Дорога к городу отрывок из Код верности

…У подножья невысокого холма лентой вилась река,  убегая к горизонту. Солнце скользило по ряби, разбивая свет на тысячи искр. Вода переливалась, то вспыхивала, то меркла в тени облаков. Казалось, дракон, в золотой чешуе, обвил холм кольцами и затаил дыхание, подстерегая любого, кто решится спуститься вниз по тропе. Знойный, недвижный воздух обволакивал духотой. Никита поспешно стянул с себя мокрую одежду и небрежно разбросал по склону.  Доел бутерброд, допил остатки воды, и блаженно растянулся на макушке холма, подставив закоченевшее тело теплому солнцу. Мир вокруг замер, окутанный тишиной. Лишь тонкий птичий щебет высоко в небе, стрекот кузнечиков в траве и отдаленный плеск реки нарушали безмолвие. Никита лежал, закинув руки за голову, следил за неторопливым ходом редких облаков, и не заметил, как сон сомкнул его веки.

Сколько прошло времени? Час, два или целая вечность? Солнце клонилось к горизонту, и день уходил безвозвратно. Спускаться с холма в глухой темноте — худшая из идей. «Остаться здесь на ночь? Совершенно одному. В неизвестном, диком месте?». Нужно идти к людям. Это не так страшно, как остаться в абсолютном одиночестве.

Спуск оказался не так крут, как виделось на первый взгляд, лишь изредка дорогу преграждали валуны. Иногда обойти было просто, но порой острые ветки кустарника цепляли свитер. Тогда приходилось останавливаться, осторожно отцеплять, стараясь не порвать ткань. Вдалеке вырисовывались строения, похожие на город. Скорее небольшой, провинциальный, с такого  расстояния детали ускользали. Слева дорога плавно петляла по равнине между низкими холмами, обходя стороной редкие рощицы и корявые деревца. Всё вокруг выглядело одинаково тусклым и серым. Или, может, тяжесть настроения делала мир враждебным и безрадостным.

А вот и дорога. «Странная какая…» Большие плоские камни, плотно пригнанные друг к другу. Где такое ещё встретишь? Разве что в старых городах, но там это украшение, а здесь, похоже, рабочая дорога. «Старинная, наверное. Но на вид новая. Всё добротно… за ней явно следили». С этими мыслями он двинулся вперед. «Раз, два, три, четыре, пять…» Поначалу пытался считать камни под ногами, но вскоре сбился со счета и просто продолжил идти  молча, время от времени оглядываясь по сторонам. Ноги быстро привыкли к размеру каменных блоков, и он шёл уверенно, насвистывая знакомую мелодию. По обеим сторонам всё чаще попадались дома с  оранжево-красными крышами, то одинокие, то небольшими группами за низкими белыми стенами. Одни стояли просто так, другие тонули в густых зелёных садах.

Виноградные лозы шеренгами выстроились под ярким солнцем безмолвной стражей, застывшей по команде «смирно». Всё напоминало картинку из туристического буклета, и при этом было до невозможности настоящим. Воздух тяжелый от аромата, камни под ногами хранили жар дня. Гроздья, ярко-зелёные, рубиново-красные, сверкали, точно драгоценные камни в короне. Казалось, протяни руку, и они упадут в ладонь, как подарок древнего бога. То тут, то там они свешивались над дорогой, роняя на каменную кладку крупные ягоды, оставляя сочные следы. Никита наклонился, отломил небольшую кисть. Виноградины, вобравшие щедрость солнца, силу земли и шепот ветра, играли на свету спелыми боками. Он на мгновение замер, положил одну в рот, зажмурился от удовольствия, ощущая, как сладость растекается по языку, смывая горечь воспоминаний. Шагал вперед,  шаг за шагом, ягода за ягодой, и дорога уже не казалась бесконечно длинной, мир тяжелой цепью, а жизнь была  большим приключением.

Издалека слышались голоса, неясный, нарастающий гомон, смех, отдаленные возгласы, что плыли над холмами, но вокруг, насколько хватало глаз, не было ни души. И только когда дорога завернула за очередной невысокий холм, открылась совершенно иная картина. Вдоль обочины выстроились телеги, запряжённые невиданными животными, приземистыми, с тяжёлыми головами и  непропорционально длинными ушами. Они напоминали и лошадь, и осла одновременно, трудяги, смирные, полные скрытой силы. Пока они безмятежно паслись, щипля сочную траву, мужчины, кряхтя, хватали  объёмные корзины и грузили на двуколки с невысокими бортами. Едва одна повозка заполнялась, уже подъезжала следующая, громко скрипя колёсами.

