Дуэль, или охота на рябчика. Рудин. Архив сцен

Архив не включённых в основной текст пьесы, и альтернативных сцен.

1. СТРАСТИ-МОРДАСТИ

Лежнёв (решительно, с вызовом в голосе). Довольно грязных обвинений! Вы совершенно не знаете истинного Дмитрия Николаевича. Ваши слова — клевета! Я готов ответить своей честью за любое злословие, произнесённое в адрес господина Рудина!

Волынцев (истерично хохоча, едва держась на ногах). Господина?! (передразнивая) «Господина Рудина»! Да что он за господин такой? Нищеброд, живущий на подачки! Вечно прихлебатель, кормится объедками с барского стола! Думает, что если поболтает о философии да пощеголяет иностранными словечками, так ему всё позволено?!

Лежнёв (сдержанно, но с нарастающим гневом). Сергей Павлович, вы переходите все границы дозволенного!

Волынцев (тыкая дрожащим пальцем в Лежнёва). А что, неправда?! Все знают, что он без гроша в кармане! Только и умеет, что очаровывать глупых девиц да болтать о высоких материях! А сам — пустозвон, живущий за чужой счёт!

Завалишин (потирая руки от удовольствия, с явным предвкушением). Ах, господа, какой великолепный накал страстей! Дело чести требует решения, и я готов обеспечить всё по правилам! Давно не видел столь достойного повода для поединка!

Лежнёв (сжав кулаки, голос дрожит от напряжения). Довольно! Я не позволю порочить имя человека, которого знаю и уважаю! Если вы так настаиваете на дуэли — пусть будет так. Но только после того, как выслушаете все стороны!

Волынцев (снова хватаясь за пистолет, голос срывается). Нет времени на разговоры! Он должен ответить за своё нахальство! За то, что посмел посягнуть на то, что принадлежит мне!

Лежнёв (с ледяным спокойствием, глядя прямо в глаза). Сергей Павлович, такими темпами до дуэли с Дмитрием Николаевичем вы не доживёте. Либо с перепоя на рассвете отойдёте в мир иной, либо будете со мной стреляться! (делает паузу) И поверьте, я не промахнусь.

Волынцев (отшатывается, хватаясь за стол, едва не падая). Не слишком ли много вы себе позволяете?!

Лежнёв (не отводя взгляда). Слишком — это когда честь дамы пятнают безосновательными обвинениями, а благородного человека клеймят презренным нищебродом! Я больше не могу смотреть, как вы, ослеплённый гневом и вином, губите себя и других.

Волынцев (пытается выпрямиться, но его качает). Вы… вы бросаете мне вызов?

Лежнёв (качая головой, голос твёрдый как сталь). Нет, Сергей Павлович, я просто открываю вам глаза на то, во что вы превращаете свою жизнь. Дуэль с Рудиным или со мной — выбор за вами. Но помните: кровь на ваших руках будет не только физической, но и духовной.

Завалишин (в восторге, перебивая). Господа, господа! Позвольте заметить, что два последовательных поединка в один день и час — редчайшее удовольствие! Я готов выступить секундантом в обоих случаях! Давно не было столь захватывающего события!

Лежнёв (резко, с презрением). Довольно ваших провокаций! Речь идёт о чести и жизни людей!

Волынцев (в отчаянии, голос срывается). Завалишин, вы в своём уме?

Завалишин (ликующе). В полном! И уверяю вас, нет ничего прекраснее, чем честный поединок. Две дуэли — двойная честь! Кто последний — тот и победитель! А я обеспечу всё по высшему разряду!

Напряжение достигает апогея. Все замирают, осознавая серьёзность ситуации. В комнате повисает тяжёлая, давящая тишина. Завалишин с предвкушением потирает руки.

2. ПРОСТО ДУШНЫЙ

Лежнёв. Митрий, а вот не вспомнишь ли ты, что самое первое ты сказал Наталье лично?

Рудин. Помню, как странно. Я сказал ей, что весьма не богат...

Серафим (тихо Лежнёву). Давно Рудина из психушки выписали?

Лежнёв (поперхнувшись пивом, откашлявшись). Ну, Митрий!!! Ты учудил. Нельзя же так с женщинами разговаривать.

Рудин. Я ей дал понять, что я беден во всех планах: в финансовом и духовном. Что я пустой. Сказал - не ищите во мне того, чего нет. (пауза. удивлённо). Михайло, ты меня так в студенческие годы называл.

Лежнёв (решительно). Рад, что ты помнишь. Вот я и говорю, Митрий, послушай друга… Наталья тебя пожалела, значит не всё потеряно. И не усложняй всё опять. «Пожалела» — это у женщин то же самое, что «люблю», только честнее. Хватит уже умствовать. Пора делом заняться.

Серафим. То-то и оно! Женщины пришибленных любят. (в сторону) Точно не долечился.

Рудин (Серафиму). А что я должен был ей, во-вашему мнению, сказать?

Серафим. Во-первых, с женщинами нельзя разговор начинать с последней буквы алфавита. И вообще, с женщинами не о себе-любимом нужно говорить, а о них. Например, сказали бы ей так - Наталья, вы - как синтез тезиса и антитезиса.

Рудин. Хорошо, так и скажу другой женщине, если решу с ней познакомиться.

Серафим и Лежнёв смеются.

Серафим (в сторону). Замуж, Гермиона, замуж! (к Рудину) Жениться вам надо, и дело с концом!

Лежнёв. Слушай сюда! Пока ты тут про принципы разглагольствуешь, жизнь проходит мимо. Женись, Митрий! И не ищи какую-то особенную — любую бери, лишь бы человеком была хорошим. А то так и помрёшь в своих философских исканиях!

Рудин (с горькой улыбкой, глядя в сторону). Может, вы и правы… Только боюсь, что к тому времени, как я это осознаю, будет уже поздно.

P.S. Роман Тургенева автоматически перерастает в пьесу Вольтера "Простодушный"... точнее "Просто душный".

3. РЕДИСКА

Завалишин. Ну почему, вы, Рудин "такой плохой человек"?

Серафим. Да, вы - "редиска"!

Волынцев. Вы не пуп земли и не магнит. Но приведу пример – не на вашем, а на чужом горизонте появляется новый человек, и вроде как ещё один другой человек хочет с этим вторым дружить. Но тут второй случайно знакомится с вами... и всё... с третьим второй дружить не хочет, хочет с вами. А у третьего на вас обида смертельная?

