Трудности перевода

« Квартирант и Фёкла на диване.
О, какой торжественный момент!
«Ты – народ, а я – интеллигент,-
Говорит он ей среди лобзаний,-
Наконец-то здесь, сейчас,вдвоём,
Я тебя, а ты меня – поймём...»

Саша Чёрный

Согласно  Библейскому преданию, выжившие после потопа люди возгордились и решили построить башню до небес, тем самым приблизив себя к Богу.  Богу эта затея не понравилась, и он, чтобы ей помешать, наделил людей разными языками.  Они перестали понимать друг друга и, оставив честолюбивые мечты,  рассеялись по всей Земле.  Однако Бог, наказав людей за гордыню, не имел в виду посеять среди них тотальное непонимание. В результате у разных народов время от времени появляются «переводчики милостью божьей». Им по плечу даже невозможное – перевод поэзии, т.е. сплава мыслей, чувств, интонации, ритма...В сущности в этом случае переводимый поэт ведёт себя как дибук в еврейских народных поверьях – подчиняет душу переводчика, в которого вселился, и говорит его устами. Но переводчик при этом не является жертвой, он добровольно предоставляет «дибуку» свои мысли, воображение и эмоции. Понятно, что такие «мистические» случаи весьма редки, поэтому мало кто из иностранцев понимает, что для нас Пушкин, Мандельштам, Пастернак..,хотя  Толстой, Достоевский, Чехов... могут справедливо считаться мировыми классиками.

Переводить прозу несравненно легче, но и с ней дела обстоят не  просто. Ведь, если заботиться  о буквальном переводе слов, игнорируя их смысловой ореол, ритм, длительность фраз и многое другое, то переводимые авторы утратят своё лицо и  будут отличаться только сюжетами своих произведений.  Неизбежным камнем преткновения при переводах становятся идиомы, а иногда и отдельные слова. Так, например, В.Набоков, читавший в Америке студентам  курсы русского языка, столкнулся с непереводимостью таких специфически русских понятий, как «интеллигенция», «пошлость», «мещанство» и «хамство».
 В «Соло для ундервуда» С.Довлатов приводит  не подлежащие переводу опечатки в советских газетах, называя их единственно правдивыми словами,  «Гавнокомандующий» вместо «главнокомандующий», «большевистская каторга» вместо «большевистская когорта», «коммунисты осуждают решения партии» вместо «обсуждают»...

 О трудностях перевода я стала задумываться, перечитывая одновременно в подлиннике и на русском языке рассказы любимых англоязычных авторов, Э.Манро и Д.Сэлинджера. Сразу скажу, что с Сэлинджером нам необыкновенно повезло - его переводили замечательно талантливые люди: Р.Райт-Ковалёва, Н.Галь, С.Митина, И.Бернштейн.
Приведу несколько примеров   их переводческих находок в весьма непростых обстоятельствах. Один из рассказов Сэлинджера озаглавлен "Uncle Wiggily in Connecticut". Таким странным на наш слух именем называет героиню её погибший на войне бойфренд после того, как она, неловко рванувшись вслед уходящему автобусу, растянула себе лодыжку.  Для американского читателя всё понятно – Uncle Wiggily – старый хромой кролик,  – герой детской литературы, настолько  широко тиражированной автором, что он стал почти фольклорным персонажем. Райт-Ковалёва находит эквивалент этому прозвищу – «лапа-растяпа», наилучшим образом подходящий по смыслу.

 В рассказе «В лодке» (перевод Н.Галь)  четырёхлетний  сын Бу-бу, старшей сестры из семейства Глассов, прячется в лодке, причаленной рядом с домом и отказывается из неё выходить. Начиная с 2-х лет он всякий раз,  переживая обиду, убегает из дома, иногда недалеко, а иногда его приходится разыскивать с полицией. На этот раз Бу-бу стоит больших усилий завоевать доверие сына, уговорить  пустить её к себе в лодку и выяснить, что случилось. Оказывается, он  услышал, как кухарка в разговоре со своей знакомой назвала его отца  большим грязным жидом.( По-английски это ругательство – kike – похоже на невинное слово – kite, воздушный змей.) Бу-бу спрашивает сына, что по его мнению это значит  и к большому облегчению слышит, что этот предмет запускают в воздух, держа за верёвку.  Бу-бу остаётся только заверить сына, что особенно обижаться  тут не на что. Автор перевода, Н.Галь находит прекрасный выход из положения. В русском переводе мальчик путает слова «жидюга» и «жадюга», так же отличающиеся только одной буквой. На вопрос матери, кто это, он говорит, что это тот, кто ничего не хочет давать другим.