Вдруг корзина выскользнула из рук, грохнулась оземь, и спелые гроздья винограда алым веером рассыпались по пыльной земле. Тут же, со всех сторон налетели мальчишки в рубахах, едва доходивших до середины бёдер, и с весёлым гиканьем набросились на добычу, как проворные воробьи на крошки. Взрослые с притворной суровостью замахивались для подзатыльников, но маленькие озорники ускользали, дразнясь на бегу. Странное животное вскинуло уши при приближении, подняло голову и фыркнуло. Окинуло оценивающим взглядом — «Ты кто здесь?» — но, не обнаружив угрозы, тут же уткнулось мордой в траву, посчитав сочную зелень куда более занимательной, чем нелепо одетый пришелец. Люди игнорировали, хотя некоторые оборачивались с лёгким, сдержанным удивлением. Доносилась странная речь, мелькали почти знакомые слова, ускользающие от понимания. Мимо пролетела ватага мальчишек, шлепая босыми ногами по каменной мостовой.

— Barbarus! Barbarus! — донёсся звонкий насмешливый крик.

Словно стайка воробьёв, озорники рассыпались по винограднику, петляя между лозами, и скрылись от неодобрительных взглядов старших. Те только качали головами и тепло улыбались, вспоминая детство.  Смех и непонятное слово кольнули. Вскоре шумный виноградник с обитателями остался позади, за поворотом. Время от времени на обочине попадались  цилиндрические каменные столбики, молчаливые, обветренные, теплые от солнца. Высеченные на шершавой поверхности знаки казались знакомыми, но понять было невозможно. Вдруг воздух прорезала тихая жалоба. Парень-пастушок у дороги выводил грустную мелодию на флейте. Стадо коз, позванивая бубенцами, лениво щипало траву неподалёку. Внезапно из-за поворота вылетела повозка,  а на облучке... на облучке сидел возница в одной-единственной рубахе!
— Эй! Где, чёрт возьми, штаны потерял? — удивлённо крикнул Никита вслед, едва успев отскочить в сторону, но слова утонули в грохоте.

И только сейчас пришло осознание, пастух одет так же. «А что, так можно?» Вечер медленно опускался на землю, а вместе с ним наваливалась усталость. Дорога заполнялась людьми, телеги скрипя везли корзины с виноградом и фруктами, аромат которых мучительно сводил с ума пустой желудок. Бутерброд остался в прошлом, вода давно кончилась. Никита присел на придорожный камень. Смотрел на прохожих: длинные рубахи, подпоясанные тонкими ремешками, некоторые босиком, другие в странной обуви, похожей на кожаные подошвы, привязанные к ногам. Он с тоской посмотрел на старые кроссовки, вытянул усталые ноги,  потом со вздохом поднялся и поволокся дальше. Устав шарахаться от телег, свернул на обочину. Идти стало тяжелее. «Зато хоть цел буду».

Стена вырастала из земли вздыбленным хребтом  древнего великана, циклопические серо-жёлтые глыбы, пригнанные друг к другу неведомой, могучей силой. С каждым шагом приходилось всё выше задирать голову, пока взгляд не упирался в каменные зубцы исполинских башен, что стояли на страже ворот, закованных в почерневшие железные полосы. На самом гребне башен колыхались размытые маревом силуэты часовых. Они медленно оглядывались по сторонам, прикрывая ладонями глаза от палящего солнца. У распахнутых ворот, с массивными створками, лениво несли службу стражники. Некогда алая форма потеряла цвет от солнца, впитала пот и пыль дорог, превратилась в выцветшую грязно-бурую ткань. На широких кожаных поясах висели короткие мечи, вспыхивая на солнце отточенной сталью. Длинные копья и тяжелые щиты прислонились к каменной кладке, как утомленные воины. А рядом, на воткнутых в землю кольях, мрачно красовались снятые шлемы, с прорезями для глаз.

Никита остановился поодаль, в тени оливкового дерева, сжавшись от напряжения и наблюдал за происходящим. Вереница людей и повозок проходила в ворота, одних пропускали сразу, с легким кивком, других задерживали, неспешно расспрашивали. Заглядывали в повозки, копались в соломе и тюках, и тогда возница, не говоря ни слова, снимал с пояса небольшой мешочек, клал в протянутую ладонь несколько монет, и телега, скрипя двигалась дальше, а те, кто мешкался, получали легкий толчок в спину. Подойти было страшно, ноги приросли к земле. Всё внушало ужас: массивные створки ворот, и стражники в потрепанных плащах. Только соломенная шляпа с широкими полями на голове одного из них вызвала улыбку. Никита прыснул от смеха, и именно в эту минуту стражник повернулся. Пристально посмотрел на него тяжёлым взглядом, и неторопливо поманил рукой. Сердце заколотилось и провалилось сквозь пятки в землю.

«Попался...», — мелькнуло в голове.

Огромная рука опустилась на плечо, прижимая к земле. Солдат сказал что-то хриплым, грубым голосом, но слов остались непонятными. Стражник с откровенным презрением расхохотался прямо в лицо.