Рудин (с горькой усмешкой). «Плохой человек»? «Редиска»? Позвольте мне ответить вам откровенно. Я не стремлюсь быть магнитом для людей. И уж тем более не считаю себя пупом земли. Но, видите ли, я не могу контролировать то, как другие реагируют на мои слова и идеи. Если человек находит в моих беседах что-то важное для себя — это не моя вина. А что касается ситуации, которую вы описали… Знаете, я не выбираю друзей по принципу «кому с кем дружить». Люди сами делают свой выбор. Если кто-то предпочитает моё общество — значит, в нём есть потребность в том, что я могу дать. А если это вызывает обиду у третьего лица… Что ж, это его проблема, не моя. Я не строю козни, не переманиваю людей. Я просто живу и делюсь тем, что считаю важным. Если мои идеи кажутся кому-то привлекательнее, чем общество другого человека — это говорит больше о них самих, чем обо мне. И да, я принимаю, что многие могут считать меня «плохим человеком». Но я остаюсь верен себе и своим принципам. А обвинения в том, что я якобы разрушаю чужие отношения… Это слишком тяжёлое обвинение, чтобы я мог его принять. Я никого не заставляю делать выбор. Люди сами решают, кого им слушать и с кем дружить. Так что, если кто-то обижен на меня за то, что другие выбрали моё общество — пусть винит себя за неспособность удержать интерес других людей, а не ищет виноватого во мне.

4. "УРОК" ОТ СЕРАФИМА
(сцена присутствует, но с изменениями)

Серафим (медленно прохаживаясь по комнате, с лёгкой насмешкой). Знаете, Дмитрий Николаевич, вы так искренне говорите о высоких материях, что невольно возникает мысль: не играете ли вы роль? Не начитались ли вы просто книжек, и не выдаёте ли чужие мысли за свои?

Рудин (встаёт, нервно теребит манжет рубашки). Как вы можете такое говорить! Я действительно верю в то, что говорю!

Серафим (останавливается, смотрит в окно, спокойно). А почему тогда ваши речи звучат как цитаты из книг? Где ваше собственное мнение, а где чужие мысли?

Рудин (ходит по комнате, не находя себе места). Но я действительно размышляю над этими идеями! Я пропускаю их через себя…

Серафим (перебивая, поворачивается к нему). Или просто красиво пересказываете чужие слова? Ваше красноречие впечатляет, но где ваша собственная глубина?

Рудин (останавливается, сжимает руки в кулаки). Вы хотите сказать, что я всего лишь попугай, повторяющий чужие истины?

Серафим (подходит ближе, качает головой). Нет, я хочу сказать, что настоящая глубина — она в молчании, в умении слушать, а не только говорить. В способности не просто цитировать великих, а думать своей головой.

Рудин (после паузы, садится в кресло). Может быть… Но я всегда считал, что делиться знаниями — это благо.

Серафим (садится напротив). Делиться — да, но не подменять собственные мысли чужими. Люди чувствуют фальшь, Дмитрий Николаевич, даже если вы сами в неё верите.

Рудин (смотрит в пол, задумчиво). Возможно, вы правы… Но как отличить свои мысли от чужих?

Серафим. Это путь долгий и непростой. Начните с того, что научитесь молчать и слушать. Истинное знание приходит через опыт, а не через книги.

Рудин (поднимает глаза, тихо). А если я просто боюсь молчать? Боюсь показаться пустым?

Серафим (вздыхает). Вот в этом и кроется ваша главная проблема, Дмитрий Николаевич. Вы боитесь показаться таким, какой вы есть. А может, стоит просто быть собой, даже если этот «себя» ещё нужно найти?

Рудин (задумываясь). Возможно, вы правы… Но как найти золотую середину?

Серафим. Это искусство, Дмитрий Николаевич. Научитесь слушать других не меньше, чем говорить самому. И помните: молчание — золото, а излишняя откровенность — часто признак неискренности.

5. ВОЛКИ И БЕЛКИ

Серафим (переводя тему). Дмитрий Николаевич, скажите — как вы планируете действовать дальше? После всего случившегося… Задержитесь?

Рудин (вздыхает). Скорее уеду… домой в Т-губернию…

Серафим (со смешком). Главное не в город с заглавной буквы «Г»… или не в Санкт-Петербург. (выстукивая на столе мотив, напевает). Дима хочет в Тамбов. Я знаю чики-чики-чики-чикита. Но не летят туда сегодня самолёты, и не едут даже поезда… (пауза) Ох! Опять я не в ту степь!

Рудин (удивлённо). А почему вы решили, что я из округи возле Тамбова?

Серафим (ухмыляясь). Да ваше, Дмитрий Николаевич, умение наживать себе одновременно в одном лице и друга и врага тянет на то, что под ваше обаяние попадёт и тамбовский волк!

Рудин (с лёгкой улыбкой). Остроумное замечание, но насчёт волков не знаю. А вот когда в детстве с отцом ходил по грибы, почему-то все белки при виде меня штабелями укладывались… и показывали нам грибные места!

Серафим (смеётся). Да ну!

Рудин. Сами же сказали. Что я приспосабливаться умею к обстоятельствам. Может, и с волками смогу найти общий язык… если придётся. С волками жить – по волчьи выть.

Серафим (смеясь). Дмитрий Николаевич, вы, кажется, и правда обладаете особым даром очаровывать всё живое! И одновременно… отталкивать.

Рудин (скромно). Ну что вы, это просто детские воспоминания. Хотя, признаться, с тех пор я и впрямь замечаю, что некоторые существа ко мне расположены, а некоторые чураются. Воспитание во многом определяет дальнейшие поступки людей.

Серафим (задумчиво). А знаете, в этом есть своя философия. Знаете, Дмитрий Николаевич, я вот что думаю… Ваше умение очаровывать людей — это, конечно, дар. Но вот то, что вы не всегда можете удержать друзей — это, пожалуй, ваш главный недостаток. Может, стоит быть менее… порывистым?

Рудин (озадаченно). Возможно, вы правы. Но я не могу притворяться или играть роли. Хотя меня часто упрекают в позёрстве, я, наоборот, всегда стараюсь быть искренним.

Серафим. Вот в этом ваша сила и ваша слабость. Искренность — это хорошо, но иногда нужно уметь и промолчать, и притворствовать. Жизнь — не всегда театр, где можно играть только от чистого сердца.

Рудин (вздыхает). Ваши слова заставляют меня задуматься… Может, я действительно слишком прямолинеен?

Серафим (улыбаясь). Не слишком, Дмитрий Николаевич. Просто… немного меньше прямоты, и вы станете ещё более неотразимым.