Как важно  «оставаться в духе своих героев», а именно это ценил Чехов,  и какой изобретательности это требует от переводчика, можно  проследить также на примере рассказа Сэлинджера "For Esme – with Love and Squalor" в переводе С.Митиной. Во время 2-й мировой войны американский сержант, от лица которого ведётся повествование, проходит курсы разведчиков в Англии. Накануне высадки на континент он слоняется  по городу и, спасаясь от дождя, заходит в церковь, где в это время происходит спевка детского хора. Здесь он обращает внимание на девочку лет 13-ти с замечательно красивым и сильным голосом, которая ведёт за собой весь хор.

 Спустя короткое время он случайно оказывается с ней в одном кафе.  Эсме,   заметившая ещё в церкви, что обратила на себя внимание американца,  старается завести с ним знакомство и произвести наилучшее впечатление. Она хочет выглядеть старше своих лет,  самостоятельной и уверенной в себе, поэтому  задаёт "умные" вопросы, критически высказывается об американцах и  стремится  употреблять  слова из взрослого лексикона. Увидев, что  собеседник  с любопытством смотрит на её большие мужские часы, она объясняет, что отец, погибший на войне, оставил ей их перед уходом на фронт на память (по-английски as a memento), но произносит   неверно -"as a momento". В переводе Митиной   Эсме путает похожие  слова: сувенир и суверен. Перед уходом Эсме предлагает сержанту продолжить знакомство в письмах, объясняя, что  «она очень коммуникабельна» и «пишет чрезвычайно вразумительные письма для человека своего возраста». Прощаясь,  она желает  сержанту вернуться с войны, «сохранив все свои умственные способности».  И узнав, что он  -  писатель,  просит, чтобы он посвятил ей трогательный рассказ, но непременно со  "squalor", т.к. она любит читать про всякую "squalor"( что в переводе означает - грязь, мерзость. убожество...). Герой просит её объяснить, что она имеет в виду, но тут их разговор прерывает Чарльз, младший брат Эсме, которому не терпится обратить на себя внимание.  Впрочем, читателю и так всё ясно. Эсме даёт понять, что она любит читать взрослую прозу, где жизнь изображается без прикрас, зачастую  в самом неприглядном виде.

В самом неприглядном виде герой оказывается в конце войны. Из госпиталя уже после подписания мирного договора его, не долечив, переводят в частный дом в Баварии, куда временно поселяют американских военнослужащих перед отправкой на родину. Один из них, капрал Клей, напарник по джипу и постоянный спутник в военных операциях,  впервые увидев героя после госпиталя, потрясён его видом. Его первые слова: «Christ almighty" – в буквальном переводе  «Боже всемогущий» Митина заменила на «так тебя  и разэтак!» и эта отсебятина вполне уместна, т.к. Клей  с веселым изумлением наблюдающий  за нервным тиком своего напарника, будь он русским, высказался бы именно в таком духе.  С трудом выпроводив Клея, сержант Х (так он себя называет из соображений конспирации) обнаруживает на столе в груде нераспечатанных писем   посылочку, которая, судя по штампам, много раз пересылалась с места на место. Он вскрывает её машинально без интереса, даже не глядя на обратный адрес. Небольшим предметом, завёрнутым в папиросную бумагу, оказываются мужские часы с треснутым от пересылок стеклом. В небольшом  трогательном письме Эсме извиняется за то, что пишет ему только спустя 38 дней из-за тяжёлой болезни тёти и выражает уверенность в том,  что «абсолютно противоударные» часы её отца в военное время ему пригодятся больше, чем ей.

 К своим добрым словам и пожеланиям Эсме добавляет приписку Чарли, которого она учит читать и писать. В оригинале она выглядит так: HELLO HELLO HELLO HELLO HELLO ( и ещё то же 5 раз внизу), LOVE AND KISSES CHALES. В переводе естественно было бы повторить 10 раз слово «ПРИВЕТ», Но Митина  сочла, (по-моему совершенно справедливо) что такое обращение пятилетнего ребёнка к малознакомому взрослому человеку на русский слух звучало бы  несколько фамильярно. Поэтому у неё он  10 раз трудолюбиво выписывает «ДРАВСТВУЙ» и добавляет ЦИЛУЮ ЧАЛЬЗ.

