугнуть, взяла руку Эмилии. Её пальцы были холодными.

— Я люблю тебя, Эми, — повторила она, и слёзы покатились по её щекам. — Я люблю тебя больше всего на свете.

Эмилия медленно подняла на неё глаза. В них тоже стояли слёзы. Она ничего не сказала. Она просто сжала пальцы Изабеллы в ответ.


Глава 14

Это слабое, едва заметное пожатие руки было красноречивее любых слов. Оно не означало полного прощения, но было разрешением остаться, попыткой поверить снова. Изабелла почувствовала, как волна облегчения смывает с неё напряжение последних недель. Она не отпускала руку Эмилии, боясь, что этот хрупкий мостик между ними снова рухнет.

— Я... я не знаю, что сказать, — прошептала Эмилия, и её голос был надломленным, хриплым от долгого молчания и слёз. — Я хочу тебе верить, Изабелла. Боже, как же я хочу. Но мне так страшно.

— Я знаю, — тихо ответила Изабелла, свободной рукой осторожно убирая с лица Эмилии рыжую прядь, испачканную в синей краске. — И я не тороплю тебя. Я буду ждать. Столько, сколько потребуется. Я просто хочу быть рядом. Если ты позволишь.

Эмилия медленно кивнула. Она отняла свою руку, но лишь для того, чтобы вытереть слёзы, а потом, сделав глубокий вдох, посмотрела на Изабеллу уже более осмысленно. Она окинула её взглядом с ног до головы: безупречный бежевый тренч, строгие брюки, туфли на невысоком каблуке. Изабелла выглядела как всегда — собранной, элегантной, чужой в этом мире творческого хаоса. Но в её тёмных глазах, обычно таких сдержанных, сейчас плескалась такая бездна нежности и раскаяния, что сердце Эмилии болезненно сжалось.

— Ты голодна? — вдруг спросила Эмилия. Вопрос был до смешного бытовым после всего, что между ними произошло, но именно он разрушил ледяное напряжение. — Я, кажется, не ела со вчерашнего дня.

На лице Изабеллы отразилась целая гамма чувств — беспокойство, облегчение, нежность.
— Я тоже. Давай я что-нибудь закажу? Твою любимую пиццу с грибами и трюфельным маслом?

Эмилия слабо улыбнулась.
— Давай.

Пока они ждали доставку, Изабелла, не спрашивая разрешения, начала наводить порядок. Она не трогала холсты и краски, но собрала разбросанные по полу грязные кисти и замочила их в банке с растворителем, вынесла мусор, вымыла единственную чашку и тарелку в маленькой раковине в углу. Она делала это молча, без суеты, и в её действиях была не брезгливость, а забота. Эмилия сидела в кресле и наблюдала за ней, и эта тихая, домашняя сцена успокаивала её лучше любых слов. Она видела не адвоката Изабеллу Воскресенскую, а просто женщину, которую она любила и которая сейчас, как умела, пыталась залатать раны, ею же нанесённые.

Они ели пиццу прямо из коробки, сидя на полу, прислонившись спинами к дивану. Говорили мало, и всё больше о пустяках: о предстоящей выставке, о смешном голубе за окном, о новом сорте кофе, который появился в кофейне за углом. Они словно заново учились быть вместе, нащупывая безопасную почву, избегая тем, которые могли бы снова причинить боль.

Когда стемнело, Изабелла поднялась.
— Мне, наверное, пора, — сказала она неуверенно, хотя всем своим видом показывала, как ей не хочется уходить.

Эмилия тоже встала. Пауза затянулась. Боль, страх, недоверие — всё это ещё было между ними, невидимой стеной. Но под ней уже пробивался тонкий, но упрямый росток надежды.

— Останься, — выдохнула Эмилия, сама удивившись своей смелости. — Пожалуйста.

Глаза Изабеллы вспыхнули. Она подошла к Эмилии и очень осторожно, почти благоговейно, коснулась её щеки. Эмилия не отстранилась, лишь прикрыла глаза, наслаждаясь этим забытым, но таким желанным прикосновением.

— Я так скучала по тебе, — прошептала Изабелла, её губы были в миллиметре от губ Эмилии.

— И я, — ответила Эмилия, и в следующую секунду Изабелла накрыла её рот поцелуем.

Это был не тот страстный, требовательный поцелуй, что был у них в первую ночь. Этот был другим — нежным, полным раскаяния и тоски. Он был солёным от слёз, которые снова катились по их щекам. Изабелла целовала её так, словно пыталась извиниться за каждое мгновение боли, за каждую минуту одиночества. Она гладила её волосы, шею, спину, словно стараясь запомнить каждую линию её тела, убедиться, что она настоящая, что она здесь, с ней.