Рудин (пожимает плечами). Думаю, как и всё в жизни — всё зависит от того, как научиться жить в ладу и с разумом, и с сердцем.

6. ПРОЩАНИЕ ОТ СЕРАФИМА

Серафим (обнимая Рудина и похлопывая его по спине). Ну чё, Димон! Ты человек свой доску! Покедова, чувак! Бывай! Береги себя, бро! Если что - звони… ох!...смс-ни...тьфу... в общем, а вражины твои - но пасаран. Не кашляй! В прочем, не пиши… А то говорят, у вас тут цензура – страшная тётка. Да и вай-фай не ловит. Я сам приду. Мне легко - только открыть книгу, или интернет - и я уже у вас!

7. О КОТЕ

Серафим. Знаете, господа. Дмитрия Николаевича моя жена домой принесла... Да-да, и не смотрите так изумлённо. Купила она его за бешенные деньжищи, принесла и сказала - теперь Дмитрий Николаевич будет жить с нами! Такого не ждал никто! Но не выгонишь же на улицу... поскольку жалко, деньги уплачены.

Завалишин (удивлённо). Да о чём это вы?!

Серафим. Да-да, коты породы невская-маскарадная с синими глазами на дороге не валяются! Самая лучшая порода - дворняжная.

Волынцев. Вообще-то, дворянская.

Серафим. Это если русская голубая - то ясно - голубая кровь. А невская маскарадная - дворняжная... И вообще, особой разницы не наблюдаю...

Лежнёв (смеётся в ладонь). Ну и что ваш Дмитрий Николаевич учудил?

Серафим. Слушайте, не перебивайте. Купила жена его, значится, на кошачьей выставке. Дмитрия Николаевича хотели приобрести все, был аукцион. Теперь понятно, почему моя жена так его назвала. Дмитрий Николаевич - существо, конечно, бесполезное, он даже мышей ловить не умеет. Но у него внутри теплота. Он как человек - ест, мурлычет и спит. И всех это устраивает. Существо безобидное, но если его разозлить... или не кормить через каждые 3 часа... да ведь сами видели, что получается... И вот если чего-то Дмитрию Николаевичу понадобится, он своего добьётся! Заберёт, спрячет так, что потом не найдёшь... Даже если это запрещённые книги. Мой кот - Дмитрий Николаевич любит быть в центре внимания… Отличие одно: кот Дмитрий Николаевич признаёт, что он главный в доме, и человек – слуга его, а человек - господин Рудин до последнего отстаивал своё первенство.

Волынцев. Вы правы, Серафим, не "рудинское" это дело - мышей ловить. Есть, спать и мурчать - вполне достаточно. Лишь бы его "мурчание" на дуэль кое-кого не провоцировало.

Серафим. С котом, конечно, легче… веником – и будет с него!

Лежнёв (с улыбкой). А не жалко? Всё-таки живое существо…

Серафим (пожимая плечами). Да что вы, Михайло Михайлович! Коту веник — что Рудину упрёк: оба только шерстинки взъерошат, да и то ненадолго. Потом снова будут как ни в чём не бывало мурлыкать!

Завалишин (с усмешкой). Ох, Серафим, умеете вы сравнения находить… Только вот господин Рудин, в отличие от кота, дуэль всерьёз примет. И не отмахнётся так просто.

Волынцев (задумчиво). Верно подмечено, князь. Дмитрий Николаевич из тех, кто за каждое слово готов отвечать — будь то на словах или на пистолетах.

Лежнёв (глядя в сторону). Вот потому-то и опасаюсь я за него… Слишком горяч мой друг.

Серафим (после паузы). В том и проблема. Кот - он хоть убежит, если что,и под кроватью спрячется. А господин Рудин до конца стоять будет за убеждения свои.

Все задумываются.
(Занавес)

8. О ЛЕРМОНТОВЕ И ЗАПРЕЩЁННЫХ КНИГАХ

Серафим. Какой сейчас год?

Лежнёв. Сороковые девятнадцатого века…

Серафим (внезапно). А Лермонтов не сослан вторым заходом на Кавказ? Не убит на дуэли?

(Рудин и Лежнёв переглядываются с изумлением).

Лежнёв (после паузы). Вы меня удивляете. Как можно такое спрашивать?

Рудин (с иронией). Неужели вы сомневаетесь в сохранности Михаила Юрьевича?

Серафим (с невинным видом). Просто уточнил. Времена-то смутные, мало ли что.

Лежнёв. Успокойтесь, наш прославленный поэт жив и здравствует.

(Лежнёв уходит).

Серафим (с энтузиазмом). Дмитрий Николаевич, а вы читали «Страдания юного Вертера» Гёте? Говорят, прекрасная книга!

Рудин (слегка замявшись). О, разумеется! Гёте — величайший поэт нашего времени! Его способность передавать человеческие чувства просто поразительна.

Серафим (не унимаясь). А труды Жан-Жака Руссо?

Рудин. Господин Руссо пишет удивительные вещи о свободе и равенстве! (входя в раж). А «Критика чистого разума» Канта перевернула представление о философии! И нельзя забывать о Гегеле с его диалектикой! Вы только представьте, какие глубокие мысли он развивает! Это целая система познания мира!

Серафим. Впечатляет. А как насчёт «Горя от ума»?

Рудин. Грибоедов — истинный гений! Его сатира настолько остра, что проникает в самую суть общественных пороков. Помните монолог Чацкого «А судьи кто?» — просто блестяще!

(Лежнёв возвращается с князем Завалишиным).

Завалишин (возмущённо, но тихо). Что я слышу? Вы, господа, разглагольствуете о запрещённых книгах?

Серафим. Книги – как книги.

Лежнёв. В наше время не все книги одинаково полезны.

Серафим. Почему не все? Взять хотя бы Радищева с его «Путешествием из Петербурга в Москву» — разве не правда в нём?

Завалишин (резко). Молчите, пока не навлекли неприятности на свою и наши головы. В наше время надобно осмотрительнее в выборе тем для обсуждения. За такие разговоры можно и в острог загреметь!

Лежнёв (к Рудину). Дмитрий, зачем ты опять ведёшся на поводу? Беспокоюсь я за тебя.

Рудин (смущённо). Но я просто отвечал на вопросы.

Лежнёв (к Серафиму). И зачем вы, батенька, Дмитрию Николаевичу провокационные вопросы задаёте?

Завалишин. Вы язычок-то свой придержите, Серафим! Тут уши, знаете ли.

(Завалишин характерным жестом прикрывает рукой правое ухо).