Рассматривать случаи неудачных переводов неинтересно, поэтому я ограничусь только одним примером. Переводя рассказ Э.Манро "Open secrets", переводчица Т.Боровикова на мой взгляд не справилась с английскими идиомами. Английской идиоме "Open secrets" соответствует русское всем известное и понятное выражение «Секрет Полишинеля». Но видимо  оригинальности ради, Боровикова переводит название иначе: «Тайна, не раскрытая никем». В этом же рассказе есть место, где речь идёт о том, как материнство меняет женщину. В русском переводе  мы читаем фразу, которая как бы продолжает эту мысль - «материнство даёт незаменимую зацепку во взрослости».   Но звучит она неуклюже, в то время как в оригинале никакой зацепки нет. Там есть  выражение: "necessary stake in being grown-up," в переводе означающее "необходимый стимул взросления." Справедливости ради, стоит сказать, что допущенные огрехи не помешали Боровиковой в целом сделать качественный перевод –  персонажи,  их разговоры и действия, всё описано очень живо и убедительно вопреки загадочному и запутанному сюжету.

 Но признаюсь, что особенно интересным мне представляется рассмотреть  ситуации, когда трудности в понимании возникают при общении людей, говорящих на одном языке.
 Иногда  основа этих трудностей - разность в мировоззрении собеседников. Но, зная заранее, что они своё мнение не изменят, люди вступают в диалог, чтобы услышать и понять аргументы своих оппонентов. В качестве примера приведу фрагмент разговора верующего с неверующим - Митрополита Антония ( в миру, Андрея Борисовича Блума) с Анатолием Максимовичем Гольдбергом - сотрудником русской службы Би-би-си.

 Анатолий Максимович: Как Вы объясняете себе тот факт, что Бог, с одной стороны заботится о людях, а с другой стороны, на протяжении существования всего человечества несправедливость в основном торжествует над справедливостью?
Митрополит Антоний: Во первых, я думаю, что если бы счастье, благополучие было немедленной наградой за добро, то добро как нравственная категория было бы обесценено; это был бы чистый расчёт... Добро именно испытывается, подвергается пробе тем, что сталкивается со злом... человек вырастает в совершенно новое измерение, когда он способен встретиться лицом к лицу со страданием, ненавистью, с горем, с ужасом войны и остаться до конца человечным, благодаря состраданию, пониманию, мужеству...Во-вторых, я думаю, что если есть свобода в человеке, которая Богом ему дана, Бог уже не имеет права  в эту свободу вторгаться насильно и эту свободу изничтожать.
От себя хочу добавить: истина скорее всего одна, а вот мнения могут быть разными. Веру от разума  отделяет черта и невоинствующие атеисты согласятся с Алексеем Максимовичем, что веления совести равносильны Божьей воле, а религия нужна, т.к. играет огромную  морально-этическую роль.

   Случаи, когда собеседники   «словно говорят на разных языках», мы без труда найдём, обратясь  к русской классике. Можно попробовать даже классифицировать их. Начну с непонимания, вызванного  сильным чувством.
 Грибоедовская Софья, неглупая барышня, изо дня в день наблюдает Молчалина, видит его угодничество и заискивание перед Фамусовым и иже с ним, но  воспринимает их как проявление доброго нрава и скромности.  Еще досадней увлечение Наташи Ростовой безнравственным и самовлюблённым Анатолем Курагиным. Она готова тайно бежать с ним по его зову, не задаваясь естественным вопросом -  почему он не хочет «искать её руки», как это принято у порядочных людей. В обоих приведённых случаях смесь недомыслия и простодушия имеют одну причину – сильное чувство, которое не даёт  понять то, что со стороны ясно, как Божий день.

 Занятно, что не только любовь оказывается так зла. Гоголевский Городничий, как говорится «тот ещё жук», даёт околпачить себя ничтожному проходимцу и вралю. Даже суп в кастрюльке прямо из Парижа и 40 тысяч одних курьеров не смогли его насторожить. Спрашивается, почему?  Думаю, потому что в глубине души он постоянно боялся разоблачения,  и страх превратил его в полного простофилю.

