Картинки детства продолжение 11

                11. Художественное училище.

      
      Училище находилось в центре города, на улице Карла Маркса в большом старинном здании, облицованном изразцами. Мастерские были с дубовым паркетом, с высокими окнами и тяжелыми шторами. У противоположных стен декорированные постаменты для натуры, освещенные большими софитами. На стенах наиболее выдающиеся работы бывших выпускников – рисунки и живопись. Стояли мольберты.

      Большинство новых студентов, а это не только молодежь, но и люди за тридцать, были фанатами, рабами искусства, но в силу недостаточного кругозора и подготовки уже воображали о себе, считая себя корифеями, сыпали профессиональными терминами, жестикулировали, подражая художникам, и я тоже не был исключением. У каждого за плечами была какая-то студия, школа, какой-то опыт, какая-то подготовка и самоподготовка и в силу этого мы ожидали, что здесь, в этом Храме Искусства, нам сразу поставят живую натуру, расскажут и покажут то, что обычному смертному недоступно и знать невозможно.

      Как же я был обескуражен, когда на первое занятие преподаватель рисунка, живописи и композиции Казаков Геннадий Васильевич в качестве натуры принес несколько плоских  предметов из серого картона: - прямоугольник, треугольник и круг. Мысленно мы возмутились: - «Что же это такое?! Здесь, в Ху-до-же-ст-венном училище!!! мы должны рисовать эти примитивные, идиотские картонки?!!»  После постановки задачи и скупых комментариев Геннадий Васильевич на некоторое время удалился. Профессиональное самолюбие многих было оскорблено. Многие недовольно бубнили, некоторые шушукались. К последнему часу Геннадий Васильевич появился и обошел каждого, критикуя и показывая недостатки и огрехи в рисунках. У кого-то предметы «не лежали» на плоскости, у кого-то не были выдержаны пропорции и размеры или компоновка в листе не была идеальной, у кого-то не было воздушной перспективы и задний план «вылезал» наперед, а передний «спорил» с задним. На рисунках этих простейших предметов наши огрехи просматривались явно, и, слушая Геннадия Васильевича, мы начали удивляться: - как же мы сами этого не замечаем?! На первом занятии нам стало ясно и в этом мы убедились: - хороший и крепкий рисунок хотя бы и не сложный – это точный ( не фотографичный) и грамотный рисунок. 

      Рисунок имеет множество средств и технических приёмов для передачи замысла художника, но это вопросы художественного мастерства, мы же на своих дальнейших занятиях на первом курсе учились передавать на бумаге постепенно более сложные формы, помня ту «азбуку», которую преподал нам Геннадий Васильевич на первом уроке. После постановки  простейших предметов были гипсы, потом натюрморты, а уж потом первые пробы живой натуры.

      Со второго семестра мы узнали, что в одной из мастерских для студентов старших курсов дневного отделения организованы дополнительные вечерние занятия по рисунку. На третьем, четвертом курсах изучалась живая обнаженная натура, и желающих на эти занятия с начальных курсов дневного и вечернего отделений было хоть отбавляй. В училище было несколько натурщиков: - мужчины и женщины, молодые и старые. Они были официально оформлены с записью и печатью в трудовой книжке, как и работники на любой другой работе. Говорили, что эта работа высокооплачиваемая, что стоила она десять рублей в час. По тем временам заработать шестьдесят рублей за один день, тогда, как я зарабатывал восемьдесят за месяц – это были не малые деньги. Поначалу нам казалось, что эта самая легкая и самая доходная работа, но потом мы убедились, что стоять и даже сидеть без перерыва хотя бы один учебный час в статичной неподвижной позе практически не возможно, и потому натурщики позировали по пятнадцать минут с небольшими перерывами. Когда рисунок преследовал цель изучения пластической анатомии человека, ставились пожилые, с ярко выраженными мышцами, костями, суставами и сухожилиями натурщики, а когда цель была показать гармонию и красоту молодого человеческого тела, ставились натурщики молодые, преимущественно женщины. На рисунок живой обнаженной натуры отводилось, как правило, по двадцать четыре часа и больше.

      Помню, как посетил первое занятие с обнаженной женской моделью. Это было не обязательное, неплановое занятие, но кто из молодых, будущих художников не торопит время, не спешит заглянуть вперед?!

      В мастерской было человек десять. Я со своим мольбертом нашел наиболее подходящее место и подготовился к работе. Через некоторое время дверь отворилась, и в мастерскую энергичной походкой вошел преподаватель. Это был не Геннадий Васильевич. Поздоровавшись, он направился к освещенному постаменту. За ним легкой торопливой походкой, ни на кого не глядя, прошла молодая смуглая с роскошными волосами женщина в туфельках и красном легком халате. Она легко сбросила туфельки и халат, осталась в чем мать родила и взошла на постамент. В мастерской воцарилась тишина. Преподаватель поправил освещение, несколько скорректировал позу натурщицы и удалился.

      Увидев впервые обнаженное женское тело, я вспыхнул и спрятался за мольберт. Я не то, чтобы испугался этой наготы, или стыдился себя: - готовясь к занятию, я привык  к мысли, что это нормально, что это необходимость, не я один буду смотреть на неё. Но эта внезапная, волнующая и совершенно доступная взгляду новизна женских форм обожгла кипятком, перехватила дыхание, заставила бешено колотиться сердце, парализовала движения. Я был оглушен волнением, я пылал, и мне казалось, что в этот момент все смотрят лишь на меня и видят, как я сконфузился и пылаю, как  не могу справиться с собой и своими переживаниями.

      Усилием воли я придал себе выражение внешнего спокойствия и стал выглядывать из-за мольберта. Зрелое женское тело, оттененное роскошными волосами, как фонарь ослепляло и как фонарь мотылька тянуло к себе; - глаза блуждали по нему против воли, охватывая его целиком и отдельные формы, с горячим удивлением останавливаясь на интимных местах, которые своей откровенной натуральностью и горячили и охлаждали. Я с усилием переводил взгляд на волосы, на лицо, а он опять и опять скользил по груди, талии, животу, по волнующим бедрам.

      В первый день я никак не мог сосредоточиться, собраться с мыслями, с чувствами, и рисунок у меня не получался. Со временем я преодолел себя и на других занятиях стал более или менее владеть собой.