Серафим (слегка оторопев). У всех уши — как уши. По бокам головы…

Завалишин (с нажимом). Бывают и на макушках. И не только на них.

Серафим (осознавая свой промах). Ох! Не подумал. (Оглядывается по сторонам).

Завалишин (с усмешкой). А надобно бы было.

Лежнёв (вмешиваясь). Господа, давайте не будем сгущать краски. И без того достаточно тем для беседы.

Серафим (растерянно). Да я просто поговорить хотел с осведомлённым человеком. Думал, ничего такого.

Рудин. Простите, господа.

Завалишин. Мы в курсе, что вас, Дмитрий Николаевич, хлебом не корми – дай только эрудицией щегольнуть. Ваши познания, конечно, впечатляют, но не забывайте, где и с кем вы находитесь.

Лежнёв (пытаясь смягчить обстановку). Ну, будет, будет. Давайте не будем ссориться. Поговорим о последних театральных постановках? Уверен, тут мы все найдём общий язык.

Завалишин (после паузы). Хорошо. Но запомните: не всё то золото, что блестит. И не все разговоры стоит вести вслух.

(Напряжение постепенно спадает, но атмосфера остаётся натянутой).

Рудин (в сторону). Что я наделал… Теперь они будут считать меня опасным человеком. Моя страсть к красноречию снова сыграла со мной злую шутку.

Завалишин (про себя, холодно). Этот Рудин слишком много о себе мнит. Нужно будет присмотреть за ним.

Лежнёв. А ведь Дмитрий Николаевич во многом прав. Его мысли глубоки и проницательны, но времена сейчас не те для таких разговоров. Как бы не пришлось расплачиваться за его неосторожность.

Завалишин (шепотом к Лежнёву). Присмотрите за Рудиным. Его красноречие может навлечь неприятности.

Лежнёв (сокрушённо). Князь, я уже свыкся с ролю сторожа другу своему. Но, боюсь, это не закончится добром. Не могу же я быть ему ещё и нянькой!

(В этот момент в трактир входят незнакомцы. Все напрягаются, осознавая серьёзность ситуации).

Серафим (про себя, испуганно). Никогда больше не буду задавать таких вопросов, находясь здесь.

(Сцена завершается тяжёлой паузой, оставляющей у зрителей ощущение надвигающейся угрозы и неотвратимости последствий).

9. НЕ ХОЧУ, НЕ БУДУ ЖЕНИТЬСЯ!

Завалишин. Ну что, Сергей Павлович, готовы идти к Дарье Михайловне — просить руки её дочери Натальи Алексеевны? Говорят, вы уже и приданое обсудили?

Волынцев. Да как вы не понимаете?! (громко) Никогда! Никогда я не женюсь! Из-за этих… этих… женщин! Из-за их вечных интриг! Из-за их кокетства! Они разрушили всё!

Лежнёв. У вас же и до приезда Дмитрия Николаевича всё на мази было. Что же изменилось?

Волынцев. Изменилось! Всё изменилось! Я понял, что брак — это ловушка! Ловушка для дураков!

Завалишин. Сергей Павлович, вы пьяны. Давайте поговорим завтра.

Волынцев (отмахиваясь). Нет! Я должен сказать! Из-за Натальи Алексеевны я… я чуть не убил человека! Хорошего человека! Дмитрия Николаевича! Дружба… настоящая дружба… она выше всего этого! А женщины… они только и делают, что сеют раздор!

Лежнёв (пытается успокоить). Сергей Павлович, сядьте. Не стоит так волноваться.

Волынцев. Стоит! Стоит! Женщины — они как яд! Они разрушают дружбу, они сеют раздор! Из-за них мы теряем самое дорогое!(внезапно останавливается, его голос дрожит от эмоций) Дмитрий Николаевич… (пытается собраться с мыслями) Меня, такого негодяя… который его на дуэль вызвал… пощадил! (его начинает трясти) Он проявил благородство, когда мог меня убить!(с внезапным озарением)Да! Пусть же он женится на Наталье Алексеевне! (пытается жестикулировать, но движения выходят неуклюжими из-за опьянения) Мы все… все вместе пойдём к Дарье Михайловне… будем просить за него!

Рудин (с грустью). Я никогда не желал зла ни вам, ни Наталье Алексеевне.

Завалишин. Сергей Павлович, такие решения не принимаются в горячке!

Серафим (в сторону). Белочка подсказала! Но поздняк метаться.

Волынцев. Нет! Я был слеп! Я не понимал… как мог не видеть, что Наталья Алексеевна достойна лучшего! Достойна человека, который её действительно любит!
(замечает Рудина, осознанно). Вы ведь тоже несчастны, правда?

(Рудин то отходит к дверям, собираясь уйти, то возвращается).

Рудин. Я не достоин… Вы предлагаете то, чего у меня нет и не было.

Завалишин. Митрий, а вы вообще с женщиной были?

Лежнёв (резко). Митрием только я имею право Дмитрия Николаевича называть!

Рудин. Мне 35 лет. Неужели вы думаете, что я не спал с женщинами?

Завалишин (Лежнёву). Понял я уже всё! (Рудину) Ключевое слово "спали", а дальше?

Рудин. Вы лучше у Михайло Михайловича спросите.

Лежнёв. Помню, как в студенческие годы в Германии мы с Митрием...

Рудин (резко). Михайло!!!

Лежнёв. Коротко - мне легче вспомнить, с кем тогда Митрий ещё не спал. После не поручусь, но вполне возможно, Митрий не может жениться на Наталье потому, что уже женат и у него выводок "рудинят"?

Завалишин (с ухмылкой). А я думал, Дмитрий не знает, откуда дети берутся. Может от любви большой или идеи? Может, детей находят между страниц гегелевской диалектики?

(Волынцев валится на пол от хохота).

Рудин (сухо, без улыбки). Довольно! Здесь я один — паяц. Не отнимайте у меня хлеб!

Серафим (хохочет). Ржунимагу! Збогойствие, господа, только збогойствие!

Лежнёв (Серафиму, спокойно). Доктор! У вас нету средства, чтобы Волынцев на утро о сегодняшнем дне не вспомнил? Укол, или приём орально.

Серафим (не переставая улыбаться). Да то, что возможно принять орально, у него потом так же орально — от слова «орать» — наружу и вырвется.

Завалишин (подхватывая игру). А что, если Дмитрий Николаевич не может жениться на Наталье Алексеевне потому, что он её отец? Вот бы скандал вышел! Даже похлеще, чем две дуэли одновременно.

Рудин. Что вы несёте?