Надо признать, что сильные эмоции не обязательно мешают пониманию,  бывает и наоборот. В «Семейном счастье» Толстого, написанном от лица осиротевшей героини Маши, она вспоминает, как ей хотелось нравиться опекуну, который был вдвое её старше. Его мысли, убеждения, занятия были ей неизвестны и он говорил о них крайне скупо, что только подогревало её интерес к нему. Но его доброту, ум,  требовательное и одновременно ласковое отношение к себе она ощущала постоянно. Его искренняя забота о том, что делает, что читает и думает Маша совершенно покорили её. Она каким-то чутьём угадывала всё то, что могло вызвать его одобрение.  «Все  мои тогдашние  мысли и чувства были не мои, а его, которые вдруг сделались моими, перешли в мою жизнь и осветили её».

 Что, если не любовь, заставило Машу понимать своего опекуна, а спустя короткое время мужа, с полуслова?   И разве такое чуткое взаимопонимание не есть гарантия счастливого брака?  Толстой  рассказывает, почему это не так. Разница в возрасте довольно быстро  сказывается на  изначально общих  планах и надеждах Маши и Сергея Михайловича. Маша вспоминает об этом времени  так: «было чувство молодости, потребность движения, не находившее удовлетворения в нашей тихой жизни». Другими словами, она нуждалась в новых знакомствах, в светском обществе и развлечениях, от которых её муж успел устать и отвратиться. И что на это скажешь – и понимание и любовь подвержены  времени, как и всё в нашей жизни, и могут оказаться хрупкими и недолговечными.

Удивительно, что в определённом возрасте  «особое понимание» одних становится причиной  полного непонимания других. В «Детстве, отрочестве и юности» Толстой пишет, что особого рода понимание  возникает в различных кружках общества, особенно часто в семействах... Для облегчения этого одинакового понимания... устанавливается свой язык, свои обороты речи, даже слова, определяющие те оттенки понятий, которые для других не существуют. Так у Николеньки с Володей «установились, бог знает как, следующие слова с соответствующими понятиями: изюм означало тщеславное желание показать, что у меня есть деньги, шишка...означало что-то свежее, здоровое, изящное, но не щегольское; существительное, употреблённое во множественном числе, означало несправедливое пристрастие к предмету...
 Девочки (Любочка и Катенька) не имели нашего понимания, и это-то было главною причиною нашего морального разъединения и презрения, которое мы к ним чувствовали.» Про взгляд Володи на девочек мы узнаём, что «он не допускал мысли, чтобы они могли думать или чувствовать что-нибудь человеческое, и ещё меньше допускал возможность рассуждать с ними о чём-нибудь».

А вот что думает о близости близких людей (это прежде всего относится к отношениям  членов семьи)  немолодой   испытавший много разочарований   герой «Предварительных итогов» Ю.Трифонова.
  На основании собственного горького опыта он приходит к следующему выводу:  чтобы ощущать себя человеком, несмотря на все превратности судьбы, нам нужна атмосфера  понимания и эмпатии, т.е. человечности. «Простой, как арифметика. Никто не может выработать это ощущение сам, автономно, оно возникает от других, от близких. Мы не замечаем, как иногда утрачивается это вековечное, истинное: быть близким для близких. Кажется, что за  библейская ветошь: возлюби ближнего своего? Но если человек не чувствует близости близких, то, как бы ни был он интеллектуально высок, идейно подкован, он начинает душевно корчиться и задыхаться – не хватает кислорода».
 
Чеховские пьесы  как нельзя лучше подтверждают это. Вспомним таких героев «Чайки», как  Треплев и Тригорин.  Несмотря на то, что они мало похожи,  оба чувствуют себя одинокими и непонятыми, более того, каждый жалуется, что и сам плохо себя понимает.  Треплев неудачник в любви и в своих литературных опытах, Он стремится создать новое направление в  прозе, которая  не отражает  жизнь, а  метафизически её осмысливает. Но результат не удовлетворяет его, да и близкие люди – мать и любимая девушка - не принимают его творчество всерьёз.