Эмилия отвечала ей с той же отчаянной нежностью. Она вплетала пальцы в её тёмные, шелковистые волосы, прижималась к ней всем телом, вдыхая её запах — запах дорогого парфюма, дождя и чего-то неуловимо родного. В этом поцелуе они оба искали не страсть, а прощение и утешение.

Они переместились к маленькой кровати в алькове, не разрывая объятий. Изабелла осторожно опустила Эмилию на смятые простыни и легла рядом, глядя ей в глаза. Лунный свет, пробивавшийся сквозь большое окно мастерской, серебрил их лица. Изабелла медленно, трепетно, начала расстёгивать пуговицы на старом свитере Эмилии. Её пальцы дрожали. Это было не просто раздевание — это был ритуал, акт высшего доверия. Она целовала каждый открывшийся сантиметр кожи: ключицы, плечи, ложбинку на груди. Её ласки были медленными, изучающими, полными обожания. Она не торопилась, давая Эмилии время привыкнуть, поверить, открыться ей снова.

И Эмилия открывалась. Она позволила Изабелле снять с себя не только одежду, но и броню, которую носила последние недели. Она отвечала на её ласки, её руки тоже исследовали тело Изабеллы, такое знакомое и одновременно новое. Под строгой тканью блузки скрывалась нежная кожа, под идеальной маской — живая, трепещущая женщина, которая боялась и любила так же сильно, как и она сама.

В эту ночь их близость была не взрывом, а тихим слиянием двух измученных душ. Они не занимались любовью — они её творили заново, из обломков прошлого, из слёз и нежности. Они засыпали в объятиях друг друга, и впервые за долгое время сон Эмилии был спокойным и глубоким. Она знала, что впереди ещё много сложностей, что раны не заживают за один день. Но сейчас, чувствуя ровное дыхание Изабеллы у себя на шее и её руку, крепко сжимающую её ладонь даже во сне, она понимала главное: их любовь была сильнее страха, сильнее сомнений и обид. И за неё стоило бороться.


Глава 15

Следующие месяцы были похожи на медленное, осторожное возвращение к жизни после долгой зимы. Подготовка к выставке захватила Эмилию целиком, но теперь это была не лихорадочная, изматывающая работа в одиночестве, а радостный, созидательный процесс. Изабелла была рядом — не просто как молчаливый наблюдатель, а как активный участник. Она взяла на себя всю организационную часть: переговоры с галереей, составление каталога, общение с прессой. Она делала это с той же скрупулёзностью и профессионализмом, с какими вела свои адвокатские дела, но теперь в её действиях была не холодная деловая хватка, а тёплая, оберегающая забота.

Мастерская Эмилии преобразилась. Она всё ещё оставалась царством творческого беспорядка, но теперь в нём появились островки уюта, привнесённые Изабеллой. На маленькой кухне появилась хорошая кофемашина, и каждое утро начиналось с аромата свежесваренного капучино. В углу, где раньше валялись старые холсты, теперь стояло удобное кресло и торшер с мягким светом — «уголок для чтения и отдыха», как назвала его Изабелла. Она часто сидела там вечерами со своими документами, пока Эмилия работала у мольберта. Они могли часами молчать, но это молчание было наполнено ощущением глубокой связи и взаимопонимания. Они были двумя разными нотами, которые сливались в одну идеальную гармонию.

Изабелла почти переехала к Эмилии. Её собственная стерильная квартира казалась ей теперь чужой и безжизненной. Она привозила свои вещи понемногу: сначала зубную щётку и пару сменных блузок, потом любимую книгу, потом целый чемодан с одеждой. Однажды Эмилия, смеясь, выделила ей две полки в своём старом платяном шкафу. Изабелла, аккуратно развешивая свои идеально отглаженные платья рядом с заляпанными краской джинсами и свитерами Эмилии, почувствовала, что наконец-то нашла свой дом.

Они заново открывали друг друга. Эмилия узнала, что строгая и сдержанная Изабелла обожает старые французские комедии и может хохотать до слёз над шутками Луи де Фюнеса. Что она боится грозы и в такие ночи засыпает, только крепко обняв её. Что она потрясающе готовит ризотто с белыми грибами, но совершенно не умеет печь — её попытка сделать шарлотку закончилась вызовом пожарной сигнализации и весёлым ужином из подгоревших яблок.

Изабелла, в свою очередь, видела Эмилию не только как страстную и ранимую художницу. Она узнала, что Эмилия прекрасно разбирается в астрономии и может часами рассказывать о созвездиях, показывая их на ночном небе. Что она тайно пишет смешные стихи-пирожки о своих друзьях. Что она невероятно сильная, гораздо сильнее, чем кажется. Её ранимость была не слабостью, а открытостью миру, способностью чувствовать острее и глубже, чем большинство людей.