Лежнёв. Князь, заткнитесь!

Завалишин (характерным жестом прикрывая волосами правое ухо). В жизни всякое бывает. Вдруг у Дмитрия Николаевича, как и у многих, имеются особые причины молчать?

Лежнёв. Потому-то мой друг и многословен, что боится того, что может случиться, если он замолчит.

Волынцев. Тогда совсем просто. Рудин пусть оформляет брак с Дарьей Михайловной, признаёт отцовство или просто удочеряет Наталью.

Завалишин. По годам всё сходится. А вдруг Наталья — синтез тезиса и антитезиса? Диалектика, так сказать, воплоти!

Лежнёв (Завалишину). А вы, стало быть, семейный летописец? (Рудину) Действительно, Дмитрий Николаевич, а вы, случайно, не пробегали в этих краях лет семнадцать плюс девять месяцев тому назад? Не утешали ли на сеновале некую Дашеньку?

Рудин (резко, но с тенью усмешки). Даже если так, разве я благословил брак Волынцева с моей дочерью?

(Все на секунду замирают — то ли шутка, то ли непонятно что).

Волынцев (садится, ещё смеясь, но уже с ноткой злости). Ты… даже в шутку такого не должен говорить.

Рудин (мечется: шаг к двери — замер — назад). Это… не имеет смысла. Ничего не имеет смысла!

Завалишин. Значит, дело не в этом?

Рудин. Дело в том, что иногда даже ложь правдоподобнее правы. А правда в том, что кругом пустота и бессмысленность.

Лежнёв (сокрушённо). Шутки не помогли. (мягче) Давайте простим друг друга? Тема закрыта. Без фантазий — у нас и так голова кругом. (Серафиму) Точно-точно нет лекарств?

Серафим (с профессиональной серьёзностью). Лекарства вам не дам, но, судя по количеству бутылок (делает паузу, подсчитывая бутылки) могу, как врач, гарантировать всем присутствующим завтрашнюю амнезию!
Все (одновременно, с разной степенью энтузиазма). Это утешает!

Завалишин (поднимая бокал). За гарантированную амнезию! Чтобы утром никто ничего не помнил!

Рудин (с иронией). Включая то, что мы сегодня говорили.

Лежнёв (с усмешкой). Особенно то, что мы сегодня говорили и делали!

Волынцев. Главное, чтобы я не вспомнил, кого-то собирался за что-то вызвать на дуэль!

Серафим (покачивая головой). Но советую всё же воздержаться от новых откровений.

Завалишин. А если что-то и вспомнится — всегда можно сказать, что это был пьяный бред!

Все (хором, поднимая бокалы). За пьяный бред!

Лежнёв. Ну что, спать?

(Все смеются, уже не понимая почему).

(Волынцев пытается подняться. Завалишин и Лежнёв помогают ему, уводят к выходу. Он продолжает бормотать что-то неразборчивое о женщинах и их коварстве).

Завалишин (вытирая лоб). Ну и ну… Не думал, что он так сильно переживает.

Лежнёв (вздыхая). Это всё из-за Натальи. Она перевернула его мир.

Завалишин. А я думал – из-за Рудина. Дмитрий Николаевич всё перевернул вверх дном. Вывел всех на чистую воду.

(Рудин и Серафим уходят отдельно).

10. НЕРВНЫЙ СРЫВ

(Совет. Читать после эссе «ЦЕНА ЖАЛОСТИ. РУДИН», но можно и раньше)

Рудин приходит к Лежнёву.

(Рудин нервно ходит по комнате, то и дело поглядывая в окно. Лежнёв сидит за столом, перебирает бумаги.)

Рудин. Михайло, у тебя случайно нет ножа поострее?

Лежнёв. Новости дня! Зачем?

Рудин. Жало выковырять.

Лежнёв. Какое ещё жало?

Рудин. То, которое от острых языков. Жало жалости.

(Лежнёв замолкает на миг, смотрит на Рудина с внезапной ясностью — до него доходит, что тот услышал его неосторожное «жалко».)

Лежнёв. Ты всё слышал? Прости. Я не то хотел сказать.

Рудин. А что хотел? Что я жалок? Так я и сам знаю. Но жалость — как ржавое лезвие: и не режет, и не отпускает. Тогда хотя бы пистолет дай! Серафим вообще «забить» посоветовал, но молоток не одолжил. А ещё Серафим сказал, чтобы я всех в ЧС закинул… Я даже не понял, как это… Короче, дай пистолет лишний.

Лежнёв. Просто пистолет есть. Лишнего… нету. Пулей тоже нету… вообще… Вотъ!

Рудин (возмущённо). Лежнёв, ты что — русского языка не знаешь? Не «пулей», а «пуль»! Дай пистолет, я тебе доходчивей правила объясню!

Лежнёв (с ухмылкой). А ты, значит, по грамматике спец? Ну давай, просвети. Только сперва скажи: ты пистолет просить будешь или лекцию читать?

Рудин (горячо). Да как ты не понимаешь?! Это же элементарное управление в словосочетании! «Нет пуль» — родительный падеж множественного числа! А «пулей» — это уже творительный, это когда стреляют! Ты же сам только что сказал, что стрелять нечем!

Лежнёв (кивает с притворной серьёзностью). О, так ты ещё и по синтаксису профессор? Ну что ж, убедил. Но вот беда: грамматика пистолеты не производит. Так что с твоим «на всякий случай» придётся повременить.

Рудин (с досадой). Ты всё смеёшься. А между тем, незнание правил русского языка — признак духовной деградации!

Лежнёв (невозмутимо). Зато знание правил — не признак дееспособности. А вот твоя просьба, выходит, и говорит о внутреннем разладе. Про «пули» мне разъяснил, а про то, как дальше жить, — молчок.

Рудин (запнувшись). Жить… Это… это сложный вопрос. Ну дай пистолет! Тебе что, жалко? Всё тебе жалко. Меня жалко, пистолет жалко. «Жалкий» ты от слова «жадный»!

Лежнёв (добродушно). Давай;ка лучше чаю попьём? А пистолеты и падежи оставим на потом. Ты же потому ко мне и пришёл просить пистолет, что знаешь – я не дам!

Рудин. Тогда пойду у Пигасова попрошу. Он даст. Или Волынцева на дуэль вызову. Он слишком наглый что то в последнее время.

Лежнёв (спокойно, с лёгкой усмешкой). Ну;ну. И что же ты скажешь Волынцеву? «Господин Волынцев, вы столь наглы, что я вынужден пристрелить вас»? Или по;книжному: «Честь моя оскорблена, и лишь кровь уврачует рану»?