  О Тригорине же хочется поговорить подробней,  т.к. прототипом его является сам Чехов.  В монологах героя он  выражает собственные мысли и чувства.  Страстная поклонница и обожательница Тригорина, Нина Заречная, которая мечтает стать известной актрисой, донимает его вопросами, как он переживает свою славу и отказывается верить, когда он отвечает, что никак. «Но разве самый процесс творчества не даёт вам высоких счастливых минут?» И вот какие удивительные вещи мы узнаём почти из первых рук. «Когда пишу, приятно. И корректуру читать приятно, но... едва вышло из печати, как я не выношу и вижу уже, что оно не то, ошибка, что его не следовало писать вовсе, и мне досадно, на душе дрянно... А публика читает: Да, мило, талантливо... Мило, но далеко до Толстого, или:  «Прекрасная вещь, но «Отцы и дети» Тургенева лучше.» И далее, «день и ночь одолевает меня одна неотвязчивая мысль: я должен писать... Едва кончил повесть, как уже почему-то должен писать другую, потом третью... Пишу непрерывно, как на перекладных, и иначе не могу. Что  же тут прекрасного, я вас спрашиваю? О, что за дикая жизнь! .. Вижу вот облако, похожее на рояль. Думаю: надо будет упомянуть где-нибудь в рассказе... Ловлю себя и вас на каждой фразе, на каждом слове и спешу скорее запереть все эти фразы и слова в свою литературную кладовую: авось пригодится! Когда кончаю работу, бегу в театр или удить рыбу; тут бы и отдохнуть, забыться, ан – нет, в голове уже ворочается тяжёлое чугунное ядро – новый сюжет, и уже тянет к столу, и надо спешить опять писать и писать. И так всегда, и нет мне покоя от самого себя, и я чувствую, что съедаю собственную жизнь... Разве я не сумасшедший?.. и мне кажется, что внимание знакомых, похвалы , восхищение – всё это обман, меня обманывают, как больного, и я иногда боюсь, что вот-вот подкрадутся ко мне сзади, схватят и повезут, как Поприщина, в сумасшедший дом.»
 
 Кажется совершенно диким факт, что многие поэты, которыми мы привыкли гордиться, оказались глухими к гению Чехова. Мандельштам и Гумилёв его не заметили, а Ахматова, Анненский и Ходасевич активно не принимали и критиковали. Откуда такие   нелюбовь и непонимание   остаётся загадкой. Пытаясь её разгадать, А.Кушнер в статье «Почему они не любили Чехова» предполагает, что Чехов писал в то время, когда вся атмосфера  была заряжена революцией. От прозы ожидали определённости политических воззрений, а от героев решительных поступков. То, что у Чехова люди не совпадают ни с профессией, ни с классовой принадлежностью и тем самым обманывают ожидания им решительно  не нравилось. Передовая русская критика запутала читателя словом «безыдейность». И Ходасевич вторил ей: «Чеховская чайка не стремится ввысь, как Державинский лебедь...»

 О  трудностях быть близким для  близкого или хотя бы попытаться понять и выразить себя,  говорят также пьесы Л.Петрушевской. Правда, её героев интеллигентами не назовёшь и помыслы и поведение их  поражает своей примитивностью. Но зато каков жизненный опыт и хаос в головах, рвущийся наружу  часто вместе с винными парами! Вот какой мудростью  делится одна подруга с другой в пьесе Петрушевской «День рождения Смирновой»: «Чтобы брак  не распался, женщина вообще должна выходить замуж, когда она не любит, когда любят её.» Герои пьесы «Чинзано» – алкаши, их главная забота – добыть дешёвое вино. В их понимании   не иметь никаких человеческих обязательств, зато иметь что выпить и чем закусить – предел мечтаний.
 Яркое свидетельство деградации личности, готовность поступиться собственным достоинством находим  в пьесе «Любовь». Действующих лиц всего трое - Толя и Света, которые только что пришли из загса  к Свете, и мать Светы, которая поначалу  отсутствует. Толя не хочет зря терять время, но Света, отстранив его, затевает  выяснение отношений. Толя, оказывается, уже не в первый раз признаётся Свете, что не любит её. Он, судя по его словам, никого никогда не любил, уж так он устроен, хотя у него было много романов. Все претендентки на роль жены не выдерживали проверки и постепенно отпадали. А проверка состояла в следующем.   Толя в форме совета предлагал  девушке: «Выходи замуж» и ждал её реакции.  Если бы она спросила: «За тебя?»,  он бы ответил «Да». Но так ответила только одна Света, поэтому он на Свете и остановился. Света получает подтверждение своих подозрений – Толя любил всех, кроме неё. Но  все девушки сами его отвергли, а она  была  последним запасным вариантом. Естественно, Света чувствует себя глубоко оскорблённой. Она  говорит Толе, что не хочет такого брака без любви и лучше всего им завтра же его аннулировать. А пока, пусть  забирает свои вещички и катится ко всем чертям.  Но спустя полчаса взаимных обвинений,   взвесив шанс найти себе приличного мужа, Света соглашается  на брак, который сама считает   постыдным.  Неожиданно для нас и для себя понимание «кого себе избрала» оказывается для неё не таким уж существенным. Стать замужней гораздо важней.
 