Их близость стала другой — более глубокой, осмысленной. Страсть никуда не ушла, но теперь она была пронизана нежностью и безграничным доверием. Они любили ленивые воскресные утра, когда можно было не спеша просыпаться в объятиях друг друга, разговаривать обо всём на свете, пить кофе в постели. Изабелла обожала зарываться носом в огненные волосы Эмилии, пахнущие солнцем и льняным маслом. Эмилия любила целовать тонкие, изящные пальцы Изабеллы, которые могли так уверенно подписывать важные документы и так нежно скользить по её коже.

Однажды вечером, сидя на крыше их дома и глядя на закатный город, Изабелла вдруг сказала:
— Я хочу, чтобы мы жили здесь. По-настоящему. Давай купим эту квартиру. Она на последнем этаже, над мастерской. Мы можем сделать винтовую лестницу прямо вниз. У тебя будет твоё пространство для работы, а наверху — наш дом. С большой кухней, спальней с окном в потолке, чтобы смотреть на звёзды, и террасой, где ты сможешь выращивать свои любимые подсолнухи.

Эмилия посмотрела на неё, и её глаза наполнились слезами счастья.
— Ты серьёзно?

— Абсолютно, — улыбнулась Изабелла, обнимая её. — Я уже всё узнала. Квартира продаётся. Я хочу строить с тобой будущее, Эми. Настоящее, с общим домом, общими планами, общими завтраками. Я хочу просыпаться с тобой каждое утро и засыпать каждую ночь. Я хочу спорить с тобой о том, какой цвет выбрать для стен в гостиной, и вместе выбирать мебель. Я хочу всего. С тобой.

Эмилия прижалась к ней, не в силах вымолвить ни слова. Она просто плакала, и это были самые счастливые слёзы в её жизни. Она поняла, что все её страхи, вся боль прошлого наконец-то отступили. Рядом с этой женщиной она была в безопасности. Рядом с ней она была дома.

Вернисаж её выставки стал настоящим триумфом. Зал галереи «Новый Взгляд» был полон людей: критики, коллекционеры, журналисты, друзья. Центральное место занимала та самая картина, рождённая из боли и отчаяния, — «Разрыв». Теперь она висела в ярком свете софитов, и люди стояли перед ней, заворожённые её тёмной, яростной энергией. Но вокруг неё были и другие работы, написанные в последние месяцы — полные света, воздуха, нежности. Портрет смеющейся Клэр, залитые солнцем городские пейзажи, и несколько небольших, интимных этюдов, на которых была изображена спящая Изабелла. Вся выставка была историей их любви — от боли к прощению, от тьмы к свету.

Эмилия, одетая в простое, но элегантное тёмно-синее платье, которое помогла ей выбрать Изабелла, стояла в центре зала и чувствовала себя немного оглушённой. К ней подходили люди, поздравляли, восхищались, задавали вопросы. Она улыбалась, отвечала, но искала глазами только одного человека.

Изабелла стояла в стороне, разговаривая с Анри Дювалем. Она была в строгом чёрном брючном костюме, который подчёркивал её точёную фигуру. Она выглядела как всегда — сильной, уверенной, безупречной. Но когда их взгляды встретились, она улыбнулась Эмилии такой тёплой, любящей и гордой улыбкой, что у Эмилии перехватило дыхание. В этой улыбке было всё: их прошлое, их настоящее и их счастливое, бесконечное будущее.

Позже, когда они вернулись в мастерскую, уставшие, но счастливые, Эмилия взяла с полки небольшой, завёрнутый в бумагу холст и протянула его Изабелле.
— Это тебе. Я написала это для тебя.

Изабелла осторожно развернула бумагу. На картине были изображены две женские фигуры, стоящие на крыше на фоне рассветного неба. Одна, с огненно-рыжими волосами, прижималась к другой, темноволосой. Они смотрели не на зрителя, а вдаль, на просыпающийся город, на восходящее солнце. Картина была написана в светлых, тёплых тонах и излучала невероятное спокойствие и надежду. Внизу, в углу, стояла подпись: «Э.В.» и название: «Начало».

Изабелла подняла на Эмилию полные слёз глаза.
— Это самое прекрасное, что я когда-либо видела.

— Это мы, — просто сказала Эмилия. — Это наше начало.

Изабелла притянула её к себе и поцеловала — долго, нежно, обещая целую жизнь, полную таких же рассветов. Они стояли посреди мастерской, в обнимку, и знали, что все трудности, которые им пришлось преодолеть, были лишь прелюдией к их долгой и счастливой истории. Их любовь, закалённая в огне сомнений и страхов, стала их путеводной звездой, их тихой гаванью, их бесконечным светом свечи.