Рудин. Нет. Я скажу… Волынцев, от слова «вол» — кастр;ый ты бычина! Ты мне надоел! Вызываю тебя на дуэль… словесную… Переговоришь меня — забирай Наталью.

Лежнёв. Словесную дуэль? Это что;то новенькое! И как же она будет выглядеть, позволь спросить? Вы встанете друг против друга с томами риторики и будете метать цитаты, как пули?

Рудин (горячо, не обращая внимания на иронию). Именно! Кто кого переспорит, тот и победил. Если я одолею — Наталья узнает правду о его напускной храбрости. Если он — пусть забирает её. Это честно.

Лежнёв (покачал головой). Честно? Да это же цирк, Митрий! Ты хоть представляешь, как это будет выглядеть со стороны? «Господа, начинаем дуэль: раунд первый — эпитеты, раунд второй — метафоры, победитель получает даму!»

Рудин (сжавшись, но упорно). Ты не понимаешь. Это единственный способ… поставить всё на свои места. Показать, кто есть кто.

Лежнёв (серьёзно). А ты сам;то знаешь, кто ты? Вот прямо сейчас, без красивых слов и поединков — кто ты для Натальи? Что ты можешь ей дать, кроме словесных баталий и театральных вызовов?

Рудин. А почему я вообще что-то должен этой девочке давать? Мы знакомы от силы два месяца. За такое время люди не способны узнать друг друга! И я ей сразу сказал честно: «Я довольно небогат!» Что она там себе возомнила – не моё дело. Что она из этого не поняла - ее проблемы!

Лежнёв (спокойно, но твёрдо).;Вот именно, Митрий. Ты ей «честно сказал»: «Я довольно небогат». А что ещё ты ей сказал? Что ты можешь? Что ты хочешь от жизни — и от неё? Ты бросаешь слова, как камешки в воду: «Я честен», «Я не богат», «Это её проблемы». А между этими всплесками — тишина. Пустота.

Рудин. А что ещё говорить? Разве недостаточно правды?

Лежнёв. Правды мало. Нужна ещё воля. Решение. Ты словно ждёшь, что она сама додумает остальное: «Ах, он небогат, но зато у него великая душа! Ах, он говорит загадками, значит, он глубокий человек!» Но она — не гадалка. Она женщина, которая хочет знать: на что она может опереться.

Рудин (с горечью). Опереться? На что? На домик в деревне? На чин, на доход? Ты тоже сводишь всё к быту!

Лежнёв (не повышая голоса). Не к быту. К реальности. К тому, что ты есть, а не к тому, как ты себя описываешь. Ты говоришь: «Мы знакомы два месяца». Да. И за эти два месяца ты дал ей поток речей, вспышку чувств, вызов Волынцеву… Но не дал главного: уверенности, что ты — это не только слова.

Рудин (запнувшись). А если я — только слова?..

Лежнёв (смотрит прямо). Тогда и ей, и тебе будет больно. Но лучше понять это сейчас, чем через год, когда она привяжется сильнее. Ты боишься не её разочарования — ты боишься самого себя. Боишься проверить: есть ли за словами человек?

(Пауза. Рудин отводит взгляд, нервно проводит рукой по волосам.)

Рудин (тихо). А если нет?.. Если там, внутри, только ветер и фразы?

Лежнёв (мягко, но без снисхождения). Тогда начни собирать себя по кускам. Не для неё — для себя. Найди дело. Ответь себе: кто ты без риторики? Без вызовов? Без дуэлей?

Рудин (после долгой тишины, почти шёпотом). Не знаю…

Лежнёв (кладёт руку на его плечо). Вот с этого «не знаю» и начинается настоящий разговор. Не с дуэли. Не с пистолета. А с правды — перед самим собой. Ты хочешь доказать, что ты — не пустое место? Докажи делом. Найди занятие, стань нужным. Не Волынцеву, не мне — себе и ей. А дуэли… оставь их для романов.

Рудин (после долгой паузы, тихо). А если не выйдет? Если я и в деле окажусь… таким же?

Лежнёв (твёрдо кладёт руку на плечо). Тогда хотя бы будешь знать правду. Но сперва — попробуй. Без пистолетов. Без дуэлей. Просто попробуй.

(Молчание. Рудин медленно опускает взгляд, потом кивает.)

Рудин (почти шёпотом). Ладно. Давай… попробуем без дуэлей.

Лежнёв. Вот и хорошо. А теперь — за работу. Возьми перо, начни с этой страницы.

(Рудин неохотно берётся. Лежнёв садится рядом, указывает на место в тексте. За окном темнеет. Звук проезжающей телеги. Тишина.)

Рудин (внезапно, резко). И всё-таки, Лежнёв, ты меня вывел. Я мирный человек, но мой бронепоезд стоит на запасном пути. И ты только своими замечаниями растапливаешь топку! Ты хочешь, чтобы я тебя на дуэль вызвал?

Лежнёв (спокойно, даже с лёгкой улыбкой). Бронепоезд, говоришь? Где ты только таких слов понабрался?

Рудин. От Серафима услышал.

Лежнёв. Ну что ж, внушительно. Только вот беда: на запасном пути он никому не страшен — ни мне, ни Волынцеву, ни даже самой Наталье. Паровозы пугают, когда идут напролом, а не стоят под парами в тупике.

Рудин (вспыхивая). Ты нарочно меня дразнишь! Хочешь проверить, вспыхну ли? Так знай: я не игрушка для твоих психологических опытов!

Лежнёв (не меняя тона). А я и не играю. Я пытаюсь до тебя достучаться. Ты всё время ждёшь повода — чтобы вспыхнуть, чтобы бросить вызов, чтобы доказать что;то громким жестом. Но жизнь, Митрий, не театр. Здесь аплодисменты не раздаются по команде.

Рудин (яростно). Да что ты знаешь о моей жизни?! Ты сидишь в своём уютном мире, с делами, с распорядком, с… с предсказуемостью! А я — я задыхаюсь в этой тишине! Мне нужно действие, нужно пламя, нужно…

Лежнёв (перебивает мягко). Нужно. Согласен. Но скажи: ты ищешь пламя, чтобы согреться — или чтобы сжечь всё дотла? Потому что пока ты больше похож на человека, который поджигает дом, лишь бы не признать, что в нём холодно.

(Рудин замирает, слова будто застревают в горле.)