Рассмотрим ещё один вариант понимания меняющейся ситуации и умения ею воспользоваться в своих интересах. Это, пользуясь современным жаргоном, умение переобуваться на ходу дано не каждому. Но герой романа Трифонова «Дом на набережной», Дима Глебов, из этих счастливцев.  Несмотря на бедность и убожество жизни его семейства, у Глебова  есть собственный ценный капитал   - данная от природы  интуиция, а также осторожность и терпение.
 
После войны Глебов поступает в институт на кафедру профессора Ганчука, с дочерью которого он учился в школе. Глебов понимает, что надо воспользоваться этой зацепкой, чтобы приблизиться к профессору, и это ему вполне удаётся, отчасти потому что Соня Ганчук была в него влюблена со школьных лет. Но Глебов понимает, что для профессора этого мало и делает всё возможное, чтобы сделаться незаменимым и для него.
 Он становится секретарём кафедрального семинара, добросовестно составляя расписание, следя за очерёдностью выступающих,  подолгу высиживает в библиотеке в ущерб своим занятиям, чтобы подобрать библиографию для статьи, над которой работает Ганчук.  А перед сном выгуливает профессора, который совершает ежевечерний  моцион в заботе о своём здоровье. Это стоит Глебову больших усилий – слушать хвастливую болтовню о схватках с идейными противниками, которые Ганчук , герой гражданской войны, изображал как кровавую сечу, ему давно надоело,  к тому же в лёгкой демисезонной куртке он страдал от холода, которого  Ганчук  в своей тёплой шубе не замечал. Зато через пару лет Глебов стал единственным и любимым аспирантом Ганчука, да и с Соней всё складывалось лучше некуда.  Он уже по-хозяйски оценивал шикарную квартиру Ганчуков, а также дачу и машину, как вдруг грянул гром.

  Институтское начальство затеяло кампанию против старого профессора и для этого им понадобился Глебов. За то, что он откажется от руководства Ганчука и поможет найти на него компромат, Глебову обещали стипендию Грибоедова, которая обеспечит ему быстрый карьерный рост. Отказ от участия в травле означал бы сложности с диссертацией и жалкую должность по окончании института.   В этих неожиданно возникших  обстоятельствах Глебову приходится договариваться со своей совестью - он пересматривает своё отношение к Ганчуку, решая, что тому и вправду стоит уступить место кому-то с более свежими идеями. Да и чувство к Соне, несмотря на все её незаурядные качества и преданную любовь, ему уже не кажется таким столь серьёзным и важным. После колебаний  Глебов решается на предательство, сначала не выступая открыто, но затем под давлением гонителей делает и это.

 У Ганчука впервые открываются глаза на Глебова как на бессердечного карьериста. Он вспоминает Достоевского и говорит, что только теперь понял его современность. Его герои  рассуждали о вседозволенности, о необходимости преступить черту. Вся эта философия никуда не делась, но  если Раскольникову пришлось убить старушку-процентщицу топором, чтобы «преступить черту», то в настоящее время людям, мучимым тем же стремлением,  уже не нужен топор. Ведь по существу, какая разница, топором или как-то иначе? Убивать или тюкнуть слегка, лишь бы освободилось место.
Ганчука жалко, но он выжил, а вот Сонина психика такого удара не вынесла, про неё мы знаем, что её долго лечили психиатры и что она рано умерла.

