147

Ксюша не могла поверить в то, что на этот раз сама себя, добровольно, ввергла в ту же пытку, от которой недавно чудом избавилась. Она глядела на качающуюся внизу землю, чувствовала, как млеют руки и ноги, но всё равно продолжала свой безумный путь вверх.
Да просто потому, что другого пути не было. Никакого. Она вытянула из Татки всю информацию, провела почти два часа в соседних кустах, и поняла одно – хочется ей или не хочется, а надо лезть.
То, что в широких стволах были врублены ступеньки, делало этот путь возможным. Без ступенек Ксюша не продвинулась бы и на миллиметр. А теперь продвигалась… Поэтому вместе с высотой и ужасом нарастала тошнота. Она понимала, что есть ещё вариант снова потерять сознание и опять оказаться на земле. Пытливо прощупывала своё самочувствие – сознание, худо-бедно, пока держалось. А вот руки – нет. Пальцы не хотели в очередной раз разгибаться, чтобы отпустить освоенную перекладину и хвататься за следующую. И ноги не держались. Они стали ватными и шатались, как будто вместо коленей у неё теперь шарниры.
Скосила глаза в сторону – не собрались ли вокруг тонконогие тётки? Увидела торчащую из кустов Таткину лохматую башку с вытаращенными глазами и открытым ртом. Та сидела на земле, слушала свою королеву. Тёток не увидела.
Если верить Татке, они теперь слепые и глухие. Их теперь можно бить, колотить – не отреагируют. Потому что такая у них реакция на то тоскливое пение, к которому Ксюша подбиралась. Вот только подберётся ли?
Хотя… Если уж честно, пение, конечно… ничего. Ксюша петь не умела, всё больше слушала чужое исполнение. Но хороший голос от никудышнего могла немного отличить. Похоже, голос местной королевы был… хороший, как ни трудно это признать.
А признать было трудно, потому что личная неприязнь переполняла Ксюшино сердце. Ведь, если верить Татке, эти завывания – не что иное, как брачная серенада. Королева готовилась.
Фу, Ксюшу затошнило сильнее.
Но и другая проблема не давала покоя. Ведь, если снова поверить Татке, то теперь Никита должен выпить любовный напиток. И тогда всё случится так, как пожелает королева. Чтобы потом, когда придёт ей время впрыснуть яд, жертва не сопротивлялась. А очень даже наоборот. По словам Татки, мужчины под воздействием любовного напитка сами подставляют свою шею, чтобы жалу легче было бы попасть в нужный сосуд.
- Что за жало? – неосторожно спросила несколько минут назад Ксюша, сидючи в кустах с Таткой и Тошкой.
И тогда случилось, наверное, самое ужасное. Татка широко раскрыла рот и по-змеиному зашипела. И с нёба выскочило нечто, настолько отвратительное, что воспоминание о нём придавало Ксюше силы преодолевать ступеньку за ступенькой.
А тогда Татка успокоила ужаснувшуюся Ксюшу, которая дёрнулась от неё так, что едва устояла на ногах.
- Не бойся. Оно у меня ещё не созрело. И потом, этот яд мы бережём для своих мужчин.
Тошка тогда тихонько заплакал. Он, может, не очень вникал в объяснения сестры, но назначение этого жала ему было понятно.
- Это он сейчас боится, - пояснила Татка, с некоторым сочувствием глядя на брата. – А когда выпьет любовный напиток, бояться уже не будет.
Ну и… люди. Люди?
Ксюше показалось, что мотив брачной песни затихает.
«Скорее», - приказала себе и закусила губу. Стало даже легче. Ксюша покусала ещё немного, чтобы хоть чуть взбодриться. Остались считанные ступеньки. Теперь лучше вниз не смотреть. Теперь чуть-чуть.
Девушка схватилась рукой за ближайшую из досок, что покрывали площадку перед домом королевы. Всё. Почти наверху.