Лежнёв (продолжает тише). Ты говоришь: «бронепоезд на запасном пути». Так выведи его. Не на дуэль со мной и не на бой с Волынцевым. Выведи туда, где он действительно нужен. Найди рельсы, которые ведут не в тупик, а вперёд.

Рудин (после паузы, с горечью). А где они, эти рельсы? Где путь, который не обернётся новым позором?

Лежнёв (твёрдо). Не знаю. Но если будешь стоять на месте и грозить бронепоездом — точно никуда не уедешь. Давай начнём с малого: отложим пистолеты, дуэли и метафоры. Возьмём дело. Любое. Хоть переписать рукопись, хоть помочь в хозяйстве. Хоть просто выйти на прогулку и молча подышать воздухом. Но — делать. Не грозить. Не пугать. Не играть.

Рудин (вздыхает, опускает плечи). Ты умеешь… остужать пыл, Михайло.

Лежнёв (улыбается). Это не пыл нужно остужать. Это пар нужно направить в правильное русло. Подумай об этом. А пистолет… пистолет так и останется на запасном пути. Без надобности.

Рудин. Нет, Лежнёв. Пойду искать пистолет. Не поминай лихом. Не найду — тогда единственный выход — омут. Прощай.

Лежнёв (резко встаёт, голос твёрд, без тени иронии). Стой. Хватит.

(Рудин замирает у двери, не оборачиваясь.)

Лежнёв (шаг вперёд, интонация железная). Ты сейчас говоришь не со мной. Ты говоришь с тем голосом в голове, который шепчет: «Всё напрасно, ты ничтожен, выхода нет». Так вот: я запрещаю тебе слушать этот голос.

Рудин (тихо, с горечью). Запрещаешь? Ты не властен…

Лежнёв (перебивает). Властен. Потому что я — твой друг. И пока ты не натворил глупостей, я буду стоять у тебя на пути. Даже если придётся схватить за воротник и держать силой.

(Пауза. Рудин медленно оборачивается.)

Лежнёв (спокойнее, но не мягче). Ты хочешь пистолет? Хорошо. Я дам тебе пистолет. Вот он.

(Достаёт из ящика старый револьвер, кладёт на стол. Движения медленные, нарочито отчётливые.)

Лежнёв. Бери. Но, прежде чем ты его примешь, ответь: ты действительно готов умереть? Или ты просто хочешь, чтобы кто то остановил тебя? Чтобы кто то сказал: «Нет, ты нужен, ты важен»?

(Рудин смотрит на оружие, потом на Лежнёва. Руки дрожат.)

Рудин (шёпотом). Я… я не знаю… Мне… мне нужно… ну, чтобы всё как;то… устроилось.

Лежнёв. Знаю я тебя, Митрий. Дай тебе пистолет;—;так ты такое устроишь! Никому мало не покажется.

Рудин (возмущённо).;Ты что же, считаешь, что я… что я способен на…

Лежнёв. Ещё как способен. Только вот результат, боюсь, выйдет… э;э;э… не тот, на который ты рассчитываешь.

Рудин. А на какой, по;твоему, я рассчитываю?!

Лежнёв. Ну, во;первых, эффектно. Во;вторых, трагично. В;третьих… (делает паузу, смотрит на Рудина);в;третьих, опять всё не по;настоящему.

Рудин (с обидой). Что значит «не по;настоящему»?!

Лежнёв. А то и значит. Ты же у нас мастер красивых слов. Вот возьмёшь пистолет, встанешь в позу, скажешь что;нибудь про «бессмысленность бытия»… А потом вдруг передумаешь. Или пистолет окажется без пули. Или ты просто забудешь, зачем он тебе.

Рудин (вскидывается). Я?! Забуду?! Да ты…

Лежнёв (спокойно). Да;да, именно ты. Потому что тебе не пистолет нужен, а чтобы кто;то сказал: «Ах, какой ты глубокий, какой трагический!» А пистолет;—;это так, аксессуар.

Рудин (после паузы, с горькой усмешкой). Ну и язва же ты, Михайло.

Лежнёв (добродушно). Не язва, а реалист. Вот, держи (протягивает книгу). Это тебе вместо пистолета. Почитай, подумай. А потом поговорим по;человечески.

Рудин (беря книгу, ворчливо). Опять книги… Ну ладно. Только учти: если эта окажется скучной, я всё;таки попрошу пистолет.

Лежнёв (смеясь).;Договорились. Но предупреждаю: пистолетов у меня больше нет. А вот книг;—;хоть отбавляй. А если попросишь пистолет, я опять спрошу: «Зачем?»

Рудин (с нервным смешком). Не знаю. Я забыл.

Лежнёв. А кто говорил? – Я говорил! Вот и я не знаю. Но я выбираю верить, что ты — не пустое место. Что ты больше, чем слова и порывы. И потому я не дам тебе уйти. Ни посредством «пулей», ни в омут с головой.

(Берёт револьвер со стола, вынимает патроны. Бросает их в ящик.)

Лежнёв. Пистолета больше нет. Омута — тоже. Остался только ты. И выбор: жить. Даже если пока не знаешь, как.

(Молчание. Рудин опускается в кресло, закрывает лицо руками.)

Лежнёв (садится рядом, кладёт руку на плечо). Давай начнём с малого. С дыхания. Вдох — выдох. Потом — с чашки чая. Потом — с разговора. Шаг за шагом. Согласен?

(Рудин долго молчит. Потом едва заметно кивает.)

Рудин. Ладно. Я попробую. Но только это последний раз, когда я пробую.

Лежнёв (кивает, не торопясь, словно закрепляет важное решение). Последний раз пробовать — это всё равно что сказать: «Я сдаюсь, но сперва сделаю ещё шаг». А давай иначе: просто попробуем. Без «в последний раз». Потому что если это «последний», то уже не проба — а капитуляция.

Рудин (с горькой усмешкой). Ты всегда найдёшь, как перевернуть слова.

Лежнёв (спокойно). Не переворачиваю. Я просто прошу: не ставь себе границ там, где их быть не должно. Попробуй — и посмотри, что выйдет. Без приговора заранее.

Рудин (вздыхает, смотрит в окно). А если опять ничего? Если снова — пустота, неловкость, ощущение, что всё не то?

Лежнёв. Тогда попробуем ещё раз. Не «в последний», а «ещё раз». Потому что жизнь — это не серия финальных попыток, а череда проб. И каждая — не приговор, а урок.

Рудин (после паузы, тихо). Ты говоришь так, будто знаешь, как надо. Будто у тебя есть карта.

Лежнёв (лёгкая улыбка). Карты нет. Есть только уверенность: нельзя бросать дорогу, не пройдя её хоть немного. Даже если не видишь конца.