Эпилог

Пять лет спустя.

Солнечный луч, пробившись сквозь мансардное окно, заиграл в рыжих волосах Эмилии, разметавшихся по подушке. Она спала, чуть приоткрыв губы, и одна её рука покоилась на талии Изабеллы, которая уже проснулась и, подперев голову рукой, любовалась ею. За эти годы лицо Эмилии почти не изменилось, разве что исчезла тень тревоги из уголков глаз, а на смену ей пришло глубокое, умиротворённое спокойствие. Изабелла осторожно, чтобы не разбудить, коснулась губами её виска. Она всё так же не могла насмотреться на неё, и каждое утро благодарила судьбу за этот рыжий вихрь, перевернувший её жизнь.

Их дом стал именно таким, каким они его и задумали. Просторная квартира-студия над мастерской, соединённая изящной винтовой лестницей из тёмного металла. Стены были выкрашены в тёплый кремовый цвет и увешаны картинами Эмилии — от ранних, полных меланхолии, до недавних, залитых светом и счастьем. В центре гостиной стоял огромный, мягкий диван, на котором они проводили вечера, а у окна — большой обеденный стол, за которым часто собирались их друзья. Клэр, которая год назад вышла замуж за милого архитектора, была их самой частой гостьей. Терраса утопала в цветах — подсолнухи, как и мечтала Эмилия, соседствовали с розами и лавандой, которые с педантичной заботой выращивала Изабелла.

Их жизнь обрела свой ритм, сотканный из сотен мелочей. Утренний кофе, который они варили по очереди. Споры о том, какую музыку включить за ужином — джаз, который обожала Изабелла, или инди-рок, под который любила работать Эмилия. Долгие прогулки с их собакой, золотистым ретривером по кличке Винсент, которого они взяли из приюта. Поездки за город на стареньком кабриолете, который Изабелла купила «для вдохновения Эмилии».

Эмилия стала известной художницей. Её выставки проходили не только в их городе, но и за рубежом. Критики писали о её уникальном стиле, о «поэзии цвета» и «эмоциональной честности». Но для неё главным источником вдохновения и главной опорой оставалась Изабелла. Именно Изабелла верила в неё тогда, когда она сама в себя не верила. Именно Изабелла создала для неё мир, в котором она могла творить, не боясь осуждения и не оглядываясь на прошлое. Она по-прежнему была её музой: на десятках полотен можно было узнать её строгий профиль, изящный изгиб шеи, задумчивый взгляд тёмных глаз.

Изабелла тоже изменилась. Она ушла из крупной юридической фирмы и открыла собственную небольшую практику. Теперь она занималась не корпоративными слияниями, а защитой авторских прав художников, музыкантов, писателей. Она нашла способ соединить свой острый ум и профессионализм с миром искусства, который она полюбила благодаря Эмилии. Она больше не пыталась контролировать каждый аспект своей жизни. Эмилия научила её главной истине: настоящее счастье не в порядке, а в гармонии, и иногда самые прекрасные вещи рождаются из хаоса.

Эмилия пошевелилась во сне и открыла глаза. Увидев взгляд Изабеллы, она улыбнулась — сонно, нежно.
— Давно не спишь?
— Достаточно, чтобы в сотый раз убедиться, что ты — самое прекрасное произведение искусства, которое я когда-либо видела, — прошептала Изабелла и поцеловала её.

Поцелуй был долгим, ленивым, полным утренней неги и любви, которая за эти годы не угасла, а лишь стала глубже и крепче, как хорошее вино.
— Я люблю тебя, — сказала Эмилия, зарываясь носом в шею Изабеллы.
— А я люблю тебя, — ответила Изабелла, крепче обнимая её. — Что будем делать сегодня?
— Сегодня суббота, — пробормотала Эмилия. — Давай никуда не пойдем. Будем валяться в кровати, смотреть кино, а вечером ты приготовишь своё ризотто. А я… я буду тебя рисовать. Снова.
— Опять? — засмеялась Изабелла. — У тебя уже целая галерея моих портретов.
— Мне никогда не надоест, — серьёзно сказала Эмилия, заглядывая ей в глаза. — Я каждый день нахожу в тебе что-то новое. Новый оттенок во взгляде, новую искорку в улыбке. Ты — моя бесконечность.

Они лежали в тишине, залитые утренним солнцем, и в этой тишине было всё: пережитая боль, обретённое прощение, построенный вместе дом и целая жизнь впереди. Их история, начавшаяся со случайной встречи на выставке, с одного взгляда через зал, стала их главным шедевром. И они продолжали писать её каждый день — смелыми мазками радости, нежными полутонами нежности, яркими красками любви, горящей ровно и неугасимо, как пламя свечи в тихой, безветренной комнате.