А вот какие трагикомические беседы  ведут герои Чеховского рассказа «Новая дача», обречённые на полное непонимание. Инженер Кучеров приезжает в деревню строить мост. Его жене нравятся берега реки и вид на зелёную долину и  он решает построить  поблизости дачу. Вместе с женой они бескорыстно делают много полезного для местных крестьян. Кучеров готов вслед за мостом построить  школу, починить дороги, а его жена,  останавливается у самых бедных изб и суёт многодетным бабам деньги. Но среди кабацких завсегдатаев находятся  злобные и агрессивные заводилы, которым богатые соседи ненавистны,  и они вопреки собственной выгоде рады возможности что-то  урвать от них и как-то им напакостить.
 Каждый день  пастухи гонят на Кучеровский луг стадо, свиней запускают в огород, а в лесу повырубали весь молодняк. Встретив как-то приветливого и совестливого   пожилого крестьянина Родиона, Кучеров стал ему выговаривать, что приличные люди платят добром за добро, а людей которые за добро платят злом, он не может уважать, а может только презирать...Родион, привыкший всем делиться со своей женой Степанидой, придя домой, пересказывает свой разговор с Кучеровым, как он его понял. По его словам  барин  прямо сказал, что ему платить надо, «так что  уж по гривеннику со двора надо бы». Зато он обещал  на старости лет  не оставить Родиона в бедности. «Я, говорит, тебя призирать буду».

Можно привести пример, когда барин, желая говорить на понятном простому народу языке, становится ему ещё менее понятным. Вспоминается граф Растопчин, который воображает, что его ёрнические стишки,  посрамляющие наступающих на Москву французов, помогут поддержать    боевой дух у неспособных выехать растерянных горожан.

 Бывает также, что смысл употреблённого слова (слов) не понимает сам говорящий из-за недостаточного знания великого и могучего. Приведу пару смешных случаев,  описанных Довлатовым в его «Соло для ундервуда». Верный соратник Хрущёва, Подгорный,  посетил легендарный крейсер «Аврора». Долго его осматривал, беседовал с экипажем, а уходя оставил такую запись в книге почётных гостей: «Посетил боевой корабль. Произвёл неизгладимое впечатление!» А вот другой курьёз. Редактор альманаха Н. Тихонов попросил свою секретаршу взять стихи у Б.Корнилова. Она вернулась ни с чем и объявила: Он стихов не даёт. Клал, говорит, я на вас с ПРОБОРОМ. - С прибором, раздражённо исправляет Тихонов, – неужели трудно запомнить?!

Тут уместно вспомнить басню одного «суммарного» автора, К.Пруткова,   «Помещик и садовник». Помещик получил в подарок экзотическое растение и бережно отнёс его в оранжерею к своему садовнику, наказав ему: «Ефим !/ Блюди особенно ты за растеньем сим;/ Пусть хорошенько прозябает.» В начале зимы он вспоминает о растении и спрашивает у Ефима: «Что? хорошо ль растенье прозябает?»/ «Изрядно,- тот в ответ,– прозябло уж совсем!»

Оканчивать этой милой шуткой разговор о трудностях перевода, в смысле   понимания, я всё же не решаюсь – слишком серьёзен вопрос : почему понимание даётся так редко?  Ответа на него нет, но есть замечательная строка Тютчева: «И нам сочувствие даётся/Как нам даётся благодать...». А ещё есть клише «Понять значит простить.» Вдумываясь в него, я хотела бы добавить, что это не всегда так. Ведь простить, это значит отказаться от обиды и мести.  А могут ли не чувствовать себя оскорблёнными и обиженными грибоедовская Софья и толстовская Наташа, после того, как они осознали мотивы своих  безнравственных возлюбленных? По-моему, при всём благородстве своих натур не могут,  и странно было бы от них это ожидать.

 Но реже, как мне кажется, можно привести другие примеры, когда прощение на лицо. Кроткая  княжна Марья постоянно слышит несправедливые и грубые попрёки старика Болконского. Они больно задевают её, но она продолжает уважать и любить его, прощая старому отцу вздорность и деспотизм его характера. Князь Андрей, лишённый кротости своей сестры, тоже способен прощать. Он люто ненавидит Анатоля Курагина, и ищет возможности повстречаться с ним, чтобы вызвать на дуэль. Но вот он видит Анатоля в госпитале, кричащим от боли и ужаса, в то время как санитары отпиливают ему ногу. И сострадание заставляет его забыть о злом чувстве к обидчику. Ну и особую святость – способность не только прощать все обиды, но и вообще их не замечать – Толстой показывает нам в лице Платона Каратаева.
 Других таких примеров я не знаю. «Кто знает более меня, пусть пишет далее меня».