— Я.… я.… заблудился, — промямлил Никита, голос его сорвался. — Не знаю, куда идти.

Солдат уже открыл рот, чтобы ответить, но в эту минуту другой окликнул его, махнув рукой в сторону приближавшейся вереницы повозок, что катили, поднимая пыль. Как бы говоря: «Оставь этого бродягу, есть кое-что поинтереснее». Тот недовольно сплюнул в пыль, толкнул Никиту внутрь, грубо буркнув вслед.

— Barbarus!

Никита бросился вперёд, не став долго размышлять,  что это значит, и проскользнул в ворота, пока стражник не передумал. Город обрушился на него, подобно огромному оркестру, хаотичный, ревущий, где инструменты дрались друг с другом. Шум голосов и грохот колес смешивались с запахами, красками, лицами. Мир выплеснулся разом, как вино из переполненной чаши. Торговцы ругались на рынке, смеялись женщины, где-то надрывно плакал ребенок. Гремели повозки, поднимая колесами клубы пыли. Воздух кружил голову, тянул за собой: свежий хлеб, терпкое вино, соленую рыбу,  едкую пыль и тяжёлый навоз. Толпа двигалась, то накатывала волной, то отступала обратно. Женщины в струящихся одеждах. Мужчины, кто в коротких, выцветших на солнце рубахах, кто в торжественных белых одеяниях до земли. Особо выделялись высокие, длинноволосые чужеземцы в клетчатых штанах и пестрых плащах, сколотых массивными застежками. Цвета рябили в глазах: потертое и выцветшее соседствовало с праздничным и ярким, создавая полную неразбериху.

Босоногий мальчишка протискивался сквозь толпу, изо всех сил таща за верёвку упрямую козу. Животное мотало головой из стороны в сторону, яростно упираясь копытами в землю. Мальчишка дернул сильнее, коза шарахнулась в сторону и со всей силы наступила копытом на ногу грузному мужчине в белом плаще. Тот взвыл от боли, вызвав взрыв оглушительного смеха вокруг. А мальчишка, с перепуганным лицом, петляя между ног, уже тащил козу что есть сил подальше от громких криков пострадавшего. Всё вокруг напоминало съемки грандиозного фильма с толпами статистов, где  в любой момент из-за угла мог выскочить режиссёр с криком «Стоп, снято!». Но чуда не происходило. Никита, прижался к шершавой стене, пытался отдышаться, силясь осознать реальность  происходящего. И тут вдали мелькнули фигуры стражников, что двигались к воротам. Он мгновенно нырнул в бурлящий людской поток, став маленькой рыбкой в бескрайнем косяке. Толпа подхватила, закружила в водовороте, понесла неизвестно куда. Все вокруг спорили, смеялись, торговались, и абсолютно никому не было дела до потерянного юноши.

Людской поток выплюнул его на небольшую площадь, со старым фонтаном в самом центре. Из пасти каменного льва лениво текла тонкая струйка, наполняя круглый бассейн с обветшалыми краями, зеркальная гладь воды отражала синеву неба. Женщины неторопливо набирали воду в глиняные кувшины, дети резвились, разбрызгивая влагу, а старик, согнувшись, умывал лицо. Городской гул не стихал, но казался далеким эхом. Измученный жарой и давкой, Никита опустился на каменный край и  зачерпнул воду пригоршней. Пил жадно, опасаясь, что источник лишь обман, готовый растаять, как мираж в знойной пустыне. Вода, ледяная и чистая, бодрила, даря живительную силу.

Умывшись, осмотрелся, достал из рюкзака пустую пластиковую бутылку и наполнил до краёв. Мальчишка, с аппетитом уплетавший большую лепешку, с неподдельным любопытством наклонил голову, пытался осмыслить странность. Обмануть глотком воды пустой желудок не получилось, тот ответил оглушительным урчанием на соблазнительный аромат свежего хлеба. Легкий тычок в бок заставил повернуться. Мальчик протягивал добрую половину лепёшки, тёплую, румяную, с корочкой, что хрустела под пальцами.

— Esse, cape, — проговорил звонким голосом.

Никита нерешительно взял тёплый хлеб, а когда поднял голову, чтобы поблагодарить, мальчишка уже бежал вприпрыжку по улице, полный радостного возбуждения. Наверняка уже представлял, как за вечерней трапезой, под одобрительным взглядом матери, будет с восторгом рассказывать, что накормил смешного голодного чужака.

Вечер незаметно растворился в ночи, на темном небе вспыхнули первые звёзды. Понимая, что идти некуда, Никита с облегчением сбросил потные кроссовки, подложил под голову рюкзак. Голова кружилась от дневных впечатлений, и он незаметно погрузился в тревожный сон…