(Молчание. Рудин медленно поднимает взгляд.)

Рудин. Хорошо. Попробуем… без «в последний раз». Но предупреждаю: я не обещаю, что получится.

Лежнёв (протягивает руку). И не надо. Обещай только, что не сбежишь на середине пути.

(Рудин медлит, потом сжимает его руку.)

Рудин (почти шёпотом). Не сбегу. Пока — не сбегу.

Лежнёв (кивает, отпускает руку). Вот и ладно. Начнём с утра. А сейчас — чай. И спать. Потому что завтра нужны силы.

(Рудин кивает. В комнате становится тише. Где то за окном — далёкий звук колёс по булыжнику. Жизнь продолжается.)

(Входит слуга. Подходит к Лежнёву и что то шепчет на ухо.)

Лежнёв. Митрий, я ненадолго.
(Пауза. Рудин остаётся один, медленно встаёт, подходит к окну. За стеклом — сумеречный двор, фонарь, редкие капли на стекле. Он проводит пальцем по раме, словно считая секунды.)

(Спустя некоторое время Лежнёв возвращается.)

Лежнёв. Митя! Ты хотел, чтобы всё устаканилось. Готово! Я могу предложить тебе реальную работу. Платить много не смогу, но стол и кров будут обеспечены. Я тебе не говорил, но здесь у меня большая библиотека. Только что прибыли новые книги. А я так загружен другими делами, что до систематизации руки не доходят. Там, если чёрт попытается найти нужную книгу, он ногу сломит. Вот и идея — оставайся у меня библиотекарем.

Рудин (медленно поднимает взгляд, будто не сразу понимает). Библиотекарем?.. Ты серьёзно?

Лежнёв. Абсолютно. Место, работа, книги. И тишина, чтобы думать.

Рудин (тихо, почти про себя). Книги… Значит, не пистолет. (пауза).

Лежнёв. И никаких пистолетов!

Рудин (медленно поворачивается, смотрит на Лежнёва. Голос тихий, неуверенный). Я… я не знаю, справлюсь ли. Я ведь никогда… не был библиотекарем. Не знаю, с чего начать.

Лежнёв (спокойно, без нажима). Лежнёв (спокойно, без нажима). А кто знает? Я и сам не предполагал, чем это обернётся, когда ты сегодня пришёл. Но вот — сидим. Так и с библиотекой: начнём с одной полки, потом вторую. Не за неделю, так за месяц. Не за месяц – так хоть за год. Главное — начать.

Рудин (задумчиво, будто пробует слова на вкус). Начать…
(Пауза. Оглядывается, замечает на столе толстую книгу в потрёпанном переплёте. Подходит, осторожно берёт её в руки, открывает, листает).
Хорошо. Давай попробуем. Но предупреждаю: я могу всё перепутать.

Лежнёв (улыбается). Вместе перепутаем — вместе распутаем. Слушай, Митя, ты не переживай. Даже если я не смогу постоянно контролировать твою работу — да это и не нужно. Для меня главное, чтобы, если мне понадобится какая нибудь книга, я бы смог её найти! А как ты этого добьёшься — тебе решать.

Рудин (слегка усмехается). То есть мне дозволено мыслить самостоятельно?

Лежнёв (кивает). Более чем. Лишь бы порядок был. Завтра с утра — за дело.

(Рудин кивает, не отрывая взгляда от страниц. За окном темнеет, но в комнате горят свечи, свет падает на раскрытую книгу. Звук колёс за окном стихает. Тишина.)

Проходит неделя. Лежнёв собирается показать Серафиму библиотеку. Входят с Серафимом в помещение. Оглядываются. Рудин рядом.

Лежнёв. Дмитрий, а почему у тебя произведения Байрона, Лермонтова и Пушкина стоят в один ряд?

Рудин. Так ведь по алфавиту!

Лежнёв. А почему не по годам рождения?

(Рудин молча переставляет книги: сперва Байрон, потом Пушкин, потом Лермонтов).

Серафим (в сторону). БПЛ… Добавить «А» — получится БПЛА. Беспилотная классификация от Рудина. Классификацию Дьюи знаю, Универсальную тоже, «беспилотную» только что узнал.

(Рудин краснеет, но не отвечает.)

Лежнёв. А почему не по странам?

Рудин. Так они же по духу равны!

(Пауза. Лежнёв подходит ближе, смотрит на полки, словно заново видит эти книги).

Лежнёв. По духу равны, говоришь? А если попробовать разделить их не по странам и не по годам, а по тому, как они на тебя действуют? Одни — как буря, другие — как тишина…

Рудин (резко, с ноткой обиды). Я так и разделил! Сперва Байрон — как удар грома.  Потом Лермонтов — как затяжная гроза, как русский Байрон. Кто скажет, что Лермонтов — не русский Байрон, пусть первым кинет в меня камень! Потом Пушкин — как рассвет после бури. Но ты сказал — надо по годам рождения. Я согласился! Чего ещё тебе от меня надо?

(Короткая пауза. Лежнёв задумывается, затем мягко улыбается).

Лежнёв. Прости. Я не хотел обесценить твой взгляд. Просто… мне важно, чтобы ты сам понимал, почему именно так. Чтобы порядок был не просто «потому что так надо», а потому что ты в него веришь.

Рудин (тихо). Я верю, что книги должны говорить. А не стоять как солдаты в строю.

Серафим. Знаешь, Дмитрий, если твоя «беспилотная» классификация кого то заставит услышать в книгах музыку — может, в ней и правда что то есть.

Лежнёв (кивает). Давай тогда попробуем твой способ. Только… завтра добавь ещё полку. И подумай, как туда вписать… ну, скажем, кого нибудь на «А». Чтобы и он — или она — нашёл своё место в этой музыке.

Рудин (задумывается, перебирает в памяти имена). Анненкову. Варвару Николаевну.

Серафим (с лёгким удивлением). Не слышал о такой.

Рудин (спокойно). А её строки — как шёпот листьев. Они не спорят с грозой, а дополняют её. Вот где тишина, которая не пустота, а полнота.

Лежнёв (кивает). И на «А» — для твоего БПЛА.

Рудин (с полуулыбкой). Не «БПЛА», а… поэтический оркестр. Пусть будет Анненкова. Она войдёт в этот ряд как дыхание после слова.

Серафим. Значит, завтра — за дело?

Рудин. Завтра.

(Свет падает на три фигуры у полок. За окном — тихий вечер. Книги ждут).

Занавес.